Текст книги "Сочинения"
Автор книги: Семен Луцкий
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 16 страниц)
Nir Ezion 6/XI <19>73
Дорогой Вадимушка,
У нас горе: Emanuel пал на Синайском фронте 14/Х [477]477
По утверждению А. Бэнишу-Луцкой, сын погиб 13 октября.
[Закрыть]. Вся деревня знала об этом, но скрывала от семьи пока не получилось официальное сообщение. Адинька и вся семья держится поразительно мужественно.
Здесь все люди с железными нервами…
Мы вернемся в Париж в конце ноября.
Целую вас обоих.
В<аш> Сема.
Париж, 19/ХII
Дорогой мой Вадимушка,
Мы вернулись в Париж 12/XII, с болью оставили Адиньку и детей с их страшным горем… Твои письма получили, они были большой поддержкой для нас, как и бесчисленные письма и телеграммы от всех друзей. Образ Имочки живет в нас неизгладимо, так и видим его горящие глаза и все время спрашиваем себя: зачем, почему и можно ли быть уверенным для чего? Будущее страшно и неизвестно, весь Израиль потрясен гибелью почти 3000 молодых и, стиснув зубы и сжав кулаки, ждет или хромого мира или… новой войны. «Счастье», что Имочка не попал в плен в Сирию: ведь она, несомненно, убила всех пленных (после жестоких пыток), а потому и не хочет дать списка пленных… Какое страшное время! Кровь и нефть, мировая подлость держав, трусость и полное бездушие…
Имочка был убит на Синайском фронте, товарищи его, приезжающие к Адиньке в киббуц, говорят о его геройской смерти, о нем теперь идут легенды. Он пал 14/Х, на восьмой день войны. В деревне об этом уже знали, но скрывали от семьи, не имея официального подтверждения. Мы приехали 28/Х ко дню 50-летия Адиньки, а 29/Х пришла страшная весть [478]478
Официальное сообщение о гибели пришло в день рождения Ады, т. е. 28 октября.
[Закрыть]. Первые три недели Адинька сидела, как каменное изваяние, потом чуточку пришла в себя и только сказала: «Может быть, Имик погиб для того, чтобы через 6 лет Нетик (ему 12 лет) не пошел на новую войну». Я преклоняюсь перед ее геройством, мужеством и верой, которую она не потеряла. О детях и о Давиде отдельно писать не буду: они все потрясены, но окружают ее любовью и заботами. Десятки и даже сотни людей приезжают, приходят, переполняют ее дом и сидят молча. Потрясающее зрелище [479]479
По еврейскому обычаю, родственники покойного соблюдают «shivu» – траурное сидение в течение 7 дней (на иврите «семь» – «shev’a», неделя – «shavu’a», от того же корня образовано и слово «shiv’a»). По Древнему ритуалу, тот, кто приходит в это время выразить свое соболезнование, должен делать это ненавязчиво-молчаливо: сдерживать свои чувства, чтобы не нанести близким родственникам покойного еще большей травмы, не заговаривать, пока к нему не обратятся и пр. За недельным следует менее интенсивный месячный траур.
[Закрыть]! По киббуцу ходить невозможно: все, знакомые и незнакомые, бросаются на шею и целуют. Я только теперь понял, что истинное масонство это у них… Такого братства и такой теплоты я нигде не видел. Какой народ! Но что этому «избранному» народу принесет будущее? Как он может еще не потерять веры и оставаться мужественным, несмотря на его двухтысячелетние страдания?
Еще хочу тебе сказать, что арабы совершили ошибку: если бы она напали на Израиль на еврейский Нов<ый> Г од, то они бы разрушили его вконец, ибо в этот день никто не сидит дома, все куда-то едут по стране, и собрать армию было бы невозможно. А на Киппур все были или дома или в синагогах, и молодые, сбросив с плеч «талес» [480]480
Талес (на ашкеназийском иврите, от древнееврейского «талит») – название молитвенного облачения еврея-мужчины в виде покрывала белого цвета (обычный размер – 1,8 м х 1,2 м) с вытканными по краям голубыми, синими или черными полосами.
[Закрыть], прямо летели на фронт. Счастье, что удалось остановить и отбить врага, но одного только дня не хватало, чтобы арабы не потерпели полного разгрома: их спасло вмешательство USA и URSS… Ну, а что дальше? Что даст Женева [481]481
Женевская мирная конференция по урегулированию конфликта на Ближнем Востоке открылась 21 декабря 1973 г. В ней, кроме председательствовавших стран – США и СССР, приняли участие Израиль Египет и Иордания (Сирия от участия отказалась). Главным ее итогом явилась резолюция о продолжении военных переговоров между Израилем и Египтом.
[Закрыть]?
Что тебе писать о нас? В душе – рана… Начали как-то жить: принимаем друзей, стараемся «поддержать» здоровье – не для нас, а для Адиньки. которой мы необходимы. Постараемся на Пасху поехать к ней. Сейчас ей будет совсем трудно: обе девочки уедут в Иерусалим в Университет… На днях к ней приехал ее профессор из Хайфского Университета, где Адинька учится, надеюсь, что он уговорит ее возобновить учение, это будет ей спасением. Ну, вот, кончаю это письмо. Жалею, что до войны сдал в печать «Одиночество» – кому нужна будет эта книга? Но как это заглавие подходит к нам и ко всему Израилю!!!
Спасибо, дорогой мой, тебе и Олечке за братскую помощь. Жду от Вас писем, а пока за нас обоих Вас обоих сердечно и нежно целуем.
В<аши> С<ема> и Ф<лора>.
Дай Вам Бог счастливого Нов<ого> Года.
<На полях> Как твоя нога, хромаешь ли?
Paris, 1е 3/I <19>74
Родной мой Вадимушка,
Спасибо за твое, такое братское, письмо. Да, ты брат мой настоящий, морально единоутробный и для меня большое лишение в том, что мы не в одном и том же городе…
Все то, что ты писал, это как будто отзвук от моих мыслей. В одном только ты неправильно понял меня: одиночество евреев – это одиночество нелюдей, а государствасреди других государств. А как люди они имеют много искренней поддержки от людей-неевреев. Это очень много, но самому Израилю от этого не легче среди мирового хамства других держав.
Дорогой мой, спасибо за предложение корректуры моего «Одиночества» [482]482
Андреев профессиональный редактор, по-видимому, предложил свои услуги в редактировании корректуры «Одиночества».
[Закрыть]. Надеюсь, что скоро увижу тебя в Париже и что первая корректура т<ак>же будет ждать тебя (она обещана к концу января). Я рад тому, что ты начал писать роман, но жалею, что не пишешь тоже стихов. А я, вероятно, еще не «выговорился» и вдогонку книге кое-что пишу, что, конечно, никогда не будет напечатано. Вот мои последние мысли:
Что ж на земле изменится,
Если мои стихи
Вырвутся вдруг, как пленницы
Из тайников души
И упадут бескрылые,
Если им так суждено,
Кровные, грустные, милые,
На равнодушное дно?
Строфы, как камни падают,
Не долетя до небес,
Им навсегда преградою —
Время, пространство и вес.
6/XII <19>73
Qa veut dire се que
cа veut dire… [483]483
Это значит то, что значит… (франц.).
[Закрыть]
И еще одно (богохульственное):
Все течет и все проходит,
Но не боль…
Кто же в бездну нас уводит
Исподволь?
Мы зовем Тебя к ответу —
Отвечай!
Много бродит нас по свету,
Где не рай.
Все мы судьи, все мы слепы,
Как кроты,
Роем собственные склепы,
Где и Ты.
Всех нас кровью поливает
«Божий» дождь…
Отвечай! – Не отвечает
Хмурый Вождь…
25/XI 73 Nir-Etzion
Вадимушка, ты ничего не пишешь о себе и об Олечке и как твоя нога, продолжаешь ли ты хромать?
Нели не ошибаюсь, твой день рождения 7/1 – поздравляю и благословляю тебя на жизнь и на творчество.
От Адиньки имеем редкие письма, ей трудно писать, хотя она все-таки держится мужественно. Ей киббуц поручил заниматься отсталыми детьми, думаю, что ей это будет полезно.
Будь здоров, дорогой мой и единственный, Вадимушка.
Крепко тебя и Олечку оба мы целуем (спасибо ей за сердечное письмо).
Ваш Сема.
Paris, le 3/III <19>74
Дорогие мои Вадимушка и Олечка,
Спасибо за два письма, за твое, Олечка, с описанием состояния Саши и за твое, Вадимушка, со стихами. <…> Я рад тому, что ты опять начал писать. Первое и третье мне понравились, но не второе (о горце). Я не люблю этих вывертов с двойным тире, можно придумать и другое – например писать некоторые слова красными чернилами… Это все ни к чему – главное это музыка, а прочее все «от дьявола». А насчет Тютчева ты ошибся: «Молчи, скрывайся и таи» это такой же классический ямб, как и пушкинское: «когда внезапно занемог». А модернизм в стихах это часто только манерничание и редко соответствует внутреннему чувству поэта.
Пиши, Вадимушка, и присылай мне для моей «беспощадной» критики и для моей радости. А «Одиночество» мое запоздало, чертова типография тянет!..
Целую нежно тебя и Олечку за нас обоих. В<аш> Сема.
<На полях> Джюди [484]484
См. прим. 409.
[Закрыть]сказала мне, что скоро из Америки приедет Олечка. Мы уезжаем в Израиль в начале мая. Увижу ли я Вас до этого?
Paris, 21/III <19>74
Дорогой мой Вадимушка,
Прости, что так долго не отвечал на твое письмо от… 4/III 73!!! [485]485
Андреев ошибся годом и вместо 1974 написал 1973.
[Закрыть]Я еще тоже с трудом перешел на 74 год… Много было у нас забот и хлопот, а – главное – я хотел тоже ответить подробнее на твое большое письмо и даже поспорить с тобой насчет «стихосложения». Но до этого хочу дать и Олечке сказать, что в прошлую пятницу мы ужинали у очаровательной Джюди и провели с ней чудесный вечер. Она произвела на нас впечатление человека, как-то примирившегося со своим несчастьем, но внешне не высказывает своего внутреннего состояния [486]486
В это время Александр, сын Андреевых, оставил свою семью.
[Закрыть]. О Саше мы не говорили, ибо обе примерные девочки были с нами. Знаю, что она уже говорила с адвокатом и, кажется, через пол<года> согласится на развод, защитив права детей. А девочки нас совершенно очаровали, в особенности маленькая Елена с ее умными глазами. Понимаю, что Саше тяжело не видеть их…
Имели тоже радость познакомиться у нее с милым и таким «русским» юношей Мишей [487]487
См. прим. 386.
[Закрыть], с которым, конечно, рады будем скоро встретиться. Я рад, что у Вас такия чудные внук и внучки. Хорошо, что Миша часто у Джюди бывает и душевно ее поддерживает. Случайно мы заговорили о его работе и о том, легко ли ему рано вставать. И он сказал, что у него есть «особенный» будильник «– это дядя Саша, который каждое утро телефонирует ему и долго с ним разговаривает… <…>
Теперь скажу несколько слов о нас.
Адинька нам пишет довольно часто и как будто «приходит» в себя – очень она крепкий и мужественный человек… Мы собираемся поехать к ней в начале мая и уже дрожим от нетерпения. Надеюсь, что я смогу привезти ей «Одиночество», первая корректура уже сделана [488]488
Возможно, тираж «Одиночества» имел несколько заводов. В национальной библиотеке Израиля хранится подаренный Луцким экземпляр, на котором поэт сделал следующую дарственную надпись: «Don de l’Auteur a la Bibliotheque. С. Луцкий. Paris, 1е 31/III 74». Если он не ошибся в дате, значит книга вышла из печати не позднее, чем через 10 дней после этого письма. Однако в следующем письме Андрееву (от 21 апреля 1974) он пишет, что «Одиночество» появится только через две недели, и спрашивает, куда адресовать книгу, – значит, до этой даты он ему ее не посылал.
[Закрыть](помогла мне милая Т<атьяна> А<лексеевна>).
Ну, а теперь поговорим о стихосложении.
Я не буду спорить с тобой насчет «литературоведов» или Тургенева, «пригладившего» Тютчева [489]489
«…Тургенева, «пригладившего» Тютчева». – Остается неясным, кому принадлежит эта фраза – Андрееву или самому Луцкому.
[Закрыть]. Из твоего письма я вижу, что ты в этом более сведущ, чем я, ибо много над этим работал [490]490
Андреев с молодости любил и хорошо знал стихи Тютчева, см., напр., его доклад о Тютчеве на вечере «Кочевья» 6 декабря 1928 г. в связи со 125-летней годовщиной со дня рождения поэта («Последние Новости», 1928, № 2815, 6 декабря, стр. 4), напечатанный в виде статьи («Воля России», 1928, № 12).
[Закрыть]. Но беда в том, что «литературоведы» сами – не поэтыи не всегда чувствуют истинную сущность поэзии. Но есть другой – которому можно верить, ибо сам он поэт: это. А. Белый. Читал ли ты его большой труд о «Символизме» [491]491
Луцкий имеет в виду «монументальное исследование Андрея Белого о ритмах» (В. Набоков) – книгу «Символизм» (Москва, 1910). Об отражении теоретических воззрений А. Белого в его собственной поэтической практике см.: К. Ф. Тарановский, «Четырехстопный ямб Андрея Белого», «International Journal of Slavic Lingustics and Poetics», 1966, X, p. 127–147; см. также: С. С. Гречишкин, А. В. Лавров, «О стиховедческом наследии Андрея Белого», «Труды по знаковым системам.» Т. 12 (Тарту, 1981). Нет сомнения, что Андреев хорошо был знаком с предметом, о котором толкует Луцкий: живя в Берлине, он неоднократно встречался и беседовал с А. Белым, который подарил ему свою книгу «Глоссолалия. Поэма о звуке» (Берлин, 1922), см. об этом: Вадим Андреев. «История одного путешествия» (Москва, 1974), стр. 262–284.
[Закрыть], в котором он так отчетливо выявляет роль «пэонов» (U U U U), или «пиррихиев» (U U) или «спондеев» (—) а русском стихосложении, впитавшем в себя некоторые латинские и греческие формы. Я читал его давным-давно и убежден в том, что он прав. Ни один из обыденных русских размеров (хорей, ямб, амф<ибрахий> и дакт<иль>) не бывает полностью «чистым». Мы привыкли определять их «выстукиваньем» и при этом искусственно делаем ударение на том слоге, на котором в обыденной речи ударения нет. Примеров можно привести без конца. Возьмем хотя бы:
Когда внезапно занемог [492]492
Второй стих «Евгения Онегина» А. Пушкина.
[Закрыть].
Мы выстукиваем:
U – U – U – U —, а читаем:
U – U – U U U —
Или: «Ты скажешь, ветреная Геба» [493]493
Из стихотворения Ф. Тютчева «Весенняя гроза».
[Закрыть]:
Мы стучим: U – U – U – U – U, а говорим:
U – U – UUU – U
То же и с другими размерами.
В стихах, как ты сам это знаешь, музыку и гармонию создают не только переклички гласных и согласных (что очень важно), но и именно эти перебои, пэоны и т. д., в которых чувствуется дыхание поэта.
Не «нападай» на пушкинскую «гладкость» – его вся поэзия пенится пэонами, и, слава Богу, что он обошелся без диссонансов, а возлюбил именно музыкальные ассонансы. (Лично я диссонансов физически не переношу, и их введение в русское стихосложение – не прогресс, а упадок, но, может быть, я просто консерватор!) Кстати, стихи я не люблю слушать ушами, ибо голос поэта часто обманчив. Стихи я слушаю… глазами, а потом внутрименя слышится музыка или гармония стихов, или отсутствие их. И я знаю, что мое внутреннее ухо почти всегда не ошибается, хотя внешний слух мой очень неважен…
Теперь скажу, что я думаю о «помедли». Для меня «пом едли, пом едли» звучит так, как «потише, потише», т. е как глуповатая замедленность, и – наоборот «помедл и, помедл и» – это поспешность, обратная медленности. Уж лучше читать «пом едли, пом едли», но и это искусственно-натянуто – значит эта строка Тютчеву просто не удалась… [494]494
Речь идет о строчке «Помедли, помедли, вечерний день» из стихотворения Ф. Тютчева «Последняя любовь».
[Закрыть]
Еще несколько слов о языке 18–19 века. Для нас он другой, чем тогда. Кто теперь говорит «муз ыка»? А у Лермонтова: «о блаженстве безгрешных дух ов» [495]495
Из стихотворения М. Лермонтова «Ангел»: «Он пел о блаженстве безгрешных духов».
[Закрыть], но для нас «дух и» это запах, а безгрешны «д ухи».
Письмо мое очень затянулось, но я не могу не говорить о твоих стихах. Раньше всего о тяжелом слове «присоединить». Подчеркивать трудность, по-моему, излишне, и само восклицание: «О как бы мне» достаточно, и проще было бы сказать «О как бы мне соединить с пернатым голосом» [496]496
Имеется в виду последняя строфа из стихотворения Андреева «Над теплою рекой скользит туман…» (1974):
О, как бы мне – присоединитьК пернатым голосам мой грубый голос,В себе самом молчанье истребить,Чтоб жизнь моя от ночи откололась?
[Закрыть]. Я рад, что ты стал много писать.
Семьдесят мне нравится, хотя и написано модернистически, но я не против хорошего модернизма, я против «модерничания». Очень хорош «<В>незапно опаленный острым зноем…», как и «<Н>ад теплою рекой», но только без «присоединить». Все шаткоинтересно только последней строфой. А «<К>огда поскрипывает снег» очаровательно [497]497
Луцкий говорит о стихах В. Андреева (все – 1974): «Семьдесят… Я добрел наконец…», «Внезапно опаленный острым зноем…», «Над теплою рекой скользит туман…», «Все шатко, все в мире – утрата…».
[Закрыть].
Ну, расписался я, друг мой. Жду от тебя других стихов. Когда Вы приедете в Париж? От Миши я узнал, что Олечка у Вас – ее поддержка для Вас необходима. Напиши, как Вы все себя чувствуете физически и продолжаешь ли ты еще хромать.
Целую нежно за себя и за Флорочку тебя, дорогой мой, и обеих Олечек.
В<аш> Сема.
Были мы на лекции Синявского [498]498
Андрей Донатович Синявский (лит. псевд. Абрам Терц, 1925–1997), писатель, литературовед. За свои произведения, печатавшиеся за границей, был арестован вместе с писателем Юлием Даниэлем и приговорен к 7 годам тюремного заключения (1965). Их процесс превратился в одну из самых крупных антидемократических акций послесталинского режима. После освобождения из лагеря в мае 1971 г. покинул СССР и вместе с женой М. В. Розановой и 8-летним сыном выехал во Францию (приехал в Париж 10 августа 1973 г.), преподавал в Сорбонне.
[Закрыть]о Маяковском. Было очень интересно, и я, благодаря лектору, лучше понял Маяковского, который не весь и не всегда до меня доходит, хотя его огромный талант я чувствую. На лекции было очень много французов, изучающих русский язык, и был тоже милый Саша.
Paris, 1е 21/IV <19>74
Вадимушка дорогой,
Меня беспокоит и огорчает твое долгое молчание. Я написал тебе 3–4 недели тому назад большое письмо в ответ на твое большое со стихами. Отправил его в Женеву. И только вчера, позвонив Джюди, я узнал, что ты в деревне, значит тебе писем не пересылают.
Напиши мне, как ты и Олечка здоровы, какие у Вас известия от Саши?
Джюди сказала мне, что у нее все «благополучно», но это не совсем ясно… Постараюсь ее повидать.
Мы думали поехать к Адиньке в начале мая, но отложили поездку на октябрь. Во-первых, потому, что Флорочка себя сейчас плохо чувствует, сделали ей все анализы, а теперь ждем решения врача. А во-вторых, оттого, что логичнее всего приехать туда, когда вся семья будет в сборе, без экзаменов и учения. От Адиньки письма невеселые, потеря любимого сына, конечно, даром не проходит, хотя, вообще говоря, она – герой! Настроение у нас всех не блестящее, ибо не видно конца войны с Сирией, которой СС<С>Р так усиленно помогает [499]499
Отказавшись участвовать в Женевской мирной конференции по урегулированию ближневосточного конфликта, Сирия фактически продолжала военные действия против Израиля. СССР все это время активно помогал ей оружием и военными специалистами.
[Закрыть]. Франция сейчас в лихорадке выборов президента, надеюсь, что авантюрист Миттеран не пройдет: он новоиспеченный «социалист», но в руках коммунистов [500]500
Франсуа Миттеран – лидер социалистов с 1971 г., в 1972 г. вошел в блок с коммунистами. Проиграв на этих выборах В. Жискару д’Эстену, он пришел к президентской власти на выборах в мае 1981 г. и пробыл на посту главы государства два срока.
[Закрыть].
Мое «Одиночество» выйдет в свет через 3 недели. На какой адрес прислать тебе его?
Пиши, дорогой, обо всех Вас и пришли мне новые стихи.
Крепко обнимаю тебя, дорогой мой, и Олечку. Целую Вас всех, как люблю, за себя и за Флорочку.
Твой Сема.
Paris, le 19/V <19>74
Дорогой мой Вадимушка,
Спасибо за твои 2 письма (от 2 и от 16/V). На первое не ответил, не зная, куда тебе писать, в Женеву или в Pantaleon [501]501
В St. Pantaleon (юг Франции, близ Voucluse), здесь находится старая ферма, принадлежащая Карлайлам.
[Закрыть], и боясь, что письмо не будет переслано. Надеюсь, что это мое письмо ты получишь.
Спасибо, родной мой, за бесценную дружбу и за то, что ты так внимательно читал мои стихи и так глубоко их почувствовал [502]502
Из наличествующих писем Луцкого остается неясным, когда он отправил Андрееву экземпляр «Одиночества» (см. к этому прим. 488.).
[Закрыть]. Но ты, конечно, пере-преувеличиваешь мои «качества» как поэта и как человека, что почти неизбежно в настоящей братской любви. Но моего «спасибо» все-таки недостаточно, чтобы передать тебе, что я чувствовал, читая тебя. Конечно, мое «Одиночество» было бы в два раза полнее, если бы я включил в него еще другие стихи, которые я еще не перестал чувствовать (и которых ты тоже не знаешь) или еще другие стихи из «Служения» – но нельзя же преувеличивать! Да и слишком дорого бы это ударило по карману!
Теперь хочу ответить на твои замечания насчет стихосложения. Я никогда не задумываюсь над тем, каким размером я Казалось бы, что я – инженер и техник должен был бы соблюдать какую-то чистоту и правильность «метрики», а на самом деле я себя в этом чувствую совсем свободным и слушаюсь только той «музыки», которая неожиданно возникает в ухе [503]503
Ср. в окончательной редакции стихотворения «Знакомый ангел в комнату влетел…»: «Не музыка, а шум угрюмый в ухе».
[Закрыть]. Я думаю, что у многих поэтов это так и что это придает стихам некоторое оживление, заменяющее простое «отбарабанивание» гладкостью…
Конечно, я мог бы написать:
Притаилася в груди
Скука оголтелая (стр. 72) [504]504
Речь идет о стихотворении «Не минуты не сиди…».
[Закрыть],
а мне понравилась именно «тоска», ибо она изменила ритм стиха.
Конечно:
Оспаривать у ветра быстроту (стр. 65)
я начинаю пятистопным ямбом, а заканчиваю четырехстопным. Но я именно так и услышал этот конец и не хотел насиловать себя, изменив его. Конечно, на стр. 44 правильнее было бы сказать: «полугорилла-человек», а я отступил от правила и написал в четырехстопном ямбе одну строчкупятистопную, но разве не сильнее вышло от: «полугорилла, получеловек» [505]505
Стихотворение «Вот ураган ревет и рушит города…».
[Закрыть]? И в «Ангеле» тоже (стр. 47) ухо мое мне подсказало:
Стало тихо в жутковатом доме После этих слов,
как будто эта замена четырех стоп на трехстопную подчеркнула эту «тишину». А насчет «Иом-Кипура» ты неправ – он весь четырехстопный (проверь сам, стр. 63). Я очень редко увлекаюсь игрой букв, но иногда не могу удержаться: прочти «Кашалот» (стр. 19). Я не уверен в том, что он шоколадного цвета, а все же не мог не написать:
Шоколадная плыла,
Шаловливая была…
Эти буквы «ш» сами собой прилезли, и это меня позабавило!
Еще два замечания: в стихотв<орении> (стр. 7) «Вот и небо просыпалось золотом…» пропущено ударение на «ы»: прос ыпалось. И другое замечание о том, как типографы сами иногда создают неожиданный эпитет: «И удивительный Бог» (стр. 74) вместо «удивленный» [506]506
Баллада «Время».
[Закрыть]. Тут есть над чем задуматься ибо Бог… действительно – удивительный!
Что еще тебе сказать для пояснения моего «стихосложения» (ненавижу это слово, как и термин «литературоведы» – они, конечно, полезны, но я их называю: литературоеды!). Ты знаешь, что я стал немного глуховат, но мое внутреннее ухо редко мне изменяет. И оно часто требует от меня какого-либо изменения тональности или «метрики», что ты и сам заметил у меня и что особенно чувствуется в моем «Петухе» (должен сказать тебе, что эта бредовая симфония еще живет во мне и что я даже жалею, что не включил ее в книгу).
Я не понимаю, почему сейчас «принято» говорить «пиррихии» вместо «пэонов». Пиррихии (U U) это одна из греческих или латинских форм, так же как и спондеи (—), а пэоны всех 4-х сортов очень ясны. Но можно, конечно, сказать, что пэон 2-ой оканчивается пиррихием (U – U U), а пэон 3-ий с него начинается (U U – U). Все это только условности.
Да, еще о моих «качествах»: ты не заметил, что я – эгоист, ибо когда пишу стихи, то как будто только для себя, желая «высказаться» и мало думая о том, как они дойдут до кто и как их поймет. (И тут же сам себя опровергаю, зачем издавать книгу?) А русский мой «чистый» язык очень часто мне изменяет, в особенности… в падежах!
Ну, довольно – говорить глупости.
Хочется мне знать, как прошел твой доклад о Тютчеве, была ли после него дискуссия и т. д.? Что ты пишешь теперь, стихи или прозу? И как твое и Олечки здоровье, как твоя хромота?
Я говорил Т<атьяне> А<лексеевне> [507]507
Об участии Т.А. Осоргиной в подготовке «Одиночества» к печати см. в письме от 21 марта 1974 г.
[Закрыть]о твоем совете послать «Одиночество в Россию»? Но – кому? Ведь стихи об Есенине антисоветские [508]508
Стихотворение «На смерть Сергея Есенина».
[Закрыть]. Она спросит об этом Володю [509]509
В.Б. Сосинского.
[Закрыть].
Хотелось бы мне послать Одиночество в Женеву, но я не знаю, есть ли там русская библиотека.
Вчера «мы» выбрали Президентом Жискара [510]510
Валери Жискар д’Эстен – президент Франции в 1974–1981 гг.; До этого занимал пост министра экономики и финансов (1962–1966, 1969–1974). В. Жискар д’Эстен победил во втором туре президентских выборов, набрав 50,8 % голосов против 49,2 % у Ф. Миттерана.
[Закрыть]: думаю, что это разумно, ибо лучше при нем иметь «социальные беспорядки», чем при Миттеране… советские порядки.
Вадимушка, я, вероятно, никогда не буду писать по новой орфографии, ничего не поделаешь, а в букву «ять» я влюблен!
И чтобы закончить это длинное письмо, я вдруг вспомнил, что существует еще очень редкая в русском языке форма «дипиррихий» (U U U U), например в слове «противоестественный».
А теперь крепко и нежно целую тебя и Олечку за нас обоих.
Твой «буравчик» немного притупленный.
Пиши, родной мой.
Какие ужасы на свете: Израиль, Ирландия… [511]511
Протестанты Северной Ирландии 19 мая начали всеобщую забастовку в знак протеста против передачи Великобританией части властных полномочий местным властям Северной Ирландии.
[Закрыть]
Paris, le 5/VII <19>74
Родной мой Вадимушка,
Давно нет писем от тебя, и я ничего о Вас не знаю. Как ты и Олечка, как Саша? Мы только от Джюди узнали, что Вы в деревне, но до сих пор я не писал из-за грустных событий: у Лели [512]512
Леля Позняк, жена А.И. Позняка, см. о ней прим. 287.
[Закрыть]началась гангрена ноги, ее отправили в больницу, сделали ей операцию (перерезали nerf sympathique), но это ничего не дало. Гангрена увеличивалась, и врачи решили ампутировать ей ногу. Но… до операции этой она скончалась… В понедельник 1/VII ее похоронили. Можете себе представить состояние Саши, который обратился сам в живой скелет. После похорон он вместе с Herve (сыном покойной Лиды) поехал к нам, а вечером вместе с ним вернулся домой, и утром Herve, который ночевал у него, нашел его в бессознательном состоянии: он ночью пытался отравиться. Herve вызвал врача, потом ambulance – теперь он в больнице, куда никого не допускают – у него, кроме всего, еще infarctus. Он 4-ый день в бессознательном состоянии («coma»), и я не думаю, что его спасут… А если спасут, то что это за жизнь будет у него? Но я думаю, что его конец это вопрос часов… Мы целый день сидим дома, ждем звонка от Herve, который связан с больницей по телефону. Вот конец жизни этих несчастных стариков…
Больше ничего сказать тебе не могу.
В Израиль мы еще не уехали, отложили на Октябрь.
Ради Бога, следите оба за Вашим здоровьем…
Целую Вас обоих всем моим сердцем за нас обоих.
В<аш> Сема.
Paris, le 24/VII <19>74
Дорогие мои, такие близкие, но, увы, такие далекие по расстоянию…
Получил твои 2 письма, Олечка, понимаю, как Вы беспокоились за Сашу [513]513
Речь идет о сыне Андреевых.
[Закрыть], и верю, что лечение поможет ему. Если бы я знал, в какой клинике он находится, то, конечно, посетил бы его, хотя не знаю, можно ли это сделать для его пользы. Но теперь все равно это не удастся, ибо через 3 дня мы уезжаем, чтобы отдохнуть от всех парижских переживаний, связанных со смертью Лели и полуненормального состояния Саши Позняка, который все еще в больнице (потом его переведут в дом de convalescence [514]514
Дом выздоровления (франц.).
[Закрыть], но не раньше, чем через месяц). Мы посещаем его, как и другие парижские друзья, но уходим от него всегда с тяжелым чувством…
Спасибо за адрес Володи, я ему уже написал, представляю себе его состояние после смерти бедной Ариадны. Я знаю, что она страдала 15 лет, но все надеялся на ее выздоровление [515]515
Речь идет о смерти А.В. Сосинской (Черновой), страдавшей астмой, приступы которой усилились, когда она с мужем поселилась в Москве.
[Закрыть], В Париже сейчас нам тяжело: со всех сторон извещения о болезни или смерти друзей (которых Вы не знаете) – черная полоса…
Почему Вадимушка ни слова мне не написал, здоров ли он или так увлечен своей работой в саду?
Жду от Вас обоих известий: наш адрес: Hotel du Jardin et du Parc a Neris-les Bains, 03310 (Allier).
Целую Вас обоих со всей моей любовью, за себя и за Фло<ру>.
В<аш> Сема.
Представляю себе, какая для Вас радость присутствие чудных девочек… [516]516
У Андреевых гостили в это время две их внучки, дочери Александра и Джюди.
[Закрыть]
Paris, le 25/VIII <19>74
Дорогой мой Вадимушка,
Наконец-то имел от тебя письмо, а то я уже начал серьезно беспокоиться. <…> Сколько у Вас, дорогие, сейчас тяжелых дней… Для тебя, Вадимушка, смерть Леонида [517]517
Леонид Аркадьевич Алексеевский (1903–1974), двоюродный брат Андреева, сын Риммы Николаевны Андреевой (1881–1941), сестры Л.Н. Андреева, от первого брака с А.П. Алексеевским.
[Закрыть], для Олечки смерть Ариадны после долгой и тяжелой болезни, о ней я уже Вам писал и, конечно, написал бедному Володе. Так идет наша человеческая жизнь – будто мы все в одном поезде и время от времени остановка и кто-то дорогой уходит… А поезд идет дальше – куда [518]518
Ср. с тем же образом в его стихотворении «Я в поезде быстром. В вагоне со мной…».
[Закрыть]?
Я рад за тебя, Вадимушка, оттого что твоя книга наконец появилась и имеет успех [519]519
Луцкий говорит о книге Андреева «История одного путешествия».
[Закрыть]. Если имеешь лишний экземпляр, то пришли мне. Как сейчас чувствует себя дорогая Олечка? Я понимаю, как ей трудно было пережить смерть Ариадны, а теперь еще мучительный артроз… [520]520
Заболевание суставов.
[Закрыть]Когда приедете в Париж, непременно пойдите к специалисту – не может быть, чтобы аспирин был единственным средством. Увидим ли мы Вас в Париже? Мы уезжаем к Адиньке на весь Октябрь, она все еще не может прийти в себя после гибели Имочки. Но и мы тоже…
Спасибо, родной мой, за присылку рецензии Терапиано – я не ожидал от него такой благосклонной (хоть и не глубокой критики), ведь мы с ним в разладе уже столько лет – видно, люди меняются или я сам о нем плохо думал [521]521
Рецензия Ю. Терапиано на «Одиночество» появилась в «Русской Мысли» (1974, № 3010, 1 августа, стр. 8–9).
[Закрыть].
В Израиле я думаю начать писать мои воспоминания (о Мамочке, о 101, rue Dareau и т. д.) [522]522
По этому адресу в Париже жила В.С. Гоц, квартира которой была местом встреч членов с.-р. Партии и общественных активистов русской эмиграции.
[Закрыть].
Нежно целую тебя и дорогую Олечку за нас обоих и за Адиньку. Ваш верный Сема.
Paris, le 7/ХII <19>74
Вадимушка дорогой,
Мы с тобой как будто на разных планетах, и я от тебя до сих пор ничего не знал. А сегодня я позвонил Джюди и узнал, что ты болен (etonffements) [523]523
Приступы удушья (франц.).
[Закрыть], надеюсь, что ты лечишься и что это не серьезно. Напиши мне хоть несколько слов о себе.
А у нас ничего нового: вернулись почти месяц тому назад из Израиля, все, слава Богу, здоровы, но «климат» напряженный и ждут почти неизбежной войны…
От Т<атьяны> А<лексеевны> я узнал, что твоя книга (История одного путешествия?) имела большой успех. Поздравляю тебя, рад за тебя и хотел бы прочесть ее, но у тебя, очевидно, нет лишнего экземпляра.
Как себя чувствует Олечка? Мне так жалко, что Вы оба не собираетесь в Париж!.. <…>
Целую тебя и Олечку за нас обоих и жду быстрого ответа.
Твой верный Сема.
Paris, le 1/II <19>75
Дорогой мой Вадимушка,
Прости за то, что отвечаю с опозданием. Я рад был иметь от тебя письмо, но огорчился его содержанием: и ты и Олечка еще «молодые» люди и рано еще Вам болеть!
Во всяком случае главное это то, что сердце твое «не сдает», а нервы у тебя такие, как у всех нас, это дань эпохи, и надо всем напрягаться, чтобы «держаться». Вот и мы тоже «держимся», стараясь не считаться с газетными сведениями, которые часто не очень «утешительные»…От Адиньки имели письма, как будто, бодрые, но, по существу, не легко ей…
На днях был у нее, отпраздновал день «bar mitzwa» Netic’a, в котором принял горячее участие весь их киббуц. Он замечательный мальчик, и его все обожают. (Это религиозное совершеннолетие – которое потом перенято христианством.)
Вадимушка, родной мой, я тоже высчитал 50-летие нашей дружбы и взаимной преданности. Бог ты мой, как летит время! Я помню, как в первый раз увидел тебя на каком-то собрании и… сразу полюбил. Вот и наша золотая свадьба пришла, а насчет «платиновой»… сомневаюсь! Очень хочется повидать тебя и Олечку, но не знаю, сможете ли Вы приехать.
Стихов не пишу. Очень хочется, да как-то «не можется», и на белом листе бумаги не слова, а какие-то каракули!
Занят был последнее время разбором фотографий и документов с<оциал>-р<еволюционер>ов – все послал Роману Гулю, который собирается написать историю с<оциал>-р<еволюционер>ов [524]524
Роман Борисович Гуль (1896–1986), писатель, литературный критик, мемуарист, киносценарист, издатель.
[Закрыть]. Рад, что сделал это, иначе это у нас залежалось бы и пропало. Но «чистка» эта расстроила нас. Будьте оба здоровы и бодры, дорогие мои, целую Вас за нас обоих.
В<аш> Сема.
Paris, le 18/ХII <19>75
Дорогой мой Вадимушка,
Я стал непростительно ленив, сам не понимаю почему. Целый месяц уже держу твое письмо в кармане, вынимаю, перечитываю, сейчас же хочу ответить, но столько хочется тебе сказать, что не знаю, с чего начать… Не сердись, дорогой мой, родной мой братик, и верь, что так же сильна во мне наша 50-летняя дружба, что так же, к<а>к и раньше, я чувствую, что ты мой единственный настоящий друг и товарищ и что тяжело мне то, что я сейчас не с тобой… Твоя болезнь меня огорчила, я не могу вообразить тебя задыхающимся, но сейчас счастье знать, что тебе стало лучше, и надеюсь, что ты скоро совсем поправишься и напишешь мне более оптимистическое письмо.
Что тебе сказать о нас? Я, как будто, здоров, хотя Фло все время щупает мой пульс, а сама она страдает от ревматизма и от болей в ногах. Часто имеем письма от Адиньки – у них, слава Богу, все благополучно, девочки учатся и работают, а светик-Нетик – просто изумительный мальчик, окружает Адиньку любовью и заботами. Бог даст, если все будет благополучно, мы поедем к ним осенью. Последние дни я много занимался моими воспоминаниями и написал всю историю «Exodus 47», Адинькиного участия в ней и отчасти и моего собственного (немного со стороны!). Получилось нечто вроде исторического документа – кого-нибудь в будущем это заинтересует – когда будешь в Париже, прочту тебе. Не хотелось бы, чтобы это пропало может быть, пошлю Роману Гулю для его revue [525]525
Очерк «Exodus 1947. Из воспоминаний» был опубликован в «Новом Журнале», № 122, 1976, стр. 183–192.
[Закрыть]или в журнал «Рассвет».
25/XII <19>75
Дорогой мой, желаю тебе и дорогой Олечке здоровья и радости, а всему миру спокойства и благополучия. Уходящий в прошлое 75-ый год был не очень весел для человечества, надо надеяться, что 76-ой будет удачнее… Сердечно обнимаю и Целую тебя и всех твоих дорогих. Твой Сема <рукой сестры> и Флора.
Paris, le 16/VI <19>76
Дорогая Оля,
Только что узнал эту страшную весть: ушел мой бесконечно близкий дорогой друг и брат Вадим, и мне невозможно поверить, что я его больше не увижу… [526]526
Андреев умер за месяц до этого письма – 17 мая 1976 г., см. некролог Юрия Терапиано, «Вадим Андреев», «Современник» (Торонто), 1976, № 32, стр. 60–62.
[Закрыть]Мы только теперь вернулись из Израиля, и Т<атьяна> А<лексеевна> долго скрывала от нас. Вижу и чувствую твое горе и прошу у Бога, чтобы Он дал тебе силы и мужества. Ты сама понимаешь, как мне трудно об этом писать, мы все время говорим и вспоминаем о нем. Наша дружба длилась больше полувека и с ней были связаны самые светлые юные годы. А сейчас гнетущая пустота… Мы только что разговаривали с Наташей [527]527
Наталья Викторовна Резникова (урожд. Чернова, 1903–1992), литератор, переводчица; сестра О. Андреевой.
[Закрыть]по teleph
Книга стихов Андреева «На рубеже» вышла в Париже в 1977 г.
[Закрыть]. Это будет ему самый лучший памятник, я был бы счастлив, если бы мы тебе чем-нибудь помочь
<Рукой Флоры> Дорогая Оля, всей душой разделяю твое горе, трудно выразить простыми словами всю горечь этой потери, но я думаю, что сама понимаешь…
Целую тебя и обнимаю всем сердцем.
Флора.
