Текст книги "Чертухинский балакирь"
Автор книги: Сергей Клычков
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц)
Сергей КЛЫЧКОВ
ЧЕРТУХИНСКИЙ БАЛАКИРЬ
Глава первая
ЛЕСНАЯ СТОРОНКА
ПЕТР КИРИЛЫЧ
Не знаю, с кого начать, с чего начать!..
Садитесь, друзья мои, садитесь, товарищи, родня и знакомыши, не войдет все Чертухино – тесно у меня в избе, зато широко у хозяина сердце!..
Буду я глядеть на вас с печки брюхатой, вспоминать всю нашу судьбу, как на поминальном обеде, все вспомню, ничего не забуду и навек закреплю, как торжественный дьяк челобитню!..
*****
Сторона наша лесная, дремучая, темная!..
Век по заоколице ходит солнце за облаком, сощурившись на болота и гати, и редко выпадет час, когда, словно странники, упершись в дальние взгорья дождевым кривым подожком, уйдут облака в полуночи на самый край чертухинского всполья, где, огибая покатые груди холмов, вьется наша лесная шептуха – Дубна; тогда-то поплывут над рекой вдоль дубенского зелено-муравного берега соломенные и тесовые крыши, и вознесется высоко, под самый месяц, колокольный купол чертухинской церкви, и с непомерной своей высоты поведет приподнятой бровью и моргнет хитрым глазом месяц, круглый, как именинный пирог!
Хорошо в этот месячный час выйти на двор из избы или спросонья взглянуть из окошка: кругом все как и днем, только теперь все будто плывет, от земли оторвавшись, только туман накинул на все свои прозрачные тени; лес подошел к самой околице и машет широким рукавом на крыльцо, а по другую сторону поле тихо дышит еле заметными перекатами бугорков, убаюканное в своей большой колыбели!
Тогда-то и придет на разум наш, блаженной памяти, чертухинский враль, Петр Кирилыч по фамилии Пенкин, у которого все в жизни было так же, как и у всех, только ему все казалось иначе, как, может, никогда и нн у кого не бывает, отчего мужик часто, для себя самого невдомек, завирался.
Да и то надо сказать: иной проходит по лесу весь день, а и елки хорошо не увидит, и ничего с ним в лесу не случится…
Скушно у нас теперь без Петра Кирилыча стало!..
*****
Давно это было…
Лет, может, тридцать, а то и поболе…
О то время все наше Чертухино стояло всего только на два порядка… Жили, значит, не очень обширно, не то что теперь… В Чагодуй еще ни шоссе не было, ни железной дороги, стояли кругом леса, каких теперь больше не вырастет на этом месте, и в этих лесах чего-чего только не шушилось… Мужики были домоседы, без нужды за околицу его не выгонишь, да и страшно было отходить от родного дома.
Один Петр Еремеич – был он тогда молодой да фартовый – куда только не гонял свою тройку, да Петр Кирилыч на своих на двоих измерил, почитай, всю землю липовым лаптем: один был ямщик, а другой – побирушник.
Эх, нет теперь ни того ни другого!..
Петр Еремеич в песне живет, а Петр Кирилыч в людской поговорке.
Говорили про Петра Кирилыча, что он в год своей смерти умирать все же домой воротился: будто нашли его мертвым возле церковной ограды и погребли в том самом месте, где наше кладбище дает в поле большой завулон; завулон потом, когда клали ограду из камня, решили спрямить, и Петр Кирилыч навсегда, знать, ушел из памяти ближних своих и родных…
Да мало ли что говорили!..
Может, Петр Кирилыч и впрямь тогда умер возле церковной ограды, а может, и нет, может, Петр Кирилыч жив еще по сю пору!.. Кто его знает?.. Наверное сказать что-либо про Петра Кирилыча трудно, потому что и сам он в меру любил загибать, сиречь – речь говорится – приврать, и все так повернуть, что можно было дивиться, а не поверить нельзя!..
На то и прозывался: балакирь!..
*****
Чудна наша мужицкая жизнь!..
Подчас и не поймешь, для чего заведена вся эта ваторба?..
Живет, живет человек, переломает на веку столько, что впору двум медведям на бору, а толку от этого – грош!..
Один крест на кладбище, под которым в родительскую субботу кутью клюют воробьи… Для этих воробьев человек, может, весь век свой хлопочет, и если кто мог бы – да встал из могилы, да посмотрел на тех воробьев, так тогда сам себя семь раз бы назвал дураком!..
Оттого, знать, Петр Кирилыч очень-то и не зарился на работу.
Сызмальства был он материн сын, большой лыня и увалень, – до казенных лет пролынили они с братом Акимом за отцовской спиной, большого горя и недохватку не видя… Когда же смерть подобрала стариков, Аким сразу, после ставки в солдаты, тут же женился – обоих их занегодили, была у них грыжа в природе, – по маковку завалился работой, как медведь в берлоге сучьем, Петр же Кирилыч как был жердяем, так и остался!..
Любил он по зимам лежать на печке у локового окошка и читать по целым дням на тусклом свету от него книгу "Цветник" (читать Петр Кирилыч дошел самоучкой по псалтырю и бакалейным пакетам), а летом больше провожался в лесу: любил Петр Кирилыч вольный березовый дух.
– Да здесь-то, – говаривал он, – каждый кустик ночевать пустит…
*****
Прожил так Петр Кирилыч, не делясь, первые годы после женитьбы старшего брата в полном с ним и хорошем согласии… Невестка Мавра Силантьевна попалась баба страх работящая, с утра до темной ночи кружилась она с подоткнутым подолом, из-под подола непривычно белели голяшки, отчего у Петра Кирилыча первое время колотило в виски и в глазах немного рябило… Потом обошлось, да и с Мавриных ног скоро сошел девичий снег: от неухода они покрылись красными цыпками, сжелтели и, должно быть с работы, стали сильно тощать; каждый год Мавра ходила как с кузовом под передником, туго набитым, и не знала никакой передышки, не поспевая поутру лба как следует быть перекрестить.
Пошли дети один за другим у Акима, хотя первое время были они всем в немалую радость… Петр Кирилыч, если дома случался, с ребятишками возился за няньку, врал им на печке, что в голову влезет; Мавра круглый день сбивалась с ног со скотиной и зыбкой, а бессловесный Аким тянул и тянул мужичье тягло на горбу… Жили первое время, инда люди дивились…
Потом пошли нелады… Семья у Акима стала расти не по дням, а по часам, стало в избе тесновато и еще теснее в красном углу под божницей за дубовым столом.
*****
Качает Мавра в зыбке благого ребенка – какую ночь напролет ревет и ревет, инда до хрипоты обревелся, и сами у нее слипаются веки.
"И не один ведь обревыш не сдохнет!.." – думает она про себя…
Подумала так и сама испугалась.
"Наверно, брюшко!" Спохватившись, нагнулась она над малюткой, и в это время ударил ей в уши здоровый, раскатистый храп, который, как колеса, катился с полатей, где всегда спал Петр Кирилыч.
"Вот человек зарожден, – в первый раз подумала Мавра, с завистью слушая Петра Кирилычев храп: – В парнях не гулял, жениться не женится и палец о палец не стукнет… не то что мой дурак!"
В стороне, на тесовой кровати спал, как бездыханный, Аким. Одна рука у него свесилась вниз, и в окошко на нее бил полный месяц: будто рука Акима крепко зажала в мозолях месячный луч, переливаясь вздутыми синими жилами и пугая своей худобой.
"Осподи-бог-батюшка, – тихонько говорит Мавра, крестясь на темный образ угодника Миколы в углу, – кожа да кости, куда что девалось! Какой был ведмедь!.. Да и не диво: с утра до темной ночи как на точиле!.."
Залегла с той поры в ней тайная нерушимая злоба на Петра Кирилыча, долго прятала она сначала ее в себе, а потом, когда шестым затяжелела, решила поставить все на своем и Петра Кирилыча от дома отшить…
*****
– Слушай, Аким, – завела она в глубокую полночь однажды разговор после мужниной ласки, – долго так будет?..
– Чего ты еще, Мавра?.. – не понимая, тихо спрашивал Аким.
– "Чего, чего"!.. Кажись бы, и сам мог догадаться!.. Насчет брата!
– Ну!..
– "Ну-ну", как безголовый… На лихву нам, видно, бог послал такого братка… вот что… – шепчет Мавра Акиму под одеялом, – вот про него что добрые люди судачат!..
– Полно, Мавра, не греши, как другие! – еще тише шепчет Аким. – Брата язык его губит!
Приподнялся Аким и уставился на полати, где стрекочет сверчок и безмятежно Петр Кирилыч задувает в обе ноздри.
– Это все душегубная кровь… толкает она его от работы и от всякой думы… Добро бы, что приносил…
– Мавра!..
– Да ну тебя – офеня!.. Офеня и есть!..[1]1
1 Да ну тебя – офеня!.. Офеня и есть!.. – Офенями назывались разносчики с извозом, коробейники, щепетильники. Торговали всякой всячиной: иглами, шелком, книгами, бумагой, сыром и прочим добром. Искони офени пользовались своим, непонятным другим, офенским языком. Отчасти это были переиначенные русские слова: масья – мать, мастырить – делать; или им придавалось новое значение типа: костер – город; или это были новые слова, составленные по законам русского языка: скрыпы – двери, пащенок – дитя. Это могли быть произвольно вымышленные слова: юсы – деньги, воксари -дрова. Образчик офенской беседы приведен в словаре Вл. Даля: «Ропа кимать, полумеркоть; рыхло закурещат, ворыханы», что означает: «Пора спать, полночь; скоро запоют петухи». Родина офень – Алексинская волость Ковровского уезда (Владимирская губерния), откуда уже в 1700 году они разошлись по всей Руси.
[Закрыть]
"Не услыхал бы, – думает Аким про себя и опять взглянул на полати, -баба дура, ей что взбельмешится в голову, самому черту не выдумать!.."
– Диво ли, мужик гладкий, ничего не делает! – глубоко вздохнула Мавра и повернулась к мужу спиной, зацепила привычно ногой за веревку от люльки и скоро заснула.
"Да. Оно что правда, то правда… да поди ж ты!" – не раз сказал Аким сам себе, после разговора с женой не сомкнувши досвету глаз.
*****
Стала Мавра на Петра Кирилыча сильно коситься и куском его попрекать… Сидели они как-то раз за столом, Аким и Мавра молчали, а Петр Кирилыч забавлялся с рыжим Пронькой.
– Вырастет Пронька, непременно разбойником будет! – сказал Петр Кирилыч, вздумав пошутить.
Мавру всю обдало жаром.
– Разве ты окрестишь, – ответила она через минуту, поглядела на Петра Кирилыча – рублем подарила и отодвинула от него чашку с мурцовкой. – Разве ты окрестишь да научишь, братец родимый!..
Петр Кирилыч так и осекся, недоуменно глядя на Мавру и брата, который сидел и, как не его дело, зобал ложку за ложкой.
– Аким, чтой-то седни навной, что ли, Мавру укусил?[2]2
2 Аким, чтой-то седни навной, что ли, Мавру укусил? – Имеется в виду навной бес, который, согласно народным поверьям, кусал по ночам женщин. Это считалось дурным признаком. Возможно, имеет отношение к созвучному навье, то есть мертвец. Здесь отразилась древняя связь демонов с тенями умерших. Как считали в старину, болезнь на людей могли напускать и бесы, и мертвецы. В связи с этим интересен факт из «Повести временных лет»: эпидемия в Полоцке приписывалась мертвецам, скачущим на невидимых конях по улицам, – «навье бьют полочаны».
[Закрыть] – попробовал Петр Кирилыч перевести все на шутку.
– Эх ты, балакирь!.. Валтреп Иваныч!.. – пропела укоризненно Мавра под самый нос Петру Кирилычу. – У какого воробья, и у того есть дело, а ты вот сидишь да за ложкой потеешь!..
– А и верно это, Аким?.. А?.. – заглядывая брату в глаза, спрашивает Петр Кирилыч.
– Совершенно! – буркнул Аким.
– Ты бы хоть, хахаль, женился, а то ни семьи в дому, ни свиньи в двору!.. Какой же ты мужик после этого? Смех один да слезы, а не мужик!..
– А твое как рассуждение, Аким?..
– Совершенно! – опять тихо и смущенно промолвил Аким, не глядя на Петра Кирилыча.
– Ну, коли по-твоему так, и по-моему эдак: ищи, Мавра, невесту… Нарядим подклет: буду мужичить!..
– Нешто кабы… Только что же это ты думаешь: под окном они у тебя сидят, дожидаются… Упустил жар из печки – борода в колечки!.. Теперь за тебя ни одна дура не пойдет!..
– Не чешись забором, Мавра! – весело ей говорит Петр Кирилыч.
– Чего уж тут, не мужик, а картина, не язык, а колоколец… Только, братец родимый, кто на руки-то спор, тот на язык не скор!..
– Полно, Мавра, от одного слова весь мир пошел!..
– Валтреп!..
– Наладила!..
– В сам деле, Мавра, чего талабонишь попусту! – осторожно заметил Аким, в искосок посмотревши на Мавру. – Тыр-быр – семь дыр, а толку никакого! Чего тебе надо от брата? Живет и живет человек!..
– Молчи, коровье ботало!.. Лучше молчи у меня, а то так дерну ухватом…
И взаправду протянула бы Акима по спине, если бы тот не увернулся и не выскочил в сени.
– Ну, значит, пошла заваруха!.. – сказал Петр Кирилыч и полез на полати.
Скоро Петр Кирилыч на полатях заснул и что видел во сне – бог его знает… Только во сне все время бредил, говорил какую-то нескладицу и с кем-то, видимо, спорил. Когда же к вечеру Мавра, смякнув, разбудила его вечерять, он поклонился ей в ноги, не сказавши при этом ни слова, вышел тут же и в эту ночь домой не воротился, а воротился только на другое утро порани, и где пропадал эту ночь, и что с ним этой ночью случилось, узналось только потом, потому что Петр Кирилыч пришел домой бледный и сам на себя непохожий, с большими мешками у глаз и весь как осовелый.
Мавра взглянула на него, когда он воротился, и только перемигнулась с Акимом.
Петр Кирилыч полез на полати, а Аким стал улаживать соху, у которой, как у собаки язык на жаре, на пашне от камня заворотился набок лемех.
*****
С той поры все пошло кувырком.
Петр Кирилыч, как вечер, уходил из дома и пропадал где-то, как казалось Мавре, безо всякого дела, потому что на деревне его вместе с парнями было не видно.
А время шло своим чередом…
Катится время, как раскатистые сани на полозах. Уж весна прислонилась к сельскому плетню за околицей, прибавился день на шаг человека, и работы прибавилось втрое: надо поле перепахать и посеять, надо копать огороды, да еще с пузом… На все это у Мавры и у Акима рук не хватало, и еще пуще подмывало Мавру на брань.
– Ишь, шатается, пес непривязанный! – говорит она поутру, когда промелькнут в окне Петровы русые кудри. – Найдет же какого-то дела на всю ночь-ноченскую.
В последнее время Петр Кирилыч совсем было пропал, дня три подряд и глаз домой не кажет. Аким заявку хотел подавать, да Мавра отговорила:
– Несь сидит под мостом… на большой дороге.
– Ох, только, Мавра…
– Заявишь еще, скажет тогда братец спасибо да еще за заботу… задушит!..
– Мелешь, Мавра, со зла такое недело, что и слушать тебя неохота!..
– Разуешь глаза, сам увидишь!..
Аким больше молчал. В глубине своей бессловесной и миролюбивой души касательно женитьбы Петра Кирилыча и его домоустройства он был во всем согласен с женой, но не хотел увеличивать свары.
"Бабу надо Петру, – думал Аким про себя, – надо, надо женить, только вот к кому бы посватать?.."
– Как, Мавра, никому не закидывала? – спросил он жену.
– Раньше называлась… Морды воротят: балакирь!.. Дуньке Дурнухе седни на выгоне было закинула… Куды тут!.. Так и зашлась!.. "Не славьте, -говорит, – Мавра Силантьевна, попусту, сделайте милость, потому если вы, -говорит, – зашлете сватов за такого балакиря сватать, так другим дорогу закажете…"
– Дурной черт, – сплюнул Аким, – диви человек, а то сопля соплей, а тоже туда же!..
– Сряды три сундука! – поджавши губы, говорит ему Мавра…
– Что сряда?.. Девка-то чучело!.. Тьфу!..
– В одежде и пень – барин!..
Обидно сделалось Акиму за брата, и мысль о его женитьбе еще безотвязней и крепче засела у него в голове, не привыкшей ни о чем думать подолгу, как только по хозяйству да о работе.
– Да нет… На это дело свата хорошего надо!.. Чтоб с языка мед капал…
Мавра ему на это только процедила:
– Дурафан!..
СВАТ
Теперь у нас в леших не верят, да и леших самих не стало в лесу… потому, должно быть, их и не стало, что в них больше не верят. А было время – и лешие были, и лес был такой, что только в нем лешим и жить, и ягоды бьыо много в лесу, хоть объешься, и зверья всякого-разного как из плетуха насыпано, и птица такая водилась, какая теперь только в сказках да на картинках, и верили в них и жили, ей-богу, не хуже, чем теперь живут мужики.
Должно быть, так уж это положено и иначе быть не должно и не может: потому, надо думать, и такое время придет, когда не только леших в лесу или каких-нибудь там девок в воде, а и ничего вовсе не будет, окромя разве пней да нас, мужиков, потому что последний мужик свалится с земли, как с телеги, когда земля на другой бок повернется, а до той поры все может изгаснуть, а мужик как был мужиком, так и будет… по причине своей выносливой натуры!..
Только тогда земля будет похожа сверху не на зеленую чашу, а на голую бабью коленку, на которую, брат, много не наглядишь!..
Все еще будет!.. Всему свое время!..
Так вот, по-вашему, по-молодому, выходит: теперь леших нет! Мы с этим очень даже согласны, но также правда и то, что лешие были! Как тут ни верти, уж были!..
Петр Кирилыч так говорил!..
Что правда, то правда, что Петру Кирилычу можно верить только с оглядкой, потому что Петр Кирилыч любил загибать через каждое слово, но дело-то в том, что и мы не стали бы верить, если б самый их главный леший Антютик не был у Петра Кирилыча сватом!..
Тут уж никак нельзя не поверить, потому что у нас в Чертухине живы и посейчас старики, которые у Петра Кирилыча были на свадьбе и могут обо всем рассказать, если только сами еще чего не прикрасят.
Случилось это все так.
*****
В тот самый вечер, когда Петр Кирилыч поклонился в ноги невестке, он вышел было до ветру на двор…
– Экую весну бог посылат раннюю да теплую! – сказал Петр Кирилыч, становясь за куток.
Смотрит Петр Кирилыч: плывет над Чертухиным месяц и словно янится, что больно светел да высок… Слушает Петр Кирилыч, как полощутся на бочаге, как бабы с бельем на плоту, без счета прилетевшие утки и узывно посвистывают в свои тонкие дудочки на песке кулики, и под этот свист и утиный гал в самом Чертухине, на другом конце, девки тонкими голосами выводят хороводную -синее море…
Слушает Петр Кирилыч, и от всего этого екает у Петра Кирилыча сердце… Не заходя назад в избу, повернул он от кутка прямо на улицу и по улице, заложивши руки за спину, как барин, пошел неторопливо на выгон… На выгоне – видно на месяце – кружатся девки, разметая подолами, инда от них по сторонам ветер тихий идет, а вокруг девок, как тетерева на заре, – вся холостежь!..
Прошел так Петр Кирилыч все наше Чертухино, думая про себя, что невестка говорит, пожалуй, по делу и что ему непременно – благо красная горка -надо этой весною жениться…[3]3
3 благо красная горка – надо этой весною жениться… – Красная горка была традиционным временем свадеб, что велось от языческих времен. И. Забелин, ссылаясь на летописца, писал: «…браков у язычников не было, но были игрища между сел. Сходились на игрища, на плясанье и на всякие бесовские игрища и тут умыкали себе жен, с которою кто совещался…» («История русской жизни с древнейших времен». Издание М.И.Забелиной. М., 1912, с. 301.) В старину в этот день девушки и молодые женщины собирались на излюбленном месте и пели песни-веснянки, «закликали», «заигрывали» весну, водили хороводы, устраивали игры и пляски. В этот день происходили свадьбы, шло усиленное сватовство. Считалось дурной приметой, если какой-нибудь парень или девушка просидят на красную горку дома: они могут остаться без невесты или жениха. И.Забелин объяснял происхождение праздника красной горки следующим образом: "Надо заметить, что в языческое время родители хоронились обыкновенно на высоких горных местах, или _на горах_; относительно живущего поселения в Шенкурском и Вольском округах выражение _идти на горы_ значит идти на кладбище; на такие же горы язычник выходил и закликал весну; на горах он встречал играющее солнце; на горах и на могильных холмах или курганах, какие язычник ссыпал над умершими, после таяния снегов показывалась первая проталина и затем первая травка. Время появления этой первой зелени и получило наименование Красной, т.е. прекрасной, Горки, как известной высоты весеннего тепла" (там же).
[Закрыть] И невдомек Петру Кирилычу, с каким смешком смотрели на него чертухинские мужики, сидевшие перед сном на завалке.
– Петр-то Кирилыч?.. А?.. – перемигнулись они только, когда Петр Кирилыч мимо них прошел и никому головой не мотнул, потому что никого не заметил.
Подойдя к выгону, на котором девки вели хоровод, Петр Кирилыч встал немного поодаль, под высокие липы, что и теперь еще живы, только словно облезли и начали от старости сохнуть; в то же время за этими липами стояла небольшая избушка, и жила в ней бобылка, не тем будь помянута, наговорная баба Ульяна.
Долго простоял Петр Кирилыч под липами, прислонившись боком к стволу, а потом сел на завалок под Ульянины окна и стал пристально разглядывать девок.
Показались они ему одна другой лучше: на месяце каждая девка царица!..
"Как же я допрежь-то не видел? – удивился сам себе Петр Кирилыч. -Бывало, у той нос-водонос, у той рот наоборот, а тут и от Дуньки Дурной никак не оторвешься…"
С этого часа и начала весенняя луна над Петром Кирилычем шутки шутить.
*****
Так и просидел бы Петр Кирилыч, пока не кончили девки вести хоровод, если бы не раскрылась над его головой оконная решетчатая створка: на плечи ему – не успел Петр Кирилыч и обернуться – легли голые крепкие руки и завились у него мертвой петлей на шее…
– Пришел ко мне Петр мой Кирилыч?!.. Пришел!.. Иди, иди в избу скорее… – услыхал Петр Кирилыч за собой задыхающийся бабий голосок, по всему похожий на теткин Ульянин.
Никак не может Петр Кирилыч понять, что это тетка Ульяна вздумала с ним пошутить: у одних она слыла за большую причудницу и прибауточницу, веселую бабу, другие же судачили, что бес ей плюнул в ребро, и с той поры она-де может с тобой сделать что ни захочет: захочет тебя в барана обернуть али в волка и… обернет и сама обернется в кого ни вздумает[4]4
4 и сама обернется в кого ни вздумает – По свидетельству С.Максимова, вера народа в оборотней к концу девятнадцатого века значительно ослабла: "Даже в северных лесных трущобах, считающихся колыбелью всяких суеверий, миф об оборотнях не вылился в законченную форму. Оборотни здесь – существа временные, являющиеся таковыми лишь на ту пору, когда требуют различные обстоятельства, например, желание отомстить или подшутить и т.п. В таких случаях оборотнями «скидываются на время» (Нечистая, неведомая и крестная сила. С.Е.Максимов. С.-Петербург, 1903, с.108). Именно в таком образе народных представлений подан Клычковым его литературный персонаж. В старину оборотней обычно называли вовкулаками, так как чаще всего они оборачивались волками.
[Закрыть]. Однажды Петьке Цыгану высыпала за околицу столько зайцев из подола, что тот весь порох расстрелял, а домой… ни одного не принес! Такая после черта у бабы появляется сила!..
Тут же, видно, ведьме на старости лет под хвост попала вожжа, и она немного срахнулась: главное – рук никак не разнять, завязались они у Петра Кирилыча на шее, как бант какой праздничный, и Ульяна все шепчет, все шепчет ему в самое ухо, только что она шепчет, ничего хорошо не разберешь.
Видит Петр Кирилыч, что дело выходит совсем не на шутку, и потому немного приподнялся с завалка, чтоб как-нибудь освободиться от Ульяниных рук: крикнуть нельзя – людей насмешишь, а Петр Кирилыч задумал жениться.
– В дом возьму, ненаглядный Петр мой Кирилыч!.. Не гляди на меня, что бобылка!..
– Пусти, тетка Ульяна… ради бога пусти! – шепчет и Петр Кирилыч.
– Али брезгуешь?
– Не срами на людях… слышишь, пусти!
И вздумал было рвануться, но не такие руки были у бобылки Ульяны. Почуял Петр Кирилыч, что немного еще, и он задохнется в этой бобыльей петле, так и не женившись на какой-нибудь чертухинской крале.
"Осподи Суси!" – сказал Петр Кирилыч сам про себя.
Уж то ли устала Ульяна держать силком Петра Кирилыча за воротки, то ли еще почему, только сразу руки Ульяны словно размокли и стали покорные и бессильные, как девичьи в первую ночь.
Петр Кирилыч освободился от них и плюхнул вниз на завалок; оконце тут же захлопнулось над головой, и еле слышно из-за стекла Ульяна, придерживая станушку на бобыльей груди, пригрозила:
– Подожди, балакирь, свое я возьму!..
Петр Кирилыч плюнул ей под окно и подошел к девкам поближе…
*****
Встал Петр Кирилыч возле самого круга и заложил для форсу ножку за ножку: так много красивей!.. Уставил непривычно на девок глаза, и в голове у него от ихнего круга тоже стало вроде как немного кружиться… Очувствовался он, когда у самого носа увидел большой, как завертка в оглобле, Максяхин кулак и у самых глаз его нескладную рожу с кривым ртом, с зубами на улицу, с губами-шлепанцами и с носом, похожим на земляную лягушку: шли у Максюхи по носу такие пупырья, как у лягушки на спинке!..
– Что, балакирь, девок пришел отбивать?.. А вот этого опробовать хошь?..
– Что ты, Максях?..
– Живо получишь!..
– Я так… поглядеть!..
– Знаем мы эти поглядки… Мавра тобой девкам все глаза протыкала!.. Выбираешь, поди, какая по вкусу… Видно, губа не дура!.. Только попробуй, я те пробор-то причешу по-другому!..
А у Петра Кирилыча и впрямь по русым кудрям хорошо ложился пробор: прям, как дорожка во ржи, и уж не так он его и холил, а видно, добрая мать еще в зыбке любящей рукой разгладила его навсегда!..
– Ей-богу, Максим, понапрасну!..
Парни глядят на них и смеются, что дальше будет – интересно, а девки по-прежнему безучастно плывут по чуть пробившейся травке и поют хороводную – синее море… Таков уж девичий обычай: девки в хороводе песни поют, а парни возле них кольями дерутся – пускай их, лишь бы нас не тронули!..
– Катись! – крикнул Максяха в самое ухо Петру Кирилычу и повернул его за плечи, колонув в спину коленом, но Петр Кирилыч не повалился, только шатнулся немного и пошел от хоровода не спеша, впервые почуяв, что такое обида и горечь ни за что ни про что.
Зашагал он прямо по улице и на середине села свернул по лесному выгону в поле, за которым в то время много ближе к селу стоял наш дремучий чертухинский лес…
Опустил Петр Кирилыч от этой обиды свою русую кудрявую голову и не видит уж, как катится по небу месяц, чекая яркие звезды: чеканет, а они и падают вниз, соединив золотой ниткой на один вещий миг небо и землю…
Слышит Петр Кирилыч громкую песню, которую хоровод затянул у него за плечами: парни запевают, вроде как спрашивают, девки подхватывают, вроде как отвечают…
– Наш чертухинский балакирь
Распустил с полатей враки!..
– Говорит, что он мужик:
На боку весь день лежит!..
«Правду говорит Мавра: жар упустил! – сказал сам себе Петр Кирилыч, слушая заливистые девичьи голоса. – Что правда, то правда!..»
Идет Петр Кирилыч непокрытый, в одной рубашке, без пояса, под рубаху ему весенний теплый ветерок поддувает, и месяц смотрит на него с самой середки неба, и губа у месяца будто съехала в сторону, смотрит он на Петра Кирилыча и тоже смеется…
Завертелась у Петра Кирилыча снова в голове разная блажь, с которой и прожил он весь свой век, как иной проживет его с бабой…
*****
И не заметил Петр Кирилыч, как вошел он по большой дороге в опушку. По опушке стояли розовым клубом прилесные ольхи, и сквозь них серебрились изредка гладкими точеными стволами осины, рудела сосна и червонела елка, бог знает зачем вышедшие сюда на прилесок из матерого леса…
В лесу все как помолодело с весной и теперь млеет умытое и обогретое в весенней теплыни и расправляет в земле захмелевшие корни… Скоро лес пошел густой и высокий, дорога просунулась меж еловых стволов, вытянутых в струнку, как солдаты на часах, и между ними становилось все темней и темнее…
Вдалеке по-прежнему ухал сыч-ухало, утки на реке заливисто крякали и селезни дрались, трепыхая на воде за версту крыльями…
"Как бы ведмедь не заломал", – подумал Петр Кирилыч, остановившись, огляделся кругом и увидел, что уже дошел до самой Густой Елки на просеке и что дальше будет Светлое Болото, на котором и жил в та поры леший Антютик…
"Да чего доброго, вместо ведмедя самого бы не встретить!.."
Вот в эту-то ночь как раз и встретил Петр Кирилыч Антютика в лесу, а может, и сам он к Петру Кирилычу вышел, потому что, как увидим потом и не сразу, было у этого Антютика к Петру Кирилычу дело…
*****
Прилег Петр Кирилыч на мох под Густой Елкой и загляделся наверх, а вверху все горит и сияет, как на каком празднике, зве-езд – до лешей матери, и на самой середке неба, как напоказ, остановилась луна…
"Отчего это только луна круглая? – спросил сам себя Петр Кирилыч, -ишь ведь какая, словно обточенная!.."
– Есть о чем подумать, нечего сказать!.. Эх ты, балакирь! – услышал вдруг Петр Кирилыч совсем рядом с собой насмешливый голос.
В лесу тихо, рядом никого нет, и не видно, чтобы и поодаль кто-нибудь был, а голос…
"Что бы это такое? – озадачился Петр Кирилыч. – Ведь это… пожалуй…"
Уперся Петр Кирилыч против себя и в темноте скоро разглядел муравейник, а возле муравейника мохнатую кочку, из кочки этой идут по земле большие усы, на манер травы белоуса, над усами шапка, а под шапкой то ли зайчики от луны играют, то ли горят на Петра Кирилыча в самый упор большие да зеленые такие глаза, как у рыси, когда она на человека с елки засмотрится…
– Ты что за пыхто? – отважился Петр Кирилыч спросить. – Ты что, говорю я, за человек будешь? – повторил Петр Кирилыч погромче, потому что ответа никакого не получил…
В лесу стало еще тише, и по небу запрыгали звезды, и месяц стронулся с места и покатился под синюю гору, во всю мочь обливая еловые лапы зелено-искристым светом…
– Я… не чело… век! – вдруг отвечает кочка.
– О-о!.. Что же ты, баба, что ли? – опять спрашивает Петр Кирилыч.
– Нет, Петр Кирилыч, и не баба… – говорит опять кочка, – я не баба и не мужик, – говорит, – а что-то вроде того и другого!
– Ну, уж это ты немного… того!..
– Ничего даже не того… Я – твой сват!..
– Вижу, что сват… потому больно… усат!..
– Как хочешь… Только такого свата тебе не найти…
– Где тут!
Петр Кирилыч приподнялся на локтях, чтобы получше разглядеть, и стало почему-то ему ни капельки не страшно, потому что голос такой умильный да ласковый, а откуда он идет, пока хорошо не поймешь…
– Я, – слышит опять Петр Кирилыч, – вижу твое положение и готов тебе поелику помочь… Вот только если ты будешь согласен…
– Вот мать честная!..
– Тогда мы это дело живо обделаем… Чего проще – найти тещу? Так хочешь?..
– Да как же не хотеть: от меня все девки морды воротят!..
– Это что… будешь, Петр Кирилыч, не балакирь… а кум королю!..
– Только вот невестка говорит, что жар упустил – ничего, пожалуй, не выйдет!..
– Выйдет… Я хочу тебе посватать… дубенскую девку!..
– Что ты?.. Да она ведь утопит!..
– Не утопит у нас… я скажу, так не утопит!..[5]5
5 Я хочу тебе посватать… дубенскую девку!..
– Что ты?.. Да она ведь утопит!..
– Не утопит у нас… я скажу, так не утопит!.. – Как наследство от языческих предков славян миф о русалках значительно изменился в Великороссии. Из веселых созданий западных славян и малороссов русалки в стране дремучих северных лесов превратились в злых и мстительных существ. Мавки и майки – это древние первобытные верования. Русалок, поющих восхитительными голосами веселые песни, заменили угрюмые существа, всегда готовые защекотать до смерти и утопить. Именно такое представление отразилось в словах персонажа. В некоторых местностях, например во Владимирской губернии, помнили древние образы русалок.
[Закрыть]
– Ну, если так, – говорит Петр Кирилыч, – тогда нешто бы… А она… то есть эта самая девка… как?… Ничего?.. Красивая?..
– Как кобыла сивая… Да ты разве ничего не знаешь про… дубенскую девку?..
– Слыхать вроде как слышал, а чтобы наверное что-нибудь, так не скажу, потому что не люблю много врать, как другие!..
– Правильно, Петр Кирилыч, говоришь: у людской породы язык нехороший, вранливый… Ну-ка, вставай, да пойдем, Петр Кирилыч, а то скоро на Чертухине будут петухи петь!..
Петр Кирилыч вскочил с земли и тут-то и разглядел хорошо, кто это ему собрался высватать дубенскую девку и какие они на самом-то деле бывают. Петр Кирилыч потом говорил, что много про них в деревнях идет пустой болтовни и что совсем они, совсем на самом-то деле бывают другие…
ДУБЕНСКАЯ ДЕВКА
Что у мужика деревенского язык, что у серой коровы на шее ботало, все едино!..
Потому-то и перестали сами же верить во все эти совсем и нескладные враки про бороды, хвосты и рога, а они, то есть вся эта нежить и небыль, взяли да и кончили с нами всякое дело. Доведись это и нам: кому же придет большая охота вязаться с разным треплом, которому только и заботы, как бы тебя понезаметней обойти да обакулить!..
Обман – великое дело!..
От обмана нарушается вся жизнь на земле!..
Вот Петр Кирилыч говорил нам потом, какие они с виду бывают и как эти лешие вообще родятся на свет. Оказывается, из ничего ничего не бывает, и у лешего, как и у всего, тоже есть корешок…
*****
Разговор этот у них завелся, когда Петр Кирилыч поднялся с земли, а рядом с ним стала расти у него на глазах зеленая кочка, пока не выросла такая высокая и плечастая, что шапка на ней пришлась Петру Кирилычу в самую ровень.
– Пойдем, Петр Кирилыч, – говорит Петру Кирилычу леший, – нечего зря провожаться…
При этих словах леший махнул длинной лапой в ту сторону, где лежит Боровая дорога, и перед ним, как по команде солдаты, кусты, ели и сосны, какие тут были, посторонились и стали еще прямее друг против дружки. Смотрит Петр Кирилыч, пролегла сразу, как шнур у портного в руках, прямая тропа, похожая очень на просек, только не просек, потому просек проложен не тут, а гораздо правее. Эта тропа так и осталась с тех пор, хотя рощу не раз уж сводили, пока совсем ее не доконали.
Пропали лесные тропки – было их в старое время в лесу, как паутины в углу: там зверь пройдет, там богомолец, – заросли они травой и мхом затянулись… Только на Антютиковой тропе и по сию пору растут один белоус да костырь, как щетина, потому много позднее прогнал Антютик по этой тропе всех больших зверей из нашего леса – куда, неизвестно![6]6
6 потому много позднее прогнал Антютик по этой тропе всех больших зверей из нашего леса – куда, неизвестно! – Согласно народным мифам, всякий лесной зверь и всякая лесная птица находились в зависимости и под покровительством леших. Особенно жаловал он медведей и зайцев. По временам леший перегонял зверье с места на место. Сохранились легенды о том, как лешие целой артелью вели азартную игру и побежденная сторона гнала проигрыш – лесную живность во владения счастливого соперника.
[Закрыть]
Заказал, вишь, старый леший на этой своей тропке никакой съедобной траве не расти, чтоб была она ему в вечную память!..
Вот только знают ли про это про все Ивашка Баран да еще Сенька Денщик? По этой тропке они в сенокосное время теперь на лисапетах на Дубну к Боровому плесу ездят купаться?.. Начальство!
Наверно, что нет!..
А мы вот все помним и знаем!..
*****
Идет Петр Кирилыч рядом с Антютиком и разглядывает его во все глаза: как это, дескать, леший выглядит во всей его полной натуре?
Допрежь всего у него нет никакого хвоста… Этот хвост прицепили ему совсем противу натуры… Видит еще Петр Кирилыч, что леший одет вроде как он, в таком балахоне, каких уж теперь совсем и не носят, потому что вышли из моды, но только если по разности на него будешь смотреть, сначала на ноги, скажем, а потом на башку, так станет чудно – ни на одном человеке того не увидишь: будешь долго смотреть, а никак не решишь, что это – мужик стоит перед тобой али баба…
Когда его Петр Кирилыч об этом спросил, то есть почему это он похож то на мужика, то на бабу, так Антютик ему только и сказал:
– Этого, – говорит, – ты, Петр Кирилыч, сейчас не поймешь, а вот когда я тебе сосватаю дубенскую девку да тебя со Христом поженю, тогда и увидишь, что это такое: это, – говорит, – оттого, что в нашей лешей природе никакого сунгуза не бывает!..
А что это такое за сунгуз такой, Петр Кирилыч расспросить его постеснялся, а повел речь издалека и о другом…
– Скажи, сделай милость, – говорит Петр Кирилыч, – вот когда меня мать, царство ей небесное, на этот свет родила, так Петром назвала, а как у тебя будет имечко?..
