Сочинения
Текст книги "Сочинения"
Автор книги: Семен Луцкий
Жанры:
Поэзия
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
Всю жизнь он так мучительно искал
Во тьме веков потерянное слово,
Так вопрошал и так ответа ждал
Последнего, простого, основного…
И вот теперь он каменный лежит —
Ужель и камень ничего не знает?
Нет, он уже с природой говорит
И страшным голосом природа отвечает…
Не прислав никакого гонца —
Да такого никто и не ждет —
Неизвестно, с какого конца
Подколодной змеей подползет.
И холодной колодою вдруг
Станет тот, кто был полон огня…
Нет, не в силах понять я, мой друг,
Что коснется сие и меня,
Что уйду, не оставив следа,
А за веком потянется век,
Что уйду неизвестно куда —
Будто был и не был человек…
На грубый мир, на низменные души
Ночная тень медлительно сползла,
Но тот, кому даны глаза и уши,
Касанья темного не ощутит крыла.
Поэт не спит. Его томит тревога,
Она ему, как страшный дар дана,
И только тайн
Его душа мучительно полна.
Nocturne. Стихотворение (без названия) отправлено в письме В.Л. Андрееву от 4 января 1965 г.
[Закрыть]
Ночью долгой в одиночестве
Сны не снятся, сон бежит…
Как мне вспомнить имя-отчество? —
Память темная молчит.
Знаю, жил многозначительно
Этот странный человек,
Только, видно, расточительно
Прожил он свой серый век.
И совсем как офильмована
Жизнь его передо мной,
Темной краской заштрихована
Или краской голубой…
Сколько было обещано,
Сколько было дано,
Сколько было завещано
Или запрещено…
Сколько было возможностей —
Помнишь об этом ты?
Сколько было и сложностей,
Чуда и простоты…
– Ночью долгой… Но словами ли
Рассказать про свет, про тень?
– Ну, вставай, Семен Абрамович,
Начинай привычный день.
Кинерет. В ОэБЛ II датировано 1952. Включено в ВРС, стр. 300–301.
[Закрыть]
Невозможно понять, где кончается небо, где море,
Горы в воздухе виснут, иль длинная цепь облаков?
Невозможно понять, что в душе моей – радость иль горе…
Будто время вернулось обратно к истоку веков…
Галилейское море. Ладья с рыбаками. И сети…
Что они наловили сегодня? И где Рыболов?
А у берега – море людское и люди, как дети,
И, как солнце, сиянье простых, потрясающих слов…
Вот – по этой земле… И следы от шагов не сотрутся.
Вечер легкий спускается в синий и розовый цвет.
Скоро звезды взойдут, скоро звезды над миром зажгутся,
В галилейской ночи окуная лучи в Кинерет.
Иом Киппур. Стихотворение приложено к письму Луцкого В.Л. Андрееву от 16 октября 1968 г. «Мне шестикрылый серафим/ На перепутьи не явился» – аллюзия на стихотворение «Пророк» (1826) Пушкина (см. также далее: «Глаголить пламенным пророком!»).
[Закрыть]
Земля дремала в тишине
В прохладе полнолунной ночи,
Но душно, душно было мне,
Как будто был я опорочен,
Как будто все грехи людей,
Тысячелетняя их драма
Легли на совести моей,
Как камни рухнувшего храма…
– О, Господи, ну что я мог,
Что я могу – слепой и слабый,
Мне ли найти средь всех дорог
Единый путь, прямой и правый?
Мне шестикрылый серафим
На перепутьи не явился,
Земным отчаяньем гоним,
Я ждал, я жаждал, я молился…
О, если бы для всех племен
Полуживых на дне глубоком
Тобою был я одарен
Глаголить пламенным пророком!
Чтоб разбудить, чтобы воззвать,
Чтобы зажечь священным словом —
Увы, но эту благодать
Я заслужить не мог пред Богом…
Иное счастье мне дано —
Быть горечи земной поэтом…
Но счастье ль это? Все равно!
Мои слова всегда об этом,
Ведь люди безнадежно спят
И покаянье их не гложет
И даже Тот, Кто трижды свят,
Спасти от смерти их не может…
Луна спокойно с высоты
Над миром дремлющим сияла
И жалкие мои мечты
Холодным светом обливала.
1970
Оспаривать у ветра быстроту. Отправлено в письме В.Л. Андрееву от 28 ноября 1972 г. с припиской: «Как забавно: начал пятистопным <ямбом> и неожиданно перешел на четырехстопный!» (об этом же, уже после выхода О, он пишет ему в письме от 19 мая 1974 г.).
[Закрыть]
Оспаривать у ветра быстроту,
У облака легчайшее паренье
И камнем вдруг сорваться на лету
В земли тупой столпотворенье…
Разочарованно лежать
И все ж надеяться на чудо,
Нет, не могу, природа-мать,
Принять позор такого блуда…
Я камнем создан. Но порой
И в камне музыка таится,
И тот, кто не совсем глухой,
Быть может, ею насладится.
С каждым днем я все больше поэт. Беловой автограф, с эпиграфом из Пушкина…К священной жертве Аполлон… («Поэт», 1827), датированный 31/III <19>72, отправлен В.Л. Андрееву 14 октября 1972 г. вместе с посвященным ему стихотворением Вадиму (в О – «Когда волшебная стихия…»). Включено в ВРС, стр. 301.
[Закрыть]
С каждым днем я все больше поэт,
Только голосом тише и глуше,
Но в стихах моих воздуха нет —
Только бьются, как рыба на суше…
Задыхаюсь от звуков и слов,
От далекого тайного зова
И как будто на жертву готов,
Но не знаю заветного слова,
Что потеряно было в веках
Со времен сотворения мира —
Без него мироздание – прах
И бездушна беззвучная лира…
Когда волшебная стихия. Беловой автограф датирован 12/I 1967. В заключительной строфе второй стих выглядел иначе: «Лишь слабый отзвук между строк».
[Закрыть]
В. Андрееву
Когда волшебная стихия
Тебя сорвет и унесет —
Какие могут быть, какие
Исканья рифмы и расчет?
Подвластна ветру и теченью
Летит крылатая ладья
И в пене волн струится пенье —
О, Муза, музыка твоя!
Та, что ничем необъяснима
И не заказана никем,
Что рвется вдруг неудержимо
Без содержания, ни тем.
Она давно тебя томила,
В тебе беззвучная жила,
Но ритма внутренняя сила
Ее на волю увлекла.
Потом, когда на берег скучный
Ты будешь выброшен волной,
С душою легкою и звучной
Ты поспешишь к себе домой.
Но, хлад земли! Волненье стихло,
И вот ты за своим столом
Начнешь искать слова и рифмы,
Скрипя критическим пером…
И ты найдешь – судьба поэта —
Что слышный отзвук между строк —
Напоминанием, что где-то
Твой дух был волен и высок.
Когда ты мед посыплешь перцем. Отправлено в письме В.Л. Андрееву от 28 ноября 1972 г. с незначительными изменениями: 1-я строка – «Когда ты мед посыплешь перцем», 4-я строка – «У жизни правде я учусь».
[Закрыть]
Когда ты мед посыплешь перцем,
Ты извратишь природный вкус…
Не головой, а чутким сердцем
У жизни правде я учусь.
Оно живет лишь откровеньем,
Навеянным издалека
Под милосердным дуновеньем
Невидимого ветерка.
Есть то, что выше знанья. Включено в ВРС, стр. 301.
[Закрыть]
Есть то, что выше знанья
И мудрости земной —
Легчайшее касанье
Созвучную душой.
Есть музыка, что снится,
И разговор без слов,
И белая страница
Неписанных стихов.
I. Элегия. В ОэБЛ II датировано 29/VI 1953. Первоначальный вариант с некоторыми отличиями был отправлен Луцким в письме В.Л. Андрееву от 2 января 1954 г.
[Закрыть]
Как мало мне отпущено годов,
Чтобы нести назначенное бремя,
А я живу – или в тумане слов,
Или преступно убиваю время…
Как будто бесконечна жизни нить.
Не думаю и не желаю мерить…
Как будто можно жить и не любить
И не творить и ни во что не верить…
Убийца дней, назначенных Творцом!
Мне дан был дом – не мной он был построен…
В покоях светлых я брожу, как гном,
Высокого заданья не достоин.
Мне дан был дар. Я горькою золой
Покрыл его и растоптал ногами.
Мне дан был жар. Но вот – холодный, злой
И темный я живу под небесами.
И за руку – как мачеха дитя —
Ведет меня отчаянье слепое
В глухую ночь, где тайна бытия,
Быть может, не раскроется пред мною…
О, вырваться! О, если бы хоть раз
Вздохнуть свободно, широко и свято,
О, если бы – в благословенный час —
Хоть раз улыбкой осчастливить брата…
И, Божий дух почуя в мире вновь,
Сорваться ввысь и с синим небом слиться —
Как легкий дым, как память про любовь,
Как то, что может только сниться…
II.Элегия. Включено в: Антология, стр. 199–200 и ВРС, стр. 301–302.
[Закрыть]
Как быстро день единственный прошел
И вот уж вечер ласковый нисходит…
А я еще той книги не прочел,
Где каждый о себе строку находит…
Седеют гор далекие хребты,
Деревья ввысь молитвенно воздеты…
Как медленно плывут мои черты,
Морщиня плавное теченье Леты…
О, как мне хочется еще любить
Людей, цветы, стихи, разлуки, встречи
И теплых янтарей тугую нить,
И легкий мех, накинутый на плечи,
И нищего, что у церковных врат
Протягивает скрюченную руку,
И каждого, кого назвал я – брат,
Кому отдался на любовь, на муку…
О, как хочу еще я – досказать,
Додумать, довершить, что жгло и пело
И тайного Присутствия печать
Хранить в себе, творя земное дело…
О, как еще мне хочется… Но, нет!
Уж ночь пришла. Пора. Смыкаю очи.
В ночи моей – я верю – будет свет —
Друзья, желайте мне бессонной ночи.
Ни минуты не сиди. М.М. Мазор – известный адвокат, масон. По поводу второго двустишия в 1-м катрене см. в письме Луцкого В.Л. Андрееву от 19 мая 1974 г.
[Закрыть]
Н. Мазуру
Ни минут не сиди,
Ничего не делая —
Притаилася в груди
Тоска оголтелая.
Притаилася, как зверь,
Выжидая случая,
Если выползет, поверь —
Уничтожит, мучая…
Руки занимай трудом,
Голову – заботами,
Огради твой хрупкий дом
Грубыми воротами.
Время (Баллада). Приложена к письму Луцкого В.Л. Андрееву от 6 декабря 1970 г. (первоначальный вариант несколько отличается от книжного). В предпоследней строфе явная опечатка: вместо «удивительный Бог» нужно «удивленный» (в ОэБЛ I и II рукой поэта исправлено, см. также в его письме В. Л. Андрееву от 19 мая 1974 г.: «И другое замечание о том, как типографы сами иногда создают неожиданный эпитет: «И удивительный Бог» (стр. 74) вместо «удивленный». Тут есть над чем задуматься ибо Бог… действительно – удивительный!»).
[Закрыть]
Ходил Господь по саду,
По райскому ходил
И Сам Себя в награду
За все благодарил.
За все, за все… Ну, словом
За то благодарил,
Что мир единым словом
Он чудно сотворил.
И человека тоже,
Чтоб мог он без труда
Быть на Него похожим
(А впрочем – не всегда…).
…Ходил Господь по саду.
Был труд Его высок,
Зато теперь в награду
Не был Он одинок.
Вокруг него природа
И все живое в ней
И всякая порода
Растений и зверей.
Потом, устав немного,
Прилег Он на траву
И тут Ему (ей Богу!)
Был сон, как наяву.
…Он был в пустынном месте
Прозрачном, как стекло,
И нечто – врозь и вместе —
Вокруг Него текло.
Неведомое чудо —
Безводная вода,
Текущая (откуда?)
Текущая (куда?)
И странное теченье
Остановить не мог
Создавший все творенье
И удивленный Бог…
Ну, как для сей баллады
Мне написать конец?
Ведь навсегда отрады
Лишился наш Творец…
О том, что мир пугает —
Не стоит говорить…
Свеча горит и тает —
Ведь ей недолго жить.
Пусть под моим дыханьем,
Пока она горит,
Ответным колебаньем
Она мне говорит.
И пусть напоминает
Ее короткий свет,
Что, как свеча сгорает,
Но светом жив поэт.
1939. Посвящено Вадиму Андрееву. Вариант (вероятно, первоначальный) этого стихотворения Луцкий отправил В. Л. Андрееву 14 марта 1971 г. (хранится в Русском Архиве в Лидсе: MS 1350/1534). Этот вариант имеет следующие отличия от публикуемого: 3-й стих: «И, непривычные для взора парижан»; 4-й: «Вокруг дерев сугробы вырастали»; 6-й: «Но город полон был тревоги тайной»; 7-8-й: «Он вдруг притих, как зверь перед концом/ В предчувствии судьбы неотвратимой»; 11-й: «Без нужды бухал тяжкий пулемет»; 18-й: «От Lax’a или с чемоданом масла»; 27-й: «Свеча горела в комнате моей»; после 33-его стиха следовало еще четыре, опущенных в окончательной редакции: «Ты помнишь наш высокий разговор/ О красоте, о правде двуединой,/ О тех стихах, что только снятся нам/ Но написать которых мы бессильны»; в 38-м и окончательном, 40-м, переставлены слова Музы и дружбы. Полимния (Полигимния) – см. комментарий к стихотворению Дышать вот этой бездной.
[Закрыть]
Вадиму
В тот год была суровая зима,
Снег рано выпал и лежал пластами
И непривычные для взора горожан
Сугробы вкруг деревьев вырастали.
Война еще почти не началась,
Но город полон был ее тревоги,
Он весь притих, как зверь перед концом
В предчувствии неумолимой травли.
Я жил тогда на левом берегу
У Люксембурга, где порой ночами
Без нужды бухал грузный пулемет,
Полузамерзших голубей пугая.
Я помню свет от синих фонарей,
И мягкий шаг прохожих запоздалых,
И веянье далеких легких крыл
Мимолетящих ангелов печали…
По вечерам ты приходил ко мне
Озябший, весь покрытый снегом,
И, позабыв земных забот позор,
Мы занимались важными делами,
Важнейшими, важней которых нет,
И недоступными непосвященным,
Свеча светила в комнате моей,
От двух голов отбрасывая тени…
Здесь был приют для нас, питомцев Муз,
Воспитанников нежной Полимнии —
Как ветхий груз мы сбрасывали все,
Что музыкой в душе не отдавалось.
Заветные тетрадки, как сердца,
Мы с наслажденьем острым раскрывали
И анапест сменял хорей и ямб
И дактили сменяли амфибрахий…
Ты помнишь? За окном таилась ночь,
Но свет нездешний был в приюте дружбы…
В тот год была суровая зима
И тайнокрылое касанье Музы…
И все-таки! А почему – не знаю. Отправлено в письме В.Л. Андрееву от 5 июля 1973 г. с обозначением места и даты написания – Neris-les Bains, 3/VII <19>73; та же дата в ОэБЛ I (в тексте имеются незначительные отклонения от позднейшей, книжной, редакции).
[Закрыть]
И все-таки! А почему не знаю…
На склоне лет, собрав мои стихи,
Я за столом сижу и размышляю —
Какие все ж удачны иль плохи…
Тяжелый выбор! Ведь меж этих строчек
Кровинки сердца или боль мечты.
И, оторвавши фиговый листочек,
Я собственной стыжуся наготы.
Но Муза, спутница моя сыздетства,
Мне шепчет целомудренно о том,
Что даже скромное мое наследство
Не должен я оставить под замком.
И что мое свидетельство о веке,
В котором я участвовал и жил,
Быть может, в будущем возбудит человеке
Порыв любви и пробу новых сил…
Я вас люблю, стихи мои, до боли
И даже ненавидеть вас готов,
Когда ненужное приходит поневоле,
А для важнейшего не хватит слов…
Плоды мечты, бесплодные мечтанья,
Вас записать мой подвиг не велик,
Но я пишу, как пишут завещанье,
Я вас пишу, как пишут свой дневник.
Себя терзая в поисках ответа
И никогда не находя его…
(Да унесет спасительная Лета
Мучительное слово: «ничего»!)
А впрочем, оправдания не надо,
От одиночества спасенья нет…
Поэзия – отрава и отрада,
Но ведь не логикой живет поэт…
ОПУБЛИКОВАННЫЕ СТИХИ, НЕ ВОШЕДШИЕ В СБОРНИКИ
Баллада («Не был брошен женщиной любимой…») [132]132З, 1927, № 229, 19 июня, стр. 5.
[Закрыть]
«Приди ко мне и ласковый, и милый…» [133]133
Не был брошен женщиной любимой,
Никого из близких не терял,
Бури, войны – проходили мимо,
Был здоров, хоть от рожденья вял.
Так. Но это просто и печально…
Стал ему весь белый свет не мил…
Может быть, и трудно жить нормально.
Может быть, он никогда не жил.
Вечерело. Он сидел без света,
Замечтавшись, Бог весть, отчего,
Скомканная старая газета
Шелестела под ногой его.
«Завтра будет интересный номер…»
И дрожала желтая рука —
«Все прочтут: Иван Иваныч помер,
Застрелился… Вспомнят чудака…
Скажут: как непостижимо это,
Жаль, ушел, а славный был такой…»
И касались пальцы пистолета,
Приучались к стали ледяной.
И уже глаза его темнели…
«Надо кончить». – И готов заряд…
А в стене у незаметной щели
Любопытствовал холодный взгляд…
«Ну, пора!» И не дрожало дуло —
Пуля в сердце. – Кончены дела.
И по телу тихому скользнула
Взгляда неотрывного игла…
…Я, свидетель, с темным искушеньем
Видевший, как просто умирать,
Я бы мог естественным движеньем
Эту волю к смерти оборвать.
Приди ко мне и ласковый, и милый. Э, стр. 68. Послано в письме к дочери из Парижа в Израиль (30 ноября 1972) с датировкой 1932/1972 и следующим комментарием: «Золотко, пишу в café без приписки Флорочки (она сейчас у больной Poski). Это стихотворение 40-летней давности, но оно еще живет во мне. Оно очень созвучно знаменитому стихотворению Блока: «О подвигах, о доблести, о славе я забывал на горестной земле, когда твое лицо в простой его оправе передо мной сияло на столе»…<У Блока: «О доблестях, о подвигах, о славе…» и в третьей строфе без «его»> Целую нежно». В отличии от опубликованной версии: в 1-й строфе: «И разгони предвечную печаль», «В заветный час, когда угаснут силы»; в 3-й: «От гордых слов об истине, о сути», «На дне души осталась капля мути/ отрывки строф и суеверный страх»; в 4-й: «Я изменил, но вновь вернулся к Лире,/ Основе жизни и опоре сил»; заключительная строфа совершенно иная: «…Но Ангел жизни нежно улыбнулся,/ Крылом меня заботливо укрыл,/ И в новом мире новым я проснулся/ И жалобы юдольные забыл».
[Закрыть]
«Мне сегодня грустно отчего-то…» [134]134
Приди ко мне и ласковый, и милый,
И разгони несметную печаль.
В заветный час, когда угаснут силы,
Разочарует ветреная даль.
Я только часть земной, убогой скуки,
Зерно любви, звено меж двух миров,
Я только горсть испепеленной муки,
Осколок духа и обрывки снов.
От гордых строф об истине, о сути,
О горнем свете, о больших делах
В гробу души осталась капля мути,
Песчинки слов и суеверный страх.
Я изменил… Но вновь вернулся к лире
Опоре жизни и основе сил —
И вот брожу один в подлунном мире,
Как некогда Орфей в аду бродил.
Сгорают дни – глубокие, как ночи,
Проходят ночи – легкие, как свет…
Час от часу коварней и жесточе
Горят огни… А Эвридики нет.
Мне сегодня грустно отчего-то. Э, стр. 70.
[Закрыть]
«Мне о любви не говорить, не петь…» [135]135
Мне сегодня грустно отчего-то —
День как день, а на душе темно.
Осени сусальной позолота
Просится, нескромная, в окно.
Не уйти. И веки опускаю —
Не печалить мира Твоего.
Господи, я ничего не знаю
И не обещаю ничего.
Только праведники и безумцы,
Только мученики и творцы,
Изуверы или вольнодумцы,
Или безрассудные борцы,
Только те, которым в мире грубом
Цель дана – стихами не живут,
Я же одиноким однолюбом
В мир пришел и цепенею тут.
Я живу в неосвещенной келье,
В темной гуще девственных лесов,
И мое нелегкое веселье
Процвело отчаяньем стихов.
Качества высокого волненье
Вдохновеньем кто-то назовет.
Господи, вдохни ж успокоенье
От немилых и тугих забот.
Или ты в тумане мирозданья
Так решил – и кроток, и суров —
Чтобы мне и впрямь до окончанья
Холодеть от горестных стихов?
Мне о любви не говорить, не петь. Э, стр. 71. В АБЛ датировано 9/VI <19>26. Ср. об этих стихах в воспоминаниях Луцкого об С.А. Иванове.
[Закрыть]
Мне о любви не говорить, не петь,
Но руки сжать и, уронив на руки
Пылающую голову, сидеть,
Перегорать отчаяньем разлуки.
Но мочи нет. И ты опять близка —
О сокрушающая близость эта…
Как дуновенье ветра у виска,
Прикосновенье благостного света.
Я разобью упрямую свирель,
В тебя уйду от звуков, снов и знаков.
…Моя Россия! о тебе ль
Мне петь, и говорить, и плакать?..
НЕОПУБЛИКОВАННЫЕ СТИХИ [136]136
Неопубликованные стихи. Стихи расположены в таком порядке: сначала следуют датированные, а затем – в алфавитном порядке – те, чью датировку установить не удалось.
[Закрыть]
Chartreuse(«Мохнатые ели – монахи…») [137]137
Chartreuse. Сравнение елей с монахами, возможно, навеяно есенинской метафорой ив-монашек («И вызванивают в четки/ Ивы – кроткие монашки», Край любимый! Сердцу снятся, 1914). Chartreuse – картезианский монастырь (франц.). Бизы – северные и северно-восточные ветры во Франции и Швейцарии (ср. у Ф. Тютчева: «Утихла биза Легче дышит/ Лазурный сонм женевских вод»); тот же образ Луцкий использует в «Вольном подражании Демьянам Бедным».
[Закрыть]
Северное слово («Оно пронесется, как топот…») [138]138
Мохнатые ели – монахи
Не зябнут от северной бизы —
Поверх власяницы-рубахи
На них серебристые ризы…
Могучие ветки застыли,
Как руки, поднявшись в молитве,
А ветер им шепчет о были,
А ветер поет им о битве…
Средь них прохожу, точно в храме,
Забыты сомненья и страхи…
Чу, здесь говорят с небесами
Суровые ели-монахи.
Belmont, 19/I <19>17
Северное слово. Под стихотворением приписано рукой Луцкого: «Я еще ничего не знал о Российской революции».
[Закрыть]
Вечерний гекзаметр
Оно пронесется, как топот,
Как шелест весенних полей,
Как моря далекого ропот,
Как песня кристальных ночей…
Ему не поверят, как сказке,
Как призраку хрупкой мечты,
Но в поле, как чистые глазки,
Огненные вспыхнут цветы…
Оно пронесется пожаром
И в небе все звезды зажжет,
Ах, светлые крылья недаром
В орлиный срываются лет…
8. III. <19>17
1919 («Мы заблудились без дороги…») [139]139
В сумерки долго стоял на мосту, опершись о перила,
Глядя на светлую воду и странно мечтая…
С рокотом нежным куда-то волна за волной уходила,
Грустно ее провожала звезда золотая…
Робко мигая, вдали одинокие точки манили —
Города, вдруг утомленного, бледные очи…
Волны все шли, уходили и вечер с собой уносили…
Веяло ночью, и жизнь казалась короче…
Что так болела душа и о чем так безумно молила?
Или вернуть захотела ушедшую ласку?
Разве не знала – зачем, как живые, дрожали перила,
Разве поверила снова в крылатую сказку?..
Lyon 15.VII. <19>17
1919. В виде письма Вере Самойловне Гоц. На этом же листе приписка: «Милая Веруня, это я, конечно, про молодое поколение так безжалостно пишу. Оно недостойно наследия великих жертв старого. Оно не на высоте задачи. Оно – обанкротилось. Пишу тебе из дому, где сижу четвертый день из-за легкого недомогания. Завтра иду на завод Как твое здоровье? Крепко тебя и милого С<ергея> А<ндреевича> целую» (имеется в виду Сергей Андреевич Иванов). Возможно, забыв об этом письме, 30 сентября 1919 г. Луцкий вновь шлет В.С. Гоц эти стихи, сопровождая их следующим письмом: «Прими от меня мой скромный подарок. Это самое лучшее и чистое, что есть во мне. В этих бледных стихах, может быть, мало поэзии, но в них – живые кусочки моей души… Что более ценное могу я тебе дать? Если ты найдешь в них слишком много меланхолии, разочарованности, пессимизма, то не вини меня. Такой уж я! Как себя переделать и переменить свою и окружающую жизнь? Я – «сын своего века»… и век-то неважный!.. Одно добавлю: «бесславные потомки и полунищие с сумой» – это мы – молодое поколение. Старые сделали свое дело. Слава им! Молодые не смогли его завершить. Стыд нам! Крепко, крепко целую свою милую вторую мамочку. Твой Сема». Вероятно, тема, образы и даже ритм этого стихотворения Луцкому подсказаны «14 декабря 17 года» З. Гиппиус.
[Закрыть]
Вечерняя муза («Монахиня с задумчивым лицом…») [140]140
Мы заблудились без дороги,
Покинул нас великий Бог,
Направо – царские чертоги.
Налево – ленинский острог.
Как сон, прошла весна златая,
Погибли правда и любовь,
И стонешь ты, страна родная,
И всюду кровь, и всюду кровь…
Свобода – светлая невеста
Под белоснежною фатой,
Нет, не среди рабов ей место,
Ей нужны сильные душой…
А мы, бесславные потомки
Героев с пламенной мечтой,
Мы – бури жалкие обломки,
Мы – полунищие с сумой.
Могли ли мы ее порыва
Святую чистоту спасти?
Мы были на краю обрыва…
Прости, о родина, прости!..
Твоей тоски, твоих мучений
Мы недостойные сыны,
Свободы гибнет светлый гений,
А мы лишь пламенных стремлений
И лишь бессилия полны.
4. III. <19>19
Вечерняя муза. «Она в углу найдет мою немую лиру» навеяно, вероятно, Ф. Тютчевым: «О арфа скальда! Долго ты спала/ В тени, в пыли забытого угла» («Арфа скальда», 1834).
[Закрыть]
Памяти А. Блока («…Перешепот ветвей…»)
Монахиня с задумчивым лицом,
С глазами грустными и в траурной одежде
Приходит вечером в мой одинокий дом
Петь песни о любви, о вере, о надежде…
Я жду ее – и знаю, что придет…
Она в углу найдет мою немую лиру
И чуть коснется струн. И лира запоет
И душу унесет к надзвездному эфиру…
Когда же я о Боге загрущу,
Она, зардевшись вдруг, стыдливо поцелует
И скроется, как тень – в обитель, где тоскует…
Я буду вновь один, но миру все прощу…
Givors, 16.V <19>20
«На русское – так непохожее…»
…Перешепот ветвей,
Ветер медленной грезой приходит-уходит,
В заколдованной роще лучей и теней
Кто-то бродит.
Кто-то бродит и ждет,
Что-то ищет, зовет
И рыдает душой опустевшей,
Но бесслезные очи, как пропасть – без дна,
И души его тень средь теней так черна,
Как тоска по любви отлетевшей…
О, зачем над бровями терновый венец!
Брат, ты жив иль мертвец?
…Переклики встревоженных птиц,
Звон подземный ручья у корней…
Сколько в мире холодных сердец,
Средь священных страниц сколько черных страниц…
В Богом проклятой роще теней.
…Тот, кто бедных бедней повалился вдруг ниц,
Повалился у пней и молчит…
А над ним высоко в переплете ветвей,
Как алтарь изувера-пророка
Человеческой кровью горит
Черно-алое небо Востока…
28. VIII <19>21
«Звезд искристых трепетанье…»
На русское – так непохожее
Чужое небо надо мной…
Я – странник Божий, я – прохожий,
Иду невольною тропой…
Иду, и все, что яд в «сегодня»
И все, что русское во мне,
Горит в душе, как в преисподней
И стонет на туманном дне…
Чужую землю попираю
Неверным шагом, не спеша…
О, знает кто, о чем мечтаю,
Чем обезумлена душа?
О, знать бы, знать – куда иду я,
Когда, каким путем приду
В родную, пьяную, больную
Россию, бледную, в бреду…
Усталый странник, чуть шагаю,
Сам бледен-бледен, с виду – тих,
И русской песни грустный стих
Непозабытый называю…
А сердце медленным огнем
Роняет тяжкие кровинки
На непонятные мне днем,
А ночью страшные тропинки…
Givors, 15. XII <19>21
«Люблю намеки, полутоны…»
Звезд искристых трепетанье,
Грусть Луны и Солнца блеск,
Ветра чуткого дыханье,
Волн морских мятежный плеск —
Все во мне и все со мною,
Всех стихий волшебный мир,
Я рыдаю под Луною,
Мне под Солнцем светлый пир.
Я влюблен в зарю заката
И в восходную зарю,
В сказку, что была когда-то,
В сказку, что, живя, творю.
Я люблю грозы зарницы
И тревогу странных снов,
Грезы – взлеты Божьей птицы,
Обаянье чистых слов…
Отчего ж я жизнь напрасно
Без тоски хочу любить?
Жизнь-царица, как прекрасна
Ты для тех, кто может жить!..
Я не вижу глаз царицы.
Жизнь, жизнь, не прокляни!
О, открой свои ресницы,
На земную боль взгляни…
Givors, le 16. IV <19>22
Молитва («Благодарю Тебя, Творец…»)
Люблю намеки, полутоны,
В лесах таинственные звоны
Ключей подземных у корней,
В полях колосьев колебанье,
И взора легкое дыханье,
И песню дальних косарей…
Люблю весной седые стены
Старинных замков-теремов,
Вершин волны кружевность пены
И все измены-перемены
И форм, и звуков, и цветов…
Я все люблю. О всем тоскую.
За все Творца благодарю…
Люблю любовь свою больную,
Тебя люблю, мою Святую,
И даже боль свою люблю…
Givors, 5.V <19>22
Фея-весна («И жабы. И гады. И тина. И омут…»)
Благодарю Тебя, Творец,
Умом, душою, сердцем, кровью
За то, что я опять певец,
За то, что осиян любовью…
За то, что после черных дней
И после бледной полуночи
Ты дал мне солнечных лучей,
Звездами осветил мне очи…
За то, что, вечный пилигрим,
Обрел оазис я в пустыне,
За то, что я люблю, любим,
И Ты привел меня к святыне…
Ты душу напоил зарей,
Наполнил сердце мне цветами…
Да буду я всегда с Тобой!
Да будешь вечно Ты над нами!
Теперь могу я пламенеть,
Теперь зарей гореть я буду,
Придя к любви – земному чуду —
Я Твой певец! Я буду петь!..
6. IX <19>22
Песня колокола («Я – чистый колокол на башне…»)
И жабы. И гады. И тина. И омут…
Болото, болото у пней!
Гниет, притаилось… И тонут в нем, тонут
Остатки непрожитых дней…
И я заблудился. И я – у болота.
Я плесени пленник теперь.
Когда-то молился и верил во что-то…
Изверилось сердце… Я – зверь…
Тоскливые ивы на страже трясины,
Теряясь, шуршат камыши…
Кто алые сердца похитил рубины?
Кто шепчет: «Молчи! Не дыши!»?..
Смирился. Молчу. Не дышу. Увядаю.
Все глубже. Сильней. До колен.
И вот – еще глубже. И чую, и знаю —
Навеки, навеки мой плен…
Но что это? Вдруг меж ветвями мелькнула
Чудесная фея-весна…
Все ближе и ближе… И вот протянула
Мне белую руку она.
И бледному сердцу вернула рубины,
Шепнула: «Очнися, дыши!»
Я силы почуял. И – вон из трясины,
Где жутко шуршат камыши.
И – вон из трясины… И в сердце – рубины,
И фея – светлее всех фей!..
Я с нею пройду все лесные глубины,
Где чист и прозрачен ручей…
Я с нею найду снеговые вершины,
Где в синем все небо огне,
Провалы, обвалы, озера, стремнины,
И выйду к напевной волне…
Givors, 6.IX <19>22
Я – чистый колокол на башне.
Да будет бронзой песнь моя!
Над лесом, городом, над пашней
Да стихнет гул вражды вчерашней!
Внимайте, горы и моря!..
И будет песнь моя такою,
Какой никто еще не знал,
Я тайну Вам свою раскрою,
Я расскажу, какой рукою
Мой в звоны обращен металл…
…Я помню долгих лет страданье,
Мое качанье в пустоте,
Над башней сонное молчанье
Иль похоронное рыданье
И порыванье к красоте…
Я утром звал людей к молитве,
А сам молиться не умел,
Я бил набат в пожаре, в битве,
Я звал людей к трудам и жнитве,
Но звонко никогда не пел…
И вдруг – я помню час священный —
На башню поднялась Она,
Покрыта мантией смиренной…
И на груди – цветок нетленный,
В очах – безумная весна…
Она слегка меня коснулась
Своею светлою рукой
И так безбрежно улыбнулась,
Как будто небо развернулось
Над морем утренней зарей…
И стан ее был стройно-тонок
И руки – чистые, как снег…
И стал я чистым, как ребенок,
И стон мой сделался так звонок,
Как песнь любви, порыва, нег…
…Внимайте, звезды голубые
В тумане солнечных плеяд!
Внимайте, люди! Я простые
Вам буду песни петь святые,
Как свят простой Ее наряд…
Givors, 7.IХ <19>22
