Текст книги "Затворник (СИ)"

Автор книги: Сергей Волков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 30 страниц)

– То ли еще будет. – сказал вслух Рассветник, или подумав так же как Пила, или услышав его мысли, или невесть к чему вообще.

– Давай следующего! – приказала Стройна Мореходу – Бери того, что ближе к воротам, и тащи сюда.

Мореход скоро вернулся, но вернулся один. Он подбежал к Стройне, и попросив ее приопустить голову, прошептал:

– Светлая княгиня! Тот, что ближе к воротам, он там это... трет сидит...

– Что трет? – не поняла правительница.

– Корешок свой трет. Трет и плачет...

– Тьфу! – сплюнула Стройна – Всех в яму, скопом! Вижу здесь толку не будет! Распоряжайся, Мореход!

И повернув коня, поскакала на Струг.

Дни в Каяло-Брежицке тянулись медленно и тревожно. Толпы людей из сел и городков бежали с восхода, кто в город, кто через город, кто переходил Черок на далеких переправах, и бежал дальше на закат. Рассказывали, что на каильской стороне множество ыканцев, мелкими стаями рассыпаются по всей земле, тут и там показываются под стенами городов, деревни и хутора жгут, а кто не успел оттуда бежать – тех только и видели. Мало кому поодиночке удавалось спастись, и прибившись к какой-нибудь толпе беженцев, добрести до Черока – в Каяло-Брежицке они рассказывали такое, что волосы становились дыбом. В их словах было много горя, испуга, много знака близкой беды – но немного известий важных и определенных. Было ясно доподлинно, что ыкуны неизвестным числом стоят у Каили. Что взят в осаду город Булатов, что брошены жителями Опушка и Щербатый, на полуночи каильской земли. Степняки появлялись у Каменного, у Соколова, у Трехгорска – словом, всюду на восходной стороне Степного Удела. Отряды ыканцев уже не раз переходили реку Сонная – границу струг-миротворских и каильских владений, и также громили все на своем пути, но вблизи Каяло-Брежицка ыкуны не задерживались, и пошарив на окраинах области, уходили обратно. Добычи эти первые ласточки брали мало – почти все поселки между Сонной и Чероком уже стояли брошенные. Разве что табунщикам удавалось застигнуть где-нибудь посреди поля обоз с беглецами...

Но уже были видны с городских стен черные дымные столбы, то здесь то там. И стражники смотрели на восходную сторону с тревогой. Беда была близко.

Смирнонрав со Стройной и боярами каждый день совещались – что сделано для отражения врага, и что еще можно сделать. Ставили в строй селян, бегущих через город, и некоторых бояр, что спаслись из побоища и порознь добирались до столицы – тех, кто хоть сколько-то сохранил рассудок и мужество. Кузницы дымили день и ночь – ковали наконечники стрел, переделывали на оружие косы и сошники. К стенам свозили камни, растаскивали на бревна житницы, сараи, пристройки, а то и некоторые дома. Откуда могли собирали припасы. Поспорив, решили отправить в поля людей, косить траву для скотины.

– Как это, светлая княгиня! – возмутились одни – Чуть ли не два месяца до сенокоса! Трава еще в силу не вошла!

– Если будем сидеть да ждать, пока трава войдет в силу, – ответил Волкодав – то дождемся, что окажемся в осаде без травинки сена. Чем тогда будем коров в городе кормить? В поле на вылазку на чем выедем? На мышах? Косить сейчас, что есть!

– Правильно. – сказала Стройна – У ыкунов коней побольше нашего, и они тоже есть хотят. Чем меньше травы им под городом оставим, тем лучше. Что скосить не успеем, то к их приходу придется поджечь. Дай небо, чтобы сухая жара простояла...

Не хватало времени, оружия, коней, провизии, но всего больше недоставало людей. Слишком мало воинов вернулось из страшного похода, слишком мало осталось в столице и пригородах. От Кречета и его стреженского отряда не было вестей. Храбровцы тоже все не подходили. На первое утро по прибытии в город Смирнонрава, к Месяцу снова послали гонцов. Скоро был и ответ. Воевода снова извинялся за все промедления, писал что ведет с собой кроме всадников, большой пеший полк с обозом, поэтому и не может быть скоро, но клялся не отдыхать до самого Каяло-Брежицка и лишней минуты.

– Может, приказать ему пеших оставить, а конницу отправить вперед? – спросил Смирнонрав, когда им с княгиней принесли такой ответ – Хоть часть их пускай будет здесь, а то, если Каиль взята, и ыкане сюда идут всей силой...

– Каиль не взята, князь. – сказал Рассветник.

– Откуда ты знаешь? – спросила Стройна.

– Знаю. Молний бы сообщил, если бы табунщики взяли Каиль.

– Да жив ли он сам еще? – спросил Волкодав.

– Жив! Он живой, и он в Каили сейчас – я точно знаю. А если наш Молний в каком-нибудь городе, то злыдням в этот город никак не попасть, пока он жив!

Пиле, среди этого тягостного ожидания, не давали помереть с тоски одни только его упражнения в оружейном бое. Каждый день с утра Пила бегал по двору за Клинком, и каждый раз – одинаково без толку. Пильщик тужился, потел и надрывался, а наставник смотрел на него своим обычным невозмутимым взглядом, чуть ли не зевая. Знай только – аккуратно и неспешно уклонялся от без толку свистящего в воздухе топора, да постукивал иногда дубинкой в самое безрассудно открытое плечо, темя или колено. Синяков у Пилы прибавлялось, но такой усталости как прежде, он уже не чувствовал, хотя каждым новым днем горюченцу удавалось двигаться подольше вчерашнего. Совсем ушла и прежняя резь в мышцах и жилах.

И каждое занятие Клинок стал замечать, хотя и не говорил Пиле, как две пары любопытных глаз тайком следили за их учениями. Он не потому молчал, что хотел сделать из этого какой-то секрет, а просто неохота было открывать рот лишний раз.

2.9 МОЛНИЙ СМЕЕТСЯ.

В Каили на вторую ночь стражи все повторилось, и на третью тоже – та же беспросветная чернота, накрыла город с закатом, жуткая волчья песня, так же ыкане подползали к стенам, и исчезали во тьме при первой тревоге. Но все-таки теперь было полегче. Люди уже знали, что как враг ни пугает их в темноте, но рассвета, от которого теряет власть, он отвратить не в силах – утро наступит, так или иначе. И страха, такого как в первый раз, уже не было.

Днем воины, что несли ночную стражу, отсыпались. Караулили за них почти одни женщины и ребятишки. Ыкане же до заката не приближались к городу. Новых послов к воротам не присылали, и своих степняцких игр, с кровью и без крови, тоже вблизи холма не устраивали. Тем более не решались приступить к стенам.

Молний каждую ночь проводил в своем закутке, окружал себя огненным кольцом и не давал злыдням проникнуть в город, а те своих попыток не оставляли. По двое или по трое они, от последнего вечернего луча солнца до первого утреннего, силились пробить огненную преграду, изводя защитника-одиночку своими чарами. Но черная ночь неизменно отступала перед белым светом. Заклинания, уговоры и колдовские песни не действовали на Молния, и он не давал марам пересечь светлую полосу. А черные мечи, начало которых богатырь знал, не могли его ранить.

С рассвета до середины дня Молний спал беспробудным сном. Потом он шел говорить с Рокотом, узнавал от него новости, советовался, потом только подкреплялся, чем ему давали. Если давали кашу – съедал целый котелок, если курицу – то целую курицу, хлеба на закуску брал целый каравай, а подкрепившись, снова спал до предзакатного времени. Тогда, разбуженный к страже, Молний снова говорил с воеводой.

– Вестей нет со Струга. – сказал ему Рокот.

Дело было перед четвертой ночью.

– Да знаю, что нет, откуда им быть-то! Мимо этих чертей полосатых и мышь не проскочит!

– И мы дать знать ничего не можем. – продолжал воевода. Кругом всадников тыщи, и нас из их становища видно, как на ладони! Днем не выбраться. А если ночью попробовать? Может, по такой темени и проскочат?

– Ночью тем более нельзя. – сказал Молний – Темнота сейчас в помощь только врагам, а никак не нам. Наши если выйдут хоть три шага за ворота – так даже дороги назад не найдут. Ыканцы наутро только их головы подкинут к воротам! Думать нечего, чтобы ночью отправить кого-нибудь.

– Слушай, Молний! А ты говорил, что есть у тебя в Каяло-Брежицке твои братья такие же сведущие. Может, если ты позовешь, они как-нибудь...

– Услышат, что ли? – спросил Молний

– Да. Услышат они тебя?

– Нет. – покачал головой Молний – Тут не просто. Это дар очень редкий – чтобы на той стороне чей-то другого зов услышать и отозваться. Это надо, чтобы тот другой был – душа, ближе некуда! У учителя нашего есть его названный брат, У брата-Рассветника, что сейчас в Струге – тоже есть. У меня вот такого человека нет.

– А отец, мать? – спросил Рокот.

– Даже мать с отцом – не всякие сумеют услышать, если их позвать через другую сторону. А я своих-то и вовсе не знал.

– Понятно теперь... – сказал Рокот – Что ж, жалко, конечно.

– Жалко. – сказал Молний – Да и все равно, ничего бы не вышло. Больно крепко злыдни вокруг города встали: Все, что не сказал бы я тому, другому, они все бы сразу услышали. И знали бы, что мы тогда задумаем. А я пока что надеюсь, что о моих братьях в Каяло-Брежицке враги еще и не догадываются. Из-за одного этого не посмел бы их выдать! Они должны злыдням показаться неожиданно, потом, когда надо будет.

– Поэтому ты не объявил о них в городе? – спросил Рокот.

– Поэтому, да. Не можем мы знать, кто и какую весть подаст через стену, поэтому и знать о моих братьях никому в городе нельзя.

– Не доверяешь нашим гражданам? – спросил воевода.

– Честный боярин! – ответил Молний – Я ни о ком плохо думать не хочу, видит Небо! Но я, в позорные годы по земле погулял, и столько повидал предательства и подлости, причем ведь не только от низких людей! Зло, которому служат злыдни, имеет большую власть, и кто, когда этому злу поддастся – я угадать не возьмусь!

– Это ты, наверное, правильно говоришь. – сказал воевода.

– Как племянник твой? – спросил Рассветник.

– Ожил. Сегодня пойдет в караул со всеми.

– Рассказывал что-нибудь?

– Говорил. Пленников, говорит, ыкане взяли видимо-невидимо. Многих угнали в степь, но и при войске оставили кое-кого. В первую очередь – бояр. Злыдни всех допрашивали лично. Разговаривали со всеми по-ратайски, хотя с виду – сущие ыкуны, такая же смуглая чернота узкоглазая. Про все узнавали: сколько в каком городе осталось людей, сколько припасов, высоки ли стены, когда строились, когда чинились, где слабые места, откуда в городах ждут подмогу при случае, кто в начальниках – все узнавали, в общем.

– Скверно. – сказал Молний – Конечно, утаить от них никто ничего не смог. Хорошо еще, опять, что мы с братьями уже после в Струг приехали, и про нас никто в войске не знал. Про меня-то теперь знают, а про них вот... Ладно, тут что думать без толку! Надо на стражу готовиться. Как люди-то твои, воевода? Держатся?

– Первую ночь всего тяжелее было. А теперь – ничего, и я, и люди свыклись.

– Ну, хорошо. Три дня мы уже выиграли – большое дело.

– Да считай, четыре!

– Почему?

– Четыре дня, как ты злыдня у ворот заставил показать рожу. Без этого мы, может быть, тогда бы и сдали город.

– А про Острог-Степной ничего не говорил твой племянник? Были оттуда пленники с ними?

– Нет, про это ничего не знает.

Вечером все были готовы к новой тревожной ночи. Снова зажигали на стенах огонь, складывали грудами дрова. Но даже странно: когда солнце закатилось за окоем, заря продолжала освещать закатную сторону, и небо было светло. В свое время, потемнело и небо, но тогда огромная луна так вспыхнула на нем, что поля и холмы вокруг города засияли бледно-серебристым сиянием!

– К чему бы это... – спросил удивленный Рокот, и тут же сам засмеялся своему вопросу. Что, действительно, могло быть здесь необычного!

Люди ликовали, словно город был вовсе спасен от осады. Всюду на стенах и под стенами слышался смех и песни. У костров раздалась музыка, первая с самого ухода княжеских полков. К ополченцам из города набежали сначала ребятишки, потом стали появляться и женщины. Сидели вместе с отцами и мужьями вокруг костров, болтали, пели и радовались. Где-то уже начались и пляски.

У Рокота полегчало на душе, как и у всех. Но переговорив со Свирепым, он решил пока особенно не распоясываться. Собираться и видеться с родными под стеной он разрешил, но самим воинам велел домой от стены не отлучаться, и строго запретил хмельное. Запретил и подниматься посторонним на стену без нужды. Караульных сократил, но оставшимся велел, как обычно, глядеть в оба. Еще воевода велел погасить большинство огней на стене, чтобы лучше было видать подступы к городу, но все очаги и жаровни держать наготове, с сухими дровами и затравкой.

Все тем временем было спокойно. Незаметно подойти к холмам, ыкунам нечего было и думать, хоть бы половина сторожей спала – так ярко сияла луна. Волчий вой доносился изредка, но откуда-то совсем издалека. Рокот, отдав все приказы, и раз обойдя город, велел Свирепому остаться за себя, и около полуночи прилег на воротах отдохнуть. Проспал воевода половину времени до рассвета, после обошел стены еще раз, и остаток ночи, уже при занимавшейся на восходе заре, велел руководить стражей Большаку.

Молний, которого утром, как уже повелось, выпустили из его коморки, вышел на свет необыкновенно бодрым и здоровым с виду – насколько бывает бодрым человек, не спавший ночь.

– У тебя, смотрю, тоже тихо было? – спросил его Рокот.

– Да, тихо было. – сказал Молний – Эти ни разу не приближались. Но и не ушли, попятились назад, только и всего. Всю ночь слышалось, как шепчутся, шуршат, как будто новые сети плетут...

– Почему не приближались, как думаешь? – спросил воевода.

– Не знаю. Только никуда они не делись. Отступили – это да. Но все тут как тут. Видно, отчаялись взять нас на испуг, да готовят что-то новое.

– Может, измором решили? – предположил Свирепый.

– Это навряд ли. – сказал Молний – Им время дорого. Пока они здесь, наши в Каяло-Брежицке собираются, они это понимают. Да и никогда злыдни ни под одним городом не стояли на измор, сами знаете. Всегда – хитростью, или силой, а города брали без долгих сидений. Надо нам глядеть во все глаза.

– Так и будем. – сказал Рокот.

Ыкуны не обманули этих "надежд" Едва закончился утренний совет, и Молний отправился спать, как лагеря кочевников пришли в движение. Поля вокруг города наполнились всадниками. Множество упряжек с волами стали подвозить из-за холмов бревна и длинные балки. Ыкане как муравьи копошились вокруг, разгружали телеги, и собирали напротив вала, с рассветной стороны, деревянные дурищи, похожие издали на городские ворота, только намного больше – по пяти обхватов в высоту, а может и сверх того. Другие табунщики выкладывали дорожки-мостовые из распиленных вдоль бревен. Диковинные конструкции росли на глазах – ыканцы строили их из готовых частей, которые привозили откуда-то из-за холмов, складывали друг с другом, связывали и сколачивали. Топоров и пил почти не было слышно. Со всех сторон стройку окружали черные шапки в полном вооружении.

– Всех живо сюда! – приказал Рокот.

Прискакали Свирепый и Большак, прибежал разбуженный Молний, пришли прочие старшины. Был среди собравшихся и воеводин племянник, спасшийся из плена Силач.

– Гляди. – сказал Рокот Молнию, когда тот поднялся на стену. Молний внимательно оглядел ыкунские "новостройки"

Всего сооружений было пять. Каждое имело перекладину на двух опрах, каждая опора состояла из четырех толстых расходящихся книзу балок. На перекладины ыкуны подвешивали длинные, обхватов в десять, коромысла – коротким концом к городу, длинным – к своему лагерю.

– Скверно... – сказал Молний.

– Скверно, точно! – подтвердил Большак. – Такого мы здесь еще не видали.

Когда князь Храбр, пра-прадед Светлого и тезка его брата, пришел со своими стреженскими полками покорять Каяло-Брежицк, то северяне построили на берегу Черока камнеметные устройства. Они бросали в Струг зажженные снаряды и, хотя не одним этим, но вынудили миротвороцев открыть ворота Храбру, и отныне его одного звать великим князем. Такие же орудия ставил против хвалынских крепостей сын Храбра, Гнев. А взятые им в плен акиринайские мастера учили ратаев строить и другие машины – одни больше и дальнобойнее, другие наоборот, меньше но подвижнее, годные для полевого сражения. У Барса, и других стреженских воевод в захребетской войне, камнеметы тоже были в достатке.

Но сравниться с этими, которые теперь строились перед каильскими стенами, не могли никакие пороки, известные в ратайской земле. Высотой они были наполовину выше самых огромных машин. К коротким плечам журавлей-рычагов табунщики подвешивали ящики размером с целую избу, и шустро набивали их землей.

– Большак! Достанут твои пороки до них? – спросил Рокот.

– Нет. – сказал мастер, досадно покачав головой – И на половину не достанем ничем. Ну, они еще подтащат поближе, не зря же настилы стелют... Но вот на сколько подтащат... Не знаю...

– Что делать теперь, господа! – спросил воевода.

– Бес его знает. – сказал Свирепый – Теперь одним страхом не отделаемся. А если еще подожгут город...

– Да нет, не будут жечь. – сказал Большак.

– Почему думаешь, что не будут – спросил его Рокот.

– Жечь им было бы со всех сторон удобнее, чтобы в разных концах горело. А они хотят стену проломить. Здесь стена выше, в нее легче попасть. И прочности в стене здесь меньше.

– Это почему? – всполошился Рокот – Плохо сделана?

– Стена хорошо сделана, воевода – возразил Большак – Только она одной толщины со всех сторон. Получается, в других местах она поприземистее, а здесь как бы долговязая, поэтому и послабее.

– Что ж вы раньше думали!? – вспылил на Большака воевода.

– Так кто знал, что они такое здесь понастроят! Ведь отродясь таких бабеней ни у кого не было, а у кизячников – тем более!

– Раньше не было, теперь вот есть. – сказал Молний – Злыдни толк знают не в одном колдовстве, и что у них еще в запасе – попробуй, угадай! А мастер прав, воевода. Жечь Каиль они не будут, а будут стену ломать – здесь и склон ровнее, легче будет к пролому подниматься.

– Не хотят город жечь. – сказал Свирепый – Боятся, что мы все с городом сгорим живьем, и некого будет гнать к Синему Морю!

– Ну, что делать-то! – повторил Рокот вопрос. – Что?

– Вылазку если... – сказал кто-то.

– Вылазка, какая к ляду вылазка! – сказал Рокот – У них только стражи при этих журавлях – вдвое против всех наших, старых да малых. А в станах еще, как мух целые тучи... Погибнем все ни за грош, и город потом возьмут голыми руками!

– Значит, придется ждать, пока стену разобьют, да биться в проломе. – сказал Свирепый.

– Да, больше тут нечего. – согласился Молний.

– Ну, значит, ляд с ним, биться – так биться! – сказал Рокот. – По всем домам с этой стороны пройтись, пусть кто там остался, все перебираются в закатную часть, и там пережидают!

Ближе к вечеру пороки были уже полностью готовы. Ыканцы вкапывали впереди них в землю по два столба, и протянув через столбы канаты, воловьими упряжками тащили машины по настилу, сзади – вперед.

– Бить тревогу! – велел Рокот – На стены всех! Быстро!

Собрали в два счета совещание, и решили единодушно: Взывать к милосердию кагана, даже если бы с начала можно было в него верить, теперь все равно поздно. Надо было готовиться отражать большой приступ. Сам воевода перенес свою ставку с ворот на одну из башен восточной стороны. На этой же стене назначили быть почти все боярам.

– Другие стены тоже никак нельзя оставлять. – сказал Свирепый – У табунщиков людей столько, что со всех сторон смогут напасть, пока мы будем держать пролом.

– Это и так понятно, что нельзя оставлять. А ставить туда кого прикажешь? – спросил Рокот.

Сошлись назначить начальника на каждую сторону стен, и отделить каждому, в придачу к подросткам и старикам, бабам да хромым, по сорок воинов – на случай, если ыкуны поднимутся на вал. Еще сотню Свирепый посоветовал держать особым отрядом – на крайний случай, если враг окажется где-нибудь на самой стене.

– Хорошо, так и сделаем. – сказал воевода. – Вот ты, Свирепый, эту сотню и возьмешь, а если меня убьют, тогда вставай воеводой за меня. Ты, Большак, собери здесь всех своих мастеров, кто остался в городе, будете проломы заделывать, где можно.

Назначили ответственных на полуденную, полночную и закатную стены, отобрали им людей.

– Дядя, окажи честь! – раздался голос. Рокот, повернулся к племяннику.

Силач стоял перед ним, такой же бледный как в день своего нечаянного спасения, глядел таким же ошалелым взглядом. Только голос его стал теперь звучать иначе – сухо и зло, как не звучал еще неделю назад у семнадцатилетнего юнца. Кольчуги для воеводского родича в городе не нашли – только слатали наспех некое подобие стеганки, худая голова Силача торчала из ее воротника, словно птенец из гнезда.

– Что тебе? – спросил Рокот.

– Разреши мне ворота держать.

Воевода посмотрел на племянника, словно прикидывая в уме его силы.

– А справишься? – спросил он участливо.

– Справлюсь, дядя.

– Добро. Ворота за тобой. Держи их до последнего. Возьмешь двадцать человек себе.

Тем временем ыканцы готовились стрелять. Упряжки по шесть пар быков, под свист бичей и крик погонщиков, тянули через блок толстые канаты. Длинные концы коромысел все ниже пригибались к земле. Из города было хорошо видно, как раскачиваются, поднимаясь кверху, сундуки-противовесы.

– Ну, все по местам, братья! – сказал Рокот. – Небо вам в помощь...

Крайний слева порок выстрелил первым. Противовес резко сорвался вниз, и длинный конец "журавля", описав широченную дугу, поддернул в праще и выбросил вперед какой-то снаряд: черная точка полетела к холму, увеличиваясь, кувыркаясь на лету, росла, дуга ее полета пошла вниз, еще ближе, еще больше, больше...

"Бум" – глухо раздалось снизу.

– Что там, погляди! – велел Рокот.

– Недолет, воевода!

Большой пень, на треть вошедший в землю, торчал из вала в четырех обхватах от основания стены.

– Вон они что придумали! – сказал Рокоту Свирепый – Камней больших нет вокруг города, так они решили пеньками нас забрасывать! Ну, посмотрим...

– Деревом по дереву... – сказал Рокот.

– Деревом по дереву, да. – сказал Большак – Только это не одно и то же. Для стен стволы возили из-под самого Подлесья, нашим не чета. Здесь таких деревьев мощных, как на закате, отродясь не росло.

– Хорошо, раз так. Всем стоять где стоите! – крикнул воевода.

Люди у бойниц замерли. Снизу, из-под стены доносился напуганный женский гомон.

Выстрелил второй порок. Теперь снаряд взлетел, кажется, выше, и приближаясь, рос и рос – уже до совсем огромного, под визг женщин перелетел стену, угодил в чей-то домишко, и смял его как пустую скорлупу!

Запустили по стене третью колоду, четвертую, пятую... За каждым растущим в небе снарядом люди смотрели, сжав зубы, втянув головы в плечи. Каждый удар о землю сопровождали единым вздохом. Ыкуны меж тем скоро и слаженно сновали вокруг машин. Пока одни воловьи вереницы притягивали к земле плечи рычагов, других уже подгоняли к порокам. Едва выстрелив, цепляли канат к дышлу новой упряжки, и тянули снова. Подвозили телеги, груженные новыми колодами. Снаряды падали, врезаясь в вал, или залетая в город. Седьмой задел крышу забрала на стене, разметав ее по досточкам, поранил защитников. Рокот велел Большаку мигом восстановить все порушенное, а прочим уйти с пролета стены, в который целились табунщики.

Пороки стреляли уже по третьему разу, когда деревянный снаряд, наконец, угодил и в самую стену. Башня под ногами Рокота содрогнулась, а колода, ударившись о толстые намертво пригнанные бревна, с треском разлетелась надвое!

Восторженные крики, смех и свист пронеслись по стене, и отозвались в городе. Рокот снял шлем, и отер пот со лба. Он видел, как стена выдержала этот первый удар, но уже не знал, радоваться ему, или гадать – какое новое ухищрение предпримет враг.

Обстрел продолжался. Ыканцы приноровились бросать колоды так, что теперь почти все выстрелы ложились в стену, правда толку от этого больше не стало – раз за разом их неказистые стеноломы отлетали от складки как горох и катились вниз по холму, либо раскалывались на поленья. Двойная дубовая складка, укрепленная внутри поперечными стенками, набитая илом, глиной и землей, содрогалась, но выдерживала. И люди, только что замиравшие при виде летящих на холм болванок, теперь хоть и продолжали с интересом за ними следить, но уже по-спокойному, словно за делом обычным.

– Недолетит! – говорил кто-нибудь, едва праща подбрасывала снаряд в воздух. И действительно, колода через несколько мгновений плюхалась на вал.

– А этот перелетит. А вот этот – в самую точку!

Все так и случалось – снаряд то влетал в город, и превращал там в груду обломков еще чей-нибудь сарай, либо отскакивал от стены.

На самом закате ыкуны перестали стрелять. Пороки замерли, воздев к небу свои длиннющие "руки" но движение вокруг них не утихало. Подвозили новые колоды. Воловьи упряжки не распрягали. Людей прибывало...

Солнце краем коснулось холмов на западной стороне.

– Что дальше? – спросил Рокот.

– Ночь приближается, вот что. – сказал Молний – Ночь это их время.

– Ну и что? – спросил воевода. – Не больно-то они и ночью страшны, кажется... Или как...

– Да вот так. – сказал Молний – Теперь будет ночь – не то, что раньше. Сегодня и я здесь остаюсь.

– Не пойдешь к себе на стражу?

– Нет, тут буду. Чувствую, все тут будет решаться.

С последним лучом солнца город снова погрузился во тьму – такую же, как в первую страшную ночь осады. Мигом почернели и небо, и окоем вокруг. Город промолчал. Как и в последние ночи, разом наступившая мгла не вызвала теперь ужаса, но тревожнее все же стало всем. Люди почти не говорили меж собой, стояли на стене как вкопанные, уставя глаза сквозь бойницы в черноту. Кто сидел внизу – те глядели себе в ноги или на играющие языки костров. Рокот приказал бросать за стену побольше огня, чтобы не прозевать приступ, и вал худо-бедно освещался. Но это тоже не очень-то ободряло. Страх снова начинал просачиваться в город...

Было и другое: Поля и холмы вокруг Каили так же потемнели, но из ыканских стойбищ через черную колдовскую стену пробивался свет огней, и в самих лагерях угадывалось непрерывное движение. У камнеметов, тускло освещенных множеством костров и факелов, не утихала работа. Метались без конца конные и пешие. Ревели волы, кричали погонщики.

Приходила время, в которое раньше меняли первую очередь сторожей... Молний стоял на забрале, уставив взгляд в темноту.

– Воевода! – сказал он негромко. – Слышь, воевода!

Костры у ыкунов в мгновение померкли, превратившись в едва заметные красные точки.

– А... – отозвался Рокот.

– Держись, сейчас дадут жару...

– Да, опять стрелять будут. Вижу.

– Нет. – сказал Молний – Вечером только примерялись. Теперь вижу, что они...

Последние слова Рокот не услышал.

В наступившей кромешной тьме раздался и понесся по округе крик – не человеческий, и не звериный, а такой сиплый хрипучий вопль, как скрежет пилы по шершавому камню, только при том еще втрое надсаднее, гнуснее – и громче всякого мыслимого голоса. Будто всякому слышащему через уши врезали по два сверла, в самые мозги! И те бояре, кто бежал в город из метельной бойни, узнали этот крик...

– Злыдень! – понеслось по стенам – Злыдень опять колдует, быть беде!

Как бы оправдывая эти слова, стена вдруг пошатнулась, да так, что люди на забралах чуть не повалились с ног. А через мгновение до башни Рокота докатился волной могучий громовой удар. Воины в страхе попрятались под бойницами. Стенания и крики донеслись от пролета, в который днем целились табунщики.

– Небо... – прошептал Рокот – Небо, что еще...

– Туда, бегом! – проорал Молний, и сам рванул с башни вниз по лестнице, минуя скачком четыре ступени за раз. Рокот поспешил следом.

Прибежав к месту, Молний с воеводой увидели толпу мужиков, подростков и баб, уже собравшихся у башен по обе стороны пролета. Протолкавшись сквозь них, и взглянув, воевода ахнул:

Рокот не мог себе представить удара такой силы, какой обрушился на стену, – она прогнулась вовнутрь больше чем на обхват. Укладка была наполовину разворочена. Бревна – одни сломанные в местах стыков, другие слетевшие с пазов, торчали из стены, как кости из огромной раны. Земля виднелась между них и сыпалась наружу...

Никто и слова толком не успел сказать, как снова взвыл в поле колдун-мара, и его вопль еще сильнее отозвался в городе, как будто нацеленный прямо в уши каильцам. Второй удар потряс стену, потряс землю! Воеводе показалось – весь холм подпрыгнул на месте. Снаряд угодил теперь левее и ниже предыдущего, и ослабленная первым ударом стена поддалась и накренилась еще больше.

Откуда-то из глубины своей утробы, должно быть – из печенок, Рокот выгреб остатки отваги, выбежал вперед, и подняв обнаженный меч, прокричал что было силы:

– Всем стоять где стоите! Всем стоять на местах! Сейчас третий ударят, тогда начнется! По местам всем стоять! Приготовится! Лишние прочь!

– Прощай, храбрый воевода! – негромко сказал Рокоту Молний – Небо даст, встретим утро!

– Прощай, добрый человек! Пусть...

Теперь уже Молний не услышал, что сказал ему на прощание боярин. Злыдень заголосил в третий раз, и третий удар, аккурат между двумя прежними – обрушился на стену! Колода пролетела прямо сквозь нее, разметав разбитую преграду, оставляя за собой черный дымный шлейф без огня. Разломанные бревна и комья глины размером с бочонок разлетелись во все стороны мелким мусором. На два пролета кругом все потонуло в облаке пыли, факела мерцали сквозь ее клубы, как светлячки в густом тумане. Голосили и визжали ослепленные, насмерть перепуганные люди.

– К пролому! – закричал Рокот, хватая воинов за шиворот и толкая к стене, в самую гущу пыльной завесы – К пролому, бегом! В бой! Где Большак!? Большак где!?

– Я, воевода! – раздался голос почти под ухом.

– Что делать? – спросил Рокот.

– Надо к дыре дорогу стелить, чтобы было удобней сражаться, а саму дыру перегораживать как-нибудь!

– Давай, давай! Людей бери, и бегом делайте!

Каильцы пробирались по груде бревен и земли к пролому. Дыра в стене была проходимой на два обхвата в ширину, и выше вала на обхват с небольшим. Плотники на бегу сооружали к ней некий помост из дощатых щитов. С башен между тем взвыли рожки и трубы, сначала с восходной стороны, а затем отозвались им и другие, зазвенели била – ыканцы подошли под покровом тьмы к городу и лезли на холм! В проломе зажужжали стрелы, сначала по одной, а потом целый стальной рой налетел на защитников. Сотни ыканских лучников с вала жалили по бойницам и пролому, навесом посылали ливень стрел через стену, другие прикрывали стрелков длинными щитами, третьи, набросав под стеной вязанок хвороста, лезли по ним в город.

Здесь, в проломе, несколько десятков каильцев встали против бессчетной вражеской толпы – конец их рядов терялся во тьме. Черным потоком они прорывались через стену, но в узком проходе, где пятерым было не развернуться, их число теряло значение. Посреди пролома стоял Молний, свой меч он сменил на тяжелый топор, и обухом крушил ыкунов, как палицей, щитом сталкивал их со стены и прикрывался от летящих стрел. Рев его одного перекрывал весь шум битвы: