Текст книги "Час Самайна"
Автор книги: Сергей Пономаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 21 страниц)
– А вот «Рим»… – безуспешно попыталась вставить Женя.
– «Рим» Клюева производит гнетущее впечатление. С точки зрения формы безвкусно и безграмотно до последней степени. «Молитв молоко» и «сыр влюбленности» – это же его любимые Мариенгоф и Шершеневич со своими «бутербродами любви». Знаю, в чем его сила и в чем правда. Выбить из него эту оптинскую дурь – и он бы написал лучше, чем «Избяные песни». Поэтическое ухо должно быть магнитом, который соединяет в один звуковой удар слова разных образных смыслов, только тогда это имеет значение. Андрей Белый – это величина!
– Ваши стихи мне очень нравятся, они понятны. А стихи других имажинистов – нет, у них все размыто! Не понимаю я имажинизм, – набравшись храбрости, сказала Женя.
– Дело не в имажинизме, который притянула нам Венгерова в сборнике «Стрелец» в пятнадцатом году, а мы взяли да немного его изменили. Дело в осознании, преображении мира посредством образов. И каждый художник слова рисует картину по-своему.
Как яйцо нам сбросит слово
С проклевавшимся птенцом.
Тут Есенина оторвали от беседы и чуть не силой потянули за стол. Женя издали наблюдала за ним. Он пил немного, за этим следила Галя, неотлучно находившаяся рядом.
– Скучаете? – услышала Женя и обернулась. Невысокого роста, лет тридцати, взгляд как будто исподлобья, приятная внешность.
– Меня зовут Алексей Ганин. Лучше просто Леха, так меня зовут друзья. Тоже поэт, но непризнанный. Пока непризнанный.
Женя с Ганиным разговорились, и весь вечер он не отходил от нее. Читал стихи, отрывки из своей поэмы «Русалка», где были «зеленые косы», «синеглазые ночи», «златокудрые дни» и печаль в конце.
Не вспенится звездное эхо
Над мертвою зыбью пустынь,
И вечно без песен и смеха
Я буду один и один.
Поздним вечером он проводил Женю домой и остался у нее ночевать. Чем-то Ганин ей напоминал Блюмкина, хотя внешне и по манере разговора они были абсолютно разными, в этом Ганин был больше похож на Есенина. Невысокий, приятное лицо с по-детски пухлыми губами. Постепенно она поняла, что сходство их заключалось в неуемной энергии, в желании покорить мир, показать свою исключительность, в вере в незыблемость провозглашаемых идеалов и целей. Оба были националистами, только Блюмкин оставался в душе евреем, а Ганин – крайний русофоб. Будучи знакомы, они не переносили друг друга.
Возможно, последнее обстоятельство и привлекло Женю больше всего, ибо любовь в конце концов порождает желание досадить, а в итоге перерастает в ненависть. Ганин то появлялся в ее жизни, то исчезал, и Женя подумала:
«Неужели это мой крест, что мужчины, с которыми у меня завязываются отношения, не могут жить со мной постоянно вследствие особых обстоятельств или идей?»
Вскоре Айседора Дункан отправилась в турне по югу России. Есенин остался в Москве и поселился у Галины Бениславской. Туда же приехали его сестры.
– 19 —
Глубокой осенью Женя заглянула к Гале. В квартире произошло много изменений, она выглядела богаче из-за нового стола и изящных венских стульев. Иначе выглядела и Галя. Исчезла ее депрессия и скептицизм, она просто светилась от счастья. Указав на новую мебель, сказала:
– Это все Сережа. Он сделал выбор – порвал с Изидорой. Так он зовет Айседору Дункан. По его просьбе я отправила Дункан в Крым телеграмму, за своей подписью, что Есенин к ней больше не вернется. Та от злости в отместку прислала телеграмму, в которой обозвала меня прислугой. Сережа набрался мужества и сам составил телеграмму. Написал, что все кончено, он любит и счастлив. Женя, он любит меня! Мы опять вместе! Недаром все это время я ждала его!
– Завидую тебе! Ты дождалась своего счастья.
– Я взяла на себя основную часть работы по связям с издательствами, он дал мне доверенность. Это занимает очень много времени. Поражаюсь, как он успевал вести ее и еще писать стихи. Сережа очень талантливый человек и, если бы не друзья-выпивохи, мог бы добиться большего. Друзья паразитируют на нем, на его имени, на его деньгах. Толя использует Есенина, а в душе завидует его таланту и ненавидит его. Иван Приблудный, Йося Аксельрод… Да много таких, кому нужны только его деньги и имя. А Леха Ганин просто заведет его в беду, – Галя осеклась. – Извини. Как у тебя с ним?
– Ничего определенного.
– Свою «Русалку» он тебе читал?
– Да, еще в первый вечер.
– Он посвятил ее Зинаиде Райх, когда та была его невестой Ты удивлена? Потом они втроем отправились в путешествие на Соловки, и Райх стала женой Есенина.
– Неприлично отбивать невесту у друга.
– Они оставили за ней право выбора, и это никак не отразилось на их дружеских отношениях. Дружба оказалась выше этого. Ты что-то спала с лица, случаем не болеешь?
– Я тоже это заметила… И не только… Галя, я жду ребенка от Алексея!
– Сумасшедшая! Ты просто сумасшедшая! И от кого… От Ганина! На что ты рассчитываешь?
– Ни на что. На собственные силы. Думаю оставить ребенка. Пока ничего не буду ему говорить, у него и так всего хватает. Дождусь лучших времен… Ты же дождалась!
– И не говори, Женя. Я не верю своему счастью! Яна смотрит на это скептически, не верит в постоянство Сергея. Аня очень рада за меня. Только вы трое – мои настоящие подруги!
– Как думаешь, правильно я делаю, решив оставить ребенка?
– Не знаю. Время покажет. Наверное, правильно. Удачи и счастья тебе, Женя! Леха, впрочем, неплохой человек… если бы не его идеи о переустройстве мира. Извини, но он мне напоминает голодного, которого не пустили за богатый стол, и он пытается накрыть свой, но не знает, где взять продукты.
– Ты слишком нетерпима. Впрочем… Меня мучают плохие предчувствия. Помнишь, я тебе рассказывала, что чувствовала перед покушением на Блюмкина в Киеве? То же происходит в отношении Алексея. Смутно, но чувствую… Рада была тебя увидеть. Я пойду.
– Удачи, Женя! Подожди, я что-нибудь наброшу и немного тебя провожу.
– 20 —
На следующий год в июне Женя родила дочку. Назвала ее Анютой, в честь матери. С Ганиным состоялось объяснение, после которого он стал навещать ее еще реже. Жене было очень трудно одной с новорожденным ребенком. Работу бросить она не могла, потому что это было единственное средство к существованию, и самое главное – жилье. Пришлось взять няню, которая присматривала за ребенком, пока Женя была на службе. Значительную помощь, в том числе и материальную, оказывала Галя Бениславская. Да и другие знакомые и друзья не остались в стороне.
Вскоре узнала, что у Блюмкина родился сын, которого он назвал Мартином. С женой он фактически не живет. Блюмкин выполнял новое ответственное задание – в качестве уполномоченного ГПУ в Закавказье подавлял восстание в Грузии.
Галя регулярно навещала Женю, делилась новостями. Практически все время она занималась делами Есенина, заключала договоры с издательствами, смотрела верстки, готовила материал для новых сборников, посылала деньги Есенину, который путешествовал по Закавказью, собираясь посетить Персию и Турцию. Есенин постоянно писал ей, отправлял свои новые произведения и давал указания, как правильно ими распорядиться. Сообщила, что Есенин окончательно порвал с Мариенгофом и имажинистами, с их журналом, а взамен организовывает свой журнал «Вольнодумец». Прочитала выдержку из письма, присланного Есенином.
«Со “Стойлом” дело нечисто. Мариенгоф едет в Париж. Я или вы делайте выводы. Сей вор хуже Приблудного. Мерзавец на пуговицах – опасней, так что напрасно радуетесь закрытию. А где мои деньги? Я открывал Ассоциацию не для этих жуликов».
В одном письме он вспомнил и о Жене, написав: «Как Женя? Вышла ли она замуж? Ведь ей давно пора. Передайте ей, что она завянет, как трава, если не выйдет. При ее серьезности это необходимо. (Ха-ха! Представляю, как она злится.)»
Галя с горечью заметила:
– Он думает о твоем будущем, забывая, что я старше тебя на три года. А какое у меня будущее?
Прежний оптимизм в ней угас, так как то и дело доходили слухи о новых увлечениях Есенина. Но Галя все стоически переносила, ожидая, когда он вернется.
Однажды вечером Женя, кормившая грудью ребенка, услышав стук в дверь и решив, что это пришла соседка Соня или Галя, крикнула:
– Войдите.
Дверь открылась, и на пороге показался неожиданный гость – Александр Васильевич Барченко.
– Здравствуй, Женя! – сказал он, оглядывая скудную обстановку комнатушки.
Женя растерялась, не зная, что делать: кормить ребенка при госте или попросить подождать за дверью? Барченко сориентировался быстрее.
– Женя, ты продолжай… А я посижу на стуле, посмотрю твою библиотеку, – сказал он и, не дожидаясь ответа, сел к ней спиной и начал перебирать те несколько книг, что лежали на этажерке.
– Живется тебе вижу как… А вот как работается? – спросил он, не оборачиваясь.
– Работа как работа. Другой нет, – ответила Женя. – Кормит, поит и дает крышу над головой.
– А я к тебе по этому же делу. Хочу предложить работать у меня. Работа интересная – продолжение того, чем занимались в Институте мозга, только с перспективой.
Александр Васильевич, вы меня каждый раз удивляете. Я слышала, что вы с Наташей поселились в дацане, организованном в Петрограде, и занялись серьезным изучением буддизма А сейчас меня каким-то странным образом находите и прямо с порога предлагаете работать. Где? В какой лаборатории?
– Женечка, отвечаю по порядку. Знаю, где ты живешь, потому что знаю, где работаешь. Лаборатория, в которую предлагаю пойти работать, создана при вашем ведомстве, входит в спецотдел, которым руководит Глеб Иванович Бокий. Слышала о таком?
– Да. Политкаторжанин и соратник Ленина. Он руководил петроградской ЧК после гибели Урицкого и сейчас занимает важные должности в ОГПУ.
– Все верно. Лаборатория входит в его ведомство, абсолютно засекреченная, находится здесь, в Москве. Я подбираю сотрудников. Сделал запрос и узнал, где ты работаешь и живешь. Если согласна, я устрою твой переход. Ты ничего не потеряешь, даже выиграешь. Будешь получать более высокую зарплату. Но что деньги – ты будешь заниматься очень интересной работой!
– Все же, чем именно, Александр Васильевич?
– Изучением человека, его необычных возможностей. И самое главное – готовится экспедиция на поиски Шамбалы!
– Но ведь это…
– Да, Женечка, отправимся в Тибет! Но для этого надо хорошо подготовиться. Средства под эту экспедицию Глеб Иванович пробил большие. Я уже докладывал на коллегии и получил положительный отзыв. Нужно спрашивать, согласна ли ты?
– Александр Иванович, но у меня же маленький ребенок…
– Женечка, впереди целый год, за это время ребенок подрастет… немного. Мало одной няни, будет две! Женечка, ты мне нужна!
– Зачем, Александр Васильевич? Почему именно я…
– Хочу понять, что в тебе рассмотрел шаман Данилов и чего не заметил я. У меня предчувствие, что он был прав в отношении тебя. Согласна?
– Можно подумать до завтра?
– Нет, Женечка, никаких завтра. Сию минуту! Ты подумай – Шамбала! Страна мудрецов, махатм. Сверкающие снегом и льдом горные вершины, уходящие в фантастическое небо, какого больше нигде не увидишь!
– Я согласна, Александр Васильевич.
– Отлично, Женечка! Я в тебе не сомневался. Твой переход я завтра устрою. – Он направился к выходу, по-прежнему не оборачиваясь. Женя продолжала кормить ребенка. На пороге Барченко остановился и сказал: – До свидания, Женечка! Было приятно тебя увидеть.
Он исчез за дверьми, а Женя продолжала сидеть, размышляя, что это было: галлюцинация, возвратный «эмерик» или реальность?
– 21—
Барченко исполнил обещание, и Женя оказалась в его только что созданной лаборатории. Вместе начали поиски людей, обладающих сверхъестественными способностями, и проведение с ними экспериментов, искали применение их возможностям. Работали с людьми, утверждающими, что могут предсказывать будущее, двигать предметы на расстоянии, читать мысли, обладающими даром гипноза. После экспериментов большая часть их отсеивалась, но остававшиеся в самом деле обладали уникальными способностями. Постоянный состав лаборатории был разнообразным: медики, психологи, биологи, химики, физики, специалисты оккультных наук.
Сама же лаборатория входила в состав секретного отдела под руководством Глеба Бокия. Этот отдел делился на несколько подотделов, в которых никто не знал, чем занимаются соседи. Спецотдел занимал привилегированное место в ГПУ, фактически не подчиняясь его руководству, так как находился в прямом подчинении ЦК партии. Личность Глеба Бокия была неординарна. Шептались, что при относительно невысокой должности Глеба побаиваются и ищут его расположения самые высокие партийные руководители, так как еще при Ленине он создал сверхсекретную службу, собирающую компромат невзирая на личности. Глеб Бокий еще до революции прославился тем, что составил шифры, которые, несмотря на все старания, не смогла дешифровать царская охранка, и подготовил правила конспирации, позволяющие более эффективно вести нелегальную работу.
Жене было интересно работать под руководством Барченко. Им удалось полностью разобраться в механизме «эмерика», с которым они столкнулись на Крайнем Севере и даже научиться вызывать его искусственно. Но методика была слишком громоздкой и недостаточно эффективной. Проводили опыты с гипнозом. Барченко научил Женю проводить мгновенный гипноз, познакомил с психологическими практиками, которые узнал во время жизни в дацане, организованном в Петрограде.
Женя изредка виделась с Галей, которая по-прежнему занималась делами Есенина, находящегося на Кавказе. Та с гордостью показывала письма, в которых Есенин называл ее ласковыми именами и давал различные поручения.
– Тебе не кажется, Галя, что Есенин просто использует твою любовь? – как-то спросила Женя. – Ты ему нужна только как помощник, секретарь, делопроизводитель. И все.
– Женя, милая, что ты говоришь? Вот почитай, что он пишет: «Ради Бога, не будьте миражом вы. Это моя последняя ставка и самая глубокая. Дорогая, делайте все так, как найдете сами…
Я слишком устал и ничего не знаю, что я написал вчера и что напишу завтра». Понимаешь, Женя, я ему нужна! И это связывает сильнее, чем… – Она запнулась, подыскивая слово.
– Любовь, – подсказала Женя.
– Если не я буду заниматься его делами, то кто? Катя? [12]12
Сестра С. Есенина.
[Закрыть]Она недостаточно опытна для этого. А он… неожиданная радость. Как птичка – прилетит и тут же упорхнет… Не гонись, все равно не догнать, жди… Быть может, вернется… Знаешь, когда очень плохо или хорошо, всегда вспоминаю из «Песни песней» «Сильна, как смерть, любовь».
– Галя, дорогая моя подружка, – сказала Женя, – не замыкайся в себе и в своем чувстве. Так можно с ума сойти. Слухи о его похождениях долетают и сюда. И если половин даже четверть их правда, все равно будет много. Любовь – болезнь, говорят, даже отрава, и как всякая болезнь требует лекарства, может, противоядия. Есенин на Кавказе ведет отнюдь не ангельский образ жизни… Почему бы тебе не применить «противоядие»? Понимаешь, о чем я говорю?
– 22 —
Хроника Плачущей Луны. Дача в Подмосковье
В большом зале возле горящего камина собралось тринадцать человек.
– Товарищи, – сказал невысокий худощавый мужчина с продолговатым лицом и черными пронзительными глазами, одетый в военный френч. – Кое-кто заметил и мне шепнул, что нас тринадцать, – в народе имеется мнение, что это несчастливое число. Но мы, коммунисты, не верим в приметы. А пошло это из глубокой древности – Иисус Христос и двенадцать апостолов, всего тринадцать. Что произошло после тайной вечери, вы все прекрасно знаете, но, думаю, среди нас нет Иуды.
Возникло некоторое оживление, но мужчина поднял руку, и все стихло.
– То, что нас тринадцать, получилось потому, что двух предполагаемых участников я не пригласил по некоторым соображениям. Мы не делаем ничего предосудительного, не организовываем заговоры, но нас волнует, что происходит в стране, в каком направлении она движется после смерти Ильича. Большинство из нас занимают значительные посты, но все равно являются лишь винтиками громадной машины, которая называется государством. О цели нашего собрания я говорил с каждым лично, все присутствующие информированы. Речь идет о создании тайного общества, братства, которое проповедует высокие нравственные принципы. Поэтому вначале я недаром упомянул об апостолах, абсолютно не претендуя, однако, на роль Христа. Наша деятельность будет подобна апостольской миссии. Такое братство уже создано в Петрограде, прошу прощения, в Ленинграде, в моем родном городе, колыбели революции. Поэтому передаю слово нашему гостю из Ленинграда, теперь уже москвичу. В целях конспирации прошу тех, кто не знаком, обменяться прозвищами, не называя настоящих имен. Достаточно, что всех знаю только я. Итак, предоставляю слово Профессору.
Поднялся крупный мужчина лет сорока, в сером штатском костюме, с заметно пробивающейся проседью, и начал говорить хорошо поставленным голосом профессионального лектора:
– По мере поступательного движения революции возникли картины крушения общечеловеческих ценностей, картины ожесточенного физического истребления людей. Передо мной встал вопрос: как, почему, в силу чего обездоленные труженики превратились в озверевшую толпу, уничтожающую интеллигенцию, проводника общечеловеческих идеалов? Как бороться с враждой между простонародьем и работниками мысли? Как разрешить эти противоречия? Стало быть, кровавые жертвы революции оказались напрасными, впереди еще большие кровавые жертвы новых революций и еще большее одичание человечества? Многолетний опыт изучения истории человечества, знакомство со знанием тайных и религиозных обществ, существующих долгое время, подсказало: ключ к решению проблем находится в Шамбале-Агарти, этом конспиративном очаге, где сохраняются остатки знаний и опыта общества, которое находилось на более высокой стадии социального и материально-технического развития, чем общество современное. Поэтому необходимо выяснить пути в Шамбалу и установить с нею связь. Но от имени кого? Государства, которое, не успев появиться, уже поражено недугом античеловечности? Поэтому мы, единомышленники, пришли к мысли о необходимости создания тайного общества «Единое Трудовое Братство», стоящего на платформе отрицания классовой борьбы, включающего людей без различия их классовой, политической и религиозной принадлежности, свободных от привязанности к вещам, к собственности, свободных от эгоизма, то есть достигших высокого нравственного совершенства.
Горячее обсуждение затянулось до ночи. Не все были согласны с услышанным, но путем компромиссов пришли к единому решению – образованию тайного общества Московского центра Единого Трудового Братства.
– 23 —
Ранней весной 1925 года в лаборатории Барченко царило радостное оживление – экспедиция в Шамбалу становилась реальностью. Глеб Бокий добился под нее немалых средств, согласия и поддержки народного комиссара иностранных дел Чичерина, и подготовка шла полным ходом. Барченко разработал подробный план экспедиции по Тибету, в чем ему помог Агван Доржиев [13]13
Бурятский лама Хамбо Агван Доржиев был представителем тибетского духовного лидера Далай-ламы в Российской империи, а затем СССР, основателем буддистского дацана в Петрограде.
[Закрыть], и держал его в строгом секрете. К нему было допущено ограниченное количество сотрудников, непосредственно те, кто участвовали в разработке. Единственным, кто не чувствовал радости, была Женя. Дочка была слишком мала, чтобы оставить ее на столь продолжительный срок – экспедиция, предполагалось, продлится около двух лет. И самое главное, в ноябре прошлого года Алексея Ганина арестовало ОГПУ. До этого у него было несколько мелких приводов в московскую милицию, но сейчас дело было намного серьезнее.
Несколько попыток Жени что-либо выяснить окончились ничем. Единственное, чего добилась, – узнала, что его обвиняют в антисемитизме, в создании организации «Орден русских фашистов» и самое страшное – в государственной измене. Вроде бы Ганин с группой товарищей готовил государственный переворот и лично им был составлен какой-то манифест. Ей было смешно и страшно. Чем мог непризнанный, нищенствующий поэт угрожать власти, которая победоносно прошла через горнило гражданской войны, с которой не смогла справиться ни внутренняя контрреволюция с громадными армиями и прославленными белыми генералами во главе, ни страны Антанты? Скорее всего, речь шла о резких высказываниях в адрес советской власти в кругу собутыльников, чем Алексей грешил, и один из них оказался сексотом.
Отношения с Ганиным в последнее время стали более ровными. Он приходил, по несколько дней жил у Жени, помогал по хозяйству, играл с дочкой, а потом снова исчезал. В ответ на совет Жени остепениться, найти работу, прекратить вести полубогемный, полубродячий образ жизни он заявил:
– Я поэт и не могу смотреть на все, что творится вокруг… На этот гнойник! Мое оружие – поэзия, а чтобы творить серьезные вещи, надо много увидеть, пережить, пропустить через себя, через свои чувства, выкристаллизовать в словах, чтобы они звучали набатом… Сережа себя нашел, а я пока в поиске. Но чувствую, что мое время приходит!
– Но пока между тобой и Иваном Приблудным [14]14
Поэт Иван Приблудный вел богемный, бродячий образ жизни, был близок к Есенину, имажинистам, что не мешало ему понемногу, лениво «стучать» в органы ГПУ.
[Закрыть] разницы нет – разве что в возрасте. Его еще можно понять, это молодость в нем играет. Но тебе уже за тридцать и у тебя дочь, Анюта!
– Для поэта главное не возраст, а то, что он собой представляет. Можно найти себя в двадцать лет и не найти в сорок. И наоборот. Я такой, какой есть, и другим не буду. Воспринимай меня без иллюзий, реально, приземленно… Укажешь мне на дверь – я уйду. Но уйду с любовью к тебе и Анюте.
Женя не хотела рвать с ним окончательно – он был отцом ее дочери, и хотя подобное положение ее тяготило, она надеялась, что Алексей все же возьмется за ум. И вдруг арест…
Поняв, что собственными силами Ганина не вызволить, она пошла к Якову Блюмкину. К ее удивлению, он не удивился просьбе встретиться вечером в кафе.
Женя надела красные коралловые бусы, подарок покойной матери, которые доставала только в исключительных случаях, словно надеялась, что они помогут ей осуществить задуманное. Она шла на встречу, как на свидание, волнуясь, и пришла на двадцать минут раньше назначенного времени. Блюмкин вился с опозданием почти на час. Пришел как ни в чем не бывало как будто они виделись каждый день, и после дежурных, ничего не значащих слов Женя перешла к делу.
– Яков, в следственной тюрьме ГПУ находится поэт Алексей Ганин. Ты его знаешь. Пожалуйста; помоги ему. Он ни в чем не виноват: наверное, по пьяни что-то ляпнул, а из него делают контрреволюционера. Знаю, ты близок к Троцкому, и это в твоих силах.
– Женя, хотя я работаю в министерстве внешней торговли, но знаю, за что Ганин находится под следствием. Это не пустяк, а настоящий заговор. Они даже сформировали собственное правительство на случай прихода к власти. Кстати, там есть и другие наши общие знакомые, к примеру Сергей Есенин. Ему даже прочили пост министра культуры. Хотя он отказался и туда наметили новую кандидатуру, Ваню Приблудного, но почему не поставил нас в известность о готовящемся заговоре?
– Яша, – как можно мягче сказала Женя, – ты же сам прекрасно знаешь, что никакого заговора не было и быть не могло. Это все выдумки. Какой заговор, когда у Ганина нет денег даже на жизнь!
– Ты не права. Он уже все рассказал следователю, дал показания на членов своей организации. Положение у него очень тяжелое. Расстрельное это дело!
– Яша, ты же можешь ему помочь. К тебе сам Троцкий прислушивается!
– Предположим. Но чем я буду мотивировать перед Троцким свою заинтересованность в спасении жизни контрреволюционера?!
– Ганин – поэт. Ты можешь сказать, что он твой друг и ты хочешь…
– Это не пройдет. Лев Давыдович такого не поймет. У революционеров нет друзей среди контрреволюционеров.
– Что ты предлагаешь?!
– Ничего. Дело Ганина безнадежно.
– Не может быть, чтобы не было выхода! Придумай, Яшенька! Ты же такой умный, я все для тебя сделаю. Все, что захочешь.
– Есть шанс… Ты на все пойдешь, чтобы спасти Ганина?
– На все.
– Хорошо. Вот тебе бумага, ручка. Пиши… Я, Яблочкина Евгения… Как тебя по отчеству?
– Тимофеевна.
– Тимофеевна, добровольно становлюсь секретным сотрудником органов ЧК. Обязуюсь добросовестно выполнять все поручения, сохранять в тайне полученные задания, бороться с врагами революции. Ставь подпись. А дата… Когда ты вернулась из Украины в Петроград?
– В январе двадцатого года.
– Ставь подходящее число двадцатого года.
– А почему так?
– Дело в том, что человек, работающий в структуре ГПУ, не может быть секретным сотрудником. А ты, приехав в Москву, сразу начала работать в секретариате. Поэтому ставим более раннюю дату.
– Ставлю двадцатое января двадцатого года. Подпись. Достаточно? И объясни, зачем это нужно.
– Я скажу, что ты выполняла мои поручения, была моим агентом… Но это будут только слова, и меня могут уличить во лжи. Тебе нужно написать несколько рапортичек на мое имя, тогда все встанет на свои места.
– Каких рапортичек?
– Ничего сложного и страшного. Ты ведь работала в Институте мозга, в лаборатории Барченко, потом с ним поехала в Мурман, вместе были в экспедиции? Вот и опиши свою работу в лаборатории, затем в Мурмане, в экспедиции. Дай характеристику людям, с которыми сталкивалась. Дня два хватит?
– Я что, должна «стучать» на Александра Васильевича? И откуда ты так хорошо знаешь, чем я занималась после приезда из Украины?
– Если мы с тобой не общались, это не значит, что я не интересовался твоей жизнью. А стукачество… Чем занималась лаборатория Барченко, я прекрасно знаю. Наш сотрудник, Владимиров, постоянно держал ее в поле зрения. По результатам экспедиции Кондиайн сделал доклад и написал несколько статей, которые общедоступны. То, что ты можешь написать, мне уже давно известно. Так где ты видишь стукачество? Но эти бумажки будут доказательством, что ты являлась нашим секретным сотрудником, идейным борцом с контрреволюцией.
– Да, но…
– Как хочешь. Это маленький, но шанс, однако если не желаешь писать, то пожалуйста. Я никогда не питал симпатии к Ганину. Будем прощаться?
– Хорошо, я напишу. Сколько у меня времени?
– Как можно быстрее, не более двух дней. Следствие по делу Ганина почти закончено.
На обратном пути Женя зашла к Гале и застала у нее Есенина, который после возвращения в Москву жил здесь. Она поняла, что пришла не совсем кстати, – похоже, прервала не очень приятный разговор. Есенин был явно не в духе. Галя вышла на кухню приготовить чай.
– Что интересного на Кавказе, Сергей Александрович? – поинтересовалась Женя.
– Край чудесный, люди прекрасные, но там, как и здесь, правит невежество. В двух словах это выразил в речи один ответственный партийный работник тюрк: «Товарищи! Перед моей глазой стоит как живой Шаумян. Он четыре тыщ людям говорил: «Плюю на вам!» А вы говорите – купаться!» Здесь тоже не лучше. Журналы… Опротивела эта беспозвоночная тварь со своим нахальным косноязычием. Дошли до такого, что Ходасевич стал первоклассным поэтом… Сам Белый его заметил и, уезжая в Германию, благословил… Нужно обязательно проветрить! До того накурено у нас в литературе, что дышать нечем.
– Галя говорила, что на Кавказе вы успешно печатались, вышло несколько новых сборников.
– Да, пожалуй, время там прошло плодотворно, грех жаловаться. Чагин [15]15
П. Чагин, редактор газеты «Бакинский рабочий», близкий друг Есенина.
[Закрыть]очень много помог… Как там Алексей, известно что-то о нем?
– Письма оттуда не доходят, но дело, видно, плохо… Уже четырнадцать человек из числа поэтов, литераторов арестовано. Стараюсь сделать для него, что могу. Побереглись бы, Сергей Александрович, ведь вы были дружны с Алексеем.
– Тошно мне здесь, но уехать не могу, да и не хочу. Ведь я российский поэт, а там… Нет, все-таки приложу все старания, но уеду.
Вот так страна!
Какого ж я рожна
Орал в стихах, что я с народом дружен?
Моя поэзия здесь больше не нужна,
Да я, пожалуй, сам тоже не нужен.
В Москве чувствую себя отвратительно. Безлюдье полное. Рогачевские и Саккулины [16]16
Московские литературные критики тех лет.
[Закрыть] больше ценят линию поведения, чем искусство.
– Может… – Женя не успела закончить, как дверь в комнату открылась и ввалилась шумная компания во главе с Иосифом Аксельродом. Из-за его спины выглядывала встревоженная Галя.
– Сережа, дорогой! Мы за тобой! Нас ждут! – закричал Йося, уже навеселе, и полез к Есенину целоваться.
Есенин стал поспешно одеваться, не обращая внимания на возражения Гали, и вскоре вся компания покинула комнату.
– Нет сил с этим бороться. Теперь его не будет до утра, а то и дольше. С этими «дружками» он постепенно спивается. Подожду немного и пойду следом. Знаю, куда они пошли. В прошлый раз его там нашла… Трудно передать, что я чувствовала.
В трущобах, одна среди пьяных, наглых, сальных физиономий… Поили его со всех сторон. Вдруг вижу, Сергей встревожено приподнимается: «Галя, где Галя?» Подхожу. Он так жалобно: «Мне надо домой. Иначе ум закончится…» Вот так, Женечка, мы и живем… Завтра он собирается в Константиново, на родину, удостоверение личности получить, так я с ним поеду. Вернусь, навещу тебя.
– 24 —
Через два дня Блюмкин снова встретился с Женей. Все это время она почти не спала, похудела, осунулась, под глазами появились черные круги. Она понимала, что, спасая Ганина, предает Барченко, который так много сделал для нее хорошего, но другого выхода не видела.
Блюмкин бегло просмотрел написанное Женей, заставил ее расписаться на каждом листе, затем, небрежно свернув, сунул их во внутренний карман.
– Хорошо, но мало… Словно ты рассказ написала. Здесь не должно быть места лирике, чувствам, только сухие факты. Мой бывший начальник, Трилиссер [17]17
Меир Трилиссер, начальник иностранного отдела (ИНО) ГПУ.
[Закрыть], взбешен: Бокий вместе с Барченко затевают экспедицию в Тибет, уговорили Чичерина, а его обошли. Мне надо знать все, особенно предполагаемый маршрут. Знаю, что он подготовлен, и очень подробный. В этом Барченко подсобили его друзья-тибетцы. А от меня, будущего члена экспедиции, его скрывают!
– Яков, ты просил подготовить материал по прошлой экспедиции – я все сделала. Ты обещал спасти Алексея… Пока ты не выполнишь своего обещания, я ничего больше делать не буду!
– И вообще не буду! – закончил за нее Блюмкин. – Детка, ты играешь с огнем! Ты секретный сотрудник, давала подписку о добровольном согласии работать. Я даю тебе поручение! Меня не интересует, хочешь ли ты его выполнить или нет. Ты обязана! Или ты думаешь, что бумажками о делах давно минувших дней купила жизнь Ганину?!
– Я ничего делать не буду. Ты обещал освободить Алексея!
– Об освобождении речь не шла, только о его жизни. Несколько месяцев в Соловецких лагерях пойдут ему на пользу. Кстати, эти лагеря – детище твоего большого начальника, Бокия. Туда даже везет осужденных пароход «Глеб Бокий». Ладно, не волнуйся так. Ганин сейчас переведен в психиатрическую больницу имени Сербского. Видишь, кое-что я тоже предпринимаю.
