Текст книги "Путь Арсения"

Автор книги: Сергей Сиротинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)

Первая встреча

Фрунзе чувствовал себя неловко в непривычном для него хорошо сшитом костюме. Его крепкая, сильная фигура привлекала внимание прохожих. Михаил впервые видел этот северный, несколько суровый, красивый город. Прямые и чистые улицы, каменные строгие дома, медлительное движение прохожих – все было ново и непривычно. По мысли о цели приезда вскоре заглушили чувство неловкости. Михаил больше не думал о Стокгольме, где он очутился. Им все больше овладевало волнение и беспокойство. Сейчас он увидит людей, о встрече с которыми давно мечтал, чьи имена знал, которых любил и которым верил. Михаил вспомнил напутствие шуйских и иваново-вознесенских большевиков:

– Ну, Арсений, не подкачай там! Огромное доверие оказала тебе партия.

Старый шуйский рабочий Степан Степанович, прощаясь, сказал:

– Главное, с пути не сходи, Арсений! Сойдешь – голову потеряешь. Держись за народ! Где народ, там и правда, а где правда, там и народ.

Никогда еще Михаил не испытывал столь глубокого и искреннего волнения, какое переживал сейчас в этом чужом городе. На московских баррикадах, в памятные дни на Талке, в самые тяжелые минуты он всегда был спокоен. А теперь, когда должен был переступить порог дома, перед которым остановился, ему стало не по себе.

В отдельной комнате его долго и пытливо спрашивали. Старик в никелевых очках сидел, положив огромные кулаки на стол. По всему видно было, что это рабочий. Он не спускал с Михаила глаз. Казалось, его взгляд жжет, пытает. И вдруг он сказал:

– Лицо ваше, молодой человек, мне знакомо. Не были ли вы в прошлом декабре в гостях где?

Михаил покраснел, посмотрел прямо в глаза старику и ответил:

– Был, как всегда, на работе... Заезжал в Москву.

– Не Арсений ли?

– Да.

Старик оживился, встал, подошел к Михаилу.

– Не узнаешь? А я, брат, тебя тогда приметил. Вот, думал, молодой, а уже командует.

4*

51

Михаил пристальнее всмотрелся в лицо старика. Перед его глазами поплыли запорошенные первым снегом улицы Москвы, Триумфальная площадь, Пресня и вот он... начальник боевой дружины, отход которой пришлось прикрывать ивановским и шуйским боевикам в то время, когда была оставлена баррикада у «Аквариума».

– Дед Тарас?!

– Он самый и есть.

Они обнялись. После этого формальности были быстро закончены: старик показал на дверь залы и сказал:

– Ну, ступай туда! Делегаты собираются.

В зале было несколько десятков человек. Заседание еще не началось. Люди сидели, ходили, разговаривали, некоторые, столпившись небольшими группами, о чем-то горячо спорили. Михаил осмотрелся, облюбовал себе местечко и сел. Справа от него опустился на стул молодой коренастый человек с веселыми серыми глазами. Время шло. Люди в зале все еще спорили, шуршали газетами, бродили но узким проходам меж рядов. Сидевший до того молча сосед повернулся к Фрунзе:

– Давайте познакомимся!

– Давайте, – с радостью согласился Михаил. – Я – Арсений, из Иваново-Вознесенска.

– А я – Володя, из Луганска... Впрочем, настоящее-то мое имя Клим.

– А мое Михаил.

Они поговорили о Стокгольме, о том, как добирались сюда.

– Пришел и думаю: должно быть, я самый молодой делегат, – сказал Клим.—А оказывается, вы еще моложе.

– Выходит, что так,– улыбнулся Михаил. – Хотя мне уже двадцать второй год.

– Ну, я тогда старик... Мне двадцать пять.

Клим оказался очень простым, говорил он с подкупающей искренностью и сердечностью. Михаилу он понравился. Влечение это было, очевидно, взаимным. Разговаривая с Михаилом, Клим весело улыбался, внимательно слушал его рассказы о шуйских и ивановских делах.

– Бой будет на съезде, – говорил Клим. – Меньшевиков, главным образом эмигрантов, прибыло больше, чем наших, большевиков. Языками болтать меньшевики умеют. Постараются протащить свои резолюции. А на местах партийные массы не доверяют им. Я говорю о Донбассе.

– То же и у нас, в Иванове и в Шуе. Рабочие против меньшевиков.

– Об этом говорят все представители низовых организаций, – подтвердил Клим. – А здесь, на съезде, наши большевистские резолюции отстоять будет нелегко, особенно об отношении к Государственной думе и по аграрной программе.

Клим, прибывший на съезд несколькими днями раньше и успевший уже познакомиться с положением дел, рассказал Михаилу о соотношении сил большевиков и меньшевиков, о том, как сложилось оно сейчас, перед открытием съезда, и в заключение добавил:

– Съезд называется Объединительным. Но мне кажется, что объединение с меньшевиками невозможно. Если не мы, то организации на местах никогда не согласятся на объединение. В этом, по крайней мере за Донбасс, я ручаюсь.

– Такие же настроения и у нас, – заметил Михаил.

– Да? Это хорошо. Значит, будем держаться крепко. Ты видел Ленина?

– Нет, не успел, – немного смутившись, ответил Михаил. Он не сказал, что до сих пор с Лениным ему не приходилось встречаться, что он даже не знает, как подойти к Ленину, вождю и создателю партии.

– Бой будет, крепкий бой будет,– взглянув на Михаила, еще раз подтвердил свое мнение Клим.

– Теперь я понимаю это, и, если жалею, то лишь...

– Чего?

– При входе меня назвали юношей... Я и в самом деле молод. Боюсь, что это помешает...

– Не помешает, – перебил Михаила подошедший к ним дед Тарас. – Молод, а стреляный, – усмехнулся он. —'Под пулями полковника Мина стоял и не кланялся, помню.

И старик рассказал Климу о декабрьском восстании в Москве, о пулемете, который отбил у противника Михаил, о том, как дрался молодой Фрунзе с царскими войсками на баррикадах Пресни. Разговаривая, они не заметили, как в зале наступила тишина. Человек, стоявший за столом президиума, громко произнес:

– Первое заседание делегатов четвертого съезда Российской социал-демократической рабочей партии объявляю открытым.

Владимир Ильич полусидел на подоконнике, упершись одной ногой в пол. Фрунзе стоял рядом. Голосом, в котором чувствовались смущение и что-то похожее на робость, он рассказывал Ленину о забастовке текстильщиков в Иваново-Вознесенске в мае – июне 1905 года, о массовых и многотысячных митингах на Талке, о полицейских провокациях, о зверских расправах с рабочими; рассказал об участии ивановских и шуйских боевиков в баррикадных боях в Москве, о «голодном бунте» в Шуе, о настроениях рабочих и крестьян. Владимир Ильич слушал внимательно, иногда одобрительно кивал головой, иногда хмурился. Но чаще всего на губах его играла легкая, едва заметная улыбка. Когда он улыбался, к глазам собирались морщинки.

– Так, так, – одобрительно говорил он. – Повторите, пожалуйста, еще раз ваши мысли в связи с декабрьскими боями в Москве.

– У дружинников, да и у руководителей дружин и отрядов боевиков, мало было военного опыта, знаний. Баррикады лишь заграждали движение, их легко пробивали винтовочные пули. У рабочих отрядов много было боевого энтузиазма и не было умения вести бой. Царские офицеры в военном отношении были, конечно, более подготовленными, тактически правильнее располагали силы.

– Да, это верно. Очень верно. Большевикам надо знать военное дело, иметь своих офицеров, которые военными знаниями превосходили бы слуг царизма. Вы читали «Анти-Дюринг»?

– Да, – удивился Михаил неожиданности вопроса.

– Там, у Энгельса, есть прямое указание на необходимость для революционеров овладения военными знаниями. Революции нужны свои офицеры. Помнить об этом надо особенно вам, молодым людям. Вот вы сказали, что руководили отрядом боевой дружины ивановских ткачей, учились метко стрелять и стреляли, вероятно, успешно?

– Без промаха, Владимир Ильич,

– Это хорошо. Но в бою одного этого мало. Там надо уметь руководить, командовать, принимать решения, тактике врага противопоставлять свою, более совершенную тактику, побеждать врага. Согласны?

– Безусловно! – искренне вырвалось у Фрунзе.

– А рабочие интересуются военным делом?

– Когда в Иванове и в Шуе организовалась боевая дружина, многим приходилось отказывать в приеме. Принимали только самых надежных. Провалов не было. Полиция знала силу боевиков.

Михаил не чувствовал больше робости перед Лениным. Казалось, беседует он со своим старшим, опытным и строгим другом. Хотелось так много сказать Владимиру Ильичу, посоветоваться с ним, но Михаил боялся, что и без того уже задержал Ленина своим разговором.

Отвечая на вопросы Владимира Ильича, Фрунзе говорил кратко, стараясь как можно проще и яснее высказать то, о чем думал.

– Ну, как, понравился вам Стокгольм?

– Не успел еще рассмотреть город, Владимир Ильич, – ответил Фрунзе. – И не до того было... Волновался я, когда шел сюда, па съезд...

– Почему? Что вас беспокоило?

– Молод я. Приехал на партийный съезд, а ведь я еще...

– Юности надо не стесняться, товарищ Арсений, а гордиться ею, – быстро перебил Михаила Владимир Ильич. – А на них не обращайте внимания, – он показал на проходившего мимо меньшевика Дана. – У них революционного опыта гораздо меньше, чем у вас. Городом займитесь обязательно. Есть здесь хорошие музеи,театры. Обязательно побывайте! Вы ведь подпольщик, а это значит, что в театры, музеи, на концерты не ходили. Опасно было. Вот и постарайтесь провести с пользой свободное время.

К окну подошли Ворошилов и незнакомый Фрунзе товарищ. Подойдя к окну, этот товарищ улыбнулся Ленину и сказал:

– А я ищу вас, Владимир Ильич. Там ждут...

– Иду, иду.

Ленин быстро, по-юношески, вскочил. Собираясь уйти, он повернулся к Михаилу:

– Я не прощаюсь с вами, мы еще увидимся.

Он пошел по коридору рядом с позвавшим его товарищем. Михаил смотрел им вслед, слышал их разговор, но слов разобрать не мог.

– Как все неожиданно! – проговорил он. – Только что я говорил с Лениным, просто так, по-товарищески.

– И рассказывал ему о своих ивановских ткачах? – улыбнулся Клим.

– Да.

Мечта

Хорошо на Талке жарким летом. Быстрая, холодная вода освежает тело. В будни здесь безлюдно и тихо.

Михаилу редко удавалось побывать на Талке. Но сейчас и он не устоял, поддался уговорам товарищей. Пошли к реке прямо из лесу, после собрания.

У опушки леса, на холме, поставили двух «часовых». Третьего отправили на другой берег и, весело покрикивая, побежали к воде, сбрасывая на ходу одежду. Первым окунулся Фрунзе. Вынырнув, он глубоко, с наслаждением вздохнул:

– Ух... Давно не купался.

– Благодать, – весело ответил «Сизый». – Не вода, а бархат. Всю бы жизнь сидел в ней.

И он на самом деле сел на дно. Только голова торчала из воды.

– За границей, Арсений, небось, нет таких удовольствий, – сказал старый Еремыч.

Михаил не успел ответить: от опушки донесся свист. Свистнули первый раз долго и мягко, второй коротко и резко. Купающиеся замолкли, выскочили на берег, кинулись к одежде. Быстро принялись натягивать рубахи. И вдруг – новый сигнал: три долгих, мягких, как соловьиная трель, успокаивающих свиста.

– «Чортов дачник», наверное, пасется поблизости, – недовольно промолвил «Челнок». – Ушел, – добавил он прислушиваясь.

– Когда хоть выкупаться можно будет спокойно, – проворчал «Сизый».

– Не скоро. Но уж зато вволю накупаемся, – сказал Михаил.

Через некоторое время, выйдя на берег и выбрав местечко, легли греться на солнце. Все молчали. Тихо на

Талке. Только чуть слышно струилась вода. Еремыч достал кисет, свернул цыгарку и закурил.

– И есть же люди, – начал снова «Сизый», – для которых природа – первый враг. Нет того, чтобы потерпеть. Как ты думаешь? – «Сизый» повернулся к Михаилу. – При социализме будет издан закон, запрещающий курить табак?

– Обязательно будет,– улыбнулся Михаил.

– И еще один будет закон, – сказал Еремыч. – Конфект чтобы никто в рот не брал. Ты, «Сизый», небось, за день фунтик – не меньше – иссосешь. Доход от тебя купчишкам.

– И вот, товарищи,– мечтательно начал «Челнок».– Представляется иногда, что мы победили, настал социализм. Иду я по улице свободно, ничего не опасаюсь, хочу в театр иду, смотрю представление, хочу поехать в Петербург – еду, делаю, что хочу. На улицах нигде ни одного городового, ни одного шпика! Люди идут веселые, свободные. Это душой надо почувствовать.

– А у меня есть вопросик к Арсению, – сказал Еремыч. – Вот мы победили. Вся власть стала наша, рабочая, крестьянская, в общем народная. Так ведь и нам нужно будет иметь аппарат власти. В губернии, скажем, вроде губернатора, в каждом городе и деревне – везде нужна будет какая-то власть. Вот я и думаю, откуда мы людей наберем? Грамотных людей надо, умелых. Ведь такого, кто «так себе», не поставишь губернатором.

– Справедливый вопрос, – улыбнувшись, ответил Михаил. – Об этом уже сейчас полезно нам думать, товарищи, готовиться. Мы знаем, что не сегодня, так завтра революция победит. А чтобы победа рабочих и всего трудового народа была полной, мы должны удержать власть, удержать завоевания революции, не кланяться буржуазии: придите, мол, и владейте! Мир с буржуазией нужен меньшевикам. А как нам строить свою власть? Где искать людей? Подлинная народная революция потребует революционных действий. Вот, к примеру, ты, Еремыч. Жизнь рабочую и крестьянскую знаешь?

– Положим, знаю.

– Нужду народную знаешь?

– Вроде бы так. Сам ее испытал, нужду-то.

– Если бы тебя поставить владимирским губе|рнато-ром, что бы сделал прежде всего?

– Я? Я бы раньше всего выгнал, а кто стал бы противиться, то и в тюрьму посадил, царских чиновников, фабрикантов, купцов. Полицию бы осудил на каторгу, без разговоров, рабочих переселил бы в хорошие дома, что от богатых освободятся. В общем придумал бы что-нибудь. Да и не один бы я стал губернатором, мне помогли бы рабочие, партия.

– За тобой партия, это правильно, Еремыч. Партия-сила, эту силу не сломишь, – сказал Михаил. – Еще один вопрос к тебе. Ты как считаешь себя, откровенно, без обиды... Умным себя считаешь?

Еремыч потер ладонью небритую щеку, подумал.

– Дураком не был, так полагаю, – ответил он.– Да ведь и другие... есть поумнее меня. Только на нашей фабрике приглядись к людям, такие найдутся головы, что хоть в министры.

– Ну вот, а ты беспокоишься, откуда взять людей в аппарат народной власти. Людей у нас много. Ты вот, скажем, будешь народным губернатором, другой управляющим фабрикой, третий судьей, а вот Сизый... городским головой. Трудно даже сказать, сколько народных талантов откроет революция. А высшая власть над вами – Совет рабочих уполномоченных, как в прошлом году; душой и руководящей силой Совета будет наша партия.

Отдыхавшие после купанья рабочие внимательно слушали Михаила. Разговор, начавшийся как бы в шутку, превратился вдруг в серьезный, затрагивающий важные вопросы рабочего движения. Когда Михаил замолчал, «Челнок», сидевший немного поодаль, на самом берегу Талки, сказал:

– Я так думаю, товарищи, что сама собой жизнь, о которой мы говорим, не придет. Попробуй пойди к царскому губернатору, да и скажи: я пришел тебя сменить, меня народ послал. За такой разговор прямо на каторгу, если не на виселицу, дорога. Губернатор даст тебе ход.

– И дурак будет, если не сделает этого,– рассмеялся «Сизый». – Разве помещики и капиталисты добровольно отдадут власть?

– Да, просить милости – все равно, что лбом стену бить. Тот, кто говорит о «мирном» изменении порядка в стране, о какой-то «справедливости» эксплуататоров, тот обманывает народ. Заранее хможно сказать, что это или кадет, или октябрист, или услужающие из передней буржуазных партий, вроде меньшевиков и эсеров. На словах они стелют мягко, а ляжешь – наткнешься на полицейский кулак да жандармский застенок. Исполосуют тебя, раба божьего, так, что никогда не забудешь о «царской милости», – сказал Еремыч и сердито сунул в траву погашенную цыгарку.

– Силу царизма можно уничтожить только рабочей, народной силой, – промолвил Михаил. – Да. Только силой. Только победоносная революция сметет царизм и передаст власть в руки рабочего класса, самого передового и революционного класса. Надо готовить рабочих и крестьян к вооруженному восстанию – к этому зовет нас партия.

– Дождемся ли мы того времени, когда победит революция? – вздохнув, сказал «Челнок».

– Дождемся. Революция близка. Она – не пустая мечта. Когда я был на съезде в Стокгольме и слушал Ленина, я чувствовал в каждом слове его не только правду, но веру, глубокую веру в наше будущее, в победу революции. Каждое слово его проникало в сердце. Его голос – голос величайшего теоретика, могучего борца за дело рабочего класса, голос непревзойденного организатора масс. И как фальшиво звучали речи меньшевиков. Говорили они иногда, кажется, красивее, чем Ленин, но за их словами была пустота, незнание того, чем живет русский рабочий класс, чего он ищет и за что борется. Незначительное большинство, которое имели на съезде меньшевики, большинство за счет эмигрантов-интеллиген-тов, помогло им протащить свои резолюции по ряду вопросов, в том числе по аграрной программе партии и по вопросу об отношении к царской думе. Но делегаты рабочих организаций партии, прибывшие на съезд из России, почти все, поголовно, следовали за Лениным.

Михаил говорил сдержанно, не стараясь подбирать «красивые» слова, но слушавшим его казалось, что слова Фрунзе вырываются из сердца.

– Как же теперь быть, Арсений? – после речи Михаила нарушил молчание Еремыч. – Меньшевистские-то резолюции съезда, стало быть, обязательны?

– А ты как думаешь? – откликнулся Михаил, взглянув на Еремыча.

– Я думаю, по-рабочему, по-простому, – не обязательны. Отменить их надо.

– Отменить? Эго правда, но отменить надо организованно. Будем требовать нового съезда партии, на котором были бы полнее представлены низовые партийные организации. Будем крепко стоять за Ленина, за его программу. Согласны, товарищи? Не отступим?

– Куда? Нет, Арсений. Мы верим Ленину. Были и останемся большевиками.

3. СУРОВЫЕ ИСПЫТАНИЯ Арест

Михаил вышел из дому в полдень. Внимательно оглядев занесенную снегом улицу и редких прохожих, он торопливо направился по условленному адресу, где должно состояться конспиративное собрание. Он почти добрался до места, когда заметил, что за ним следует шпик. Михаил стал кружить по улицам города, уводя шпика все дальше и дальше от места явки. Он завел его на рабочую окраину, прошел в рощицу. Шпик не отставал, Михаил спрятался в кустах. Когда шпик поровнялся с ним, Фрунзе выскочил из засады и закричал страшным, не своим голосом. Смертельно испуганный преследователь, проваливаясь в глубокий снег, бросился бежать. Михаил крикнул вдогонку:

– Стой! Держи! Лови его!

Слежка за Михаилом с каждым днем становилась невыносимее. В Шуе, где жил тогда Фрунзе, шпики сопровождали его всюду, часто не в одиночку, а по двое и по трое. Надо было исчезнуть на время из города. Но не хотелось терять хорошо налаженные связи с рабочими. Михаил оставался на своем боевом посту руководителя шуйских и иваново-вознесенских большевиков. Работы было по горло, он не мог бросить ее из-за полицейских угроз.

– Чего же вы хотите? – говорил он, отвечая товарищам, уговаривавшим его уехать на время из Шуи и Иваново-Вознесенска. – Это естественно, что револю* ционера-большевика преследуют агенты царизма. Не бежать надо, а продолжать борьбу.

Однажды Фрунзе условился встретиться со своим товарищем Павлом Гусевым на окраине города, чтобы

пойти вместе на явку дружинников. На улице опытный глаз Фрунзе заметил шпика. На этот раз шпик оказался ловкий, провести его было не легко. Михаил прибавил шагу. Идти быстро трудно – выскакивала коленная чашечка на поврежденной ноге.

Наклоняясь на ходу, он вправлял чашечку и шел дальше. Шпик не отставал. Тогда Фрунзе внезапно повернулся и пошел прямо на сыщика, опустив руки в карманы.

Полиция знала, что «Арсений» – большевистский вожак, отчаянный боевик. Заметив, что он идет, положив руки в карманы, сыщик перетрусил, побежал к углу улицы, где скрылся в толпе гуляющих. Михаил улыбнулся и продолжал свой путь.

На улицах, ближе к окраине, пустынно. Кое-где на углах стояли городовые. Проходя мимо них, Михаил закрывал один глаз и выворачивал нижнюю губу, искажая лицо. Некоторые из городовых все же узнавали его. Об этом Михаил догадывался по тому, как они отворачивались, когда он проходил мимо, и старались показать, что им нет до него никакого дела.

Одно очень любопытное обстоятельство долгое время делало Михаила неуловимым для полиции и жандармов. Он обладал исключительным умением изменять свою внешность. Достаточно было ему надеть на себя костюм приказчика, инженера или чернорабочего, чтобы превратиться в типичного инженера, чернорабочего или приказчика. Михаил широко пользовался этой своей способностью, обманывая самых опытных полицейских агентов.

Избавившись от одного сыщика, Михаил заметил вскоре, что его преследует другой. Приближалось время свидания с Гусевым, а прийти на место с «хвостом» Михаил не имел права. Поэтому он решил завести шпика за город. Дело происходило зимой, в феврале. Фрунзе ожидал, что холод и быстро наступающая темнота помогут ему.

Сыщик не отставал. Михаил осторожно посматривал на него. Лицо преследователя показалось знакомым. Михаил устал от долгой ходьбы, пропустил время свидания с Гусевым и боевиками-дружинниками. Фрунзе сердился на себя, на своего преследователя.

Ускорив шаги, вышел на загородную дорогу. На ней он увидел сани с запряженной в них лошадью. Оглянулся.

Шпик, который шел за ним, оказался так близко, что Михаил узнал его: урядник Перлов, из команды коннополицейских стражников. Не долго думая, Фрунзе свернул с дороги и бросился в кусты. Где-то здесь должен быть Гусев. Решение пришло сразу. Михаил лег на снег, вынул револьвер и стал ждать, когда снова появится преследователь. Фрунзе был готов к решительной борьбе с врагом.

Сыщик показался на дороге. Он кому-то махнул рукой. Сейчас Михаил хорошо видел его. Одним выстрелом Фрунзе мог бы разделаться со шпионом, но ждал, что будет дальше. Сыщик, видимо, тоже заметил, куда скрылся Михаил. Он поднял револьвер, выстрелил раз, другой. Пули щелкнули о дерево. Фрунзе прицелился. Он готов был спустить курок, когда на дороге послышался шум. Бежали ребятишки. Следом за ними показались еще сани. Это остановило Михаила. В санях сидели два стражника с винтовками. Испуганные ребятишки промчались мимо. Урядник показал стражникам в сторону, где спрятался Михаил, и снова выстрелил. Неизвестно, довелось бы Фрунзе живому уйти из засады, если бы с другой стороны дороги не раздались один за другим два выстрела, потом еще. Полицейские вскочили на сани и, нахлестывая лошадей, понеслись к городу. Когда они скрылись, на дорогу вышел Павел Гусев.

– Упустил палача! – произнес он. – Хорошо, что мы заметили, как он гонится за тобой, Арсений, а то бы... их было трое на одного. И ведь они хотели убить тебя.

– Не удалось, – сказал Михаил, подходя к Гусеву и присоединившимся к нему трем дружинникам.

– Это урядник Перлов со своими стражниками. Гад, хуже мокрицы, – выругался Гусев. – Но ничего, будет помнить. Зацепил я его. Страху ему и стражникам нагнали по девятое число.

Большинство партийных организаций по всей России, недовольных соглашательской политикой меньшевистского ЦК, выбранного четвертым съездом, выступило с требованием созыва нового съезда партии. Большевики решительно поддержали это требование. Началась кампания по выборам делегатов на пятый съезд Российской социал-демократической рабочей партии. Съезд должен был состояться в мае 1907 года в Лондоне. Делегатов надо избрать заранее, чтобы дать им возможность ускользнуть от охранки, выехать из России и добраться до Англии.

23 марта в деревне Панфиловка, неподалеку от Шуи, в квартире рабочего Баранова собрались выборщики большевистской организации. После обсуждения кандидатур делегатом на съезд от ивановских и шуйских большевиков единогласно избрали Михаила Фрунзе.

Когда кончилось собрание, была уже поздняя ночь Собравшиеся начали расходиться. Баранов предложил Фрунзе остаться у него переночевать. Фрунзе отказался: утром его ждало много всяких дел, поэтому ему надо было вернуться в Шую. Фрунзе жил нелегально на Малой Ивановской улице, в семье рабочего Соколова. Вернулся он туда в 3 часа утра. И только успел раздеться и лечь, как в дверь квартиры застучали прикладами.

Фрунзе вскочил и быстро оделся. Вооружась маузером, он решил во что бы то ни стало отбиться от полиции. Соколов выглянул осторожно в окно и увидел: домишко его окружен казаками и конными стражниками. Он сказал об этом Фрунзе.

– Ложитесь все на пол!—велел Фрунзе. – Так низко пули не тронут.

– Арсений, не стреляй!—плача, взмолилась жена Соколова. – Пожалей детишек наших. Ведь изверги всех нас перебьют.

Михаил взглянул на плачущую мать, на детей, спавших на полу... Четверо, мал мала меньше. Вздохнул и глубоко задумался. Дети! Нет, он не имеет права, спасая себя, подвергать их опасности. Михаил молча вернулся в свою клетушку, осторожно открыл окно и выпрыгнул. Притаившись под окнами, с примкнутыми к винтовкам штыками сторожили стражники. Они штыками заставили его прижаться к стене дома. Сопротивляться было бессмысленно. Михаил бросил оружие в снег. Стражники накинулись на него и стали избивать. Михаил стоял молча. Он стиснул зубы от нестерпимой боли. Но ни стона, ни звука не услышали палачи. Били его до тех пор, пока он не потерял сознание. Тогда, обеспамятевшего, скрутили веревками по ногам и рукам, взвалили на лошадь. Так в беспамятстве он и был доставлен в тюрьму.

На другой день, 24 марта, когда рабочие Шуи узнали об аресте и зверском избиении Фрунзе, в городе начались волнения. Прекратилась работа на всех фабриках и заводах. На Ильинской площади состоялся митинг. На митинг пришли не только рабочие, но и крестьяне из окрестных деревень, кустари, жены и дети рабочих. 20 тысяч человек собралось на площади, на устах у всех одно требование: «Освободить Арсения!»

Старые рабочие, не стесняясь, плакали. По окончании митинга его участники отправились к тюрьме. Воинские части и отряды полиции расположились снаружи, вокруг стен тюрьмы, внутри стояла вторая цепь охраны.

Холодные штыки, дула винтовок и блеск казачьих сабель ожесточили толпу. Она стала напирать на войска.

– Освободите Арсения!—раздавались возгласы.– Что вы сделали с ним?

Городские власти отправили телеграмму губернатору:

«...Арестован окружной агитатор Арсений. Все фабрики встали, требуя освобождения. Ожидаю столкновений. Необходимо немедленное подкрепление... не менее двух рот».

Губернатор в свою очередь телеграфировал в Петербург министру внутренних дел об аресте «Арсения» и от себя дополнял: «Шуе – форменный бунт. Дал распоряжение военному начальству послать не менее роты, эскадрон драгун и сотню казаков».

Многотысячная толпа возмущенных рабочих приблизилась вплотную к войскам. В воздухе не прекращались крики:

– Отдайте Арсения!

– Долой палачей!

– Освободить Арсения!

Офицер, командовавший войсками, кричал:

– Назад! Разойдитесь! Будем стрелять!

Но толпа рабочих непоколебима:

– Отдайте Арсения!

Офицер поднял руку: солдаты вскинули винтовки. В это время из ворот выбежал начальник тюрьмы и передал рабочим записку. Михаил слышал, что к тюрьме пришли рабочие. До пего доносились крики, приказ офицера. Превозмогая боль, Фрунзе написал записку, которую и передал через начальника тюрьмы.

«Товарищи рабочие, – писал Михаил, – я понимаю вас, что вы хотите меня освободить, но учтите одно: если вы пустите в ход оружие, все равно вам не удастся меня освободить, так как жандармерия покончит со мной. Вы же понесете много жертв. Я вам советую поберечь свою революционную энергию для дальнейших боев с самодержавием и капиталом, а сейчас разойтись».

Друзья Фрунзе узнали его почерк, и демонстранты возвратились на Ильинскую площадь. Фабрики в этот день не работали. Рабочие единодушно протестовали против ареста своего любимого руководителя.

На другой день Михаил Фрунзе под усиленным конвоем был отправлен в город Владимир в знаменитый «Владимирский централ». По дороге на станцию за конвоем шла огромная толпа рабочих.

– Арсений, мы тебя не забудем. Не падай духом!

– Убийцы, душегубы! – раздавались крики по адресу палачей.

Лицом к лицу

Михаила ввели в большую комнату. Сквозь тяжелую железную решетку единственного окна, в которое виден лишь выступ тюремной стены, чуть-чуть сочится свет. В комнате как бы повис густой серый полумрак.

У окна, спиной к Михаилу, стоял грузный мужчина в военной форме. За небольшим письменным столом сидел еще военный, узкоплечий, с коротко подстриженной бородкой и острыми, колючими глазами; его Михаил сразу признал, хотя и не встречал раньше. Он так много слышал об этом человеке с бородкой от других заключенных, что ошибиться не мог. Это был следователь военной прокуратуры по важнейшим делам.

Следователь не сводил с Михаила колючих глаз. Так прошла минута. Михаил молча, переминаясь с ноги на ногу, ожидал начала допроса.

– Простите, молодой человек, я не предложил вам сесть, – промолвил, наконец, следователь и любезно улыбнулся, * показывая золотые зубы.

Михаил пододвинул стул и сел спиной к окну.

– Пожалуйста, поверните стул и сядьте сюда, – все так же любезно улыбаясь, попросил следователь. Михаил исполнил эту просьбу. Теперь свет из окна падал ему на лицо.

– Вы господин Арсеньев? Кажется, так вы изволили себя назвать на предварительном допросе?

– Борис Тачапский, – сухо ответил Михаил.

– Странно. Однако резрешите, я запишу, – следователь быстро написал строку на чистом листе бумаги.

Стоявший у окна грузный военный не повернулся. Он так внимательно всматривался сквозь решетку в кирпичный выступ стены, точно увидел на нем что-то особенное, привлекшее его внимание.

– Вы образованный, интеллигентный человек, господин Тачапский, – снова начал следователь. – Я думаю, вы поможете нам привести ваше дело к скорому окончанию. Это лучше для вас и для нас, – снова улыбнулся он с таким видом, точно готов был дружески похлопать Михаила по плечу. – Какой смысл вам запутывать следствие и укрывать свое настоящее имя? Это лишь ухудшит ваше положение. Мы знаем о вас все, абсолютно все, – подчеркнул следователь.

– Я не запутываю, а называю себя тем именем, какое ношу, – ответил Михаил, – и предупреждаю, что дальнейшие вопросы оставлю без ответа, если мне не будет предъявлено обвинение. На каком основании я арестован, избит, посажен в тюрьму?

– Мы объяснились бы с вами быстрее, если бы вы сразу же сообщили о себе все, что следует. Однако вы продолжаете запираться, уводите следствие в сторону. Поймите, это бессмысленно. Я еще раз прошу вас сказать о себе все, все,– нарочито подчеркнул следователь,– сказать откровенно, как подобает интеллигентному человеку. Я знаю, что вы случайно попали в ту среду, где вас обнаружили.

Михаил молчал, стиснув зубы. Лицо его начало бледнеть, как всегда, когда его охватывал гнев.