Текст книги "Час Самайна"

Автор книги: Сергей Пономаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 21 страниц)

Деньги многое решали в его судьбе. В далеком восемнадцатом году, приехав в Москву, он, еще никому не известный, внес крупную сумму, привезенную с Украины, в кассу партии левых эсеров и сразу смог получить доступ к высоким должностям в ЧК. Получил шанс и воспользовался им благодаря своей энергии, уму, настойчивости. После деньги и близость к власти помогли стать своим в петроградской и московской литературной богеме, пользоваться благосклонностью красивых женщин, вести шикарную жизнь в голодной стране. Порой они помогали выполнять задания, ведь люди падки на деньги, как рыба на приманку. И сейчас деньги должны были помочь более действенно, чем молитвы Яхве.

Во время последней заграничной командировки, под видом странствующего персидского купца Якуба Султанова, еврейского антиквара из иранского Азербайджана, он, выполняя работу резидента, заодно сколотил себе солидный капитал в иностранной валюте на продаже раритетов – книг, реквизированных ГПУ в еврейских местечках Украины. Основную часть капитала Блюмкин предусмотрительно припрятал в надежном месте за границей, а то, что привез с собой, должно было помочь ему вернуться назад.

Заветный чемоданчик с американскими долларами по приезде в Москву он оставил на хранение у Жени Яблочкиной, которая, как Яков считал, после вербовки в «сексоты» была полностью в его власти и боялась огласки. Блюмкин не оставил чемоданчик Лизе, нынешней и настоящей своей любви, которой доверял, но не настолько. Женю он знал уже много лет и был уверен, что она не заглянет в чемодан, а вот Лиза наверняка не удержалась бы от соблазна. Увидев там много иностранной валюты, неизвестно, как бы она себя повела, ведь еще не знает о серьезности его намерений по отношению к ней. Лиза была молодой, красивой, умной, хозяйственной, страстной в постели, верной – что ему еще нужно? Он уедет с ней на Кавказ, и они вместе перейдут границу: он знает, где и как, ведь одно время был уполномоченным ГПУ по Закавказью. Первое время поживут в Турции, он осмотрится и решит, что делать дальше. Только бы выбраться из этой страны!

Всю неделю Блюмкин прятался у знакомых, не ночуя дважды в одном и том же месте, и старательно обходил Лизину квартиру: вдруг за ней следят, ведь о их романе, начавшемся полгода назад, возможно, разузнали, хотя Яков старался тщательно его скрывать, словно предугадывая нынешнюю ситуацию. Демонстративно афишировал свои связи с Леной Великановой, объяснив Лизе, что так нужно для дела. Она умная, все понимает и главное – в этом он не сомневался – любит его. Он вспомнил, как в Украине в девятнадцатом у него была тайная любовь – Женя Яблочкина, благодаря которой ему удалось избежать мести левых эсеров. То же самое он хотел сделать и сейчас с помощью Лизы.

На улице Блюмкин заметил за собой слежку, с трудом оторвался от нее, уйдя проходными дворами, и запаниковал.

«Надо найти на время какую-нибудь надежную квартиру с телефоном, успокоиться и связаться с Лизой. Выяснить, как у нее обстоят дела, и уходить. Больше оставаться в Москве опасно», – решил он.

Всю неделю, что провел здесь, он сомневался, принимал противоречивые решения, хотел даже связаться с Трилиссером и добровольно покаяться, но так и не решился. Обнаруженная сегодня слежка показала, что он «затянул» время, упустил момент. Оставался только один выход – бегство из Москвы, из страны Советов.

На этот раз он пришел на квартиру Идельсон, жены художника Фалька, и застал там небольшое общество. Веселье было в полном разгаре. Его встретили с радостью. Журналист Борис Левин, вскочив, обнял и облобызал его, а потом предложил всем вместе пойти в ближайший ресторан. Пьяная компания подействовала на Блюмкина, как красная материя на быка, – у него сдали нервы. Вытащив револьвер, он объявил, что никто не покинет этой квартиры без его разрешения, если не хочет получить пулю в лоб. Блюмкина знали как человека, у которого слово не расходится с делом. Рассказывали, что в прошлом, будучи в Тифлисе, он повстречал, напоил своего приятеля, знаменитого поэта Сергея Есенина, и тут же чуть не застрелил, когда тот не так посмотрел на его даму.

Заявление Блюмкина подействовало отрезвляюще, все притихли. Хозяйка квартиры попыталась что-то сказать, и Блюмкин немного прояснил ситуацию, а затем достал сто долларов и обменял их у нее на рубли. Затем созвонился с Женей и договорился встретиться в чайной у Казанского вокзала, чтобы забрать чемодан. Для подстраховки захватил приятельницу хозяйки Нинель и вместе с ней поехал на встречу, еще раз предупредив, если кто-нибудь покинет квартиру до его прихода, то он найдет его и застрелит – безразлично, будет то мужчина или женщина. При этом Блюмкин не смог удержаться от присущих ему театральных эффектов: бешено сверкая глазами, он поклялся именем Троцкого и мировой революции, что в случае чего непременно выполнит свое намерение.

По дороге Блюмкин заехал в парикмахерскую, сбрил усы и подстригся, а заложница все это время «скучала» за его спиной, в зоне прямой видимости.

В чайную к Жене он заходить не стал, а подослал свою спутницу с запиской, приказав, чтобы та, получив чемоданчик, вернулась на квартиру Идельсон. Убедившись, что слежки нет, догнал ее у самого дома. Вернувшись в квартиру и удостоверившись, что все в точности выполнили его указания, Блюмкин повеселел, открыл при всех чемоданчик, поразив присутствующих количеством находившихся там долларов. Он опустошил чемоданчик, распихав деньги по карманам и в специальный пояс, но все равно пришлось взять у хозяйки портфель, чтобы сложить оставшиеся. Дал «обществу» сто долларов на пропитье и поздним вечером ушел, решив переночевать у Лизы.

Ранним утром в приемную ОГПУ вошел полный мужчина с крупным носом, несмотря на прохладу постоянно вытирающий платком пот с лица.

– Я сотрудник журнала «Чудак» Борис Левин, – сказал он дежурному. – У меня заявление по поводу товарища… Извините… Мне не товарища… Словом, по Якову Блюмкину, троцкисту. Вчера видел его, и он угрожал револьвером!

Дежурный отмахнулся было от этого явно не в своем уме человека. Кто такой товарищ Блюмкин, он знал, как и то, насколько тот высоко стоит. Но все же позвонил в приемную иностранного отдела ОГПУ, где работал Блюмкин, и доложил о странном посетителе. К его удивлению, вскоре оттуда перезвонили и приказали сопроводить Левина на встречу с самим начальником отдела, товарищем Трилиссером.

Блюмкин ничего этого не знал, нежась в постели после бурной ночи. Вчера он подробно рассказал Лизе о Троцком, Радеке, о своих планах и долларах. Она восприняла все так, как он и ожидал. Вначале советовала все же пойти покаяться Трилиссеру, у которого, как и Блюмкин, работала, но затем, выслушав его доводы, согласилась действовать по плану. Решили, что утром, чтобы не вызывать подозрений, Лиза как всегда пойдет на работу в иностранный отдел ОГПУ, а вечером вернется домой и будет ждать его звонка. Потом они встретятся на вокзале, который он укажет. Блюмкин решил пробираться на Кавказ окольными путями.

Он встал, по привычке принял бодрящий холодный душ и начал одеваться. И тут его ожидал удар! Яков не обнаружил рубашки, в потайном кармане которой был спрятан амулет. Он вспомнил, как вчера, ужиная с Лизой, посадил на нее жирное пятно. По настоянию Лизы он поменял ее на другую, не догадавшись достать амулет. А Лиза отнесла рубашку в ванную комнату. Но и там ее не оказалось.

«Это все, – подумал он со странным равнодушием. – Я погиб!»

На работе Лиза сразу направилась в приемную. Узнав, что у Трилиссера посетитель, она попросила секретаря Клаву доложить, когда тот освободится, – у нее очень срочное и важное дело.

– Какое? – заинтересованно спросила Клава.

– Секретное, – отрубила Лиза и, развернувшись, пошла к себе. Секретарша не любила эту надменную красавицу, которая слишком о себе воображает и из-за которой мужчины теряют головы, лишая ее, Клаву, внимания. Поэтому даже когда начальник освободился, она не спешила сообщить о желании Лизы попасть к нему. Когда та снова появилась в приемной, Клава изобразила на лице живейшее участие.

– Михаил Абрамович до сих пор занят. Но ты не волнуйся! Как только освободится, сразу доложу.

К Трилиссеру Лиза попала около двух часов дня и сразу рассказала о разговоре с Блюмкиным, его планах бежать за границу, а также о крупной сумме, часть которой у него, а часть находится за границей.

– Молодец, товарищ Розенцвейг! [24]24
  Лиза Розенцвейг (Горская, Зарубина), профессиональная разведчица. Вместе с мужем В. Зарубиным работала в 30-х годах в Германии, во время Второй мировой войны – в США. Участвовала в получении секретных материалов об американской атомной бомбе.


[Закрыть]Многое из того, что ты сообщила, я уже знаю, но ты очень правильно и своевременно все сделала. Далеко пойдешь, товарищ Розенцвейг! Но это еще не все: требуется Блюмкина остановить, раз сам он не хочет сюда добровольно прийти. Надо сделать следующее… – И Меир Трилиссер изложил свой план.

Вечером, когда раздался телефонный звонок, Лиза нетерпеливо схватила трубку. Как она и предполагала, это был Блюмкин.

– Куда ты, черт подери, дела мою рубашку?! – сразу закричал он.

– Как куда? В прачечную сдала сегодня утром, с другим грязным бельем.

– Какая прачечная? Какое грязное белье? Ты что, не помнишь, о чем мы вчера говорили?! Мне нужна эта рубашка немедленно!

– Хорошо, зайду в прачечную и возьму ее.

– Я буду у тебя через пятнадцать минут, жди меня на улице. Ничего не бери с собой – мы все купим новое. Где прачечная?

– В соседнем доме.

– Хорошо, до встречи. Не задерживайся! К моему приезду рубашка должна быть у тебя.

Сразу после разговора Лиза перезвонила в отдел, сообщила о звонке Блюмкина и получила указание задержать его возле дома подольше – автомобиль с группой захвата уже выезжает.

Блюмкин приехал только через полчаса. Выскочил из темного автомобиля, который, остановившись возле Лизы, не заглушил двигатель.

– Рубашку взяла? – был первый его вопрос.

– Извини, Яша, нужно подождать минут тридцать-сорок. Я с Аней договорилась, она вынесет ее сюда. Уже немного осталось, подождем. А чем эта рубашка так ценна?

– Реликвия, – буркнул Блюмкин и посмотрел на часы. – Времени нет, поедем без рубашки. Садись в машину!

– Если она тебе так дорога, давай подождем. Я себя неудобно чувствую, ведь это все по моей вине, – тянула время Лиза. – Хочешь, я сама туда еще схожу, а ты здесь…

Но Блюмкин не стал ждать и чуть ли не силой затолкал ее в автомобиль.

– На вокзал! Как можно быстрее! – скомандовал он водителю – крупному широколицему мужчине в потертой кожаной куртке. Лизе казалось, что автомобиль несется по улице с сумасшедшей скоростью, только мелькают дома и люди. Блюмкин же считал, что они двигаются с черепашьей скоростью.

– Быстрее. Давай быстрее! – командовал он и, не обращая внимания на водителя, крутил в руках револьвер. Тот опасливо косился и выжимал из автомобиля все, что можно.

Лиза думала, как поступить дальше, ведь Блюмкин обязательно потащит ее в поезд. Может, броситься к милиционеру на вокзале и попросить о помощи? Но разумно ли это? Она слышала, что Блюмкин исключительно метко стреляет…

Блюмкин мысленно успокаивал себя: не может удача покинуть его сразу после потери амулета. Ведь что такое амулет? Ничего! Удача сопутствовала ему, потому что он всегда тщательно готовился к операциям. Вот и сейчас вроде все правильно рассчитал: путь отхода, как двигаться к цели, на кого можно рассчитывать.

Наконец приехали. Блюмкин приказал водителю пока не уезжать и, одной рукой держа портфель, другой – Лизу за руку, поспешил в здание вокзала.

– На Ростов с какого пути отходит поезд? – спросил он румяную дежурную в шинели и платке.

– Ни с какого. Произошли изменения в графике движения. Час как ушел. Следующий будет завтра в семь утра.

«Пропал! – в панике подумал Блюмкин. – Неужели конец?»

– Поедем ко мне, там ты будешь в безопасности, – сказала Лиза. – Если в прошлую ночь было спокойно, то и в эту ничего не случится. Видно, судьба. По дороге зайду в прачечную и заберу твою реликвию. Да не волнуйся ты так – все будет хорошо! – уговаривала она его.

– У меня плохое предчувствие, – сказал Блюмкин, но послушно последовал за ней.

Они сели в автомобиль и отправились назад. Возле Лизиного дома Блюмкин сразу узнал машину с оперативниками, достал револьвер и приказал водителю:

– Если жить хочешь – разворачивай машину и жми как можно быстрее!

Автомобиль, скрипнув тормозами, развернулся и помчался назад. «Черный воронок» бросился в погоню, раздались выстрелы. Они выскочили на Мясницкую улицу.

– Не уйдем, у меня бензин почти на нуле! – крикнул водитель, косясь на револьвер.

– Вот черт! – ругнулся Блюмкин, повернулся к Лизе и спокойно сказал: – Прощай, Лиза. Я знаю, что это ты меня предала… – Затем повернулся к водителю и приказал остановиться.

– Я тебя спасла… – сказала Лиза, когда Блюмкин выскочил из автомобиля. Но он только молча посмотрел на нее и от вернулся.

– Товарищи, что за стрельба?! – строго спросил он приближающихся оперативников с оружием наготове. – Надеюсь, это недоразумение и мне не придется жаловаться товарищу Менжинскому на ваше поведение!

– Не придется, – сказал старший оперативник, здоровый рябой мужчина, ровесник Блюмкина. – Сдай оружие, ты арестован. Вот ордер.

– Мне нужно сообщить об этом моему начальнику, товарищу Трилиссеру!

– Не нужно. Он сам нас послал!

На первом допросе Блюмкин пытался шутить, но следователь был лишен чувства юмора и первым же ударом выбил ему два зуба.

– Эта голова знает слишком много, чтобы так с ней обращаться, – заявил Блюмкин, сплевывая кровь. – Петлюровцы выбили мне четыре зуба, ты два… Хоть их осталось еще двадцать шесть, это не значит, что они там растут как грибы!

Следователь задумчиво посмотрел на него, пригласил двух помощников, и втроем они избили Блюмкина до полусмерти. И такое проделывали каждый день – времени не было, руководство требовало результатов.

– Что ты хочешь услышать? – наконец взмолился Блюмкин. – Если я скажу все, что знаю, ты вскоре окажешься на моем месте.

– Тебе ли беспокоиться? Говори все, – ответил следователь.

Слова Блюмкина оказались пророческими. После окончания дела № 864И следователь был арестован и вскоре расстрелян. Судьбу Блюмкина решали на коллегии ОГПУ Мнения разделились, но большинством голосов он был приговорен к расстрелу.

– А о том, что меня расстреляли, будет в «Известиях»? или «Правде»? – спросил Блюмкин, узнав о решении.

На стене камеры в Лефортово он обнаружил нацарапанную чем-то острым надпись: «Я люблю тебя, жизнь, и надеюсь на чудо. Господи, помоги! Алексей Ганин. 31 марта 1925 года».

Надпись понравилась ему своим оптимизмом и жизнелюбием. Он застыл, размышляя: может, и свою подпись поставить под ней? Потом решил, что хотя присутствие чуда в жизни не отвергает, но ставить свою подпись не будет. Ганину ведь судьба не помогла!

Последние ночи перед казнью он не спал, вспоминал прошедшую жизнь – совсем короткую, но такую насыщенную событиями, что и на несколько хватило бы. Не один раз он задавался вопросом: если бы тогда не лишился амулета, могла бы его судьба сложиться по-другому?! Вспомнил предсказание старой цыганки, которая предрекла ему смерть от женщины по имени Лиза, слова Жени Яблочкиной по поводу его судьбы на последней встрече… Неужели ранняя смерть была предначертана ему свыше и что бы он ни делал, все равно бы к ней пришел? Затем отверг фатализм и свел все к гримасам случая.

На расстрел Блюмкин шел постаревшим лет на пятнадцать, в порванном френче, с растрепанными, отросшими волосами и щетиной, которая могла бы через несколько дней превратиться в бороду, но этого времени у него уже не было. На изможденном, со следами побоев лице выделялись светившиеся упрямством глаза. Он знал в деталях, как происходит казнь, не однажды на ней присутствовал, однажды даже предлагал юной поэтессе заняться любовью на трупах расстрелянных. Увидев выстроившуюся расстрельную команду, крикнул:

– Стреляйте, ребята, в мировую революцию! Да здравствует Троцкий! Да здравствует мировая революция! – И еще успел пропеть две строки из «Интернационала»: – Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов…

Залп из винтовок изрешетил его тело.

– 40 —

Женя смерть Блюмкина восприняла спокойно. В то время ей попалось на глаза стихотворение Вольфа Эрлиха «Свинья», в котором запомнились следующие строки:

 
Припомни, друг: святые именины
Твои справлять – отвык мой бедный век;
Подумай, друг: не только для свинины
И для расстрела создан человек.
 

Эти слова стали для нее словно эпитафией на смерть Якова, находящегося «в пылу страстей и жажде власти», желающего постоянно быть на гребне волны, но в итоге оказавшегося в безымянной могиле.

Незаметно пролетели годы. Она окончила университет, следом за ней и Николай. Он медленно, но уверенно продвигался по службе, что отражалось на их семейном достатке. У них добавилась комната в коммунальной квартире, самодельная мебель сменилась настоящей, «добытой» Николаем. Вместе они проводили не так много времени – редкие совместные выходные и ночи.

Николай, большой и сильный, который на работе был довольно груб и жесток, в присутствии Жени преображался. Ей даже казалось, что он по-прежнему побаивается свою «ведьмочку», как он изредка ласково ее называл. Единственное, что беспокоило его, – это то, что Женя не могла забеременеть. Врачи, к которым они обращались, лишь разводили руками и называли разные причины. Один даже заставил Николая вспомнить, как он в драке получил сильную травму, после которой пару дней ходил раскорякой. Свою любовь к детям Николай перенес на Анюту, которая в нем души не чаяла и сразу стала звать папой.

Но все это было на поверхности, а в душе Николай для Жени был чужим. Ночами она терпела его ласки, не получая от них особого удовольствия, и постепенно начала представлять, что это не он сжимает ее в объятиях, а кто-то другой. Вначале это были ее бывшие мужчины, но по злой иронии судьбы практически все они погибли или пребывали в неизвестности. Затем Женя начала представлять, что это кто-то из знакомых или случайно встреченных мужчин, которые понравились ей внешне, и ночами стала гораздо лучше себя чувствовать, хотя в глубине души понимала, что это суррогат реальности. Вскоре у нее стали завязываться короткие романы, которые она безжалостно прекращала после одной-двух интимных встреч, боясь привязаться. Что еще она могла сделать? Если бы даже встретила мужчину, которого по-настоящему полюбила, то развестись с Николаем не могла, опасаясь нанести психическую травму Анюте. И Женя смирилась со своим положением, отгородилась от мира маской холодной неприступности, хотя внутри бушевал вулкан.

Несмотря на то, что в тридцатые годы, после «чистки» религиозных концессий, пришел черед и мистических обществ – одними из первых были уничтожены московские «тамплиеры», – лаборатория Барченко спокойно работала, находясь под опекой и покровительством всесильного Глеба Бокия.

Глеб Иванович даже позволил себе шутку над могущественным недругом Ягодой. Однажды его шифровальщики, перехватив и расшифровав радиограмму, доложили, что тот развлекается с веселой компанией на теплоходе и требует прислать еще ящик водки. Бокий послал в соответствующую службу сообщение, что обнаружен неизвестный передатчик, и дал координаты пеленга. Вскоре на теплоход вломились гэпеушники, которым преградили дорогу такие же сотрудники, и чуть не произошла перестрелка. Скандал стал известен в «верхах», Ягода пережил массу неприятностей, а Бокий и не скрывал, что является автором этой шутки.

По работе Женя часто выезжала в командировки, экспедиции. Побывала на Алтае, на Телецком озере, в ущелье реки Акки, на озере Горных духов, где познакомилась с обычаями местных шаманов и узнала много их профессиональных тайн. Потайными тропами она пробиралась вглубь тайги к затерянным скитам отшельников, забиралась в неизведанные пещеры Абакана, где находила жертвенники, тайные алтари – следы народа, который неизвестно откуда пришел и непонятно куда исчез тысячелетия тому назад. Побывала в костромских лесах, в таинственной секте голбешников, откуда, словно посланец из прошлого, появлялся в Москве «юродивый» Михаил Круглов, который, когда сбрасывал маску, оказывался чрезвычайно умным и многознающим человеком, явно приобщенным к тайному знанию, которым не спешил делиться. Похоже, называя Женю ведьмочкой, Николай отнюдь не преувеличивал, так как ее знания и приобщение к мистической силе уже были весьма значительными. Барченко видел, что не ошибся в Жене, которая за эти годы значительно развила свои сверхъестественные способности, даже превзойдя его.

Но основным занятием Жени являлась организация и руководство работой по расшифровке таинственных свитков, обнаруженных в Крыму. Работа, которая, она считала, потребует нескольких месяцев, растянулась на долгие годы. Порой Жене казалось, что эти усилия подобны Сизифову труду и напрасны… Потом она успокаивалась, привлекала все новых специалистов, и постепенно свитки начали раскрывать свои секреты.

В начале тридцатых годов в кабинет Барченко вбежала сияющая Женя.

– Костюхов обнаружил ключ, а Гоппиус им воспользовался, и в результате коллективной работы за последний месяц удалось расшифровать треть свитков! – радостно заявила она. – Просто не верится, что стена, которую безрезультатно долбили на протяжении стольких лет, так просто поддалась. В свитках содержатся древние языческие ритуалы, которые проводили жрицы, и среди расшифрованных – подробный ритуал вхождения в Иной Мир!

– Молодец, Женя! – сдержанно похвалил Барченко. – Гоппиус мне уже докладывал, что работа успешно идет к концу. Подождем, когда расшифруете все свитки, а потом посидим, поломаем мозги, подумаем над ними.

– Александр Васильевич! Вы слышите, что я сказала?! Расшифрован древний ритуал вхождения в Иной Мир! Ведь это шанс для установления контакта. Если требуются добровольцы, я готова первой пройти через это!

– Что ты предлагаешь, Женечка?

– Провести эксперимент вхождения в Иной Мир! И добровольцем…

– Будешь ты. Понятно. Но вхождения куда? Что собой представляет этот Иной Мир? Я тебе уже говорил, что, возможно, Иной Мир – это смерть!

– Которая обставлена сложным ритуалом, хранившимся в тайне?!

– А почему бы и нет? Сломать шею очень просто, а вот поставить ее на место бывает невозможно. Ты слишком увлекаешься для настоящего ученого, в тебе много авантюризма. Извини, но это так. Давай дождемся окончания расшифровки. А потом будем думать.

– Опять ждать!

– Да, надо ждать. Вся жизнь проходит в ожиданиях… Пока не заметишь, что она почти прошла… Годы идут, я не молодею, но все равно надеюсь, что добьюсь организации экспедиции в Тибет, на поиски Шамбалы.

– Если честно, я не разделяю вашего оптимизма. Средства на содержание лаборатории, несмотря на титанические усилия Глеба Ивановича, с каждым годом все сокращаются. Дорогостоящая экспедиция – это такой же миф, как и тот, который она предполагает раскрыть.

– Времена меняются. Я все же верю, что увижу Тибет.

– Помните, я показывала письма…

– Помню. Понимаю, что ты этим хочешь сказать, но ничего другого ответить не могу.

– Александр Васильевич, неужели вы не видите, что страна меняется, что на смену революционным романтическим грезам о всеобщем благоденствии пришла циничная диктатура иллюзорной идеи счастливого будущего, которой кормят народ, при этом нещадно его эксплуатируя. А любые проявления свободомыслия поддаются остракизму, и если человек не исправляется, то его нещадно уничтожают. Сколько деятелей науки и культуры от этого пострадало!

– Женечка, я разделяю твои мысли, но не стоит этого говорить даже в узком кругу друзей. Время сейчас такое…

– Когда-то, в двадцатом году, вы назвали его часом Самайна – границей между светлым и черным, между добром и злом… По-моему, с тех пор ничего не изменилось.

– Время, Женечка, не имеет границ, и на смену ночи не всегда приходит день. Бывает, ночь или сумерки затягиваются на сотни лет… Именно поэтому нам обязательно надо отыскать Шамбалу, страну мудрецов-махатм.

– Александр Васильевич, но вы ничего не говорите о моральных качествах самого посвященного, о его целях. Что

было бы, если бы Блюмкин нашел страну махатм – Шамбалу?

– Он не мог ее найти: он не был посвященным!

– 41 —

С середины тридцатых годов страну Советов начали сотрясать громкие политические процессы, после которых уходили с «большой сцены», а затем и из жизни бывшие соратники, твердые ленинцы, революционеры старого поколения. Неуверенно почувствовал себя и Бокий. Стали сворачиваться программы его отдела, сокращаться численность. Естественно, это коснулось и лаборатории Барченко. Денег на экспедиции больше не выделялось. Однажды лабораторию посетил лично Глеб Бокий, что происходило нечасто – обычно Барченко сам ездил докладывать о результатах работы. Это было тем более странно, так как происходило в отсутствие Барченко, который находился в командировке и должен был приехать лишь в выходные. Сопровождал Бокия, давал комментарии и знакомил с сотрудниками лаборатории Гоппиус.

Жене в первый раз довелось видеть могущественного Бокия вблизи, так как в предыдущие разы при его редких посещениях она была в отъезде. Бокий не произвел на нее особого впечатления. Небольшого роста, щуплый, с продолговатым неприметным лицом. Он ходил по отделам лаборатории, задавал очень грамотные вопросы, внимательно слушал ответы и постоянно делал замечания.

– Это и есть столь многократно хваленная Барченко товарищ Яблочкина? – переспросил он Гоппиуса, рассматривая Женю в упор, что ей крайне не понравилось.

«Стоять с человеком лицом к лицу и при этом обращаться к третьему? Это предел бескультурья и хамства! А я слышала противоположное мнение о нем: суров, но вежлив и корректен», – подумала Женя.

– Я и есть хваленая Евгения Тимофеевна Яблочкина! – произнесла она с вызовом, внутренне собравшись и готовясь ответить дерзостью на следующий вопрос.

– Рад познакомиться, – улыбнулся Бокий. – Давно хотел с вами побеседовать. Назрело много вопросов, но все было недосуг. Алексей! – обратился он к высокому молодому мужчине, выполняющему обязанности секретаря. – Запиши товарища Яблочкину на ближайшее время для обстоятельной беседы.

Алексей что-то черкнул в блокноте и, проходя мимо Жени, тихо сказал:

– Ожидайте. Скоро перезвоню.

Жене все меньше нравились эти бюрократические замашки.

«Почему я должна ожидать этого звонка? Бокий мне не нужен, все вопросы решает Барченко… Если ему будет угодно, то вызовет, когда найдет нужным, а вдруг забудет, то и Бог с ним», – подумала она.

Секретарь Алексей не перезвонил, а приехал сам на следующий день.

– Глеб Иванович вызывает вас на эту субботу, к семи часам вечера, – сказал он, лучезарно улыбаясь…

– А нельзя ли пораньше? Я обещала дочке пойти в цирк.

– Нельзя, – строго сказал секретарь. – Приглашение равносильно приказу, и время Глеба Ивановича строго регламентировано. За вами приедет автомобиль ровно в восемнадцать часов.

– Хорошо, раз это приказ, – вздохнула Женя.

Алексей, кивнув, вышел из комнаты.

– Ну, Женька, ты и влипла! – трагически сказала Люба, жизнерадостная краснощекая комсомолочка, совсем недавно пришедшая в лабораторию с биологического факультета. Она очень быстро перезнакомилась со всеми и уже знала массу местных сплетен.

– Что ты имеешь в виду? – насторожившись, спросила Женя.

– Смотри, тебя вызывают вечером в субботу, практически в выходной день.

– Не у всех выходной… – возразила Женя.

– К Бокию! – закатила глаза Любочка. – Ты ничего не слышала о коммуне, которую он организовал у себя на даче?

– Какие-то сплетни ходили, но я в них не вникала, – призналась Женя.

– У него в выходные дни на даче собираются члены коммуны, у которых все общее, даже жены. Там такое происходит… – Она снова закатила глаза. – Настоящие оргии!

– Даже если и так, не думаю, чтобы Бокий для этого пригласил меня к себе. Возраст у меня уже не тот, да и о даче разговора не было, – возразила Женя, а у самой появилось нехорошее предчувствие. – А если что, я оттуда уйду и никто не сможет меня задержать.

– Рискуешь, Женька! Глеб Иванович – страшный человек и этого тебе не простит…

– Что ты предлагаешь?

– Не знаю, как бы я поступила на твоем месте.

– Люба, а откуда ты знаешь о коммуне? Может, это только сплетни

– Как бы не так! Источник надежный, так что будь готова…

– Да ну тебя!

– Не веришь? У меня есть знакомый киноартист. Высоченного роста, очень смешной, с громким голосом, фамилия Филиппов. Так он один раз там был. Насмотрелся такого… Напился до бесчувствия, пришел в себя в гробу. Приподнимается, а это похоронная процессия… Настоящая! И рядом с попом идет Глеб Иванович. Он и прикрикнул на Филиппова: «Покойник, лежите спокойно, не высовывайтесь из гроба – дамы пугаются!» Делать нечего, устроился Филиппов в гробу, отдыхает. Гроб поставили, он выглядывает, а рядом могила вырыта! Страшно ему стало, а поп как огреет его по лбу крестом, что из глаз искры посыпались. Начал поп молитву читать и кадилом размахивать. Вроде бормочет как надо, а слова чудные, даже срамные. Тут начали прощаться, некоторые даже захотели напоследок с покойником выпить. Филиппов им в этом не отказал, и ему весело стало. Прощание закончилось, гроб крышкой закрыли. Филиппов думает, что пошутили и хватит, но крышку гвоздями прибили и гроб в могилу опустили. Как комья земли по крышке застучали, поднатужился Филиппов, крышку сорвал, из могилы выскочил и ходу. Да не тут-то было – стали пить за его воскресение. Филиппов пьет и не пьянеет – так на него история с гробом подействовала! А его успокаивают: «Да не волнуйся ты так. Тут каждую неделю кого-нибудь хоронят. Лучше глянь на барышень – какая приглянется, бери любую. У нас – коммуна!»

В субботу вечером ровно в шесть часов, когда Женя пила чай с необычно рано вернувшимся Николаем и Анютой, в дверь постучали. На пороге стоял одетый во все кожаное водитель.

– Здравствуйте, Евгения Тимофеевна! Поторопитесь, Глеб Иванович не любит, когда на встречу с ним опаздывают.

При этих словах Николай даже поперхнулся.

– Какой Глеб Иванович? – спросил он, откашлявшись.

– Глеб Иванович Бокий, наш руководитель, – сказала Женя, торопливо собираясь. Она не поверила словам Любочки: скорее всего, Бокий и в самом деле хочет поговорить с ней о работе лаборатории, о планах и перспективах.

В автомобиле она бездумно смотрела в окно, обдумывая свою речь о проблемах, с которыми лаборатория столкнулась из-за недостаточного финансирования.

Когда за окном городские постройки сменились лесом, зловеще теснившимся с обеих сторон дороги, Жене стало страшно.

– Куда вы меня везете? – спросила она, чувствуя, как от волнения пересохло в горле.

– На дачу к Глебу Ивановичу. Он уже должен быть там.