Текст книги "Князь мира"
Автор книги: Сергей Клычков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)
Уж и в самом деле, не прохаживается ли тут и после смерти со своей длинной трубкой в зубах непобедимый майор в полной парадной форме, в которой он, незадолго до смерти, совсем лишившись порядка, спал не раздеваясь, ожидая с часа на час, с минуты на минуту белого царя к себе с посещением по случаю представленья за геройство майора к награде, – то-то, наверно, блестит майор золотым эполетом, с которого свисают по краям золотые кисточки и шевелятся при каждом его шаге, как длинные червотонки могилы…
Да, видно, и впрямь отсоветовал ехать царю первый министр, и уж сидит теперь на майоре мундир не в обтяжку, как в некое время, колесом обкатывая вату, набитую в грудь, а висит как на палке, и только все та же без перемены на лысинке чудная ермолка, в которой еще при жизни своей майор походил не на героя Бородинской битвы, а на шута горохового, почему, должно быть, при встречах с ним и прыскали смешливые сенные девушки, за углом хватаясь за животы…
*****
Но не знаем, не знаем мы хорошо, что чувствовал своей до жестокости устрашенной душой Никита Мироныч, когда с постельной девкой душой Аленушкой добирались они по большому рысаковскому дому в осподскую приемную, где девка кивком указала ему на порог, а сама упорхнула за зеленую штору, как все та же немудрая птица-синица, вильнувши оторком русой косы и скрывшись тут же за дверью…
Долго стоял Никита Мироныч, подогнувши коленки, как после пашни умученный конь!
Провалиться бы ему, Недотяпе дураку мужику, сквозь дна без покрышки, у него вся голова святостью, как сарай сеном, забита, а тут из-за этой святости в глазах чернеет, оглянуться страшно, ложатся из окон к сапогам тени от рам, как кресты в луну на кладбище, должно быть, пока караводился с этой глупой синицей, солнце стукнулось о землю и во всех могилах повернулись на другой бок мертвецы…
Эна-ка из углов ползет чернота, словно пашня!
Взглянешь туда… и в ногах задеет жила за жилу…
…А вдруг… вдруг… вдруг?..
…В такой как раз час вдруг выйдет майор из боковой двери, которая идет к нему, на половину?..
…Подберется бесшумно и ради одной глупой забавы опять, как в старину при живности своей, разорвет над самым ухом бумажную хлопушку, словно при страхе и в самом деле из пушки выпалит, и закричит потом с диким смехом:
– Па…али! Ппа…ли, сукиные де…ети…и!
*****
И, не к разу вспомнивши и эту повадку покойного барина, Никита Мироныч еще крепче прижал к сердцу Недотяпины деньги и в тягостном ожидании снова зашептал молитву, но осекся на середине и зачастил Лукерьины причитанья:
– …Пошли ему, осподи, легкое на том свете лежание, ублажание ото всех, уважание, чтобы гвоздей в пятку не заколачивали, легонько с бочку на бочок поворачивали, сохрани и ухоронь его, царица небесная, от бури и ветра, от боли и недуга, чтобы снежки, дождички его не мочили, червоточки его не точили… чтобы…
…Тут звякнула запорной цепочкой за шторами дверь, и Никита Мироныч в непересиленном страхе и с частой дрожью в ногах ботнулся на порог, словно с разбегу, что было очень к месту и разу: перед ним стоял не покойный майор в золотых эполетах с золотыми червоточками, в чудной своей ермолке, а в шелковом капоте небесного цвета, душистом, как ягодный куст, живая барыня Рысачиха…
СВЯТОЙ ЧЕРТ
Известное дело, что волчью ягоду, такую красивую с виду, не едят даже волки!
На что, кажется, глупа птица-тетеря, а и та, когда своих цыплят по кустам учит кормиться, набредши на эту ягоду, издает предостерегающий крик и ради большей понятности на первый раз валится под куст и задирает лапки, свесивши в сторону как бы безжизненную головку: дескать, неразумыши, не верьте красивой ягоде, ее посеяла смерть!
Так уж все сотворено и не нами заведено, и кто это может исправить, мир – не сапоги, его не перетянешь на другую колодку!
А зло подчас щеголяет в такой пышной, роскошной украсе, вызывая восторги и рабское умиление глупой хитрости, добро же плетется в рубище, в лохмотах, и никто ему не уступит дороги, а наоборот – посмеется и только подставит подножку!
Кто тут может исправить?..
Видно, и впрямь говорил поп Федот под веселую руку, что мир заделывал бог, хорошо не подумав, и многое сотворил впопыхах, почему и пришлось потом уж на свободе доделывать черту!
Ведь тоже вот создание божье, малина-калина садовая, как звала ее Марья Савишна, пока сама этой малиной не подавилась: барыня Рысачиха!
И в самом деле, была в молодой поре загляденье…
Кто если на слово не верит, так пускай уж не поленится и при случае завернет в чагодуйский музей, там разные древности местного края, собрано, конечно, с бору да с сосенки, что под руку попадалось, но есть и в самом деле интересные вещи: например, сапоги, которые сделали вотринские волчки из папиросной бумаги, – только когда купишь, деньги заплотишь да дома еще раз примеришь, узнаешь, что они не из кожи… В той же самой комнате, – как войдешь в музей, на левую руку, – которая окнами выходит на двор кооператива, как раз под крышу мучного лабаза, отчего и темненько, – в той же самой комнате, в простенке, наполовину за шторой висит теперь уже почерневший и сильно засиженный мухами портрет… редко кто знает, с кого он написан!
Так повесили, потому что в штукатурке дыра…
Мужики, когда случается, в простоте своей думают, что это царица Екатерина, личностью и осанкой и в самом деле смахивает, но куда Екатерине, хотя она и царица!
У той кругом парики, а тут натурально!
Грудь как на часах два фланговых солдата, волос – на золото смотреть не будешь, щеки – розовые, как у младенца, белый лоб без малой тенинки, нос точеный, действительно как у царицы, хотя по истории у царицы как раз нос был культяпый, и только в глазах, если долго смотреть на портрет, усевшись в угол на стулик, в глазах, пожалуй, можно прочесть прикрытую искусной кистью суровость да в четких и тонких, чуть искривленных губах непобедимой силы жестокость…
А так – хороша!
Недаром сваты не давали после смерти майора покою, действительно, баба – малина, ну, а мужикам, как волкам, и малина – волчья ягода, резало с нее животы, ломало кости, а нечего делать – терпели!
*****
С Никитой Миронычем барыня, когда бывала в хороших духах, несмотря на свою строгость, все же любила поговорить: приятно было барскому глазу залюбоваться льстивой игрой его бесчисленных около глаз и маленького не по-мужичьему носа морщинок, в которых четко были выписаны старостина преданность и полная на все готовность по первому барскому слову.
– Ну, Мироныч, – сказала барыня слабым голосом, усаживаясь в большое высокое кресло, когда староста поцеловал у нее краешек капота и поднялся с коленок с сияющей совершенным счастьем улыбкой, вылезшей ему на лицо, как тесто на залавок, – ну, Мироныч, давно-о мы с тобой не видались!
Вести с барыней великатные разговоры надо было большое уменье, тоже знание, когда слово вставить, когда только голову наклонить, когда смешок пустить или шутку, самое же главное – каждой морщинкой, всяким уголком под глазами не ронять с лица ту преданность и умиленность, о которой даже дворовые псы знают всего наполовину.
Никита Мироныч в ответ рта не раскрыл, понимай: великая милость, что видит теперь барыню своими глазами, не дает говорить, но в глазах у него что только творилось в эту минуту: они, кажется, были готовы свалиться, скатиться к ногам и привеситься двумя пуговками к туфлям, – барыня оправила подолы, усаживаясь глубже и протягивая ноги на скамеечку, обитую зеленым бархатом, откинула устало руку с дорогими кольцами на точеных пальцах, с которыми Рысачиха не расставалась, то ли опасаясь, как бы их не подмели сенные девки во время уборки, то ли хорошо испытавши, какие глубокие шрамы после них остаются у этих девок на щеках.
– Опять, Мироныч, были сваты!.. – вопросительно взглянула барыня на старосту.
С Никиты Мироныча потекла было медовая сладость, но тут барыня нахмурила брови, которые словно сломались посередине, и отвернулась, как бы не желая показывать старосте горя, которого тот все равно не поймет. Никита Мироныч все сразу смекнул, к чему дальше речь поведет, смахнул с лица морщинки и потупился с кающимся видом, как на исповеди.
– Отказала! – отрубила барыня, одним только пальчиком на руке шевельнувши. – Отказала! Хотя, Мироныч, и на этот раз, знаешь, опять сватался кто?
Никита Мироныч снова заиграл глазами, как самый настоящий придворный, вытянулся вперед и уж заранее выразил испуг и удивленье.
– Князь Копыто-Наливайко… Они с покойным в одном полку начинали!
– Ох, матушка барыня! – прервал свое молчание Никита Мироныч, чувствуя, что пора уж вставить словцо, иначе недалеко до болвана, после которого у барыни хорошего уже нечего ждать. – Вы сами-то, матушка наша -царица! Что князь Копыто: у него заложено все и перезаложено, а у вас землю в день не обежишь, пожалуй, ноги отстанут! И с роду он тоже… – говорят, будто татарин!
– Нет… нет, Мироныч, – замахала барыня руками, – не говори. Ты дурак. Совсем не потому-у… совсем, совсем не потому!
Никита Мироныч, пропустивши благополучно дурака, выразил еще большее удивленье, хотя знал все наперед, что барыня скажет.
– Не могу, Мироныч… не мо-гу-у! Забыть, забыться не могу… Это… это такой был человек… такой был человек! – Рысачиха поднесла к глазам маленький платочек, хрустнули точеные пальцы, и кружева в них задрожали, а Никита Мироныч прижал к сердцу шапку и низко склонил голову.
– Я в монастырь, Мироныч, уйду… в монастырь!
Не раз уже староста слышал с самого дня смерти майора про этот монастырь, но про себя, жене даже не проговорившись, каждый раз, выходя после таких разговоров от барыни, думал, что в этом монастыре еще не звонили.
"Сейчас пойдет, – промелькнуло у него в голове, – сначала в монастырь, а потом вспомнит и кого-нибудь велит отодрать на конюшне! Надо кликать скорее Аленку, чтобы тащила воды. Что ее на этот раз, черта, не видно!"
Душа Аленушка всегда стояла за шторой с готовым стаканом холодной воды, который вырывал у нее на ходу Никита Мироныч, подносил к розовым губкам, и Рысачиха отпивала глоток, после чего принималась уже за дела, забывая про монастырь до следующей встречи.
Оглянулся Никита Мироныч, и на этот раз вместо Аленки за шторой вдруг померещился ему золотой эполет, чудная эта ермолка с кисточкой на самой верхушке, вскрикнул Никита Мироныч, что и привело в себя без воды Рысачиху.
– Ай! – не удержался Никита Мироныч.
– Да что ты, Мироныч, обалдел, что ли? – спокойно спросила барыня, откинувши на колени платок. – Как меня испугал!
– Уж простите, матушка барыня, меня, дурака, не удержался, – плаксивым голоском начал Никита Мироныч, – что же вы такое надумали, как же не вскликнуть? Да не вскликнуть тут – кричать будешь! В монастырь!.. Да вы же и так живете с мужиками-дураками, как в заточении…
Барыня с каждым словом отваливалась от спинки кресла, смотря на старосту воспаленными, иссиня-черными глазами.
– В монастырь! – продолжал Никита Мироныч. – А кто же о мужиках заботиться будет?
– Это ты верно говоришь, Мироныч: без меня мужики пропадут!
– Пропадут, пропадут, матушка барыня! Пропадут, как вошь без волос, проворуются, пропьются все до чистогана и… по миру пойдут. Нет уж, барыня, матушка барыня, лучше уж за Копыту тогда замуж идите!
– Молчи, дурак, когда сказать не умеешь!.. Как ты так смеешь?!
Никита Мироныч не ожидал такого результата своих пламенных слов, которые, как хорошо он по барыне видел, попадали в нужное место.
– Что за Копыто?.. – сломалась у барыни бровь.
Никита Мироныч смекнул, что зачитался и одним неосторожным словком все дело испортил; а все этот дурак Недотяпа, из всякого разума выбил, ни дна ему ни покрышки. Хлопнулся он барыне в ноги и завопил:
– Матушка барыня, за князя Копыту! Копыту… как его полностью величанье, опять, прости осподи, из разума вышло… Пощадите меня, дурака… не гневитесь! – и поцеловал туфлю, которой барыня тыкнула его в нос.
– За князя Копыто-Наливайко, дуралей… Ох, господи, вот мужики! Когда я тебя, дурака, приучу к разговору?
Никита Мироныч, видя, что дело подходит к концу, снова грохнулся в ноги.
– Вставай, будет валяться… Ладно – прощаю!
Никита Мироныч встал, отряхнулся и вытянул руки.
– Ну, давай, Мироныч, говорить по делу: мужики бегут? Кто за эти дни убежал?
– Вроде как, матушка барыня, после заявок случаев не было, – спокойно поклонился Никита Мироныч.
– Так… очень хорошо! Я их проучу, как от меня бегать: со дна моря достану, – стукнула барыня ручкой по креслу, – слышишь, так и передай дуракам!
– Слушаюсь, – еще спокойнее Никита Мироныч ответил.
– Кто такой к тебе приходил… что мне тут плела Аленка, я хорошо не разобрала у дуры?
– Иван Недотяпа, матушка барыня, вчера ко мне являлся! – вздрогнул Никита Мироныч, как бы забывши в разговоре про Недотяпу. – Оброк вам принес!
– Та-ак! Почему не задержал, раз пришел? Он ведь опять дал тягу?..
– В стенку, матушка барыня, от меня вышел, – шепнул Никита Мироныч.
– А оброк? – не удивилась барыня: мужик захочет, правдой и неправдой сбежит!
– Оставил, матушка барыня, как же! – схватился Никита Мироныч за грудь, собираясь вытащить деньги.
– Подожди, все по порядку… оброк, значит, оставил… ишь ты, Мироныч, пороли, пороли мужика и вот до дела ведь допоролись!
– Да уж и сам теперь вижу, хоть и раньше был не слепой, что в нашем быту вся сила в кнуту… Дивное, барыня, дело случилось: милостынькой, говорит мне, милостынькой нашей матушке барыне милостивице оброчек собрал… дай, говорит, ей, осподи, много лет здравствовать, что в люди произвела!
– Ишь! – просияла Рысачиха. – Вот этого я и добиваюсь!
– Спасибушко, говорит, барыне, что рукомеслу обучила…
– Это что такое, Мироныч, еще?.. Что за ремесло?.. Может, он разбойник? Разбойничьи деньги мне принес?
– Да что вы, матушка барыня, что вы, такой тихий мужик! Воды не прольет, песку не просыплет! Милостыню он называл ремеслом: кому, говорит, подадут, а кому ведь и поддадут!
– И это ведь верно, Мироныч, – опять обрадовалась барыня, – скажи, какой вышел из дурака умный мужик! Я и не знала! Ну, а ты… пересчитал? Деньги-то пересчитал? Не обманул он тебя?.. Мужики ведь… ох, они жулики!
– Копейка, матушка барыня, в копеечку вся недоимка! Все утро с Лукерьей считали! Копейка в копейку!
– А ну, покажи! – кивнула барыня на бархатную скамеечку.
Никита Мироныч вытащил из грудного кармана красный платок, в котором у него были приготовлены деньги.
Растормошил Никита Мироныч на бархатной скамеечке возле самых барыниных ног красный платочек, и задрожали у него жилистые мужичьи руки мелкой дрожью, и к плечам словно потек кипяток, скривился он от удивления, смотрит на деньги и на барыню не смеет взглянуть…
Видно, что подшутил Недотяпа над старостой, долго будет помнить Никита Мироныч такой случай, кусая локотки со своей Лукерьей, завел ему, должно быть, кляузный мужичишко глаза на затылок, долго поутру смотрели, считая и пересчитывая, а оказался Никита Мироныч, как часто с нами, мужиками, бывает, в таком важном денежном деле хуже младенца, хотя, конечно, надо прибавить, что в таком случае скорее святых перепутаешь на иконе… словом, во всей откровенности, как это случилось и произошло, нам неизвестно, то только доподлинно верно, что, когда Никита Мироныч развязал перед барыней узелок, в нем оказались не медяки, а… золотые!
– Мироныч… Мироныч… что же это такое? – всплеснула Рысачиха руками.
– Оброк-с! – не сразу ответил староста.
– Да что… что ты?.. Погляди сам хорошенько: какой тут оброк?.. Тут -богатство!
– Вижу, барыня… как же… глаза, слава богу, на месте!
– Ну, Мироныч, благодарю! Ты – честный мужик! На, верный слуга!
Барыня протянула руку, и Никита Мироныч, незаметно смешавши в склоненном лице мед и калину, приложился к кончикам пальцев.
– Только ты слушай, Мироныч, не зазнавайся очень, что я тебе так, по простоте сказала! Скажешь вот так-то от чистого сердца мужику, что он честный, а он как раз на другое утро и сделается совсем подлецом! Уж очень опасно похвалить вашего брата!
– Ни вам, ни карману не было обману, матушка барыня!
– Верю… верю… разве бы столько лет тебя продержала?! Только… постой, постой, Мироныч: как же ты сказал, что тут всего только Недотяпина недоимка?
Никита Мироныч покрылся черным сукном, но сразу догадался в хитром на такие штуки мозгу, как тут повернуть, чтобы хвост не было видно, вздохнул с придушенным отчаяньем и за глаза схватился:
– Эх, матушка наша барыня… не цените… не цените верного раба… обрадовать нашу милостивицу хотел, потому и не открыл правды!
– Теперь верю… Мироныч… верю, не к месту сказала строгое слово! Ах, деньги, деньги, – приподняла барыня платочек, все еще не веря глазам. -Как они, если бы ты знал, как только к разу! Да уж тебе-то скажу: теперь все проценты внесу по обеим закладным за именье!
Никита Мироныч перекрестился, а барыня стала перекатывать с кончика на кончик золотые, жалобно они звенели, и звон их глубоко в утробе отдавался у Никиты Мироныча, где-то пониже пупка…
"Эх, выкупил бы и себя… и Лукерью… и на ребятишек бы, может, осталось! – думал Никита Мироныч, глядя, как барыня играет деньгами. – Эх, денежки, денежки, как камушки на бережке! Камушки несет вода, денежки пасет беда!"
– Какой вышел мужик этот Недотяпа, Мироныч, скажи пожалуйста! – вывела барыня Никиту Мироныча из размышлений. – А мне соседи все уши прожужжали -упрекают за излишнюю строгость! Сами себя, говорят, бьете палками по кошелю! А, Мироныч?
– Неразумное слово! – качнул головой староста.
– Дураки! Дворяне, а… дураки! Я им всем так говорю! А ну-ка расскажи, Мироныч, теперь все по порядку, – откинулась барыня в кресло, – мне теперь все знать интересно!
И так и эдак повертывал Никита Мироныч, рассказывая барыне про Недотяпу…
Конечно, о том, что у него случилась в счете большая прошибка, он даже глазом не моргнул, весь рассказ свой он напрямил к мысли, что барыне есть еще чем гордиться потому, что из среды ее мужиков вышел новый святой. Рысачиха слушала его терпеливо, перекладывая во время рассказа из красного платка в свой шелковый золотые, и блеск их путал у старосты слова со слюной, Никита Мироныч часто хватался за грудь и как бы задыхался от большого волненья…
Никиту Мироныча во время рассказа даже бросило в пот, поднял он свой красный платок, который барыня откинула в сторону, переложивши из него золотые, и с последним словом, отвернувшись ради приличия от барыни, вытер горевшее после жаркой бани лицо.
– Так… та-ак, – протянула барыня, строго глядя на старосту, – так, только ты это, Мироныч, оставь про себя! Для себя оставь!
Никита Мироныч положил платок за пазуху и снова вытянулся палкой.
– Ты, Мироныч, умный, честный мужик и потому глупостей мне не болтай!
– Слушаю, барыня, – заморгал, не понимая, староста.
– Как это такое – святой? Мужик – и святой?.. Что ты, Мироныч! Во святых мужиков сроду-родов никогда не бывало: посмотри на иконы!.. Кто на них изображен, в особенности на чудотворных?..
– Правильно, барыня матушка, простите меня, дурака, – тихо ответил Никита Мироныч.
– Ты, Мироныч, неглупый мужик, а говоришь несуразность, спросил бы уж тогда у отца Ермолая, когда ничего не понимаешь!
– Беспременно, матушка барыня, справлюсь, – поклонился староста.
– Теперь что тебе батюшку беспокоить. Я тебе говорю! Запомни: мужик может быть чертом, но не святым! – поводила барыня пальчиком перед старостой.
Никита Мироныч еще ниже опустил в знак согласия голову и думал про себя, что выпало ему мудреное утро, за которым дня не видать, и что разговор у него с барыней не клеится, что ни скажет – все невпопад, правильно барыня разъяснила, что черт, хотя сам Никита Мироныч видел венчик своими глазами, хотя и с тусклятинкой и не страсть какого размера.
"Пого-оди, святой черт! Подо-ожди: придешь еще раз – я тебя поверну по-другому… Цацы да вацы с тобой размазывать не буду, а прямо… на конюшню… или опять к егерям!"
– Ты это, Никита Мироныч, запомни и другим расскажи! Такие мысли очень вредны народу!
– Глупость наша, матушка барыня, – переминался староста как на иголках.
– Теперь слушай по делу: пока ты тут рассказывал про эти венцы, я пересчитала – не страсть какая сумма, деньги всегда больше на глаз и меньше на счет; по первой закладной все же внести часточку процентов, пожалуй, и хватит, а на носу, Мироныч, – вторая! Решила я, имея на глазах Недотяпин пример, пример очень-очень хороший, списать калеких всех и убогих с барщины на вольный оброк: пусть ходят по святым местам и тоже барыне хоть кой-чем послужат!.. Ох, Мироныч, закладные меня в разор одолели!
– Закладные, матушка-барыня, как лошади перекладные: одну загонишь, на другой поезжай. Мудро, матушка барыня, решили! Соломон и то так не решит, -поклонился Никита Мироныч в ноги и поцеловал кончик капота.
– Экономия будет, Мироныч: во-первых, с хлеба долой, а во-вторых… во-вторых… душеполезное дело… впрочем, Мироныч, и молодых тоже жалеть нечего: лентяи!
– Лентеплюхи!
– Усиль-ка, Мироныч, порцию, я теперь вижу, что нищий и то дороже стоит, чем самый хороший мужик!
– К порке да к корке, матушка барыня, народ наш привышен!
– Решенное дело: завтра же с утра наряди мужиков и вычитай им все это понаставительней да построже, а главное – разъясни Недотяпин пример, как я тебе говорила. А кто будет моргать, того на конюшню… дери теперь без малой уступки!.. Нищий куда, оказывается, выгоднее мужика!
Никита Мироныч попятился от барыни к двери, а Рысачиха поднялась, и еще круче вздынулась у нее под нежным шелком могучая грудь, четко проступили на материи пупырышки крепких сосков, как и в самом деле на часах два фланговых солдата.
– Без сумления будьте, матушка барыня, – шептал Никита Мироныч.
– Аленка-а! – крикнула барыня. Аленка впорхнула синицей и встала на носочки. – Проводи Мироныча. Иди, Мироныч, иди, – протянула ему барыня в знак особой милости руку на глазах у Аленки и зашумела шелковой бурей на половину к майору…
*****
– Ну… как?.. Сказал, Никита Мироныч… Сказал, хто к тебе приходил?..
Никита Мироныч оглядел тупым глазом Аленку и махнул рукой:
– Ничего мы не понимаем!
– Да ведь ты же говорил!
– Да и теперь говорю… а барыня вот разъяснила!
– Чего разъяснила? – передохнула Аленка.
– …Черт приходил! Вот кто!
– Да ты ж, Никита Мироныч, говорил, что святой!
– И сейчас говорю: святой черт!.. Святой черт, душа Аленушка, к нам приходил!
Аленка поглядела испуганно на Никиту Мироныча, перекрестилась и повела его за руку по темному коридору.
