Текст книги "Час Самайна"
Автор книги: Сергей Пономаренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)
– Ты спишь и меня слышишь! Отвечай: сколько человек едет в поезде вместе с тобой?
– Один, Акинфий Бородавко, – ответила проводница, не открывая глаз.
– Как тебя зовут?
– Марфа Трофимова.
– Ты должна нейтрализовать Акинфия! Закрыть его в купе! Возьми револьвер!
В руке проводницы вновь оказался револьвер. Женя тем временем надела пояс с деньгами и документами, взяла сумочку, в которую спрятала дневник.
– Открой глаза! – приказала Женя, и Марфа, открыв ничего не выражающие глаза и следуя дальнейшим приказам, вышла в коридор.
В конце вагона возле открытого купе проводников стоял Акинфий и крутил в руках папиросу, видно, мучаясь вопросом, пойти покурить или пока повременить. Увидев Марфу, обрадовался, что она поможет решить возникшую дилемму.
– В чемодане только тряпки! – сообщил он. – Пойду покурить – аж уши опухли от воздержания.
Марфа молча направила на него оружие.
– Ты чего? Белены объелась?!
Марфа показала револьвером, чтобы он зашел в купе. Тот послушался, не отводя взгляда от смертоносного ствола.
Женя из-за спины Марфы приказала:
– Ключи!
Акинфий, словно завороженный, послушно отдал универсальный ключ, закрывающий двери тамбура и купе.
– Стереги его! Попробует сбежать – стреляй! – приказала Женя Марфе, и та вошла в купе вслед за Акинфием. Женя на всякий случай закрыла купе снаружи на ключ и вышла в тамбур. Поезд мчался по перегону, мелькали деревья. Прыгать было страшно, но надо спешить – скоро станция, необходимо выиграть время. Закрыв глаза и изо всех сил оттолкнувшись, чтобы не попасть под колеса, Женя прыгнула. Видно, от страха она ненадолго потеряла сознание, так как не почувствовала ни как приземлилась, ни как катилась с высокой насыпи вниз. Сознание вернулось, когда поезд уже прогрохотал мимо.
Женя встала, отряхнулась, нашла сумочку и слегка прихрамывая пошла вдоль железнодорожного полотна. Конкретного плана у нее не было, лишь надежда, что поможет случай. Удаляться от железной дороги она не хотела, как и идти в ближайшее село. Там она могла раздобыть в лучшем случае подводу, на которой далеко бы не уехала – утром начнутся ее поиски. Автобус тоже отпадал. Ей повезло: возле железнодорожного моста через небольшую речку какой-то «товарняк» снизил скорость, и ей удалось забраться на площадку.
Часа через два состав остановился. Рядом были еще поезда, и Женя поняла, что прибыла на узловую станцию. Послышались голоса. Вдоль товарняка шли ремонтники, проверяли тормоза на грузовых платформах. Увидев, что соседний товарняк готовится к отправке, Женя рискнула, пролезла между колесными парами, которые вот-вот могли тронуться, и устроилась там же, между колес, на небольшой площадке – излюбленном месте беспризорников в двадцатые годы. Она не имела представления, куда отправляется поезд, и хотела лишь оказаться подальше от станции, где наверняка уже допрашивают ошалевшую от собственного поступка Марфу, не понимающую, что же такое на нее нашло, что она не только упустила преступницу, но и поспособствовала ее бегству.
Товарняк двигался не спеша, подолгу стоял на полустанках, и в такие минуты сердце Жени готово было выскочить от волнения. Ей хотелось покинуть свое ненадежное убежище и бежать куда глаза глядят. Она еле сдерживалась, чтобы не поддаться панике, и постоянно ожидала, что вот-вот появятся люди в синих фуражках, оцепят поезд и начнут его тщательно осматривать. Еще хуже стало, когда рассвело, так как Женя понимала, что розыск уже объявлен и встреча с любым человеком может стать роковой.
Под вечер, когда на следующей узловой станции началась очередная процедура проверки тормозов, Женя покинула свое убежище. Она не знала, куда приехала и что делать дальше. Ее одежда после путешествия под вагоном нуждалось в стирке, и появиться в таком виде означало сразу вызвать подозрение.
Стараясь не попадаться никому, Женя пробиралась под вагонами подальше от станции, а увидев деревья и кустарник, вздохнула с облегчением. В глубине посадки она неожиданно натолкнулась на двух мужчин: одного лет тридцати, в модном клетчатом костюме, высокого и кудрявого, второго коренастого, лет пятидесяти, со скошенным лбом, маленькими мутными глазами, перебитой переносицей и мощной челюстью. Они рассматривали содержимое чемодана, что сразу указывало на род их занятий.
При ее появлении коренастый мгновенно выхватил финку и начал угрожающе приближаться. Женя на мгновение остолбенела от неожиданности и бросилась было бежать, но ее остановили слова кудрявого, который успокоил своего напарника.
– Печеный, перестань ее пугать. Сразу видно, краля пребывает в затруднительном положении, а ты к ней с «пером». Дамочка, не бойся. Печеный только на вид страшный, а так он очень добрый.
– Спасибо, – сказала Женя, облизывая пересохшие губы. – Не подскажите название этой станции?
– Голубушка, это Киев, мать городов русских! Откуда ты такая чумазая взялась и куда путь держишь? – театрально всплеснул руками кудрявый.
– Издалека.
– Краля, так дело не пойдет! Мы к тебе с уважением, а ты в прятки собираешься играть.
В его голосе послышалось раздражение, и Женя решила им подыграть, сказав первое, что пришло в голову:
– Из Курска. Сначала ехала, да в дороге поиздержалась, – она бросила взгляд на раскрытый чемодан, – пришлось путешествовать «зайцем». Я в Киеве бывала, правда, очень давно. Помню, здесь был недостроенный вокзал…
Кудрявый аж присвистнул от удивления.
– Давно ты здесь не бывала… Его уже с десяток лет как достроили. Хазу здесь имеешь?
– Что? – не поняла Женя.
– Знаешь, где ночевать будешь?
– Да, – неуверенно ответила Женя. – Здесь недалеко была речка, Лыбедь. Не подскажите, как к ней пройти? Надо умыться, привести себя в порядок.
– Не только расскажем, но и покажем. С превеликим удовольствием! – ухмыльнулся коренастый.
– А почему на вокзал не идешь? Он вон в той стороне. К нему и идти ближе, и помыться там удобнее, – сказал кудрявый, внимательно наблюдая за Женей.
– Мне в речке удобнее.
Ухмылка коренастого Жене не понравилась, но идти на вокзал, где полно милиции, было еще опаснее. Справилась ведь с чекистами в поезде, а эти не страшнее. Лишь пожалела, что не взяла револьвер у Марфы – с ним было бы надежнее. По крайней мере, им в случае чего отпугнуть можно.
– Похоже, краля, то, что ты путешествовала зайцем, не самая большая твоя проблема, – глубокомысленно заявил кудрявый. – Меня зовут Артурчиком, его Печеным – рука у него обожжена, цыгане так наказали, когда он с ними что-то не поделил. А тебя как?
– Соня, – ответила Женя в соответствии с документами, которые у нее имелись. – Очень приятно.
– Пусть будет Соня, – добродушно согласился Артурчик. – Пошли, Соня, отведем мы тебя к речке.
– Спасибо, пожалуй, я сама. Только покажите, куда.
– Направление одно – к такой-то матери и как подальше! – хрипло рассмеялся Печеный.
– Не бойся, Соня, мы тебя не тронем. Что мы, жиганы какие? А хазы у тебя нет, это я точно знаю. Пойдешь с нами, там все есть: и еда, и крыша над головой. Посмотри эти тряпки, может, себе чего выберешь. – Жене не хотелось копаться в ворованной одежде, но выбирать не приходилось. Это был хоть какой-то шанс изменить свой облик. Подобрала блузку, юбку и жакет, но не знала, подойдут ли по размеру. Не переодеваться же перед ворами!
Новые знакомые проводили ее к речке. Вода в ней была не особенно чистой, но Женя умылась и, зайдя за кусты, переоделась. Печеный попытался сделать кое-какое движение в ее сторону, но Артурчик его остановил – видно, в компании верховодил он. Увидев преображенную Женю, которая ухитрилась даже соорудить новую прическу, он галантно поцеловал ей руку и одобрительно сказал:
– Я с самого начала заметил, что ты настоящая краля…
Одежда была немного тесновата и вызывающе обтягивала фигуру. Печеный только крякнул, увидев ее.
Женя была недовольна: она выглядела хорошо, даже очень хорошо и никто не дал бы ее возраст, но по-прежнему легко узнаваема, окажись здесь ее фотография или словесное описание. Поэтому она решила избегать центральных улиц, вокзала и других мест, где могла столкнуться с милицией, которую, конечно, уже подключили к розыску. Идти с ворами Женя не хотела, но решила ничего не говорить, а при случае «потеряться».
«Малина» находилась недалеко от вокзала, в Протасовом яру, и представляла собой ничем не приметный деревянный домик, в котором под покровом сумерек собирались воры самой разной специализации и квалификации, играли в карты, пили, а когда находились в розыске, здесь же «ложились на дно», не выходя на улицу неделями. Жене так и не подвернулся подходящий случай расстаться с попутчиками, и она прошла во двор через бесшумно открывшуюся калитку, что говорило о желании хозяев сделать приход гостей как можно менее заметным. Артурчик постучал условленным стуком в дверь, которая открылась мгновенно, и тут же рванулся назад. Женя не успела еще сообразить, что к чему, как двор наполнился людьми, а отчаянно ругающиеся Печеный и Артурчик оказались на земле с заломленными за спину руками.
– Ты кто? Проститутка? Или воровка? Паспорт есть? – спросил ее крепко сбитый мужчина в темном костюме – очевидно, старший здесь, руководивший засадой.
– Я здесь случайно, – жалобно сказала Женя. – Вот мой паспорт. Отпустите, пожалуйста, а то муж узнает…
– Вот сука! Еще замужем, оказывается! – возмутился мордатый молодой парень, только что надевший наручники на Печеного, и несколько раз от злости ударил его ногой.
– Обыскать ее! Кажется, эту физиономию я где-то видел, – сказал старший.
Мордатый с удовольствием исполнил поручение и облапал Женю.
– Вот, – сказал он, передавая старшему пояс с документами и деньгами.
– Непростая девочка! – протянул старший, ознакомившись с его содержимым, – Похоже, это та, на которую пришел розыск из самой Москвы. Давай-ка всех пока в дом, может, еще кто заявится. Скоро за ними автобус приедет.
– Мне надо по нужде, – попросила Женя.
– Сейчас горшок найдем! – зло улыбнулся старший.
– Мне в самом деле очень надо, прошу вас, – еще жалобнее сказала Женя.
– С лярвой медвежья болезнь случилась, – оскалился мордатый.
– Ладно, веди ее за дом, там есть сортир. Если вздумает дурить – стреляй без сожаления, перед Москвой как-нибудь отчитаемся, – сжалился старший.
Артурчика и Печеного повели в дом.
Женя, зайдя за угол, обернулась, посмотрела провожатому в глаза и спросила:
– Вы не думаете, что я очень красивая?
Мордатый на мгновение оторопел. Жене было все равно, что сказать, и не имело значения, что он ответит. Главное, на миг установить контакт, а потом он уже в ее руках…
Перелезая через забор, она улыбнулась: мордатый получил установку подпереть дверь в дом снаружи и никого оттуда не выпускать. Уже добравшись до пересечения с улицей Огородней, услышала выстрел, за ним второй.
«Если даже они перестреляют друг друга, я печалиться не буду», – подумала Женя.
Этот район города она смутно помнила, так как проживала недалеко от него в далеком девятнадцатом – на Батыевой улице. Хотя с тех пор прошло семнадцать лет, улочка совсем не изменилась – такая же унылая и грязная. Женя постучалась в дом, где тогда жила. Открыла незнакомая полная женщина в теплом цветастом платке, делавшем ее и без того широкое, с красными прожилками лицо еще круглее. Женя открыла было рот, чтобы спросить, кто здесь живет, как женщина ойкнула и воскликнула:
– Господи, да это Женька! Совсем такая же, ни капельки не изменилась!
И только сейчас Женя узнала в ней худую вертлявую Нюру, дочку своей бывшей хозяйки.
– Нюра, ты… – растерянно сказала она.
– Время меня не пощадило, – с горечью ответила Нюра. – Работаю на кирпичном заводе, там намахаешься, потом домой, за хозяйством смотреть. А за собой и некогда… Да что же я! Проходи, Женя. Где ты теперь? Небось, в своем любимом Петро… Ленинграде.
– Представляешь, Нюра, ехала в поезде, чемодан украли, а там деньги и документы.
– В милицию заявила?
– Заявила. Сказали, чтобы через три дня пришла. Можно, я у тебя эти дни перебуду, а потом рассчитаюсь?
– Да ты что, Женя! Сколько надо, столько и живи. Теперь я здесь хозяйка, мамка семь лет как умерла. Две дочки у меня да муж пьяница, непутевый. Дочки сейчас в селе, у свекрови. Муж на заработках в Донбассе. Там, говорят, шахтеры хорошую деньгу зашибают, вот он и подался. Не знаю только, привезет денег или что в подоле.
– Ты что, Нюра! Он же не женщина!
– С него станется!
Разговорились.
– Знаешь, шла по улице и никаких изменений не увидела. Все как тогда, в двадцатом.
– Да, здесь время остановилось. А вообще город хорошеет, особенно центр! Знаешь, на Крещатике сняли трамвайные рельсы и пустили электрический троллейбус. Красота! А здесь… – И Нюра вздохнула.
Ночью Жене приснился страшный сон, который утром полностью исчез из памяти, оставив лишь тяжелое чувство.
Положение у нее было катастрофическое: ни документов, ни денег, и НКВД уже известно, что она прячется в Киеве. Что делать, она не представляла. Наверное, уже допросили Артурчика и Печеного и они сообщили, где и как ее встретили. Поэтому железная дорога для нее закрыта – там ее будут ждать. Вечером, когда Нюра пришла с работы, Женя попросила у нее денег в долг. Та внимательно посмотрела на нее и сказала:
– Денег у меня нет, но немного дам. Участкового встретила, когда шла на работу. Интересовался, не брала ли кого на постой. Какую-то опасную преступницу ищут.
– Я не преступница, – сказала Женя.
– Верю, Женя, но все же документы побыстрее выправь. Обнаружит тебя здесь участковый, быть беде. И так хватает на мою бедную головушку.
Денег, которых смогла дать Нюра, было явно недостаточно для того, чтобы продолжать путь. Женя оказалась в безвыходном положении и уже не могла ни на что рассчитывать. Но страшнее всего было то – теперь она осознала это, – что она подвергла близких людей страшной опасности. Из газет она знала, что Глеб Бокий и Александр Барченко еще до окончания следствия объявлены врагами народа и не стоило строить иллюзий относительно их дальнейшей судьбы. Но страшнее всего было то, что клеймо врагов народа ложилось и на членов их семей.
Женя очень жалела, что согласилась на эту опасную миссию, но переступить через себя, пойти в НКВД, предать Барченко и Бокия она не могла и теперь видела единственный выход – добровольно уйти из жизни.
«Нет человека – нет суда и следствия, нет ярлыка «дети врага народа», – наивно думала она, собираясь таким образом спасти будущее Анюты.
Но Нюра, видно, почувствовав неладное, вызвала Женю на откровенный разговор, и та, не вдаваясь в подробности, рассказала, что ее разыскивают. Вначале Нюра страшно перепугалась, затем, подумав, сказала, что может ей немного помочь, и устроила послушницей во Свято-Пантелеймоновский женский монастырь в лесной Феофании, единственный сохранившийся женский монастырь.
Жене сразу понравилось огромное, но в то же время почти воздушное, изящное, бело-красное здание церкви Святого Пантелеймона, куда монахини приходили на молитву.
Теперь Женя звалась послушницей Ефросиньей, ходила в черном платке, туго обмотанном вокруг головы, в темных длинных одеждах, скромно опустив глаза, и безропотно выполняла самую тяжелую работу. Она тосковала по прежней жизни, по Анюте, даже по Николаю, но понимала, что пока возврата нет. И будет ли вообще?
На протяжении почти двух десятилетий Женя занималась «безбожницкой» деятельностью в лаборатории, не посещала церковь, а тут ей пришлось искать у нее защиту. Она вспомнила детство, юность, когда, желая чего-то, ходила в церковь на всенощную и горячо просила Бога о помощи. Сейчас она нашла здесь успокоение для души, а простая, бесхитростная жизнь, заполненная физическим трудом и молитвами, ей даже понравилась. В редкие свободные минуты она любила спуститься к источнику Святого Пантелеймона в лесной чаще, в полном одиночестве полюбоваться природой, а по вечерам, не обращая внимания на наступившее похолодание и заморозки, искупаться в бревенчатой купели с водой из источника Святой Марии.
Но церковь была не самое надежное в смысле безопасности место. Закрывались те немногие храмы, которые еще остались в «городе тысячи церквей». Поздней осенью нависла угроза и над этим последним женским монастырем. Его ожидала участь Фроловского и Покровского женских монастырей, закрытых еще в конце двадцатых годов. В эти дни Женя узнала из газет, что «английский шпион, организатор покушения на Сталина, масон» Глеб Бокий расстрелян. Оптимистичное обещание Бокия, что, когда придет время, ее найдут его люди, казалось бы иллюзорным и смешным, если бы не так хотелось плакать.
На всякий случай надумала подготовить путь «отхода», решив, что просто умереть – это большая роскошь, а вот провести научный эксперимент, от которого ее когда-то отговорил Барченко, будет в самый раз. Запись древнего ритуала вхождения в Иной Мир у нее была – когда-то Женя сделала ее на последних страницах дневника. И она начала подготовку. Вскоре все было готово, но она еще сомневалась, не слишком ли торопится…
Но в первых числах декабря, когда во двор монастыря въехал «черный воронок», а за ним тентованная полуторка, она не стала ждать дальнейшего развития событий и сбежала, захватив небольшой мешочек со всем необходимым, который заранее приготовила. Местность она изучила хорошо, а по намеченному маршруту, предвидя эти события, уже не раз проходила. Она быстро пробиралась по лесным тропам к Днепру, а выйдя к реке, направилась вверх по течению, избегая встреч с людьми. Обойдя село Мышеловку, расположенное почти у самой воды, она вскоре вышла к месту впадения реки Лыбедь в Днепр. Ее путь лежал на крутую возвышенность, поросшую лесом, с голой проплешиной вверху – Девич-гору, в народе прозванную Лысой горой.
Это место – как Женя определила, сакральной силы – она облюбовала для проведения эксперимента. Здесь воды Днепра и Лыбеди, сливаясь, образовывали словно вершину треугольника, в основании которого находилась гора. На вершине ее виднелись остатки Лысогорского форта, взорванного в восемнадцатом году.
Свинцовое зимнее небо разрешилось первым снегом, который падал вначале редкими, робкими снежинками, а потом, осмелев, посыпал вовсю и вскоре укрыл все белоснежным покрывалом, но, не успокоившись, продолжал идти. Сумерки наступили быстро, словно упали вместе со снегом, а с ними пришел холод. Руки у Жени зябли, и она отогревала их, сунув в карманы старого мужского пиджака, подаренного Нюрой. Пиджак играл роль пальто, но свою задачу выполнял плохо, особенно когда она оказалась на вершине горы. Белое безумие зимы Женю восхитило и испугало одновременно. Местность неузнаваемо изменилась. Кое-как сориентировавшись, она пошла вдоль высокого земляного вала, читая выложенные кирпичом номера то и дело открывавшихся сквозных подземных проходов-потерн. Найдя потерну под номером два, Женя вошла. Идти стала труднее, здесь было совсем темно. Она достала факел из мешка и зажгла его. На середине потерны открылся подземный ход, и вскоре Женя попала в каземат. Здесь с помощью свечей и факелов она создала магическую пентаграмму, мельком подумав, что она напоминает звезду, и выпила из небольшой бутылочки жидкость с травяным привкусом. Ей было страшно и любопытно. Но больше все-таки страшно, и Женя немного помедлила, прежде чем продолжить…
Часть 3. Красные бусы
– 44 —
Мирослав нетерпеливо кружил неподалеку от прилавков с цветами, нервируя продавщиц, скучающих без покупателей. Увидев Зоряну, поспешил к ней навстречу.
– Показывай, – велела Зоряна вместо приветствия. Мирослав достал фотографию и передал ей. Изображение Зоряны было четкое, как и все окружающее ее, а вот фигура и лицо старухи казались расплывчатыми, смазанными, как будто занесенными извне. Старуха была гораздо ниже Зоряны и словно выглядывала из-за ее плеча. Черты лица лишь угадывались, и было непонятно, смеется она или хочет что-то сказать, о чем-то предупредить.
– Что ты об этом думаешь? – спросил он нетерпеливо.
– Думаю, что ты решил надо мной подшутить. С помощью компьютера и соответствующих программ можно и не такие штучки проделывать. Грубая работа этот твой фотомонтаж!
– Зоряна, слово даю, я к этому не имею отношения и сегодня не Хеллоуин для подобных шуток!
– Хорошо. Предположим, я тебе поверила. Что ты считаешь нам надо сделать?
– Найти ту могилу и положить на место дневник, пропажа которого потревожила дух усопшей! – И, заметив у нее на шее красные бусы, добавил: – И бусы! Тебе не противно вешать на шею всякую дрянь?
– Бусы прилично выглядят и мне нравятся. Чего ты такой взъерошенный?
– Неужели ты не понимаешь, что это фотография призрака?!
– Телевизионная передача «Необъяснимо, но факт» мне тоже нравится, но предпочитаю общаться с живыми, а не с призраками, даже если они существуют. Поэтому надо разыскать тех, кто ухаживает за могилой. А бусы я сейчас сниму. – И Зоряна положила их в сумочку.
– Думаешь, нам следует заняться розысками? – В голосе у Мирослава звучало сомнение.
– Я в этом не сомневаюсь! Более того, я так хочу! – капризно заявила Зоряна и направилась в одноэтажное кирпичное здание, контору. Здесь оптимизма у нее поубавилось. В администрации вместо того, чтобы дать исчерпывающий ответ, начали задавать массу вопросов: номер участка, могилы, когда было произведено захоронение. И в конце концов объяснили, что искать родственников по фамилии покойника – то же самое, что иголку в стоге сена, тем более что не всегда остаются контактные телефоны или адреса близких усопшего.
Ничего не добившись в конторе, Зоряна с Мирославом отправились на кладбище искать могилу. Это оказалось совсем непросто. Их основным ориентиром была ива возле кладбищенской стены, но таких оказалось множество. Пока ее наконец отыскали, прошло больше двух часов. И хотя день уже клонился к вечеру, им повезло: какая-то старушка как раз заканчивала поливать цветы на соседней могиле.
При виде ее Мирослав сразу же взглянул на фотографию и недоуменно пожал плечами. Вроде похожа, такая же худощавая, сгорбленная, с морщинистым лицом. И в то же время другая.
– Добрый вечер, – поздоровалась Зоряна.
– Доброго вам здоровья, – отозвалась старушка и пояснила: – Поливать цветы надо после захода солнца, тогда земля влагу примет и не будет трескаться.
– Вы, случайно, не подскажите, кто ухаживает вон за той могилой? – Зоряна указала на могилу, где обнаружился дневник.
– Знаю. Анна Алексеевна. Часто тут бывает. Очень аккуратная и трудолюбивая. Встречаемся здесь, разговоры ведем о жизни, о политике.
– О политике? – улыбнулась Зоряна.
– Да, милочка, о политике, – строго сказала старушка. – Ведь политика – это голова, экономика – руки-ноги. Что голова надумает, то руки-ноги делают. Недаром придумана пословица «за дурной головой ногам покоя нет». Если плохо голова работает, то сколько бы руки-ноги ни старались, а сыт все равно не будешь. Вот так!
– Спасибо, очень интересно. Не подскажите, как эту Анну Алексеевну разыскать? Может, адрес ее есть или телефон?
– И адрес есть, и телефон. Только скажите, добрые люди, кто вы и по какому делу вам видеть ее надобно?
– Нужно кое-что узнать… О женщине, которая похоронена в той могиле, Евгении Яблочкиной.
– Это ее мама. А зачем вам?
– Неужели? Прекрасно! – начала вдохновенно врать Зоряна. – Оказывается, моя бабушка является двоюродной сестрой покойной Яблочкиной, а значит, Анна Алексеевна – моя троюродная тетя. Думаю восстановить родственные связи.
– Раз такое дело, записывайте. – И старушка принялась по памяти диктовать телефон и адрес. Зоряна записала все на обратной стороне фотографии, сделанной Мирославом на кладбище.
– Как это вы без записной книжки обходитесь? – спросила она восхищенно, прикинув, что старушке далеко за семьдесят.
– Старая я, восемьдесят годков два лета тому назад отпраздновала, память слабая стала. Записную книжку боюсь потерять или куда-то задевать, вот и запоминаю.
– Мне бы ваш склероз… – улыбнулась Зоряна, попрощалась со старушкой, и они направились к выходу с кладбища.
Когда вышли на улицу Байковую, Женя набрала по мобильному телефону Анну Алексеевну, но, услышав ответ, дала отбой.
– Поедем к ней домой, – сказала она решительно. – Старые люди более восприимчивы к живому общению, чем к беседам по телефону, который используют в основном для перемывания косточек своих знакомых.
Анна Алексеевна жила в старом доме на Малоподвальной, вход со двора, квартира на первом этаже за черной металлической неожиданно новенькой дверью. Слегка волнуясь, Зоряна нажала на кнопку звонка. Тишина. Еще раз нажала, и сразу послышался голос, который она слышала в трубке. Словно хозяйка, притаившись, стояла все это время за дверью.
– Кто там?
– Откройте, пожалуйста, – попросила Зоряна. И растерялась: как представиться? Не говорить же, что пришли в гости прямо с кладбища и по делам скорбным, прошлым!
– Кто говорит? – допытывался голос. Дверь открывать явно не спешили.
– Извините, но вы нас не знаете, – ответила Зоряна, решив, что лучше сказать правду. – Мы… Я случайно взяла дневник Евгении Яблочкиной, который хранился в ящике на кладбище, теперь хочу его вам отдать.
После долгой паузы голос осторожно поинтересовался:
– И… что еще?
– Все… – растерялась Зоряна. – Я принесла дневник вашей мамы, только и всего.
– И что еще? – продолжал настойчиво спрашивать голос.
– Только дневник. Отдам дневник, задам, если можно, несколько вопросов и уйду.
– И что еще? – зациклился на вопросе голос.
– Не знаю! А что еще я должна принести? – слегка раздраженно спросила Зоряна.
– Вы больше ничего не брали с кладбища?
– Ах да, простите. Вспомнила! Я случайно захватила с собой красные бусы. Они лежали на столике…
– Они у вас с собой?
– Да.
– Кто с вами?
– Мой друг. Его зовут Мирослав.
– Пусть он уйдет! Наденешь бусы, и я впущу тебя в квартиру.
– Подожди на улице, – повернувшись к Мирославу, сказала Зоряна и прошептала: – Видно, хозяйка немного не в себе.
Он, кивнув, вышел из парадного. Зоряна достала красные бусы, надела их на шею и услышала, как щелкнул замок. Дверь открылась. За ней стояла седая старушка и внимательно рассматривала девушку.
– У вас красивая дверь, – сказала Зоряна, переступая порог.
– Это сосед, Владимир. Он человек богатый. Недавно стал моим соседом, живет напротив. Старая дверь смущала его друзей, и он сделал мне подарок. Проходи в комнату.
Зоряна зашла в гостиную. Высокие потолки с паутиной трещин, старая мебель, давно отслужившая свое, вытертый почти добела коврик, скрипучий пол… Впечатление такое, словно квартира тоже собирается покинуть этот мир, когда наступит час ее хозяйки.
«Интересно, сколько ей лет?» – подумала Зоряна.
– Восемьдесят два, – сказала старушка, словно прочитав ее мысли.
Зоряна смутилась.
– Откуда вы узнали, о чем я подумала? – спросила она и неожиданно для себя покраснела.
– А о чем может подумать молодая красивая девушка при виде такой развалюхи, как я? Конечно, о возрасте. Когда молодость смотрит на старость, то не думает о том, что смотрится в зеркало, отодвинутое на десятки лет.
– Возможно.
Зоряне старушка не понравилась, да и явно не она была на фотографии. Она почувствовала разочарование и раздражение:
«Зачем я пришла сюда? Можно было оставить дневник там, где взяла. На кладбище».
– Вот дневник вашей мамы. Признаюсь, я его прочитала, – сказала Зоряна, протягивая тетрадь, и хотела снять бусы, но старушка ее остановила.
– Это тебе. Подарок.
– Спасибо, но они мне не нравятся. Я хочу их вернуть.
Зоряна потянулась к застежке, но старушка сказала повелительно:
– Ты должна их взять. Это подарок!
Зоряна решила не спорить со старухой, раз уж это подарок, и выбросить бусы в ближайшую урну.
– В дневнике есть приписки, в которых ваша мама вскользь упоминает о грозящей ей опасности и о том, что едет в поезде. Любопытно, как сложилась ее судьба в дальнейшем?
– Присаживайся к столу. Выпьешь чаю?
– Спасибо, не хочется. Жарко.
– Когда жарко, надо пить чай. Зеленый. Он утоляет жажду, – назидательно сказала старушка и начала хлопотать возле электрического чайника. Зоряна уступила, решив про себя, что старушка хоть с причудами, но славная и гостеприимная.
– Маме угрожал арест, и она уехала из Москвы, пытаясь скрыться, – сказала старушка, насыпала заварку прямо в чашки, залила кипятком и накрыла блюдечками.
– А за что ее хотели арестовать?
– Время было такое… Она не была преступницей. Может, знала чуть больше, чем должна была знать. Одно время она жила в Киеве, была послушницей в монастыре, а когда его закрыли, скрылась… Чай готов.
Зоряна взяла чашку. Горячий, слегка терпкий напиток был приятен на вкус. Старушка достала из потемневшего от времени буфета небольшой стеклянный графинчик с зеленой жидкостью и разлила ее по стопкам.
– Это травяной ликер, старинный рецепт, – пояснила она. Зоряна не выдержала и попробовала густой сладко-горький напиток. Он словно манил и одновременно отталкивал. Зоряна допила до конца, но так и не решила, нравится он ей или нет. Старушка сразу снова наполнила стопки и продолжила:
– Вскоре ее нашли – безумную, ничего не помнящую. Вначале она оказалась в подвалах НКВД – это известный ныне Дворец кино, старинное здание, где до революции находился Институт благородных девиц. В тридцатые-сороковые годы там располагался НКВД, заседали печально известные «тройки», осуждающие на смерть. В подвале, где сейчас кассы, расстреливали… Несмотря на все принятые меры, уличить маму в симуляции не удалось. Рассудок ее помутился, и она не могла рассказать того, что они хотели узнать. Ее поместили в психиатрическую больницу имени Павлова, а в сорок первом гитлеровцы, взяв город, в числе первых расстреляли больных и медперсонал больницы.
– Значит, она погибла в сорок первом. А почему на ее могиле нет даты смерти?
– А я не уверена, что она умерла.
– Ей удалось спастись?
– Не знаю.
– А кто тогда лежит в могиле?
– Ее тело.
Зоряна поняла, что продолжать разговор с этой странной старухой бесполезно. Видно, безумие у них в роду. Она встала.
– Спасибо за угощение.
– Сегодня двадцать девятый лунный день… – неожиданно сказала старушка. – Ты не хочешь узнать, как сложилась моя судьба?
– По правде сказать, я спешу. Извините меня.
Тут Зоряна обратила внимание на то, что старушка так и не притронулась к своей стопке с настойкой, а сама она незаметно выпила их целых три.
«Надеюсь, меня не отравила эта сумасшедшая», – вздрогнув, подумала она.
– Моего отца расстреляли вскоре после моего рождения. Отчима, на которого мама оставила меня, перевели из Москвы в Узбекистан. Во время войны он попал в СМЕРШ и погиб в самом ее конце. Я в семнадцать лет ушла добровольцем на фронт. Я хорошо знала немецкий язык, попала в разведшколу и была заброшена в тыл к немцам. Вскоре оказалась в плену, потом концлагерь, после – советские лагеря в Заполярье. Затем снова Средняя Азия… – почти тараторила старушка.
