Текст книги "Евангелие от Иуды"

Автор книги: Саймон Моуэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 21 страниц)

6

Лимб. Лимб – ни то, ни другое,ни рай, ни ад ни парадиз, ни кара, ни блаженство, ни проклятие. Лимб был изобретен средневековыми теологами с целью решения следующей задачи: куда девать тех людей, которые умерли некрещеными, а именно – людей невинных, а именно – мертвых младенцев. Именно в лимбе оказался Лео Ньюман. В лимбе он проживал новую повседневность, которая, тем не менее, удивительным образом напоминала повседневность прежнюю, как если бы после смерти вы обнаружили, что загробная жизнь ничем не отличается от вашего земного существования. Он, как всегда, читал лекции о развитии новозаветных канонов разношерстной толпе студентов. Он настаивал на более раннем установлении канона, выдвигая гипотезу, что Папирус Эгертон [56]56
  Папирус Эгертон – письменный документ II в, н. э., названный по имени издателя. (Примеч. ред.)


[Закрыть]служит доказательством четырехевангельского канона во втором веке, а не является самостоятельным Евангелием, как утверждал Майеда (а после – и Дэниеле). Доказательством его гипотезы служили фрагменты папируса Эн-Мор.

– Здесь изложены учение Господа и учение его двоюродного брата, Иоанна Крестителя, записанные небольшой группой последователей перед разрушительной Еврейской войной. Записи сделаны приблизительно в восьмой декаде нашей эры. Возможно, раньше. – А студенты лишь кивали и строчили конспект, как будто утверждение его давно было доказано и считалось догмой, а не просто одной из версий.

После обеда Лео сидел в библиотеке или в архивах, просматривая тексты, расшифровывая их, рассматривая слова с разных точек зрения. Вечером он возвращался в свою квартиру, где готовил себе нечто вроде ужина из того немногого, что обнаруживал в холодильнике. Он чувствовал себя отшельником в пещере, отшельником, который берег последние капли своей веры, чтобы их не смыло беспощадной волной обстоятельств.

Ночь была временем отчаяния. Тьму осаждалисны, которых он, проснувшись, не помнил, и страхи, которые он не мог сформулировать, столкнувшись с ними лицом к лицу. в холодных лучах рассвета. День закрашивал эти ночные страхи густой краской неотложных забот.

Зазвонил телефон.

Это должна была быть она. Они говорили по телефону, но виделись лишь дважды: один раз втроем, вместе с Джеком, ходили на концерт, и она сидела между мужчинами, и Лео обливался потом в узком кресле, осознавая ее близость, прикасаясь к ней плечом и коленом, ощущая, как она украдкой сжимает его кисть. Он спрашивал себя, не было ли это все некой изощренной игрой, искусной игрой в жертвенность, игрой, правила которой знала лишь Мэделин. Хотя, возможно, Джек тоже их знал. Когда они вышли из концертного зала и направились к базилике Святого Петра по триумфальной галерее, она взяла его под руку и принялась превозносить его достоинства перед супругом.

– Мой любимый исповедник, – так она его назвала. – Святой Лео Хладнокровный.

– Мне он хладнокровным не кажется, – заметил Джек. – Мне он кажется чертовски смущенным, потому чтоты виснешь на нем в каких-то ста ярдах от штаба.

Зазвонил телефон.

Их телефонные разговоры были осторожны и намеренно туманны, словно они оба опасались, что их могут услышать, что линию кто-то прослушивает, кто-то, прячущийся во внешней ткани мира, точно актер за кулисами, третий лишний у них за спиной – возможно, Бог, униженный до банальной прослушки.

Зазвонил телефон.

Лео поспешно доедал завтрак: будильник, который она ему купила, показывал половину десятого, а в десять у него был семинар.

Зазвонил телефон.

Кто еще мог позвонить ему сюда? Телефон стоял на полу в гостиной; шнур змеился по паркету. Его оставил здесь предыдущий жилец. Активировать услугу удалось лишь после долгих споров с телефонной компанией, только после памятного рандеву в церкви Сан-Крисогоно, когда она пришла одна и они бросились в омут головой, ведомые не то волей обстоятельств, не то судьбой, не то иным капризом внешнего мира.

Зазвонил телефон.

Во второй раз они встречались вдвоем. На ее машине они поехали на Яникулийский холм, с которого открывалась панорама всего города. Там были туристы, пришедшие полюбоваться видом, кукольники, разыгрывающие сценки для визжащих от восторга детей, а также велосипедист, который показывал номера на своем железном коне, и настоящий огнеглотатель. Там же стоял киоск с мороженым, и еще один – с различными безделушками. Вся эта суета окружала их тихую гавань – автомобильный салон.

– Безопасность превыше всего, – сказала Мэделин. Она сидела вполоборота к Лео, поджав ноги, чтобы он при желании мог коснуться мягких, шелковистых холмиков ее коленей. Рядом с ней он получал неведомое прежде удовольствие первой влюбленности, когда подросток задыхается от желания перевоплотиться в свою спутницу, раствориться в ней без остатка. Они ловили редкие мгновения иступленного восторга, длячего им хватало обычного соприкосновения рук – взрослых рук, расчерченных сухожилиями и венами, со скукожившейся кожей на костяшках пальцев, взрослых рук, которые сжимались, как детские. Они были полны тревоги и сомнений. – Если бы мы были другими людьми, – сказала она, – то давно уже погрязли бы в прелюбодеянии. Ты отдаешь себе в этом отчет?

– Конечно, отдаю.

– Но вместо этого мы сидим здесь, как дети, которые не знают, чем заняться.

– Может, мы такие и есть, в известном смысле. Как дети?

–  Ты, –резко ответила она. Внезапная вспышка гнева исказила ее лицо. – Не я. Тыкак ребенок. К тому же отстающий в развитии, Господи прости.

– Это несправедливо.

Мэделин рассмеялась, хотяничего смешного в этой ситуации не было.

– Что ты вообще знаешь о несправедливости? Ты же понятия не имеешь, каково это – жить с человеком, которого ты больше не любишь, проявлять нежность к нему, говорить, как он тебе нравится. Ты заметил, я употребляю слово «нравится»? Чтобы не пришлось врать насчет любви.Ты понятия не имеешь, каково мне, когда он меня трахает, а я этого больше не хочу и хочу только тебя. – Слово «трахает» угрожающе повисло в воздухе между ними – непристойность, вырвавшаяся из точеной арабески ее уст, пока черты лица ее кривились, дрожали и наконец пораженчески сжались в рыданиях.

– Мне очень жаль, Мэделин, – бездумно пробормотал Лео. – Прости меня. Господи, мне так жаль…

Она покачала головой, будто пыталась стряхнуть слезы с ресниц.

– Я попросту исчезну из твоей жизни, если ты этого хочешь. Ты этого хочешь? Я уйду. Я не буду доставлять тебе хлопот, Лео. Обещаю.

Представив себе ее исчезновение, он ощутил прилив панического ужаса – отчаянного, животного страха. Дыхание сперло в горле, в груди защемило. Эмоции проявляли себя в естественном, примитивном, но все же поразительном приступе беспомощного страха, словно ему понадобился глоток свежего воздуха;это было подобно астме, подобно шоку.

– Я не хочу, чтобы ты уходила, – сказал он. – Я люблю тебя, но не понимаю, какя тебя люблю. Беда в том, что мне не хватает опыта в этом деле. Яне знаю, в каком направлении двигаться.

– Двигайся в моем направлении, – тихо вымолвила Мэделин. – Всегда можешь двигаться в моем направлений.

Зазвонил телефон. Он знал, что это она. Когда он поднимал трубку, его мысли беспорядочно метались.

–  Pronto. [57]57
  Pronto (um.) – алло, слушаю.


[Закрыть]Мэделин?

На другом конце провода – молчание.

– Это Лео? ЛеоНьюман? – Мужской голос, американский акцент.

– Кто это?

– Это Стив, Лео. Стив Кэлдер. Я очень рад, что нашел тебя. – В его голосе слышалась легкая дрожь, выражавшая, возможно, искреннее удивление. Это можно было с легкостью определить даже по телефону. – Ты переехал, да? Я позвонил по твоему старому номеру, мне сказали, что ты переехал, и пришлось чертовски постараться, чтобы выпытать у них твой новый номер. Я сказал, что я твой дальний-предальний родственник из Висконсина. Слушай, Лео, тут произошли некоторые изменения. Довольно существенные, если ужна то пошло. Я заказал тебе билет на самолет. Надеюсь, твой паспорт, не просрочен? Билет заберешь в аэропорту перед вылетом.

– Ты о чем, черт возьми?

– Завтра утром… Разве я тебе еще не сказал? Ты ведь сможешь? Который у тебя сейчас час?

– Полдесятого.

– Отлично. На час меньше, чем у нас. Слушай, тебя в аэропорту встретит человек, годится? Завтра утром. Вылет у тебя в девять, то есть в десять по нашему времени.

– А в чем, собственно, дело?

– Я ведь уже сказал. Кое-какие новые материалы насчет Эн-Мор. Я еще не говорил?

– Ты ничего не говорил. А что именно? Что они нашли?

Последовала пауза, пробел в сплошном потоке слов – тщательно спланированная пауза. Кэлдер знал толк в таких вещах. Наконец он сказал;

– Нашли свиток.

* * *

Мэделин позвонила позже, когда Лео вернулся с лекции в Институте. Ее знакомый голос, ее легкое волнение, намеки торопливо произнесенные слова – и глубокая тоска за всем этим, тоска и тревога.

– Мы могли бы поговорить, Лео? Могли бы? Джек сегодня вечером уезжает. Лео, можно я завтра приду к тебе? Я обещаю… О Господи, я не знаю, что обещать. Обещаю, что не буду на тебя давить. Ни в коем случае. Но мне необходимо с тобой увидеться.

– Я не могу, Мэделин. Завтра не могу.

– Почему?

– Я должен уехать.

На том конце провода воцарилось молчание, эта странная пустота, когда ты знаешь, что тебя слушают, но не отзываются. Мягкий электронный допрос. Когда она наконец заговорила, голос ее казался далеким – тонким, ранимым и далеким.

– Но почему так внезапно?

– Это по поводу того дела в Израиле. Раскопки. Меня попросили приехать.

– Завтра утром?

– Завтра утром. Рано утром вылетаю.

– А почему ты раньше не говорил об этом?

– Я раньше и сам не знал…

– Зачем ты меня вот так огорошиваешь?

– Я же говорю… – Их слова натыкались друг на друга, их контрастные слова сталкивались в тех точках, где ранее слова одинаковые откликались, словно эхо.

Салон самолета, летящего в Тель-Авив, был наполовину пуст: несколько туристов, несколько молодых ребят, собиравшихся получить опыт работы в кибуце [58]58
  Кибуц – сельскохозяйственная коммуна в Израиле.


[Закрыть]пара бизнесменов, группа иудеев-ортодоксов. В зале ожидания Лео встретил двух знакомых доминиканцев; один из них был специалистом по древним письменам, – француз вздорного, скептического нрава, работавший в Библейской школе под руководством отца Ролана де Во. [59]59
  Ролан де Во – католический ученый-библеист, руководитель археологической экспедиции, автор теории о кумранской скриптории. (Примеч. ред.)


[Закрыть]

– Отец Ньюман. – Француз придирчиво осмотрел его, будто очередной свой текст, и явно счел некой искаженной формой. – Такое впечатление, что вы едете в отпуск.Конечно же, это не так…

– У меня важная встреча, – сказал ему Лео.

– Встреча? А я ничего не слышал…

– Это встреча личного характера.

Они прошли к автобусу, курсирующему по территории аэропорта. Типично французская деликатность Откомба помогла им сгладить острые углы в разговоре.

– А вы-то заварили кашу, не так ли? С этими папирусами из Эн-Мор. Возможно, теперь вы перестанете опровергать мое прочтение 7Q5? – 7Q5 – это было название Кумранского фрагмента папируса, в котором Откомб с коллегами опознали часть раннего Евангелия, прото-Марка. Большинство ученых сомневались в этом и сомневаются до сих пор. Лео не был исключением. Всего-навсего двадцать букв, десять из которых повреждены, пять строк на истрескавшемся материале. Софистические ученые изыскания на тему, могут ли буквы nu-nu-eta-sigmaбыть серединой собственного имени Геннесар, что, в свою очередь, упоминается в шестой главе Евангелия от Марка (гл. 6, стихи 52–53: «…прибыли в землю Геннисаретскую…»). В головах людей, давших обет безбрачия, любое соображение мучительно. Идеи – ваши дети, ибо других детей у вас нет. Идеи – ваш вклад в жизнь последующих поколений. Откомб и Ньюман обменивались весьма язвительными письмами на страницах специализированных журналов, а на конференции папирусологов в Швейцарии они публично вступили в ожесточенный спор, чем повергли в замешательство всех присутствующих.

– Возможно, – примирительно сказал Лео. – Но, возможно, это больше не имеет никакого значения.

Автобус отвез их из дальнего конца аэропорта до взлетной полосы, где стоял самолет, огражденный двумя полицейскими машинами и одним бронированным автомобилем. Смех евреев-ортодоксов оглашал салон, где пассажиры занимали свои места.

– Они хотят показать, что давно привыкли к подобному, – сказал Откомб, пока они с Лео протискивались по проходу. – Обыск, расспросы, полицейские, пистолеты… Они торжествуют, ибо лишний раз доказано, что Земля Обетованная дается лишь ценою крови, пота и слез.

– А мы этой линии разве не придерживаемся?

Они взмыли в весеннее небо. И по мере того как самолет взбирался все выше над Средиземным морем, бедлам, в который превратилась римская жизнь Лео, понемногу упорядочивался. Мысли о Мэделин исчезали, таяли на линиях перспективы, достигая точки полного растворения. Сидевший рядом с Лео французский священник принялся читать требник. За иллюминатором, на высоте в тридцать тысяч футов, ледяной ветер с воем мчался над сверкающей серебряной пустыней.

Когда он вышел из отсека для прибывающих пассажиров в аэропорту Лод, то увидел знакомую фигуру, ожидавшую его за ограждением.

– Вы помните меня? – спросил мужчина.

– Святые покровители… – ответил Лео.

– Именно. Одного недосчитались. Сол Гольдштауб. – Он протянул мощную лапу для рукопожатия. Когда Лео в последний раз видел этого человека, тот, в рубашке с воротником-стойкой и при галстуке, сидел за обеденным столом у Брюэров и чувствовал себя явно не в своей тарелке. Теперь же он имел поистине смехотворный вид в сандалиях и шортах, с соломенной шляпой на голове, которая была бы куда более уместна на лужайке для крокета. На футболке, плотно облегавшей брюхо, красовалась надпись: «Содержимое кошерно».

На мгновение Лео как бы в шутку предположил, что это все было изощренным, дурацким замыслом Мэделин.

– Я не понимаю…

– Я теперь работаю на ВБЦ, – объяснил Гольдштауб. – Отдел по связям с общественностью.

– Какое странное совпадение.

– Вовсе не странное. Вы знаете, что однажды я написал статью о нексусе [60]60
  Нексус – связи, узы, отношения.


[Закрыть]человечества?

– А что такое «нексус»?

– Нексус, плексус, сексус, – невразумительно проворчал Гольдштауб. – Давайте я понесу вашу сумку. – Они прошли на парковку, Гольдштауб продолжал тарахтеть без умолку. В Риме была весна, а в Израиле – лето: за стенами аэропорта все заливало раскаленным добела солнечным светом, цикады трещали в листьях агав. – Понимаете, один профессор из Бостона доказал, что все люди в цивилизованном мире связаны друг с другом через, максимум, шестерых посредников.

– И что?

– А то, что в нашей внезапной встрече нет ничего странного. Это происходит постоянно. В этом и состоит моя теория о нексусе человечества.

– Ну, расскажите же, из-за чего разгорелся весь сыр-бор, – попросил Лео, усаживаясь на пассажирское сиденье авто возле Гольдштауба. – К чему вся эта секретность?

Но Гольдштауб лишь рассмеялся.

– Вы сами вскоре узнаете. Создается впечатление что Стив Кэлдер получил скрижали с десятью заповедями лично от Моисея.

Выехав с раскаленной прибрежной равнины, они очутились в прохладе холмистого города: Иерусалим, Yerushalem,название которого на иврите происходит от имени ханаанского бога Шалема, однако за многие века успело слиться со всем известным словом из иврита, словом, обозначавшим то, чем вообще-то, всегда был обделен этот пыльный уголок Средиземноморья – словом «shalom», мир. Подъезжая с запада, они вынуждены были проехать Старый город, судьбу которого столь рьяно оплакивали пророки. Лавируя между автобусами и грузовиками, Гольдштауб и Ньюман приближались к обширному пригороду. Новые постройки отливали неправдоподобной белизной в солнечных лучах; корпуса, точно игральные кости, были разбросаны среди голых холмов, где прежде лишь ящерицы облизывали пасти, а пастухи стерегли стада.

– Как дела у Брюэров? – спросил Гольдштауб. – Как поживает Мэделин?

Все хорошо у Брюэров. Мэделин поживает отлично. Ее имя, ее слова, кружась в танце, путали мысли Лео, пока Гольдштауб маневрировал среди машин.

– Вы часто видитесь?

– Более-менее, – уклончиво ответил Лео. – Время от времени.

– Сложная женщина. – Гольдштауб покачал головой и засмеялся без повода. – Сумасшедшая. Вся эта история с покровителями… – Что-то явно ему досаждало.

– Ну, так уж она шутит, – сказал Лео. Он отвернулся от Гольдштауба и уставился на чужие, непривычные улицы. Чувство вины разъедало его мозг, как тонкая струйка яда. «Остерегайся блуда. Все остальные грехи совершаются за пределами тела, но блудить – значит грешить против собственного тела». Они проехали автобусную станцию и главный рынок. Всю округу оглашала полицейская сирена. За окном Лео видел строй солдат, неуклюже шагавших по тротуару и забавлявшихся с оружием, как дети со своими игрушками. «Тело твое – храм Духа Святого. Ты не принадлежишь самому себе; ты куплен дорогой ценой».

– Нашли бомбу в пакете из супермаркета, – пояснил Гольдштауб, притормаживая у КПП. Солдаты заглянули внутрь, но им был дан указ осматривать только машины арабов. – Облава на обычных подозреваемых… Откуда эта строчка? Облава на обычных подозреваемых…

– Из «Касабланки», [61]61
  «Касабланка» – популярный фильм режиссера Майкла Кертица.


[Закрыть]– ответил Лео.

– А священнику почем знать?

– Священники тоже смотрят кино.

Там стояли указатели с надписью «Старый город», но Гольдштауб свернул и помчал вдоль бульвара, взрезавшего северные предместья, по направлению к арабскому кварталу восточного Иерусалима.

– Почему вы не можете рассказать мне об этой находке? – спросил Лео.

– Стив убил бы меня на месте. Он хочет сам преподнести вам сюрприз. – Они миновали пустырь, ранее разделявший город воротами Мандельбаум, которых теперь не существовало, и дорогой на Дамаск, которая существовала по сей день и не исчезнет никогда. Наконец машина выехала из-за домов и Гольдштауб остановился. Перед ними открывался поросший редкими кустиками песчаный склон; вдали, на расстоянии примерно в милю, лежал на ладонях холмов окруженный сиянием Старый город. Все было знакомо; темная, погребальная зелень Оливковой горы терялась в долине у подножия, стена Сулеймана Великолепного напоминала золотую кулису, а за стеной, посреди сгрудившихся крыш, высился подобно бирюзовой шкатулке с золотым венчиком Гибралтарский купол. Возможно, именно этот вид оплакивали пророки.

«И я, Иоанн, увидел святый город Иерусалим, новый, сходящий от Бога с неба, приготовленный как невеста, украшенная для мужа своего». [62]62
  Откровение 21:2.


[Закрыть]

– Хотите выйти посмотреть? – спросил Гольдштауб.

– Нет.

– Все уже видели?

– Не в этом дело.

Гольдштауб фыркнул.

– Беда в том, что все это означает что-то свое длясовершенно разных людей. Одному месту не по силам вынести столько религиозного рвения. В том-то и беда. – Снова заведя машину, он отъехал от бордюра и двинулся на вершину холма. Вскоре они уже ехали по узкой дороге мимо таблички со словами «Всемирный библейский центр».

Центр был одним из тех учреждений, что бороздят, подобно океанскому лайнеру, воды финансовых вливаний из США. Отчасти музей, отчасти конференц-зал, отчасти храм, отчасти университет, он стоял на склонах горы Скопус в восточном Иерусалиме и взирал на долину Кидрон и Старый город с современной, самодовольной ухмылкой. В нем размещалось большинство исторических находок Второго храмового периода, останки времен царя Ахава, важные фрагменты древнего города Иерихона, свитки из пещеры Кумран. У Центра имелся доступ к самым передовым технологиям и самым светлым умам; он считался одним из лидеров в мире текстового анализа. Само здание представляло собой корявое смешение стилей; облепленный колоннами и фронтонами фасад напоминал какой-нибудь суд, а низко опущенные крылья были выполнены в псевдовосточной манере. Когда-то оно было лишь флигелем при больнице королевы Августы, затем, во время Мандата, служилоштабом британским военным. Перед лестницей стояла скульптура, изображавшая открытую книгу; слово «Логос» было высечено поперек обеих страниц, а на постаменте был выгравирован девиз учреждения: «Слова со знание». Бугенвиллия оплетала парадный вход. Цветы блестели и радовали глаз, но цветом они совпадали с похоронными одеяниями священников.

Итак, что же ожидало Лео Ньюмана на склонах горы Скопус, за золотистыми стенами из песчаника Всемирного библейского центра? Понимание? Откровение? Искупление? Его ожидала плохо освещенная комната, глухо гудящая кондиционерами и таившая в полумраке мягкую, влажную прохладу. Его ожидал сам директор – мужчина с загорелым лицом, с изысканной проседью в волосах и манерами частного предпринимателя. Его ожидали строгая женщина средних лет с деловитыми ухватками медсестры и высокий парень, который вполне мог бы быть врачом. А еще его ожидал свиток.

– Позавчера, Лео, – сказал Кэлдер. Его платиновые волосы сверкали в приглушенном свете. – Мы нашли его лишь позавчера. Я сразу же тебе позвонил.

Вдоль одной из стен комнаты стояли шкафы с выдвижными ящиками. Имелись там также бинокулярные микроскопы и несколько компьютерных терминалов. А в центре комнаты возвышался стол, на котором и покоился свиток. Рядом, на другом блюде, лежала грязная тряпка, похожая на старый, перепачканный бинт.

– Он был завернут, – сказал парень. – Завернут и перевязан каким-то шпагатом. Конечно же, мы отошлем кусочки этой материи на радиоуглеродную экспертизу. [63]63
  Радиоуглеродная экспертиза – специальная процедура, позволяющая определить возраст по углероду.


[Закрыть]Сверток был внутри кувшина. Кувшин остался на месте раскопок.

Лео украдкой взглянул на свиток. Если честно, больше всего тот напоминал засохший кусок дерьма. Экскременты, выпавшие из кишечника истории, из самых основ земли, каковыми и является долина Мертвого моря. Лео посмотрел на обтрепанные края и пустую, бессмысленную оборотную сторону папируса.

– Ну?

– Это первый папирус с текстовым содержанием, найденный в районе Мертвого моря, – добавила женщина. Ее звали Лия, как дочь Лавана и жену Иакова. Интересно, не к месту подумалось Лео, а сестра у нее, наверно, гораздо красивее, и зовут ее Рахиль? – Когда мы сняли обертку, то обнаружили, что первая страница оторвалась от свертка и лежит отдельно. Но у нас есть все части. И, похоже, без значительных упущений.

– Вы его ужечитали?

– Койне – не моя специализация, – ответила она.

– Но вы могли бы прочесть, что там написано?

– Более-менее. Проблемы возникали бы, но общий смысл уловить я бы смогла.

В беседу вступил Кэлдер.

– Лео, – напыщенным тоном произнес он, – это может быть величайшей текстовой находкой всех времен и народов. В сравнении с этим Свитки Мертвого моря покажутся пикником в Эдеме.

– Почему? Что же это такое, черт подери?

Вокруг них столпилась небольшая группа сотрудников. Они напоминали врачебный консилиум, собравшийся вокруг пациента в больничной палате. Словно направляя фатальный рентгеновский луч, парень нагнулся и положил на стол, возле свертка, стекло – точнее, стеклянный «сэндвич», два листа, скрепленных изолентой. Между стеклами располагались восемь фрагментов папируса. Они образовывали довольно грубую мозаику, концы их едва сходились, точно в коллаже из старых, обесцвеченных обрывков газеты.

– Первая страница, – сказал он. – Взгляните.

Лео сели повернул стекло к себе. Греческий курсив пробирался по фрагментам, жизнерадостно перескакивая с одного на другой по линии волокон; пятна копоти казались совсем свежими, несмотря на две тысячи лет в заточении.

– Шрифт другой. Фрагменты Эн-Мора написаны другим человеком, – заметил Лео. Со временем учишься различать почерки. Узнаешь их, как узнавал бы материнский: по особенным формам букв, индивидуальным особенностям хвостиков и крючков, закруглениям и изгибам. Он поднял глаза. – Это будет непросто. Мне понадобится время.

– Сколько угодно, – сказал Кэлдер. Остальные молчали, словно у них всех одновременно сперло дыхание в груди.

Лео начал читать. Скорректировав свет, он надел очки для чтения и принялся отслеживать строчки пальцем, как ребенок, читающий Тору на церемонии бар-мицва [64]64
  Бармицва – в иудейской традиции достижение еврейским мальчиком религиозного совершеннолетия и соответствующая торжественная церемония.


[Закрыть]и водящий по священным письменам предметом под названием yod– серебряной указкой в форме человеческой руки с оттопыренным указательным пальцем, ибо закон Божий бесценен и нельзя осквернять его бренным прикосновением плоти.

«Пишет это Юдас Симон из Кариота, известный также как Юдас Sicarios, – прочел он. – И пишет он затем, чтобы узнали вы правду».

Лео вновь взглянул на них: на женщину по имени Лия в белоснежной блузе и синей юбке, на Гольдштауба в нелепой футболке и шортах, на Кэлдера с его широким оскалом, на парня по имени Давид, стоявшего сзади и нервно улыбавшегося (возможно, его тезка точно так же улыбался великану Голиафу, когда они встретились в Терпентинной долине). Затем Лео вновь опустил глаза к папирусу и перечитал строки, как будто проверял, не допустил ли он какой-нибудь нелепой ошибки.

* * *

«Пишет это Юдас Симон из Кариота, известный также как Юдас Siarios, и пишет он затем, чтобы узнали вы правду».

Юдас, Иуда. Откуда-то из глубин разума к Лео взывал голос: «Кто достоин чести открыть сей свиток?» Абсурд, конечно: сомнений быть не могло, – но он в третий раз прочел эти слова. Иуда.

А ведь он, Лео, всегда боялсяэтого момента, с тех самых пор как ринулся вниз головой в теплый океан веры. Он ведь всегда опасался, что, стоит ему посмеяться над словами, слагавшими его веру, и вся ткань разойдется по швам. Имена и значение имен.· Иуда Искариот. Вечно с ним проблемы, с этим Иудой. Даже его имя – отчасти указывающее на происхождение (Judas Is'Qeriyot, Иуда из Кариота), отчасти выдуманное людьми (Judas Sicarios, Иуда Нож) – даже имя вызывало трудности. И вот перед Лео лежит обрывок папируса, который венчает академические дебаты незатейливым каламбуром.

– Это что, шутка? – спросил Лео.

– Серьезно, как грехопадение, друг мой.

– Кто-нибудь еще это видел?

– Никто, кроме нас. Археологи просто извлекли его два дня назад, как я уже говорил. Ты сам знаешь, все палеографические находки попадают сразу к нам. Ты первый… – Кэлдер засомневался насчет окончания предложения.

– Первый кто?

– Первый человек со стороны. – Он улыбнулся. Выражение его лица казалось неустойчивым, словно в любой момент могло соскользнуть и обнаружить тщательно скрываемое смущение. – Первый католик.

Лео перевернул страницу. Все вокруг пришло в движение, и несложное действие заняло его тело целиком, исключив всякую мысль или эмоцию. Самого действия было достаточно. Он попросил принести ему бумагу и карандаш, затем медленно, методично прочел текст до конца, переписывая все прочитанное. Пропустив несколько неоднозначных вариантов прочтения, Лео вернулся к началу, проверил, что-то стер, что-то исправил. Процедура заняла три часа. Все это время Лия увивалась вокруг него, подносила воду, когда ему хотелось пить, или бутерброд, когда он изъявил желание перекусить, а также высказывала свое мнение по поводу спорных моментов, когда он того просил. Периодически наведывались Гольдштауб и Кэлдер, но больше никто в комнату не заходил. Лео слышал звуки извне: шаги по Центру, хлопки дверей в конце коридора, шум машин на подъездной аллее к зданию, радио, игравшее где-то вдалеке, – но ничто не могло отвлечь его от текста:

«Я пишу для евреев (рассеянных по свету?)…эллинов, и тех, что живут в (Азии?), и богобоязненных людей (theosebeis?) разных народов (ethne), которые могут знать истину об Иешуа из Назарета, бывшего отпрыском (blastos) семьи Мариам, что приняла власть над Израилем из рук язычников и была уничтожена Иродом; знайте, что умер он и не восстал, и я сам был свидетелем разложения его тела…».

Леоглубоко вдохнул и оглянулся. В комнату вошли Кэлдер и Гольдштауб, словно почувствовав, что он закончил. Дэвид и Лия бесстрастно взирали на него, ожидая вердикта.

– Это подделка, – сказал он им. – Пропаганда. Конечно, весьма древняя пропаганда, но все-таки пропаганда.

Кэлдера, казалось, удовлетворил его ответ.

– Первый век, Лео, – сказал он. – Не забывай. У насесть монеты времен Еврейского бунта.

– Этот текст старше папирусов Бар-Кошба, – добавил Давид, ссылаясь на один из наименее правдоподобных случаев в своей области, а именно – сохранение некоторых букв, начертанных лидером второго и последнего еврейского бунта, самого Сына Звезды. – Я в этом уверен. Первый век.

– Это подделка, – повторил Лео. – Это должно быть подделкой.