Текст книги "Две жизни"
Автор книги: Сергей Воронин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 24 (всего у книги 28 страниц)
– Не дожидаясь особого приглашения, сам явился, – так начал тогда свой первый разговор Михаил Семенович с председателем. – Заведующий производством подсобного цеха, – представился он и протянул руку – нес раскрытой ладонью, а со сложенными в щепоть пальцами.
Председатель, прижмурившись, поглядел на него и не сразу, но все же протянул ему свою руку, и его рука оказалась крепкой, с сухими, жесткими пальцами.
– Садитесь, – сказал он твердо и четко. – Меня зовут Иван Дмитриевич Климов.
– Это я знаю, хотя и не был на выборном собрании.
– Почему?
– Так ведь я же не колхозник. По вольному найму. По договору работаю здесь.
– Это что-то новое для деревни, – сказал председатель и с любопытством оглядел и лицо, и фигуру Михаила Семеновича.
– Прогресс! – развел короткими руками Михаил Семенович.
– Вот как? Любопытно... Но слушаю вас.
Михаил Семенович достал из кожаной папки несколько договоров, положил их перед Климовым.
– С предприятиями все оговорено, условия для нас хорошие, требуется только ваше утверждение. Подпись.
– А что за предприятия?
– Разные артели, если говорить о бобинах. Трикотажные артели. Подрозетники же нужны некоторым предприятиям, производящим ремонт своих зданий, – ответил Михаил Семенович таким тоном, каким обычно говорят, чтобы не показать своей заинтересованности.
– А в чем заключаются хорошие для нас условия?
– Ну, взять хотя бы подрозетники. Впрочем, удобнее было бы об этом говорить в цеху. Вы там были? Пройдемте.
В цеху гудели станки, сухо шелестели из-под резцов стружки. В солнечном луче плавал толстый пыльный столб. Кисловато пахло свежей древесиной. Человек пятнадцать мужчин и женщин, склонившись над станками, вытачивали тонкие кружки из дерева.
– Вот это и есть подрозетники, – сказал Михаил Семенович, беря из большой кучи один кружок. – В магазинах он стоит две копейки, но не всегда предприятие может купить егоза наличный расчет. У нас определены отношения на безналичных расчетах. По пять копеек за штуку. Вот почему я и сказал: условия для нас хорошие. Это все пятачки, – Михаил Семенович показал на несколько куч, высившихся у станков. – Горы пятачков. А из пятачков рубли. Из рублей сотни. Кстати, ваш предшественник на эти пятачки хотел построить новый клуб.
– Так-так... – медленно переводя взгляд с кучи на кучу деревяшек, а потом с токаря на токаря, промолвил председатель. – Сколько же у вас всего работает людей?
– На сегодня – сорок три. Но дело расширяется, потребуется еще рабочая сила. Весьма перспективная отрасль в нашем колхозе. Наиболее доходная уже сейчас.
– Так-так... Наиболее доходная уже сейчас.
– Совершенно правильно. Я отвечаю за свои слова.
– Не сомневаюсь. Но подписать договора воздержусь.
– То есть почему же? Время не ждет. Заказчик установил определенные сроки.
– А зачем вы ставите себя перед заказчиком в такое зависимое положение?
– Да ведь потому, что он диктует свои условия.
– Он не может их диктовать, потому что зависим от характера финансовых расчетов. Вы – хозяин положения. Только вы можете дать ему продукцию по безналичному расчету. Поэтому ничего не случится, если я не буду спешить с подписанием договоров.
– Не понимаю, совершенно не понимаю, – взволновался Михаил Семенович. – Зачем? Для чего?
– Ну, хотя бы для того, чтобы вникнуть в суть вашего производства.
– Почему моего? Это колхозное!
– Ну, а если колхозное, то и я за колхозное.
– Простите меня, но вы начинаете рубить тот сук, на котором сидите.
– На котором я сижу – это земля.
– Земля? Спросите людей, и они вам скажут, как их на протяжении десятилетий кормила земля. Неужели вы не знаете, что сама по себе земля – убыточная область хозяйства в колхозной системе. И что только за счет вот таких подсобных цехов можно поднять рентабельность всего хозяйства. Этим, только этим можно объяснить во многих колхозах, в том числе и гигантах, наличие широкоразвитых подсобных производств. Есть в некоторых колхозах даже целые заводы, приносящие миллионы доходов. Одни делают краски...
– А делать краски входит в их обязанность?
– Это инициатива...
– С которой надо всеми силами бороться, – жестко сказал Климов, выходя из цеха.
– Все же я вам не советовал бы спешить. Спросите главного бухгалтера, какой доход приносит земля и какой – цех, и вам станет ясно, на какого коня надо ставить.
– Здесь не бега.
– Это я в порядке сравнения.
– А я в порядке предупреждения.
И с этой минуты стена холодной неприязни друг к другу встала между ними. И каждый понял, что им не ужиться. Потому что один из них по своей натуре был созидатель, думающий не столько о себе, сколько об обществе, в котором он жил и ради которого жил; другой же был разрушитель, то есть человек, берущий из жизни все лучшее только для себя и совершенно не думающий об интересах общества, в котором он жил. И если первый боролся с просчетами, неполадками в нашей жизни, то второй использовал их, чтобы нажиться. И хотя, казалось бы, фактов к такому обоюдному недоброжелательству, а точнее – антагонизму, еще не было, но то, что принято называть впечатлением от первой встречи, было, и это впечатление не сулило ничего доброго ни тому ни другому.
– Как относился Шитов к тому, что цех гиперболически растет и поглощает рабочую силу с полей и ферм? – спросил Климов, глядя на Михаила Семеновича уже с явной неприязнью. Положительно, – подчеркнуто твердо ответил Михаил Семенович, не уходя от взгляда председателя.
– Поэтому он и пьянствовал. Теперь несколько слов о том, что земля убыточна. Чушь. Лучшие колхозы процветают только за счет правильного использования земли. И если у них есть подсобные производства, хотя бы и заводы, то это заводы, производящие не краски и разные деревяшки, а изготовляющие варенья, соленья, окорока, рыбные консервы – словом, то, что дает земля. А теперь позовите, пожалуйста, главного бухгалтера с нужными для нашего разговора документами.
Главный бухгалтер, курносый, бритый старик в очках, не заглядывая в бумаги, доложил, что доход от цеха составляет шестьдесят два процента от общего дохода колхоза.
– Вы что думаете, я себе беру этот доход? – с обидой в голосе сказал Михаил Семенович. Он еще не терял надежды повернуть к себе председателя.
Но теперь, что бы он ни сказал, хотя бы и правду, Климов уже ничего не принимал.
– Не приписывайте мне вздорных мыслей! – резко сказал Климов и уставился на главбуха. – Вы находите правильным такое соотношение дохода к полям и фермам?
– Видите ли, если бы не успешная работа цеха, и главным образом деятельность Михаила Семеновича, то весьма бедственным было бы положение у нас. Я уже не говорю о том, какие заработки у рабочих, не в пример колхозникам. Вдвое, а то и втрое выше. Некоторые выгоняют до двухсот рублей.
– И это вы считаете нормальным, чтобы одни получали вдвое меньше, а другие вдвое больше? В одном и том же колхозе.
– А тут уж ничего не поделаешь. Кто в цеху, тот и больше, потому что работа более выгодная.
– Вы экономист?
– Специального образования у меня нет, но я бухгалтер, и постольку поскольку...
– Я тоже не экономист, по черное от белого сумею отличить. Разве вам не понятно, что перекачка рабочей силы с полей в цех губительно сказывается на развитии всего сельского хозяйства в целом?
– Моя область – финансы, – сухо ответил главбух.
– Ну, если только финансы, тогда подготовьте справку за прошлый год и за это полугодие о доходах по всем отраслям нашего хозяйства.
– Слушаю.
– И пожалуйста, поскорее.
Когда главный бухгалтер вышел, Осторожно прикрыв за собой дверь, Климов внимательно посмотрел на Михаила Семеновича, как бы стараясь еще глубже понять сидящего перед ним человека, занесенного непостижимым ветром судьбы в этот глубинный колхоз, и спросил:
– Ну, а что вы скажете о такой практике – или находите нормальным приоритет цеха над землей?
Михаил Семенович пожал плечами и, грустно улыбнувшись, ответил:
– Вы должны сами понять, я отвечаю за работу цеха, и тут никто не может меня упрекнуть. Я работал с полной отдачей всех своих сил. И, как вы слышали, преуспел. Вы теперь знаете, какой доход приносит цех. Шестьдесят два процента. Это не баран чихнул... Простите за сравнение. И если уж вы спросили меня, то позвольте и мне вас спросить: что будет с договорами? Судя по всему, вы не очень-то расположены их подписывать. Воздерживаетесь временно или надолго?
– Это будет зависеть, сколько у нас денег на текущем счету.
– Пригласить главного бухгалтера?
– Пригласите.
– Двадцать три тысячи пятьсот шестьдесят два рубля девятнадцать копеек, – еще в дверях начал докладывать главбух. – И еще, позвольте, – он протянул руку к телефонной трубке, набрал номер. – Людочка, пожалуйста, райбанк... Это Игнатий Сергеевич? Будьте уж так любезны, посмотрите, нет ли каких поступлений на наш счет... Есть, да? Какая сумма? Три тысячи двенадцать рублей? Откуда? Из Куйбышева, благодарю вас... Ну вот, к основной сумме следует прибавить еще и эту.
– Это что, перечисление по работе цеха? – спросил Михаил Семенович, хотя отлично знал, что из Куйбышева может быть только такое перечисление.
– Да, это за бобины, – ответил главбух.
– Кстати, очень выгодный заказчик, – заметил Михаил Семенович.
Климов отлично понимал, в чей огород летят камешки.
– Скажите, – спросил он главбуха, – на какое время нам хватит этих денег?
– Вы имеете в виду только зарплату?
– Все!
– Ну, учитывая, что сейчас такая пора, когда еще нечего сдавать государству или везти на рынок...
– На какое время нам хватит этих денег? До сдачи сена государству хватит?
– Сено не тот продукт...
– Молоко?
– Сдаем ежедневно, но этих денег и для одной первой бригады не хватит... Если хотите на откровенность, товарищ Климов, то я на вашем месте не спешил бы расправляться с цехом. Он, конечно, не главная отрасль в нашем колхозе, но главная статья дохода. И, смею вас заверить, от земли мы не станем богаты, нет. Верьте мне, я тут родился и живу всю жизнь, знаю.
– А я и не пытаюсь вас оспаривать. Верю вам. Но поймите, если все колхозы будут производить не хлеб и мясо, а всякие деревяшки и краски, – взгляд в сторону Сбытчика, – то позволительно спросить, что будет есть народ, скажем, через пять или десять лет?
– Но ведь можно и сохраняя меру, именно как подсобное, – робко заметил Сбытчик, в душе совершенно не робея.
– Об этом и речь. Давайте договора. – Климов взял их от Михаила Семеновича и стал просматривать. – Черт возьми, никогда бы не подумал, что в наше время могут быть такие шараги – трикотажная артель «Светлое будущее», а эта – имени Ленинского комсомола. Черт те что!
– Напрасно иронизируете, Иван Дмитриевич. Это такие же госпредприятия, как и все другие, – сказал Михаил Семенович.
– Не думаю. Давайте условимся: больше не заключать новых договоров, полагаю, нам и этих вполне хватит.
– Дело ваше, но, как правило, не все, конечно, но какая-то часть старых договоров закрывается, так что всегда возникает необходимость искать новых заказчиков.
– Воздержимся от новых.
– Ну, что ж, пожалуйста, тем более что я собираюсь идти в отпуск. Думаю, сейчас самое подходящее время.
– Не возражаю. – Климов подписал договора. – Какой вам полагается отпуск?
– Месячный.
– Это оговорено в соглашении? – спросил Климов главбуха.
– Да.
– Так-так, ну тогда давайте заявление.
Михаил Семенович тут же достал его из кармана.
– Ого, какая оперативность. На всякий случай взяли или специально заготовили?
– Я человек предусмотрительный, – улыбаясь одним ртом, ответил Михаил Семенович.
– Ну-ну, – качнул головой Климов и подписал заявление. – Произведите начисление.
– Слушаю, – сказал главбух.
– Благодарю вас, – подчеркнуто вежливо ответил Михаил Семенович, как бы говоря: «Вы меня обижаете, а напрасно, разве вы не видите, какой я хороший человек». Он еще и теперь не терял надежды склонить на свою сторону председателя. Сколько таких людей попадалось на его пути, и многих, очень многих постепенно приручал он, и они привыкали к нему, и он входил к ним в доверие. – Буду надеяться, что к моему возвращению из отпуска вы смените гнев на милость и по отношению к цеху, – мягко, как бы упрашивая, сказал Михаил Семенович.
– Неужели вы ничего не поняли? – искренне удивился Климов. – Или притворяетесь этаким ягненочком?
Михаил Семенович мог многое стерпеть, но не любил, когда на него повышали голос. Сдержанно, чтобы не выдать своей ненависти к этому ортодоксу, он сказал:
– Я все понял. Но вы не учитываете закона производственной необходимости.
– Это что еще за закон?
– Может, в науке его и не существует, но если только его нарушить, то это то же самое, как перерезать жилу в живом организме. Может вся кровь вытечь. До свидания!
Климов еле сдержался, чтобы не послать его к черту. Гад! Уже сюда, в колхоз, прополз, использовав какой-то наш просчет. Да, вся жизнь вот таких жучков на наших просчетах. Вся их философия строится на наших просчетах. Они только и ждут какой-нибудь нашей ошибки или недодумки... Ну, вот теперь, пожалуй, настала пора поговорить и с парторгом.
– Так что, Зоя Филипповна, не нравится мне вся эта история с быстрорастущим и развивающимся деревообрабатывающим цехом, – сказал ей Климов, как только она уселась против него и, как обычно, живо и с интересом оглядела его лицо. – И удивляюсь, как вы могли не заметить этого уродливого факта в жизни вашего колхоза.
Зоя Филипповна придвинула стул ближе к столу, погладила пальцем телефонную трубку и негромко, но быстро стала говорить, не повышая и не понижая голоса, держа его на какой-то одной линии.
– Если говорить по совести, я обращала внимание вашего предшественника, товарища Шитова, но, посудите сами, сколько мы ни старались, – это он мне ответил, – как ни стремились, чтобы получать большие урожаи, рекордные надои, все равно толку было мало. А тут пошли деньги, и какие! И сразу зазвенела копейка в колхозной кассе. И настроение поднялось у народа. И действительно, ведь вы учтите, не только на зарплату или на развитие цеха пошли деньги, но и на развитие всего хозяйства. Запланировали на будущий год механизировать ферму. Установим электродойку – старая вышла из строя. Клуб наметили новый построить. Теперь, судите сами, с повышением расценок на труд доярок фермы перестали приносить тот доход, какой приносили раньше. Их заработок теперь до полутораста рублей в месяц. А у других и выше. Это ведь надо тысячу литров сдать государству, чтобы только одной доярке выкроить на зарплату. А у нас двенадцать доярок. Вот и считайте. А кроме того, ветеринар, зоотехник, рабочие по кормодобыче, сторож, телятницы, управленческий аппарат, бригадир. Разве может все это обеспечить ферма? Поэтому наш цех, как никто, выручает нас. Это находка, буквально находка. Тем более что мы совершенно не подотчетны перед районным руководством за его деятельность. Никакого плана нам не спускают, и ничего от нас не требуют. Да, да, его продукция совершенно не планируется! И это нам позволяет развивать цеховое хозяйство, а денежные средства тратить по своему усмотрению. Вы человек новый, еще не во всем разобрались, но поживете, поработаете и сами убедитесь, что без цеха нам никак. Это я вам говорю – учетчик. А я многое учитываю. Только теперь, как говорится, мы и зажили. И если вы против цеха, то совершенно напрасно. Вряд ли вас кто поддержит, потому что ведь в каждой семье, в каждом доме есть человек, работающий в цехе, а это значит, есть работник, приносящий домой до двухсот рублей в месяц. Нет, не думаю, чтобы вы нашли поддержку среди наших рабочих. Не думаю. А если говорить...
– Вы всегда так много говорите? – остановил Зою Филипповну Климов, с любопытством вглядываясь в нежный овал ее лица, в разгоревшиеся от волнения щеки.
– Вы меня спросили, и я ответила, – несколько обиженно сказала Зоя Филипповна, – могу вообще не отвечать. Мне говорили про вас, что вы резки, теперь я на собственном примере убедилась. И, должна вам сказать со всей прямотой, это не лучшее ваше качество. Нет, оно не украшает руководителя, тем более когда мы говорим о демократии. Надо не только словами, но и личным примером подкреплять эти слова. И вы, если хотите завоевать расположение к вам членов нашей артели, если хотите, чтобы ваш авторитет был высок, как и подобает быть авторитету руководителя, то вы должны...
Климов поднял руку и покачал ею, как бы останавливая сидящую перед ним женщину. В его узких, широко расставленных глазах сквозила усмешка, снисходительная к человеческой глупости, но не настолько, чтобы примириться с нею.
Зоя Филипповна замолчала.
– Вы же прекрасно знаете, что сюда я забрел не на огонек, а послан райкомом партии. Не думайте, что я прыгал до потолка от восторга, получив сюда назначение. Между прочим, до вашего колхоза я работал прорабом на крупном строительстве. Жил с семьей в трехкомнатной квартире, жил неплохо. А вот теперь здесь один. Семью не могу перевезти только потому, что дочь учится в техникуме, а сын готовится в институт... Но партии надо было, и я здесь. Поэтому буду просить вас помогать мне, а не уговаривать и тем более мешать. Договорились? А теперь по существу. Все ваши беды идут оттого, что вы видите главный источник дохода и благосостояния колхоза в цехе, а надо видеть в самом сельском хозяйстве...
– Но я же объясняла вам! Только благодаря цеху мы и зажили!
– Когда я говорил о ваших бедах, то имел в виду райком. Ведь если там узнают, то сразу же прихлопнут вашу лавочку. Неужели вы этого не понимаете? Или, думаете, за такие дела вас наградят переходящим знаменем? Я лично убежден в обратном. Да, совершенно в обратном. Поэтому, пока еще райком не узнал, побеседуйте с коммунистами. Нет, не на общем собрании, а так, ну хотя бы во время уплаты членских взносов, о том, что партийной организации надо ориентировать народ не на цех, а на плановое развитие всех отраслей сельского хозяйства...
Вошел главный бухгалтер. Присогнувшись, положил перед Климовым листок бумаги.
– Вы не ошиблись? – спросил Климов.
– Никак нет. Все до копеечки.
– Семьсот восемьдесят рублей?
– Да. И шестьдесят девять копеек... Тут и зарплата, и отпускные...
– Он что, министр, что ли?
– Это от меня не зависящее. Такая уж была договоренность у Шитова с ним. И мы отступать не можем.
– Ну уж и не можем, – постукивая в раздумье карандашом по столу, сказал Климов. – Можем. Все в наших руках, и хорошее и плохое. Ну, а как вы думаете? – спросил он Зою Филипповну. – Вам не кажется слишком того... эта цифиря?
– Если была договоренность... И потом, он же получает из расчета заключенных договоров. Чем больше заключит, тем больше и получит. Значит, он заключил достаточно, если получилась такая сумма. Кроме основной зарплаты, у него еще набегает и от премиальных, и еще прогрессивка. И к тому же отпускные в этой сумме. Так что я лично не вижу здесь ничего такого, что смущает вас. И вообще, почему вы так подозрительно относитесь?
– Ну, вот уж и подозрительно, – усмехнулся Климов. – Просто слишком непривычная для меня сумма. Или у вас все столько получают? И вы столько же?
– Ну, что вы! У меня всего восемьдесят рублей оклад.
– Ну, вот видите... Нет, как угодно, но во мне каждая жилка протестует против такого дорогооплачиваемого специалиста. К тому же, с одной стороны, дело подналажено, а с другой – не будем его развивать. Так что есть смысл освободиться от услуг господина Сбытчика!
– Как это у вас, извините, все легко решается, Иван Дмитриевич, – заметил главбух. – Ведь так недолго под корень пустить всю финансовую обеспеченность. Порушить недолго. Бывали такие примеры. Налаживать трудно.
– Ну, я думаю, с помощью товарища парторга наладим.
– Тут надо подумать, с кондачка решать нельзя, – сказала Зоя Филипповна.
– Я бы на вашем месте не спешил расставаться с Михаилом Семеновичем. Пусть идет в отпуск, а за это время можно все спокойно обдумать, – сказал главбух.
– Ну нет, у меня слишком мало времени, чтобы о нем думать в течение месяца. Да и зачем думать-то? Найдем расторопного малого на его место, который будет работать рублей за сто плюс командировочные.
– Решительный вы человек, – сказал главбух, и было непонятно, осуждает он или восхищается.
– Вы что же, хотите уволить Михаила Семеновича? – словно только сейчас до нес дошло, воскликнула Зоя Филипповна.
– Точно.
– Причина? – спросил главбух.
– Любая.
– С выплатой выходного пособия?
– Ну нет, это слишком большая роскошь.
– Но он сам по собственному желанию может и не уйти.
– Уйдет. Он же человек достаточно опытный. Думаю, это ему не в новинку.
– Как все получается у нас нехорошо, – расстроенно сказала Зоя Филипповна.
– А именно?
– Приходит новый человек и рушит то, что создавалось до него. И считает себя правым, в то время как все были убеждены, что жили и работали правильно.
– Вы недовольны мною?
– Да. Тем, как вы, не советуясь ни с кем, я бы сказала диктаторски, решаете все и рушите налаженное!
– У вас не в ту сторону налаженное. И в этом виноваты вы. В первую очередь. Потому что экономика – это та же идеология. А вам и то и другое подведомственно.
– Ну, конечно, новый руководитель никогда не бывает виноват. Всегда виноват старый. Но потом приходит опять новый, и старый новый оказывается виноватым...
– Это уже женский спор, а я в нем не участник.
– Вот как! – Зоя Филипповна вспыхнула. – И все же на вашем месте эти вопросы я обсудила хотя бы на партийном бюро, если уж не на партсобрании, прежде чем принимать такие ответственные решения.
– Непременно. Только на партбюро будем обсуждать другие вопросы. А такими, как освобождение от Сбытчика, вряд ли стоит занимать коммунистов.
– Мне можно идти? – спросил главбух.
– Да, идите.
– До свидания! – сказал главбух и сразу же направился к Михаилу Семеновичу.
У него с ним были не то чтобы какие-то дружеские отношения, нет, но заходить к нему он любил, – Михаил Семенович был добр на угощение. У него всегда была столичная водка, а то и коньячок, а то и ром бывал. И главбух, не особенно-то избалованный местным сельмагом, в котором большей частью водилась «краснота», то есть красное вино эстонского производства в больших трехлитровых посудинах, укупоренных, как маринад, жестяной крышкой, всегда с удовольствием вытягивал рюмку-другую, не отказывался и от третьей, если Михаил Семенович предлагал. А он предлагал, хотя сам и не был большим охотником до выпивки. Так, рюмочку за компанию. Но не только поэтому у него всегда водилось вино. Рюмка-другая, выпитая гостем, развязывала язык, и Михаил Семенович узнавал все, что ему было нужно и не нужно знать.
Снимал он жилье у бабки Прасковьи, одинокой, скрюченной чуть ли не до земли старухи, потерявшей в войну трех сыновей и мужа. На фасаде ее дома пламенело четыре звезды. Михаил Семенович из уважения к ней сам, лично, покрасил звезды светящейся краской. Пустила Прасковья его не ради денег, а потому, что уж очень тоскливо ей было одной в пустом доме. И радовалась, когда приезжала Ирина Аркадьевна, и не знала, чем побаловать девочек, и была готова все переделать за постоялку, и белье перестирать, и полы вымыть, и прибрать-за девочками, и нее это бесплатно. «Не надо! Не надо! И слушать не хочу! И не обижайте меня!» Лишь бы жильцам было хорошо.
– Можно ли? – пригибая голову, чтобы не удариться о притолоку, сказал главбух и переступил через высокий порог.
– Да-да, пожалуйста, пожалуйста, Александр Петрович, – тут же отозвался Михаил Семенович и несколько медлительно встал из-за стола. – Счастливый человек, прямо к обеду.
– Нет-нет, благодарствуйте, – низко кланяясь Ирине Аркадьевне, ответил главбух. – Я по весьма конфиденциальному делу. Если позволите на минутку уединиться.
Они прошли в горницу, и там главбух шепотом, то округляя глаза, то отстраняясь от Михаила Семеновича, рассказал все, что услышал в кабинете председателя.
– Очень мне неприятно, Михаил Семенович, но дружеское к вам расположение продиктовало все это вам высказать. Так что уж простите за неприятные вести.
– Что ж делать... Такова судьба подчиненных. Вы не спешите?
Ему было очень неприятно. Не в том смысле, что оставался без работы, нет, работы у него хватало, но жаль было терять хорошо отработанное производство. Тут, как говорится, деньги уже сами к нему текли, только подставляй карман. И времени цех мало требовал, что тоже весьма немаловажно, потому что он осваивал новое дело в крупном совхозе. Поэтому все, что он сказал главбуху, было окрашено в минор, и этому можно было верить, это звучало искренне.
Нет, главбух никуда не спешил. Домой, а что его ждет дома? Старая, сварливая жена...
– Нет-нет, никуда я не спешу.
– Тогда я сейчас.
Он ушел на кухню и через минуту вернулся с тарелками и стопками.
– У меня есть бутылочка «Плиски», – сказал он, – вот мы ее и откроем по такому печальному случаю. И уж, пожалуйста, не отказывайтесь. Я вас очень прошу. Побудьте со мной в этот тяжелый для меня час.
Главбух и в уме не держал, чтобы отказаться, он даже несколько удивленно посмотрел на Михаила Семеновича – уж не разыгрывает ли он, – но нет, Михаил Семенович был печально; серьезен.
О чем разговор, – ответил главбух, радуясь тому, что Сбытчик поставил не рюмки, а стопки, не подозревая того, что такая посуда была поставлена с определенным расчетом, нет, не споить, до такого низкого уровня еще никогда не падал Михаил Семенович, а просто как следует угостить. Уж коли приходится уходить с работы, то надо оставить по себе доброе мнение, чтобы хоть вот этот пьяница, вспоминая его, отзывался уважительно. Поэтому стопки. И пусть хоть всю бутылку выжрет, черт с ним!
– Не отвальная, но где-то рядом, – грустно улыбнулся одними губами Михаил Семенович. – Привык я к здешним местам, к пейзажу, к людям. Полюбил. А теперь... Будьте здоровы, Александр Петрович! Я к вам всегда относился с уважением. Желаю вам здоровья и легкой работы с новым председателем!
Главбух выпил и, растроганный до слез, приложив руки к груди, сказал:
– Если бы вы знали, как все это мне неприятно. Это же уму непостижимо! И как мы бессильны и беспомощны. Ну то есть некуда даже пожаловаться. В райком? Но оттуда же его и прислали. К народу апеллировать? Но что народ? Он молчит. Вечно молчит! Каждый за свою шкуру трясется. Так поговорить с кем – вроде согласен, но дальше ни шагу. Происходит, Михаил Семенович, что-то непонятное. Сознание довольно высокое, каждый отдает отчет в происходящем, и вместе с тем чудовищное равнодушие.
– Да, да, но кушайте, кушайте. Эти сардины, в отличие от всех остальных, знамениты тем, что приготовлены не из мороженой рыбки, а прямо там, в океане, из свеженькой. Такие сардины не купите. Их мне подарил один мой очень хороший друг. Работает на судне. Удивительно тонки по вкусу. Попробуйте.
Александр Петрович попробовал, не нашел никакой разницы с теми сардинами, которые, хотя и редко, все же приходилось есть, но сделал вид, что нашел разницу, и даже чмокнул губами, а про себя подумал: «Живут же люди! Какой-то приятель подарил сардины. А тут всю жизнь прощелкал на счетах, и хоть бы какая собака брюкву бросила. Ни черта»! Он уже подзахмелел, а подзахмелсв, всегда видел свою жизнь неуютной, а себя обойденным удачей. О счастье он давно уже не думал, будучи твердо уверенным, что такового не существует. Удача – дело другое! Кому подвернется удача, тому и «Москвич» выпадает на лотерейный билет. А счастья нет...
– Счастья нет! – сказал главбух.
Михаил Семенович развел руками и наполнил стопку главбуху.
– Благодарю вас! – сказал главбух. Он любил выпить и не скрывал. А что еще ему оставалось? Жизнь пошла на закат. От будущего, кроме старости, болезни и смерти, ждать нечего. Да, да, все позади. Так почему бы и не выпить? А тут еще единственного человека отнимают, который всегда не откажет в стопке вина. – Будьте здоровы, Михаил Семенович, и пусть тот согнется в дугу, кто обидит вас. Но только скажу одно: сами не подавайте заявление, пусть он увольняет. Тогда за вами выходное пособие. А оно не маленькое, что ни что, а сотенки две наберется. А денежки нужны. Помню ваши слова: «Деньги – это удобство!» Лучше не скажешь.
– Конечно, я не буду спешить, но что он имел в виду, когда сказал, что я достаточно опытный? И за что он вообще на меня взъелся? Я честно работал! Я даже начинаю бояться его. Не в том смысле, что он может что-нибудь, как в старые времена, а так просто, устроит какую-нибудь каку. А кому нужна кака?
– Главное, не подавайте сами заявления, – как все подзахмелевшие люди, упрямо сказал главбух.
Михаил Семенович налил ему еще стопку, небрежно чокнулся, но сам пить не стал. Бухгалтер же выпил с удовольствием, подцепил на вилку несколько сардин и, размазывая по усам желтое масло, сказал:
– И чего ему нужно, сволочи? Свалился на нашу голову. Жили люди, так на́ вот тебе!
На что Михаил Семенович ничего не ответил, как видно, он не был расположен к разговору. Налил еще стопку главбуху. Тот выпил и скосил глаз на остаток в бутылке. Там было на донышке.
– Ну что ж, пора и восвояси, – подымаясь, сказал главбух и поглядел на полную стопку Сбытчика. – Если не возражаете, заодно уж... – и показал пальцем на стопку.
– Пейте, пейте, – любезно разрешил Михаил Семенович. – Я ведь не очень здоров и только ради такого печального случая пригубил.
Главбух выдохнул, влил в себя последнюю стопку, потряс головой и, не прощаясь, пошел домой. И сразу же в горницу вошла Ирина Аркадьевна.
– Зачем он приходил? – спросила она, стараясь по выражению лица мужа догадаться, насколько серьезное известие принес главбух. Но, как всегда, лицо Сбытчика было эпически спокойно, и она ничего на нем не прочла. – Скажи.
– Однажды я видел, как щука заглотала щуку чуть меньше себя и никак не могла уйти на дно, чтобы там не торопясь переварить ее, и плавала поверху. И доплавалась до того, что ее взяли голыми руками. Так и новый председатель. Он хочет заглотать меня, но от этого сам подохнет. Он совершенно не знает системы нашего дела. У нас, снабженцев, свой код... – Вот когда прорвалось то, что так долго сдерживал в себе Михаил Семенович. Он даже брызгал слюной. Да, теперь перед женой ему нечего было скрывать. – Я знаю эту породу – сами не живут и другим не дают жить. Но рано пташечка запела, как бы кошечка не съела...
– Что случилось?
– Он уволил меня.
– Вот как! Действительно из простаков. Ты очень огорчен?
– Вообще конечно. Терять такое место! Но я не привык пускать слюнявика. Пусть этим занимаются другие, а мое дело впереди. Итак, я в отпуску. Тут он допустил ошибку. Нельзя было отпускать меня. Надо было заставить поработать еще две недели, чтобы за это время я успел сдать дела новому человеку. Он не учел этого. А коли так, то я в отпуску. Значит, пока он не спохватился, надо, не теряя ни минуты, собираться и завтра чуть свет в путь... Но каков новый пред, а?
