Текст книги "Сочинения"

Автор книги: Семен Луцкий

 
Сумасбродный старик
Нацедил мне напитку из бочки…
Бородою поник…
Натянулись веревками строчки…
От дрожанья в руке
Нацедились слова, как лохмотья,
Что стирала в реке
Деревенская баба Авдотья…
Безобразная врань
Запылила тугими ветрами,
Закачалася рвань
И душа приготовилась к драме…
Перекличкой звенит
Старых птичек вскипевшая стая,
И мечта, словно кит,
Тяжко дышит, в моря отплывая…
Но, как облако – Блок
И блокада его не тревожит,
А Есенин, как бог,
Но… корова телят приумножит…
О, поэты-друзья,
Подражательство скоро погубит…
Лучше – трель соловья…
Как в лесу соловей соллогубит!..
 

 
Праздник цвел. Крутились карусели,
Был стрелками переполнен тир,
Музыканты пели на свирели,
Коммерсанты продавали мир.
 
 
В балагане, на дырявой сцене,
Акробатка в розовом трико
Разгибала тощие колени,
Прыгала лениво и легко.
 
 
В желтом цирке хохотали дети,
Не хотели уходить домой,
Ехал шут в игрушечной карете,
Запряженной крошечной козой…
 
 
Кланялся налево и направо,
Словно триумфатор иль герой…
Вырастала сказочная слава
Под аплодисментною грозой.
 
 
А на площади большой, где стонет
Фиолетовая, лунная струна,
Ангел смерти на литой колонне
Урну жизни испивал до дна…
 

 
Разливаются дни, разливаются —
Океаны годов впереди,
Крепкогрудые волны вздымаются,
Шепчут юной душе – победи…
 
 
…Успокоенный ровным течением,
Озирается зрелый на свет
И невольно гадает с сомнением:
«А победы, быть может, и нет»…
 
 
И по капле, о каплями жалкими,
Рассыпается ветхий поток —
«Так чего же мы жаждали, алкали,
Обреченные жизни на срок?»
 

 
Россия… Ты ли? Узнаю тебя
И по бессилью и по силе,
По виселицам Декабря
И по безвременной могиле…
 
 
Россия? Ты? Как не узнать тебя
По небесам неповторимым в мире,
По солнечной улыбке Февраля,
По Шлиссельбургу и Сибири…
 
 
Тебя любить… Какой тяжелый крест!..
Любовь – горчайшая отрава…
И много на погосте мест,
Где русская почиет слава?
 
 
Там рыцари и праведники спят,
Подвижники крутой юдоли
И сколько раз там был Христос распят,
У знамени народной воли?
 

 
Слушай мистический бред, – это духа падучая немочь,
Это отдушина сердцу, которому душно меж туч,
Темные рифмы земли, сочетанные с рифмами неба,
Ртутная лужа и вдруг – молнии ломаный луч.
 
 
Слышишь, фаготы поют и запели валторны, виолы,
Музыкой полнится мир, вечная Лира звенит.
Лунный и трудный, проснись! Встань, одинокий и голый,
Плачь и молись, человек! Небо с тобой говорит.
 

 
Уходят лучшие… И с каждым днем
Все сиротливее, все одиноче,
Живые, мы тугую жизнь плетем,
Готовимся к непостижимой ночи…
 
 
Как не сказать Творцу – благодарю —
Душа живет, и не мечтой о хлебе,
Все помнит сердце первую зарю
На русском помутневшем небе…
 
 
О, славный век, сопутствуй и учи,
Век жертвенного пробужденья,
Когда пробились нежные лучи
Сквозь тучу темного терпенья…
 

ПОДРАЖАНИЯ, ПАРОДИИ, ИРОНИЧЕСКИЕ И ШУТОЧНЫЕ СТИХИ

 
Ночью,
Когда за дневной сутолочью
Всюду видишь воочью
Волчьи морды,
Покидает свои оболочья
Дух, истерзанный в клочья,
Но гордый.
И взлетает к холодной круче,
Где дряхлый, древний, но могучий
Тот, кто знает, что хуже, что лучше,
Спит, завернувшись в тучи.
И спросонья бросает к низу
Дождь, и снег, и жару, и бизу,
Иногда – желанную визу
Пролетарию и маркизу
И всякую прочую материю,
А русским еще – эс-эс-ерию…
И стоит дух на тоненьких ножках,
Божьим храпом испуган немножко,
Хочет хлеба небесного крошку,
Да подходит архангел к окошку
(И на небе есть окна, ворота…),
Бородатый бормочет что-то…
«Хоть моли до седьмого пота,
Коль на то у тебя есть охота,
Ничего не получишь. У неба
Меньше, чем на земле даже, хлеба.
Проходи по добру, по здорову,
Подои-ка земную корову,
А у нас тут строго
Не буди Бога…»
Ой, как стало тут тошненько духу,
Словно съел он зеленую муху,
Ведь какую поймал оплеуху…
Своему не поверил он слуху…
Повернулся обиженно, гордо
От небесного жадного лорда
И ночью,
Когда за дневной сутолочью
Всюду видишь воочью
Волчьи морды,
Вернулся истерзанный в клочья
Дух, несчастный, но гордый,
В свои оболочья.
К земному пределу
В человечье тело…
 

 
Когда пройдут бессмысленные дни
Земной опустошающей печали,
Я с миром распрощаюсь нежно и
Ладья любви от берега отчалит…
 
 
Сквозь лоно вод задумчивое дно
Увижу я и вдруг глаза закрою
И буду петь в тиши и мраке, но
Воспоминанья будут плыть за мною.
 
 
О прошлом взмоет сонная волна,
О лике жизни, о преступной брани,
И тень моя взойдет над миром, а
Душа к иному берегу пристанет.
 

 
Что кии в Токио в загоне,
Грущу об этом также не…
– Дианы рог на небосклоне
Зовет меня в иной войне.
 
 
Пусть европейские народы
И азиатские шумят —
Ведь кислым молоком свободы
Не мало вскормлено телят.
 
 
А я, как вкусную окрошку,
Люблю многоцветистый мир,
Влюблен в печеную картошку
И уважаю рыбий жир.
 
 
А впрочем, все на эту тему
Веков известно испокон.
Кончаю длинную поэму,
Прощай, Гаврила. Я уж сонн.
 

 
Плыви, как ломкий сук по речке,
Первостепенная тоска,
Пылай, душа, в телесной печке,
Придурковата и хлестка…
 
 
Вышеизложенное, право,
Не худо было б объяснить,
Но я слюнявою забавой
Тебя не в духе огорчить…
 
 
Уж не тебе ль? Уж не тебя ли?..
Уже без нужды? Ты ж не уж —
Ты спишь на жутком одеяле,
Не раздеваясь, жалкий муж…
 
 
Как лошадь завтракает в стойле
И ужинает тоже там,
Так свой кусок жуешь ты. Свой ли?
По неприсутственным местам.
 
 
А я под знаком Аполлона
Влачу торжественную лень.
Мя не прельщает Лиза-Монна,
Зря улыбается, как пень…
 

 
Известен Вам, друзья, стихотворенья
Приятного секрет изготовленья,
Опасность и отрада ремесла,
Которое судьба нам принесла
Душе в награду или в наказанье…
За что? Но не о сем мое посланье…
Просили Вы – пиши нам. Ну, пишу —
Всегда я верен слову моему…
Я жив, здоров, чего и Вам желаю,
Пишу стихи, смотрю на птичек стаю,
Прогуливаюсь часто у реки,
Смотрю, как ловят рыбу рыбаки,
Сам иногда, поддавшись искушенью,
Забрасываю удочку в теченье
(Но я, должно быть, скверный рыболов —
Обильный редко приношу улов…).
Здесь комары, а прочих насекомых
Мне не назвать, но, к счастью, нет знакомых…
(Я говорю, конечно, не про Вас.)
Но хорошо быть одному подчас…
Отлично… Но (собака тут зарыта)
Я не один – здесь у меня есть свита…
Их даже две – идущих по пятам,
Меня преследующих здесь и там,
Враждующих, коварных невидимок
(Когда бы мог я б Вам прислал их снимок.
Не всякому такой подарок дан —
Мне мог бы позавидовать султан…)
Направо – черти. Ангелы налево,
А может быть, наоборот. От гнева,
От ярости, от вечной их войны
Болит душа, не разогнуть спины…
Вы поговорку знаете и сами —
Паны дерутся – хлопцы с синяками…
Извольте ж рассудить – не прав ли я,
Не жалостна ль история моя?
…Все не отходят! Вот пристали, право…
Соперники сварливейшего нрава…
Да что я им? Мосульский керосин?
Иль золото из Трансваальских мин?
Албания? Китай? Или полено?
Парис? Или прекрасная Елена?
Пускай поймут. В толпе земных калек
Я только – одинокий человек…
Но я предмет нелепейшего спора
И долго буду яблоком раздора
На древнем дереве судеб висеть,
Пока Всевышний не подымет плеть
И не прогонит Ангела и Черта,
Которым я – для спора иль для спорта…
И то сказать? Какая им охота?
Нет у меня ни шкуры бегемота,
Ни перьев страуса, ни пышного хвоста…
Простое тело и душа – проста…
Мне самому изрядно надоело,
Признаться, и душа моя и тело…
Всегда грущу, а быть хочу веселым,
Хочу летать – ползу по грязным долам,
Как будто выполняя приговор,
Во всем становится мне жизнь наперекор…
Скажу ясней (хоть это и не в моде):
Заботиться о завтрашней погоде,
О пище, об одежде, о войне
И о политике – все надоело мне…
Что ж, умереть? Друзья, какая крайность!
Навеки смерть, а в жизни все случайность…
И создана теория давно,
Что дважды два не четырем равно…
Быть может, трем, быть может, единице…
Я – человек, могу быть завтра птицей,
Цветком, дорогой, небом, муравьем,
Какая тайна прячется во всем!
Какие неожиданные дали!
Вот только б Ангелы не помешали!
Опять про них? Замучают ей-ей,
Ах, к Черту их и к Ангелу Чертей!..
 

19. XII <19>25

 
Я сказал моей дочурке —
Кто ты, крошка? Кто ты, Адик?
Мы играли с нею в жмурки,
Наполняя смехом садик.
Подбежала, поглядела
И, подумавши немножко,
Нерешительно, несмело:
«Адя – Гунга, а не крошка».
Что за шутка! Вот названье!
В первый раз такое слово…
Непонятно содержанье,
А таинственно и ново…
Гунга, Гунга!.. Детка, кто же
Подсказал тебе вот это?
Божьей правдою, быть может,
Имя странное согрето…
Или все, что непонятно,
Что в тебе и над тобою
Ты назвала так занятно?..
Ах, не будет мне покою…
Ах, не будет – уж я знаю…
Станешь девушкой, малютка,
Расцветающему маю
Грустно скажешь: «Как мне жутко…
Бог, любовь, душа, искусство
И мое существованье —
Гунга все!» Не слово – чувство…
Вспомнишь детское названье…
 

Paris,19.VIII <19>26

 
Я читал о струнах дрожащих:
«Забудьте, что струны дрожат».
Я читал о полетах мечтаний:
«Как можно летать в пиджаке?»
Мне стало немножко грустно…
О чем же тогда петь,
Если ни струн, ни мечты, ни порывов,
Если нельзя лететь?
Попробую Вас послушать,
Но как не писать о том,
Что хочется сердцу кушать
И что в душе Содом…
Я знаю – нельзя петь о радости,
Если главной радости нет.
Небеса опорочены,
Поля разворочены,
О радости петь нельзя.
 

<около 1930>

 
Мы здесь на свободе,
Весь день в огороде
Сидим и жуем…
Мы живы, здоровы,
Жуем, как коровы,
Живем и жуем
Зеленую травку
(Нам всем на поправку),
Томаты, шпинаты,
Морковку, салаты
И целые миски
Прохладной редиски…
Здесь лечатся раны
И сердца, и тела:
Югурты стаканы —
И боль улетела…
Так, строго (по Торе!),
Живя на просторе
В зеленом озоне,
В кашерном законе
Мы силы черпаем
И горя не знаем…
Лишь ночью – порою —
Средь душного лета
Нам снится (не скрою!)
Трефная котлета…
 

28. VII <19>48

 
Я сегодня в ранний час
Очень разоделся
И, как будто в первый раз,
В зеркало вгляделся.
 
 
Вот стоит передо мной
Беспричинно чинно
С полнолысой головой
Юноша-мужчина.
 
 
Посеребренный висок,
А глаза – ребячьи,
Лоб по-мудрому высок,
А восторг – телячий.
 
 
Под усами тихий рот,
Ласкова улыбка,
А внутри – наоборот
Как-то очень зыбко…
 
 
Что-то тонкое зовет,
Тянет-недотянет,
То срывается в полет,
То бессильно вянет.
 
 
Что же делать? Я такой
И иным не стану —
Пой ли песни или вой —
Не залечишь рану…
 
 
Впрочем, лучше песни петь,
Воют только звери,
Лучше двери запереть
И писать о Пери…
 

5. IX <19>55

 
Прощай, прощай, Гельвеция,
Долой туман и холод!
Да здравствует Венеция,
Где каждый будет молод!
 
 
Привет тебе, жемчужина,
Восьмое чудо в мире,
Стихов, примерно, дюжина
Уже звучит на лире!
 
 
О, tanto di piacere
Di far, di far la sua,
La sua conoscenza,
Venezia! (ma doue)
 
 
O, bella, o, bellissima,
О molto, molto bella!
– Ну, разве это мыслимо,
Чтобы душа так пела!
 
 
Мы по Canale Grande
Плывем на vaporetto…
– Pourtant, je me demande,
Бывает ли здесь лето?
 
 
О, credo di piovere —
Мы раскрываем зонты…
Одно спасенье – вера,
Но темны горизонты…
 
 
И вдруг – все стало ярко
Над Ponte di Sospiri,
Над Piazza di San Marco,
И новый звук на лире…
 
 
О, sole, mio sole!
(Божественно красиво!)
И черная гондола
Плывет неторопливо.
 
 
Potrebbe, gondoliere,
Mi canto serenada —
Ведь люди мы, не звери,
И музыки нам надо…
 
 
Palazzo di marmore
И с Campanile звоны…
Ну, gondoliere, – в море
Вези нас без препоны!
 
 
И мы плывем на Lido,
На Lido, но без Лиды —
В нас горе и обида
За то, что мы без Лиды…
 
 
На этом прекращаю
До времени поэму,
Но свято обещаю
Писать на эту тему…
 

Wengen, 23. VIII <19>65

 
Не трогайте его. Он занят. Он творит.
Он Музе говорит, и Муза отвечает…
А он, нахмурившись, затворником сидит
И крестословицу внимательно решает.
 

1966

 
В рядах последних говорят
Негромко, правда, о погоде,
Посередине чуть грустят
О человеческой природе.
А впереди у черных дрог,
Красиво убранных цветами,
Со всех путей, со всех дорог,
Земли не чуя под ногами,
Собрались те, кому он был
Так мил, полезен и приятен,
Оратор, берегя свой пыл:
«Вся жизнь его была без пятен».
И льются горькие слова
Привычно и неторопливо,
И плачет жалкая вдова,
Что с ним была несправедлива.
«Ах, если б думала, что в век
Судьба разлуку нам предпишет»…
Ох, радость знать, что человек
Тот ничего теперь не слышит.
 

 
Напевая, роет яму,
Рой пугая комариный…
Скоро дочь выходит замуж,
Эх ты, водочка-малина!
Хороша земля лопате,
В хороводе пташки скачут…
Справил новое ей платье
Да приданое в придачу.
Чисто выметена хата,
А к обеду будет заяц…
Ничего, что дочь горбата,
А жених ее хромает…
Клочья глины так и скачут,
Что комаринский танцуют,
Ничего, что где-то плачут,
О покойничке горюют.
Завтра, верно, погребенье,
Да не наше это дело…
В баню что ли в воскресенье —
Вся рубаха пропотела.
И уходит, напевая,
Волоча свою лопату…
Эх ты, дочка дорогая,
Любят и тебя, горбату…
 

 
Я помню о Берлине,
И в сердце ноет боль,
– Спою на мандолине,
Люблю тебя я сколь…
 
 
Глаза твои – маслины,
И волосы, как смоль, —
Сильнее нафталина
Души изводят моль…
 
 
Под складками мантильки,
Скажи, Кармен, в лесу
Зачем теряешь шпильки
И пудра на носу?..
 
 
Царица Клеопатра,
Прости, ведь я не груб,
Мила ты средь театра
С «гвоздикою» у губ…
 
 
Печаль моя изжита,
Любовь моя, как звон,
Ты вся, как Суламита,
А я, как Соломон.
 

I

 
Я живу в невысокой стране,
Где не борются ночи со днями,
В опрокинутой чаше, на дне,
В синеве, в пустоте, словно в яме…
 
 
Птицы ползают здесь по земле,
Змеи звонко по небу летают,
Светят черные солнца во мгле,
Теневыми лучами играют.
 
 
И пастух кривоногий, слепой
Гонит по полю дикое стадо —
Люди шествуют вниз головой,
И походки иной им не надо…
 

II

 
Мы вышиты цветами
На темном полотне,
Мы прорастаем снами
Души больной на дне.
 
 
Мы бурые букашки
На грубом полотне
Смирительной рубашки
Затянутой на мне…
 
 
И музыка немая
Как облако летит,
Но, музыке внимая,
Земля глухая спит.
 
 
В устойчивом порядке,
Как в обморочных снах,
Покачиваясь сладко
На китовых хребтах…
 

III

 
Я живу в темно-красной земле,
Я зерно – и не знаю откуда…
О, как сладостно лопнуть во мгле,
Протянуться в зеленое чудо!
 
 
О, как страшен мучительный рост
В вышину, в глубину, бесконечно,
Чтоб двубортную бездну, как мост
Связью нежною связывать вечно!..
 

IV

 
Из сонного рая
До смрадного ада,
Дороги не зная —
Дороги не надо —
 
 
Свирепая сила
(Не тайна ли мира?)
Зерно прокатила
По зыби эфира.
 
 
Зерно прозвенело
Сквозь море и сушу…
О, темное тело,
Прими мою душу…
 
 
О, ангел, мне больно,
О, демон, мне сладко
Жить в небе подпольном
Огромной загадкой…
 
 
Я – озеро в гроте
В лесу сталактитов,
Я – рог на охоте
Слепых троглодитов…
……………………………….
И музыка немая
Опять летит, летит…
Не муза ли Синая
Со мною говорит?
 

V

 
Я вхожу, как нож отточенный
В тело яблока румяного,
И, дойдя до червоточины,
Начинаю резать заново…
 
 
Я здесь, как на дне океана,
Воздушную гущу колеблю,
Как толщу зеленой воды…
 
 
Я в мире раскрытая рана,
Сочащая кровью на землю,
На грустного Бога сады…
 
 
Я – рыба, заплывшая в прорубь,
О, жадное сердце, я – рыба,
Я – тихо воркующий голубь,
Я – камня летящая глыба…
 

VI

 
Каменной вестью
Лечу в высоту,
Не с детскою лестью,
С укором Отцу,
 
 
Каменным знаком
Срываюсь в юдоль,
Где светом и мраком
Пронизана боль…
 

VII

 
На этом позорном месте,
Где смертен каждый росток,
Милый мой, все мы вместе
И каждый из нас одинок.
 
 
О, братья, не мерьте
Шагов и годов,
Готовьтесь ко смерти…
– Никто не готов.
 
 
Средь гула и шума
Бездушных затей
Вам сладко не думать
О Белой, о Ней…
 
 
Упрямо, упорно,
Ни молча, ни вслух…
– Но бродит дозорно,
Не дремлет Петух.
 
 
О гибели скорой
Что знает зерно?
Огромные шпоры
Мне снятся давно…
 

VIII

 
О, Петух, петушок,
Золотой гребешок,
Полети на шесток,
Не гляди на восток,
 
 
На востоке земля,
На земле этой я —
Ты полюбишь меня,
Ты погубишь любя…
 
 
…Мне все нипочем,
Свят, крепок мой дом,
Я – молнии гром,
Я – горек притом…
 
 
– Страстной отравою жизни,
Воздухом острым земли…
– Дальний мой, нежный мой, ближний
Даром мы руки сплели,
 
 
Даром в набат ударяли
И искупали грехи,
Даром к любви призывали
И сотворяли стихи…
 
 
Кем это велено, чтобы
«Душу за други своя»,
В полузвериной утробе
Кольцами вьется змея…
 

IX

 
У женщин птичьи головы,
Бараньи – у мужчин,
Но тайно замурованный
Во гробе Господин.
 
 
Питается кореньями,
Подземною водой,
Земными отреченьями,
Плененный Сатаной…
 
 
О, Господи, погибли мы,
О, Господи, восстань
И наизнанку выверни
Раскрашенную ткань…
 

X

 
И снег пошел, нежданный и сплошной,
Такой густой, что я кричу – не надо,
Возможно ль быть с такою белизной,
Когда судьбой мне подвиг горький задан…
 
 
О, если бы еще немного дней,
Чтоб оправдать Творца столпотворенье,
Чтоб мир любить и чтоб не знать о Ней
И хоть одно создать стихотворенье…
 

XI

 
…Милый мой, нежный, внемли
– Побледнели последние грани,
Я отошел от земли,
Взвились воздушные сани.
 
 
В снежное лоно миров
Улетают ретивые кони,
Молнии в блеске подков,
Мчащих меня от погони…
 
 
И огромный след на снеге
Петушиных лап,
Взмахи крыл и в гневном беге
Учащенный храп…
 
 
Горе, горе! Тучи низко
Вот над головой
Страшный шепот близко, близко,
Шорох за спиной…
 
 
И когда в конце мечты огромной
Я увижу зыблемое дно —
Смерть придет, придет Петух бездомный
И проглотит нежное зерно.
 

Paris 8.XII.28 (1947)

ОЧЕРКИ. ИЗ ЗАПИСНЫХ КНИЖЕК

Когда, после 40-дневного отсутствия из Франции, я очутился в поезде Марсель-Париж, я был поражен выражением лиц моих спутников. Они сидели скучные и подавленные, говорили о продовольственных затруднениях, о внешней и внутренней политике – и слова их были полны глубокого пессимизма.

Я невольно провел параллель между настроением этих людей и настроением Израиля. Там – и слова иные, и лица бодрые, горящие энергией и верой в будущее. Несмотря на войну, на все тяжести жизни – оптимизм и надежда сквозят во всем… И я задал себе вопрос – почему это? Ответ немедленно явился.

Здесь, во Франции (и, вероятно, во всей Европе), люди считают, что они на краю пропасти, и в эту пропасть боятся упасть. Страх парализует их и делает безнадежными все попытки побороть притяжение бездны. Отсюда – уныние, пессимизм, иногда отчаяние. В Израиле иначе: там люди двух категорий. Во-первых, – идеалисты, но таковых сам Бог сотворил оптимистами. Во-вторых, «обломки кораблекрушения», то есть, люди, которые все испытали, были уже на дне и которым дальше падать некуда. Единственное страстное человеческое чувство, которое у них осталось, это – стремление выбраться из пропасти, начать новую жизнь. Отсюда – их потрясающая энергия и несокрушимый оптимизм, проявляющиеся во всех войнах Израиля, свидетелем которых я был [180]180
  Далее в рукописи (тексте выступления) следовало: «Ну вот теперь я – очень бездарный оратор – за что-то зацепился и могу продолжать».


[Закрыть].

Я не обмолвился, говоря о «войнах». Сейчас во всем мире говорят о войне, которую Израиль ведет с арабами и с их могущественным европейским союзником, – и только о ней [181]181
  Война за независимость Израиля продолжалась и тогда, когда Луцкий писал свой очерк. Она началась 30 ноября 1947 г. (на следующий день после резолюции ООН о разделе Палестины на еврейское и арабское государства) и имела два этапа. Первый – до 14 мая 1948, когда английские войска покинули Палестину; второй – с 15 мая 1948 г. (день истечения срока британского мандата на Палестину и провозглашения Государства Израиль) до июля 1949 г.


[Закрыть]. Но, чтобы понять, что там происходит, надо знать, что не одну, а три войны ведут сейчас граждане Израиля. Об этих войнах я и хочу рассказать. О первой, впрочем, много распространяться не буду: это война, о которой все знают. Война кучки людей против огромной Аравии и могучего британского льва. Война, стоящая больших жертв людьми и высасывающая все средства из населения даже тогда, когда она искусственно (и очень искусно со стороны англичан) превращается в навязанную передышку. Война, показавшая изумительную духовную силу евреев и отвагу еврейской молодежи. Война, доказавшая, что евреи не те трусы и беззащитные овечки, которых можно было безнаказанно резать в Европе. Я не буду говорить о железной стойкости и об уже ставшей легендарной самоотверженности всего еврейского населения: юношей, девушек и даже стариков. Я могу только напомнить о героической защите Старого Иерусалима, в которой принимали участие подростки и седобородые старики с пейсами. Расскажу, как были взяты Сарафанд и Лидда.

В Сарафанде, самом большом и укрепленном английском лагере, было много оружия и провианта. Когда англичане должны были покинуть его (в порядке общей эвакуации Палестины), евреи пришли к коменданту и предложили продать им лагерь. Комендант согласился, назначив цену в 60.000 фунтов. Но когда на другой день евреи принесли деньги, комендант, получивший инструкцию от начальства, отказался продать лагерь. «Я дарю его арабам», – сказал он. Евреи ушли, а через несколько дней весь лагерь, с оружием и провиантом, достался им даром. Совершилась эта операция (носящая имя «операция Тарзан») следующим образом. Группа юношей, членов Пальмах, т. е. ударных батальонов [182]182
  Пальмах (аббревиатура от plugot mahatz – «ударные отряды» [иврит]) – специальные части еврейской Армии обороны в Палестине (Haganah), возникшие в мае 1941 г. для борьбы против внешнего (немцы и их союзники) и внутреннего (арабские террористы) врага. Во время Войны за независимость, о которой говорится в очерке, Пальмах насчитывал 2100 действующих бойцов и 1000 резерва.


[Закрыть], подкралась ночью к деревьям, окружавшим лагерь. Все это место было минировано, но, с риском для жизни, один смельчак взлез на первое дерево. Оттуда он забросил веревку с крюком на второе и, по веревке над минами, перебрался на него. Остальные последовали за ним, и так – с дерева на дерево – они добрались до лагеря, открыли огонь и забросали его гранатами. Арабы, считавшие себя в полной безопасности, не поняли, откуда это на них сыпалось, и бежали в паническом страхе.

В таком же духе было проведено взятие Лидды – самого большого аэродрома в Палестине [183]183
  Лидда (Лод) – город в Израиле, известный с библейских времен.
  В годы Войны за независимость Лидда была арабским городом. События, описываемые Луцким, происходили 11–12 июля 1948 г. Отрядом джипов руководил Моше Даян (1915–1981), будущий крупный израильский военачальник.


[Закрыть]. Там тоже все подступы были минированы. Дело вели опять-таки мальчики-пальмаховцы. Бригадир, юноша 18 лет, собрал их и изложил свой план. «Лидду надо взять, – сказал он. – Действовать будем ночью. На операцию пойдут только добровольцы, она очень опасна, и пусть никому не будет стыдно в ней не участвовать. Мы сядем на дюжину Jeeps, разовьем бешеную скорость и помчимся прямо на проволочные заграждения, на мины. Одни взлетят, другие проскочут и забросают Лидду гранатами. Поняли? А теперь –

смирно!»… Группа выстраивается, дисциплина там железная. Бригадир продолжает: «Пусть тот, кто по какой-нибудь причине не пожелает пойти на эту добровольную операцию, выходит из рядов!» – Никто не двигается. – «Пусть тот, – продолжает он, – кто неспособен бросить в бою раненого товарища, друга или брата, выходит из рядов. Наша операция смертельная, мы все можем погибнуть, но дело раньше всего, о раненых мы подумаем после, если останемся живы». – Никто не двигается. – «Ну, тогда по местам!» – И все бросаются к Jeeps и летят напролом через минное поле. Два или три Jeeps взлетают в воздух, остальные врываются ураганом в Лидду и наводят панику на арабов. Лидда взята… Об этих двух операциях мне рассказывал директор знаменитой «детской республики», рассказывал со слезами на глазах, ибо в них погибло несколько его питомцев. И таких рассказов я слышал множество. Но не только молодежь там героическая – отцы достойны детей. Вот пример. В Гэве [184]184
  Гев’а– киббуц, основанный в 1921 г.


[Закрыть], одном из самых цветущих киббуцов Эмека Эздрееля [185]185
  Эмек Эздреель – Изреельская долина, отделяющая Галилейские горы от Самарии (Шомрона). С древности имела важное стратегическое значение, так как служила частью «морского пути» из Египта в Месопотамию. В начале XX в. эти земли стал приобретать Еврейский Национальный Фонд, и на месте бывших болот возникли сельскохозяйственные поселения. Почвы Эмек Эздреель сегодня одни из самых плодородных в Израиле.


[Закрыть], отец потерял на войне двух сыновей: 16 и 18 лет. Это произошло незадолго до объявления независимости Израиля. Когда день 15-го мая настал, по всей стране был устроен национальный праздник. Только Гэва к празднику не готовилась. Тогда отец пришел с утра в Vaad, то есть в комитет киббуца, и сказал: «Сегодня наш национальный праздник, отчего же я не вижу никаких приготовлений?» – «Товарищ, – ответили ему, – мы не можем веселиться, когда мы в трауре. Твое горе – наше горе». «Как? – вспылил отец, – разве не для того, чтобы праздновать этот день погибли мои сыновья? Я требую, чтобы праздник был».

И праздник состоялся… Твердость духа проявляет вообще все население. Когда войска Фарука [186]186
  Фарук (1920–1965) – король Египта (1936–1952).


[Закрыть]двигались на Тель-Авив, ни одному горожанину не приходило в голову бежать оттуда; все население готовилось к сопротивлению, работало на военные нужды и верило в победу [187]187
  Египетские войска, под руководством генерал-майора Ахмеда Али эль-Муави, кстати сказать противника войны с Израилем, в конце мая – начале июня 1948 г. были в 25 милях от Тель-Авива, но взять город так и не смогли.


[Закрыть].

Этим я думаю ограничить рассказ о первой войне, – все остальное из газет. Эта война, конечно, очень тяжелое испытание, но в огне его выковывается будущее Израиля.

Вторая война – менее «спектакулярна», но еще тяжелее первой. Это – война с природой, начатая пятьдесят лет тому назад и которая будет длиться еще полвека.

Турки и арабы за многовековое владение страной совершенно разрушили ее. Она была обезлесена, вода унесла слой плодородной земли. Остались камни, пески и болота. Осталось раскаленное небо, но исчезла вода. Первые колонисты буквально голыми руками разрывали землю. Они погибали сотнями от малярии, дизентерии, тифа, от пуль арабских бандитов [188]188
  Вместо дальнейшего текстового фрагмента в рукописи было: «Эта война продолж<ается> и сейчас, но много побед уже одержано самоотверженными пионерами. За месяц моего пребывания в стране я много путешествовал, посетил Тель-Авив, Хайфу, Иерусалим и был в 7 киббуцах старых и новых». Далее совпадает с журнальной редакцией.


[Закрыть]. Но не сдавались. Вера в свою правду поддерживала их и, фанатично преданные своему идеалу, они цеплялись за обетованную, потерянную и вновь обретенную землю. Многими могилами они усеяли Святую Землю, но и многими победами над жестокой природой могут они гордиться.

Я немало путешествовал по Израилю и собственными глазами мог в этом убедиться. Еду, например, по дороге, вижу цепь гор. Горы совершенно лысые, и я с грустью думаю, что никогда ничего на них не вырастет. А через несколько сот метров в той же цепи гор – гора, сверху донизу украшенная зелеными лесами. Как они добились этого? Раскалывая скалы, обращая камни в порошок, нанося землю и т. д. Это работа техническая [189]189
  Явная опечатка. В экземпляре АБЛ слово «техническая» рукой Луцкого исправлено на «титаническая», как и было в рукописи.


[Закрыть]. Но когда я вижу огромный, великолепный лес Бальфура, выросший на голой горе (и который арабы подожгли, но, к счастью, лишь одна десятая его сгорела), тогда я начинаю верить, что когда-нибудь голых гор в Израиле не будет. Еду по другой дороге: налево – пустынная арабская земля, направо – цветущая земля еврейская, возделанные поля, огороды, леса. А когда-то и эта земля была как арабская. Это вообще, страна контрастов и противоречий, страна чудес библейских и чудес человеческих, страна, где все говорит о древности и о будущем, страна вечности. Смотрю направо: стоит в поле наша русская березка, а под ней проходит… караван из шести верблюдов. Смотрю налево: на крохотном ослике едет старик с седой бородой, – так ездили наши пророки… Почва здесь самая разнообразная: в Эйн-Анациве (почти на берегу Иордана) она белая, известковая; в Гэве – темно-красная, глиняная; в Наане [190]190
  Наан – киббуц, находящийся в центре страны, к югу от Тель-Авива; возник в 1930 г.


[Закрыть]– темно-красная, песчаная. Но на всех этих почвах, если их обильно орошают, деревья растут с поразительной быстротой, а цветам там, вообще, невиданные по цвету и форме (евангельские «полевые лилии» [191]191
  См.: «И об одежде чту заботитесь? Посмотрите на полевые лилии, как они растут: не трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них…» (Мф. 6:28–29).


[Закрыть]).

Даже звезды здесь какие-то особенные, огромные, трепещущие. Часто ночью я выходил из деревянного ящика, в котором жил, смотрел на них и думал… Все это сон, и что, в сущности, представляет собой Израиль? Ведь это крошечная кучка людей, населения четверти Парижа, пространство одного французского департамента, почему же такая сила чувствуется здесь? И само слово «Израиль»… В нем заключено нечто огромное, мистическое. Оно превосходит маленькую группу евреев в Палестине, оно превышает все 12 миллионов мирового еврейства. Онот – все человечество. В нем вся вера и надежда на будущее Царство Божие на земле.

Но для евреев, живущих в Палестине, Израиль, раньше всего, название их государства, и за право существования этого государства они ведут тяжелую войну на три фронта.

В Эйн-Хароде, цветущем киббуце, существующем уже 25 лет и имеющем более 1.000 человек населения, мне рассказали, как евреи оросили и оплодотворили Эмек Эздреель, – эту плодороднейшую долину Израиля [192]192
  Эйн-Харод – киббуц в долине Эмек-Эздреель, у подножия горы Гильбоа. Основан в 1921 г. и назван по имени источника Харод, упоминаемого в Библии.


[Закрыть]. Вот как это было.

Когда, несколько десятков лет тому назад, туда прибыла первая группа пионеров (русских), она не нашла там ничего, кроме песков, камней и болот. Питьевой воды не было, и пионеры скоро начали умирать десятками от болезней. Группа таяла, как лед, и уже отчаяние начало охватывать ее: вся работа и все жертвы казались бесполезными. Тогда один из них вдруг вспомнил, что когда-то он вычитал в Библии о том, что Эмек был в те времена цветущим садом и что около Эйн-Харода находился источник чистой воды. Слова его вызвали сначала только насмешки товарищей, но когда еще двое умерло и положение стало явно безнадежным, товарищи попросили «знатока Библии» отыскать это место в Священном Писании. «Знаток» перелистал книгу и нашел: действительно, память ему не изменила… Тогда они начали из последних сил искать этот источник, и, после долгих и тяжелых трудов, нашли его под горой. Он был весь засыпан обвалившимися камнями. Источник расчистили и от него повсюду провели орошение. Пионеры были спасены: у них была чистая ключевая вода. Болота были осушены, и Эмек воскрес. Теперь этот чудодейственный источник выложен гранитом и пользуется особым почетом. Воистину, евреи – народ Книги. И теперь, посещая цветущие еврейские деревни, я думал о том, что Израиль сеет жизнь всюду, Где он проходит. В Библии сказано: «Вот, выбери жизнь, и ты будешь жить!» И евреи выбирают жизнь. Для этой жизни они из ничего создают прекрасные деревни. Это – еврейский способ строить кафедральные соборы…

Для иллюстрации я хочу описать несколько таких деревень [193]193
  Дальнейшее описание Луцким еврейских сельскохозяйственных коммун и поселений напоминает их аналогичное описание в очерке «Альбом путешественника», принадлежащем перу Д. Кнута, который появился в печати перед Второй мировой войной. См.: Русские Записки, 1938, № 5 (стр. 91-108), № 7 (стр. 113–125); очерк перепечатан в кн.: Довид Кнут. Собрание сочинений. В двух томах. Т. 1. Составление и комментарии В. Хазана; вступительная статья Д. Сегала (Иерусалим, 1997), стр. 219–248.


[Закрыть]. Должен сказать сначала, что социальное устройство их очень разнообразно. Есть деревни коллективистские, в которых все обрабатывают общую землю, а выручка от проданных продуктов идет в общую кассу. На эти деньги в городах покупается все необходимое «киббуцу», и по пятницам перед вечером «киббуцники» выстраиваются в очередь перед складом, и каждый получает по своим нуждам. Конечно, дело личной совести каждого не требовать «синей птицы», но ее никто и не требует: в киббуцы идут люди с совестью, идеалисты и подвижники. Но это не мешает тому, что там считаются с личным вкусом, и, например, женщина, которой нужно платье, выбирает материю и фасон, по которому оно будет сшито (и женщины одеты там кокетливо и со вкусом). Денег там нет, – и это является огромным фактором в духовном развитии людей. Даже в школах, в учебниках арифметики, уничтожены всем известные задачи о «купце», который что-то купил и продал. Хотят искоренить в душах детей атавистическое чувство прибыли, хотят забыть, что евреи веками занимались торговлей, ибо в другие области доступ им был закрыт. Задачи с «бассейнами», с водой, которая вливается и вытекает, заменяют задачи с «купцами». Вода, вообще там в большом почете… Кстати, раз я уж коснулся детей, скажу об их воспитании. Со дня рождения дети живут в детском доме (бет-яладим) под надзором опытных нянек. Матери приходят туда столько раз, сколько надо, чтобы кормить детей, и берут их в свободное время на дом. Отцы приходят после работы, и тогда бет-яладим представляет трогательное зрелище здоровенных и загорелых парней, которые играют со своими детьми, а иногда и меняют им пеленки… Не надо думать, что семейная жизнь там слаба, наоборот, связь детей с родителями теснейшая.

Для детей школьного возраста – прекрасные школы, детский театр, игры, спорт и т. д. У детей есть собственные курятники, собственные козы, за которыми они ухаживают, собственные сады и огороды, в которых они работают. А дети постарше участвуют и в общих работах киббуца. Дети там необыкновенно здоровые, крепкие. Очень много блондинов с голубыми глазами (новая раса!). Они часто еще понимают язык родителей (например, идиш), но отвечают им только на иврите.

Женщины там, вероятно, самые свободные в мире: им не надо заниматься хозяйством, варкой и стиркой. Каждая имеет свою работу для киббуца, а после нее они свободны и могут играть с детьми или читать. Читают там вообще очень много, читают с жадностью по всем областям, и когда я привез моим детям два чемодана с книгами, на другой же день не было отбоя от желающих, так что дочь моя даже вывесила на дверях деревянного ящика, который служит ей жилищем, объявление: «Bibliotheque Frangaise. Ouvert de 5 h. а 5 h. 30». Я говорю в «деревянном ящике» потому, что именно в нем и живут мои дети: их киббуц (Эйн-Анацив) новый и бедный. Домов каменных еще мало, люди живут в палатках и в так называемых «лифтах». Это – большие деревянные ящики, в которых перевозят мебель на пакетботах. Еврейское Агентство скупает их, прорезает дверь и окна, и домик готов. Но он, конечно, похож скорее на собачью будку или на те сарайчики, которые можно видеть в парижских пригородах и которые служат убежищем от дождя и складом для инструментов. Но в этих домиках люди счастливы.