Текст книги "Затворник (СИ)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 30 страниц)

Орлан же, покидая каждое жилище, говорил хозяевам:

– До вечера со двора не выходить, никого никуда не отсылать. Если появится кто-то чужой – сразу дать знать улицкому, либо прямо воеводе в кром.

Поиск начали возле Помоста, а закончили далеко в восходной стороне города, уже на вечерней заре. Выйдя с последнего двора, к стоявшим на улице Вепрю и боярам, Рассветник покачал головой:

– Все, пусто...

– Что делать теперь? – спросил Орлан.

– Что делать... Ты поезжай к Борцу, поклонись ему от нас, да пусть отпускает ваших бояр отдыхать, пусть ворота отпирают. Думаю, мы ничего тут больше не нарыскаем... Тебя тоже благодарим, Орлан, ты нам очень помог. Не зря ты помощник у большого наместника!

– А вы сами от Барса давно?

– Пятый день, как с ним прощались. А что?

– Я Барса сын. Борец его двоюродный брат, я у него был на воспитании, а теперь в подручных. Как отец? Здоров?

– Здоров, слава Небу! Твой отец – знаменитый человек, и ты, вижу в него пошел.

– Это точно! – подтвердил Коршун – Орлан, я давно твоего отца знаю. Вспомни меня – будешь и ты полководцем, как он!

– А вы теперь куда? Обратно в горы? – спросил Орлан.

– Пока не знаю. – ответил Рассветник – Нам надо наше дело закончить. Надеялись здесь его закончить – видишь сам, не получается. Теперь думать будем, что да как.

– Понятно. Ну, если все же соберетесь туда, так дайте мне знать. Весточку с вами передам.

– Хорошо.

С тем и расстались. Орлан с боярами поехали в детинец, Рассветник с товарищами и Пилой – на гостиный двор.

– А мне теперь что делать? – спросил по пути Пила.

– Ты сегодня с нами ночуй, – ответил Рассветник – а завтра езжай себе. Денег за хлопоты мы тебе дадим...

– А вы если Краюху найдете, может дадите знать?

– Не знаю, когда и где теперь он найдется. – ответил Рассветник, чуть подумав – Но если сможем дать весть, то дадим, обещаю.

– Только ты сам-то пока не унывай слишком. – сказал Коршун – Неизвестно ведь еще, что с твоим Краюхой случилось на самом деле. Может пообретается где-нибудь, да и вернется.

– Да, может быть... – не очень уверенно согласился Пила.

6. ПИЛА ИДЕТ ПО-МАЛЕНЬКОМУ.

Уже почти в темноте невезучие сыскники доползли до трактира, усталые и голодные – отложенный утром завтрак так и не состоялся, а за весь день им удалось перехватить на ходу только пару кусков хлеба.

Поручили на въезде лошадей конюхам, и пошли в хоромину. Здесь Красную Рубаху уже сменил другой "захозяина" – пониже ростом и щупловатый, но такой же шустрый и услужливый. Едва завидев гостей, показавшихся в сенях, он чуть не бегом кинулся к ним с другого конца полупустой столовой, успевая, опять же, на ходу раскланиваться:

– Милости просим, милости просим, добрые господа! – затараторил он, блаженно улыбаясь и тряся козлиной бороденкой – Изволите ночевать у нас остаться, или поужинать?

– Места мы с утра заняли. – сказал Коршун, шедший впереди – Жрать пусть несут, и побольше!

– Один миг, господа, один миг! – ответил управляющий, и указав гостям жестом на места за столами, засеменил в кухню.

– Бурдюки! Бурдюки! – кричал он на ходу.

Пила и четыре витязя расселись вокруг стола. Через несколько минут в зале появилась полная немолодая женщина, одетая по-простому. Задница служанки была такой величины, и так колыхалась при ходьбе, будто под юбку ей спрятали два огромных бурдюка с водой. На вытянутых рука она несла массивный деревянный поднос. Перед путниками оказались на столе большой горшок с печеной картошкой, каравай белого хлеба, караси на сковороде с кипящими сливками, нарезанное толстыми ломтями сало, соленые грибы с маслом, окрошка, квашеная капуста, лук, зелень...

– Пирогов подать, господа? – спросила разносчица.

– С фем пивоги? – шамкал набитым ртом Коршун.

– С мясом, с капустой, с ягодами...

– Тащи с мясом, с капустой и с ягодами. И сметаны неси еще, и огурцов... Давай!

Женщина ушла на кухню, и через минуту вернулась, неся в каждой руке по кувшину – в одном оказался брусничный морс, в другом душистый горячий травяной отвар с медом. А еще через четверть часа и горячие пироги последовали.

Пиле не впервой было провести день без крошки во рту, но никогда еще такой сильный голод у него не случался одновременно с таким количеством еды на столе. Челюсть вертелась точно жернов, перемалывая то, что загребущие руки отправляли в рот, а брюхо все требовало еще и еще. Однако спутники Пилы в своих походах и странствиях тоже не были избалованны постоянством трапезы, и от него не отставали. Хруст и чавканье стояли на всю столовую. Какой кусок не успевал смахнуть со стола один, тот хватал другой – и только его и видели. Лишь хлеб Рассветник брал осторожно, разламывал руками и передавал ломти товарищам.

Харчевня быстро заполнялась гостями. Ворота по приказу Борца отворили, и все люди, что приехали сегодня к городу и с утра ожидали под стенами, теперь потянулись на постоялый двор. Управляющий скакал туда-сюда, встречая все новые и новые кампании, развешивая поклоны без счета и раскидывая прислуге указания. Бурдюки, и еще одна служанка с ней, только и успевали разносить еду по столам. На невысоком помосте у стены, напротив входа в зал, появился сам хозяин трактира – огромный пузатый купчина с блестящей лысиной, голым двойным подбородком и толстенными губищами.

– БУРДЮКИ!!! БУРДЮКИ! – Ревел он то и дело так, что дребезжали стекла в маленьких окошках столовой. Кричал не надрывно, совсем не меняясь в лице, как часто меняются в лице люди, если громко кричат. Он словно вовсе не напрягал горла, а только открывал рот, и громоподобный голос сам вырывался наружу:

– ЗАЯЦ!!!

Заяц, а так звали вечернего управляющего, мигом подскакивал к помосту, где господин со своего стульчика обозревал столовую, словно полководец поле битвы.

– ЗАЯЦ!!! ЗА МУЗЫКАНТАМИ ОТПРАВЬ!!!

Не успеешь глазом моргнуть, как появились и пятеро музыкантов. Забренчали струны, запищали, загудели дудки. Люди все прибывали, словно день сегодня был какой-то особенный, праздничный или базарный. Скоро свободных столов почти не осталось. Где-то велели принести вина. Кругом стоял гомон, смех, звенели музыка и посуда, кричала прислуга...

В это самое время Красная Рубаха вышел из людского дома на подворье, и присел на скамейке рядом с крыльцом. Свою смену он еще до открытия городских ворот передал Зайцу, поужинал неспеша, и теперь наслаждался спокойствием знойного вечера. Шум с большого двора и из харчевни сюда едва доносился. И Красная Рубаха, развалившись на лавочке, посмеивался про себя над незадачливым сменщиком, которому одному сегодня выпала почти вся работа. Днем ведь встречать, провожать, кормить и обустраивать было почти некого, зато теперь Зайцу бегать и бегать взад-вперед! Ну на то он и заяц! Даже утренняя драка сейчас уже почти не беспокоила гостиничного слугу: побитые убрались восвояси, победители не появлялись и никого больше не отлупили (по крайней мере, в порученном ему заведении, а до ушей, порванных за воротами и поломанных там же носов и скул, Красной Рубахе было мало заботы). Еще и серебришка подкинули за совсем пустую услугу... благодать...

– Щелкун!– вдруг услышал он у себя почти под ухом.

Щелкун, а так на самом деле звали Красную Рубаху, повернулся на голос, и обомлел. Он сразу пожалел, что не оказался распоряжаться вечером, пусть хоть бы три сотни гостей заехали разом, и устроили бы десяток драк...

Выглядывая из-за сарая, его поманивал к себе рукой молодой крупный парняга, толстощекий и светловолосый. Щелкун никогда его не видел, а если и видел где-то мельком, то не обращал внимания, и не смог бы вспомнить лица. Но ВЗГЛЯД которым смотрел теперь незнакомец, Щелкун помнил! Этот взгляд он узнал бы и через тридцать лет. Только ОНИ смотрели так, и никто, кого угораздило с ними повстречаться раз, больше никогда – ни в какой толпе, ни через какое время, не спутал бы их ни с кем! Конечно, если они, взор которых пронизывал страхом, сковывал волю – сами не желали спрятать от посторонних свое существо. Когда они, бывало, в Позорные Годы заявлялись в трактир, то им старался не попадаться и сам хозяин – богатый купец, водивший дружбу со всеми большими боярами и дубравским воеводой. А именитые гости предпочитали ночевать в грошовых гостиницах с бедняками, либо своими таборами за городской стеной...

Щелкун привстал со скамейки, и приоткрыл рот, как будто чтобы что-то сказать...

– Молчи! – тихо приказал незнакомец. – Иди сюда.

И снова поманил Щелкуна ладонью...

Пила наелся до того, что еще один проглоченный кусок разорвал бы живот по швам. Он перепоясался на ладонь посвободнее и отодвинул от себя миску. Во всем теле Пила вдруг ощутил томящую, но приятную слабость. Перед глазами все расплывалось в бесформенные пестрые пятна. Музыка и шум доносились все слабее и непонятнее, только какой-нибудь особенно резкий звук на миг вырывал парня из дремоты и возвращал в столовую дубравской гостиницы, но сон тут же накатывал снова, и уносил Пилу еще глубже...

– Ты будешь спать здесь, гражданин?

Пила вздрогнул от неожиданности, приподнялся над столом и посмотрел по сторонам замылеными глазами.

– Будешь спать за столом, это так? – усмехнулся Вепрь.

– А где шапка твоя? – Удивился Пила, он не мог понять, что за тряпка на голове у собеседника... Что-то вроде говорили, что с замотанным лбом нельзя ходить...

– Я вижу, тебе совсем нужно идти спать! – засмеялся тот. – Пойдем. Прислуга уже стелет, чтобы ты спал.

Сколько Пила проспал, свалившись на стол, он не знал, но кажется довольно долго. Людей в столовой сильно убавилось. Музыканты все еще играли, но потише и помедленнее прежнего. Хозяин на своем престоле над залом тоже уже не восседал.

– Пойдемте. – сказал Коршун – Оправимся, и в люлю!

Вышли все впятером и прошли в уличную уборную, стоявшую позади гостиинцы. И по пути туда, и в самом отхожем месте висели горящие светильники (снова к немалому удивлению Пилы) – чтобы именитые гости сослепу не налетели ночью на угол или не свалились куда-нибудь в непотребную дыру. Не меньше Пила удивился, увидив в нужнике возле каждого отверстия большой кувшин с рукояткой и с носиком, наполненный водой, а на выходе ручник для умывания и полотенце. Справив нужду, постояльцы сходили в баню, но не сидели там, вволю напариваясь, а только смыли с себя пыль. Потом, так же вместе, вернулись в комнату, где уже им были приготовлены тюфяки, подушки и одеяла с чистым бельем. "Спать да спать на таком!" – подумал Пила. Когда он, бывая в городе, останавливался в гостинице напротив, то сам стелил под себя что приносил, на голом земляном полу – и то, когда оказывалось свободное место в общаге, а не приходилось ночевать прямо под повозкой. Не говоря уже про уборную, где ночью дырку нужно было отыскивать, постукивая по полу палкой...

Едва оказавшись на лавке, Пила закрыл глаза, и сразу засопел. Однако сон его был неспокойный. Сказалось не то объедание, не то тревоги последних дней, или те часы, что Пила прокимарил за трактирным столом. Может быть, мешал тусклый дрожащий огонек горящей на столе свечки, а скорее всего – все вместе. Вместо снов грезились какие-то бессвязные видения – то городище, то столовая, заполненная гостями, то снова шатун, зовущий его куда-то за собой сквозь туманный лес, то колдуны с белесыми глазами, то Краюха, Хвостворту, и покойный отец. Пила без конца вздрагивал. Он то просыпался и видел перед собой бледно-рыжий язычок пламени, то снова уплывал, и в дреме видел его же. Он как бы ни спал и ни бодрствовал, и не отдыхал, а только изматывался больше прежнего. Вдобавок, снова захотелось облегчиться, и с каждым новым коротким пробуждением, эта нужда давала о себе знать все больше.

Наконец, в очередной раз его разбудила возня в комнате. Оказалось – Коршун и Вепрь, отстоявшие свою половину ночи, подняли Рассветника и Клинка, а сами отправились в нужник. Можно было, конечно, как вчера предлагал Клинок, крикнуть коридорному, но друзья видимо решили перед отходом ко сну немного подышать свежим воздухом.

Пила поворочался-поворочался, а потом откинул одеяло, поднявшись присел на лавке, и стал шарить по полу, разыскивая рубашку.

– Не спится, пильщик? – спросил Клинок.

– Пойду, тоже схожу по-маленькому...

– Ну сходи. – ответил Клинок, глядя как Пила одевается. – На вот, Коршуну отдай, он забыл, а нам пока без оружия нечего ходить. Не сверкай только там слишком.

С этими словами он протянул Пиле молот-воронок.

Уже знакомым путем Пила прошел вниз, потом через столовую. Лишь за двумя столиками сидели разными компаниями люди, но говорили и смеялись шумнее прежнего. Одни, что сидели в углу у входа в зал, тянули вразнобой песню. Музыканты ушли спать. Почти все светильники слуги погасили.

Спустившись с крыльца, Пила обошел хоромину справа, попал так на задний двор, и едва миновав торцовую стену, чуть не запнулся о кого-то, кто вяло барахтался на земле.

"Черт, ведь как напиться успел!" – раздраженно подумал Пила, но все же нагнулся поглядеть, кого это так угораздило, и все ли с ним в порядке.

– Гражданин... – услышал Пила сдавленный шипящий голос.

Это был Вепрь! Он лежал на боку, согнувшись, сложа на груди руки, весь перепачканный в темной густой жиже. Меч его висел в ножнах нетронутый...

– Гражданин... – прохрипел он.

Светильники на задворке уже не горели, но Пила не сразу заметил этого – месяц так ярко сиял в небе, что никаких светильников было не надо. В его свете Пила увидел двух людей, которые, сцепившись в захвате, валялись посреди дорожки к отхожему месту. Они боролись не на жизнь, а на смерть. Насев сверху, один противник втиснул левое предплечье другому между зубов, и теперь налегал всем своим немалым весом, пытаясь вдавить локоть прямо в глотку. Коршун – а это его прижимал сейчас к земле враг – рыча сдавливал челюсти со всей мочи, а правой рукой впился в лицо противника, силясь выцарапать глаза, или зацепить пальцами за щеку. Другой рукой – Коршун левой, а его недруг правой – оба сжимали рукоять одного ножа, заламывая и выворачивая друг другу кисти, в попытках или вывернуть руку из сустава вконец, или заставить выпустить оружие...

Коршун увидел Пилу Первым. Из его уже почти заткнутого горла донеслось глухое негромкое мычание. Тут же он, отпустив лицо врага, вцепился ему в шевелюру на виске, и что есть сил потянул на себя, а ногами еще сильнее прежнего сдавил туловище, не давая и пошевелиться. Второй дерущийся, чуть повернувшись, тоже разглядел Пилу, и Пила разглядел его лицо в полумраке – и узнал! Это было лицо Краюхи!

– Пила! Пила, помоги! Они тебя обманули! Он меня убьет, Пила, помоги!!! – закричал человек краюхиным голосом.

Пила аж весь затрясся:

– АХ ТЫ УПЫРЬ ПОГАНЫЙ!!! – Заорал Пила. Перехватив "воронка" из левой руки в правую, он подбежал к борющимся, и с размаху, что было сил, всадил молот хвостом-противовесом в спину мнимого брата!

Придавивший Коршуна человек тут же обмяк, но Коршун не отпустил его, а освободив челюсти от локтя, еще крепче прижал к себе противника и заорал, как утром на дворе:

– БЕЙ!!! БЕЙ ЕГО, ПАРЕНЬ!!!

Но и орать не надо было! Раз за разом свистел молот, и вонзался в израненную спину! Только ударив раз двадцать, переломав злыдню ребра, раскрошив хребет, Пила остановился, и тяжело дыша, опустил оружие. Коршун, спихнув с себя тело, поднялся на корточки, потом встал, шатаясь и отплевываясь:

– Черт, собака бешенная! Тьфу, чуть пасть не разорвал! – орал он – Тварь! Чуть зубы не повыламывал, тьфу, сучья парша! Чертов злыдень, чертов выблядок пещерский! Тварь! – И вдруг повернулся к Пиле, набросился на него и сжал в таких объятиях, что кости захрустели:

– Ну ты дал, парень! Ну ты дал! Как ты его, а : "УПЫРЬ ПОГАНЫЙ!" А! Ну молодчина, паря! Ну герой! Не в добрый час он на ваш двор заглянул, а!

– А Вепрь! – вдруг прервал он свои похвалы – С ним что! Подбежав к лежащему товарищу, Коршун бегло осмотрел его, и сказал: – Слушай, Пила! Давай-ка чеши за нашими! Да егозла этого, служку, увидишь – тащи сюда!

Пила вернул Коршуну окровавленный молот, и побежал обратно в хоромину. Через минуту Клинок и Рассветник были тут как тут. Следом прибежал Заяц и трактирные слуги, с огнем и с оружием на всякий случай.

– Дело от главного полководца Барса! – закричал Коршун, подняв над головой воеводину печать. Рассветник, встав рядом, тут же скомандовал:

– Не толпиться тут! Ты старший? – спросил он Зайца.

– Я, боярин! – Четко ответил управляющий. Он уже не пригибался, и не растягивал свою умильную улыбку, а смотрел на собеседника прямо, и был куда как серьезен.

– Носилки пусть тащат! Раненому освободить комнату! Кто из твоих людей надежнее, пусть оцепляют двор. Никого не выпускать. Остальных слуг поднять и собрать в столовой! Одного бегом в детинец, пусть будят воеводу! Если его нет, то пусть найдут боярина Орлана. Пусть скажут: Здесь кровопролитие, и дело государственное!

– Будет сделано! – сказал Заяц, и бросился раздавать помощникам указания: – Вы двое светите здесь, ты – за носилками, в людской возьмешь помошников! Ты – в детинец, скажи там, пусть будят воеводу или Орлана, государственное дело! Да потом за хозяином мчись, скажи, что тут убийство! Остальные – за мной!

Рассветник тем временем перевернул Вепря на спину, разорвал на нем пропитанную кровью рубаху, и осмотрел рану. Рана была – в ширину лезвия ножа, она спадалась и распадалась с тихим свистом, источая пузыри крови.

Мигом принесли наскоро слепленные носилки, Вепря погрузили на них, перенесли в уже готовую маленькую комнату и уложили там на лавке. Воин сильно побледнел, не двигался и не говорил, но был в сознании – смотрел ясно, жмурясь и сжимая зубы при тряске. Пока его рану обмывали и перевязывали, Коршун вкратце рассказал товарищам, как было дело.

Злыдень подкараулил его и Вепря на заднем дворе возле нужника. Фонари к их приходу он успел погасить, но помогло это ему мало – из-за яркой луны.

– Не то передавил бы нас как котят, сволочь! Зыркают эти гады в темноте лучше сов! – злобно добавил Коршун.

Вепрь увидел его слишком поздно, не успел ни податься назад, ни обнажить меча, и первым же ударом получил рану в грудь. Тут же злыдень кинулся на Коршуна, тот вскрикнул, но негромко – вдохнуть не успел, а потом уже они сцепились, потом – и Пила подоспел. Как раз вовремя подоспел – отмечал Коршун – уж больно этот бес окаянный ловко и злобно дрался ("Зараза!")

– Конечно ловко и злобно! – отвечал Клинок – А вы думали, он вам как барана даст себя прирезать, сам вам топор подаст, и еще шею подставит! Счастье еще, что у паренька не было такой крепости в руках, к какой злыдень привык в прошлом обличии! А то, думаю, он бы и Вепря сразу насмерть уложил, и за тобой, Коршун, дело бы не заржавело! Вот вам ваше сегодняшнее мордобитие во что обошлось! Кулаки здорово почесали, молодцы, радуйтесь!

– Я другого не понимаю, – повернулся к Пиле Рассветник, управившись с повязкой – Как ты-то не поддался на его колдовство! Ведь перед тобой твой брат был, во плоти! И ты так сразу его раскрыл! И считай, на брата поднял руку, насмерть! Как это?

– Да я брата вообще не видел. – признался Пила – Видел, будто чучело какое-то, как будто с Краюхи сняло кожу, на себя напялило и им же прикидывается! Ух! – сжал он кулаки – Сейчас вспоминаю – так руки чешутся второй раз его убить!

– Во как! – сказал впечатлено Коршун – Вот, что значит родная кровь! Так просто не проведешь!

В комнатку заглянул Заяц:

– Господа! Все сделал, как вы сказали. За лекарем послать?

– Нет, сами справимся.

– А с телом что делать? – спросил Заяц. – Оно все там, на задворке лежит.

– Запереть в надежном месте, и глаз с него не сводить. – сказал Рассветник – Тебя благодарим, добрый человек, а пока оставь нас.

Заяц удалился.

– Вы тоже ступайте. – сказал Рассветник всем. Я пока буду Вепрю помогать. Клинок, ты за старшего.

Клинок мягко похлопал Вепря по руке, и вышел. За ним подошел к лавке Коршун:

– Эх, не везет тебе, брат! Сначала ухо порезали на закуску, а теперь вот еще проткнули вдобавок! Ну ничего, брат-Рассветник тебя на ноги поставит!

Вепрь снова ничего не ответил, только скривил рот, кажется в подобии улыбки.

Пила вышел молча, но Вепрь, лежавший до того неподвижно, чуть повернул голову и посмотрел ему вслед.

В столовой было множество людей. Столы убрали. Скамьи составили у стен, и на них разместилась собранная прислуга. Немало остались без сидений и тут же стояли стоя. За единственным длинным столом в середине зала сидели Борец и Орлан с двумя младшими боярами. Клинок, поздоровавшись, присел рядом и стал рассказывать о происшествии. Коршун и Пила сели тоже. Скоро появился хозяин трактира, но увидев Борца не стал вмешиваться в дело. Он сел на другом конце стола, подозвал к себе Зайца, и тот вполголоса докладывал ему лично.

Выслушав рассказ Клинка, воевода встал, и сказал:

– Ну, ясно с этим. Хозяин! Людей всех собрали?

– Из моих, кроме тех кого я сам в город отпускал, нет Щелкуна. – ответил купец мощным звучным басом.

– Кто это, Щелкун? – спросил Борец.

– Управляющий, который был с утра, и вот, господ встречал. – ответил Заяц.

– Найти, да побыстрее! – велел Борец. – До тех пор никого не выпускать. Орлан! Возьми людей, и помоги господам искать!

Щелкуна отыскали в четверть часа. Он сидел, забившись в какую-то каморку в самом дальнем углу людских. Когда его привели в столовую, он был бледным как полотно, весь трясся, и был от страха так слаб, что его вели под руки двое слуг.

Воевода оглядел его, и велел устроить допрос сейчас же. Хозяин выделил для этого свою собственную светлицу на втором ярусе. Кроме Борца допрашивать ушли Орлан и Клинок.

Щелкун, и не думая запираться, рассказал как встретил на подворье злыдня, как тот приказал спрятать его в гостиничной хоромине, и как Щелкун выдал злыдню, в какой комнате остановились ночевать пятеро преследователей. Кроме связных слов он постоянно стонал, плакал, просил пощады, и оправдывался помутившимся рассудком, что наверное, было и недалеко от истины...

– Что он тебе пообещал в награду? – спрашивал Борец.

– Ничего не обещал! Ничего не обещал! Пощади!– ныл в ответ несчастный Щелкун. Он не в силах был устоять на ногах, падал, и подползая по полу, силился припасть к сапогам воеводы.

– Угрожал тебе? Говори!– злился боярин, отпихивая ногой скулящего слугу.

– Нет, сказал только – сделай так, я и сделал, как он сказал...

– Значит, ты ему по своей воле помогал?

– Да нет же! Говорю, не в своем уме был!

"Еще не такие люди, парень, как ты или как я, или посильнее нас, поддавались на чары злыдней, и по одному их слову делали такое, что сами потом проклинали свою слабость и волосы рвали на голове!" – вспомнились бы тут Пиле слова Рассветника, будь Пила рядом.

– Что делать-то с ним? – посоветовался Борец с Клинком, выходя с допроса.

– Запри его пока в тюрьме у себя. – сказал Клинок – А утром, на свежую голову разберемся. Утро вечера мудренее, да и Рассветник освободится. А сейчас всех отпускай, и своих, и здешних. Только еще одно: У нас тут два человека, раненный и еще с ним один – здесь, в комнате рядом. Прикажи, чтобы к ним стражу понадежнее приставили, пусть туда никто кроме нас не входит, ни гостиничные слуги, ни тем более еще кто-то. Сделаешь?

– Добро.

Судьба Щелкуна, и его виновность-невиновность Пилу мало интересовали. Он подошел к Зайцу, и спросил:

– Послушай, можно мне к телу сходить?

Заяц вопросительно посмотрел на хозяина, тот только пожал плечами – мол мне-то что?

Пилу слуга проводил в маленькую, на одного человека, комнатку в двух дверях от той, где остались Рассветник с раненным Вепрем, поставил на стол светец со свечой и ушел.

Краюха лежал на лавке, спиной вниз. Кровь из ран уже не текла, и подложенная под него рогожа была сухая. Пила смотрел на тело, и с удивлением и с ужасом понимал, что это мертвое восковое лицо с проклятой черной отметиной на лбу, было уже не маской, надетым неведомым чудищем, а лицом Краюхи, и эти стеклянные глаза, нацеленные сейчас в потолок, были мертвыми – НО ГЛАЗАМИ ЕГО БРАТА...

Пила не заплакал, даже не прослезился. Ему захотелось упасть на колени, и в последний раз положить голову брату на плечо... Но и этого он не сделал. Он только шагнул к лавке, где лежал Краюха, и рукой закрыл ему глаза.

"Двое нас осталось. Если еще Хвоста в горах убьют, как тогда быть..."

7. ПРОЩАНИЯ И ВСТРЕЧИ.

Поспать осталось всего-ничего – Клинок, карауливший в свою очередь, разбудил спутников с первыми лучами солнца:

– Пила, Коршун! Поднимайтесь!

– А Рассветник где? – буркнул Коршун, чуть приподнявшись, кажется еще сквозь сон.

– Не приходил пока.

– Так что его не дождаться, тогда бы и вскакивали? – спросил Коршун.

– Дел много. Вставайте давайте! Коридорный! – крикнул Клинок, приоткрыв дверь – Умыться принеси, и позови главного, Зайца или кто там сегодня.

Пока коридорный ходил по делу, Пила и Коршун продирали глаза.

– Слушай, Пила. – спросил Клинок – У вас в городище по дубравскому обычаю провожают?

– Да, так же.

– Хорошо.

Явился Заяц. Он проспал, видимо, еще меньше других. Глаза у него были краснющие, веки опухли, но виду управляющий не подавал, хотя и не рассыпался в услужливых поклонах – серьезность ночного происшествия с него еще не сошла.

– Доброго утра, господа. Что вам угодно?

– Скажи, чтобы завтракать подавали в столовую. – сказал Клинок – А во двор пускай выводят подводу, и грузят дров побольше.

– Лошадей наших запрягать, или ваших?

– Своих запрягайте, сколько нужно.

Заяц удалился. Гости, умывшись и одевшись, спустились в столовую. Здесь их уже ждали горячее жаркое, питье и свежий хлеб. Клинок сходил к Рассветнику и вернулся один.

– Что, как там они? – спросил Коршун.

– Рассветник говорит, все в порядке – ответил Клинок – Но Вепря он пока оставить не может, у того рана тяжелая. Сказал, чтобы мы тут управлялись без него.

Завтрак уже приканчивали, когда подошел Заяц:

– Господа! Лошадь запрягли, дрова тут как тут, еще за четверть часа закончат грузить. Куда везти прикажете?

– А обычно куда здесь возят? – спросил Коршун.

– К реке, на яр, там от полуденных ворот пол-поприща.

– Место-то хорошее? Красиво там то есть? – поинтересовался Клинок.

– Красивое, а как же! – сказал Заяц – Потому туда и отвозим, там и прощаемся.

– Тучи там не собираются? – продолжал расспрашивать Клинок.

– Ни облачка на небе, боярин. И ветра нет. Похоже, день хороший будет.

– В самый раз значит. – подвел Клинок итог расспросу. – Тогда вот, что: пусть еще на подводу грузят стол и присесть на чем троим. Вина и хлеба пусть захватят.

– Еще что-нибудь?

– Да. Четвертого дай нам в помощь. Есть у тебя человек свободный?

– Найдется и человек, да не из рабов, не сомневайтесь. Сам бы с радостью пошел с вами четвертым – не могу, здесь дел по горло с утра.

– Ты нам уже и так много послужил, благодарим! Ступай теперь. После еще увидимся.

– Может, послать в город, старух позвать? – поинтересовался на всякий случай Заяц.

– Пила, старух может позвать? – спросил Коршун.

– Да не к чему. – отказался парень – Я сам по-нашему спою.

– Ну, как знаешь.

Ратаи дубравской земли своих покойников земле не предавали. Не было у них ни могил, ни кладбищ. Они верили что дух, покинув тело, уходил откуда пришел – уносился с дымом погребального костра к всеобщему отцу – Вечному Небу, и воссоединяется с ним. А небо – оно одно на всех, что над родным порогом, что за тысячу дней пути. И чтобы помянуть ушедшего предка, спросить его совета, или взмолиться о помощи, ратаю достаточно было выйти из дому и поднять лицо к небосводу. Там легкими облаками витали души пращуров, слившиеся воедино друг с другом, и со всем Великим Сущим. Когда же приходил черед – возвращались дождем, напитывали всеобщую мать – Сырую Землю. Земля рождала хлеб, и с хлебом сообщала детям силы жить, трудиться и воевать, а в свой час – и рожать детей, смену ушедшим когда-то прадедам. Таково было чередование жизней и смертей, уходов и возвращений. Поэтому и земля, и дождь, и хлеб были для ратаев священны. Поэтому и все равно было горюченцу, на каком яру сложат ему погребальный костер, над каким полем развеется пепел, все равно уходило, душой – к Небу, прахом – как последняя плата за подаренную жизнь – Земле; Великому Отцу и Всеобщей Матери...

Скоро обещанные дрова загрузили в телегу аккуратной укладкой. Поверх дров приделали кверху ножками стол и две скамейки. На тело Краюхи надели большой мешок и вынесли на двор. Тут же ждали конюх-возница, слуга присланный Зайцем нести мертвого (кажется – тот, которого управляющий ночью отправлял за боярами и хозяином) и еще двое – помогать разгружаться на месте. У крыльца лежали носилки, на которых вчера таскали Вепря. Теперь на них разместили Краюху.

Пила встал у носилок спереди справа, Рядом с ним – Коршун. Позади – Клинок и гостиничный слуга.

– Ну, подняли! – только и сказал Клинок.

Вчетвером они вытащили тело с трактирного двора на «ковер» и двинулись по улице к полуденным воротам. Следом поскрипывал тяжелый воз, да брели двое слуг-грузчиков. Пиле невольно вспомнилось, как вчерашним утром въезжали они в город – такая же ранняя прохладная сырость, такая же, казалось – та же самая, безлюдная улица, соломенные крыши и плетеные изгороди, собаки, лениво побрехивающие из-за них на стук повозки, такое же молчание попутчиков... Только у самого Пилы в душе все было иначе. Не было больше прежней его тревоги, не было опасений за пропавшего брата. Ушли недоумения и страх неизвестности, и мучившие парня сомнения о спутниках и вообще обо всем, что в эти дни стряслось. Вместо всего этого остались теперь только тоска, да вопрос, звучавший с утра в проснувшейся голове – ПОЧЕМУ... Как все-таки жаль, что нельзя иногда очнуться ото сна и понять: Не было ничего, все – одно видение...

Дорогу до уже открытых полуденных ворот одолели в четверть часа. Стражники, извещенные о ночной поножовщине, пропустили без разговоров, да и без извещений было ясно, зачем и куда идут. Здесь приставленный Зайцем слуга показал дорогу к месту проводов, и дальше тронулись так же безмолвно.

Добравшись на яр, Пила со спутниками аккуратно опустили тело на траву. Место здесь и правда было прекрасное: Позади с одной стороны темнела вдоль реки Новая Дубрава, на самом высоком и видном месте красовались разноцветные крыши и башенки боярских хором детинца. С другой стороны, вокруг подножия прибрежного холма, цветущий лес пестрел белым и сиреневым, словно сад. Внизу под обрывом струилась неширокая здесь Песчанка – в песчаных берегах, потому наверно так и называлась, а за ней, сколько хватало глаз, зеленые поля и рощи...

Поэтому, из-за красоты, дубравцы и приносили прощаться сюда – тут и там виднелись следы старых и новых кострищ. Многие прорастали травой и уже почти стерлись. Был в городе и особый человек, который собирал угли и пепел, дробил неперегоревшие кости, и увозил развеивать над полем.