Текст книги "Евангелие от Иуды"

Автор книги: Саймон Моуэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 21 страниц)

Выступление – 1943

Изысканный вечер в бальном зале Виллы, длинной комнате с блестящим паркетом, обрамленными мрамором окнами и желтыми шелковыми шторами. Стулья выставлены рядами. На невысоком помосте с одной стороны стоит рояль «Бехштайн». За роялем сидит фрау Хюбер в длинном черном вечернем платье, и светлые волосы ее собраны таким образом, что все могут видеть ее шею (в этом есть нечто поразительно откровенное). Красавицей в полном смысле слова ее не назовешь: лицо чуть вытянуто, нос слегка заострен, что мешает ее профилю быть поистине классическим. Сидит она прямо, придвинув левую стопу к педалям, а правую заложив за ножку стула. Спина ее чуть изгибается, напоминая лук. Красавицей ее не назовешь, но она производит впечатление сильной женщины. Руки над клавиатурой, подточенные ногти в кроваво-красном лаке, голова держится прямо, лоб чуть наморщен – да, определенно сильная женщина. Публика молчит. Затем фрау Хюбер начинает играть – неуверенно, мягко, так мягко, что людям в другом конце комнаты практически не слышно. И ноты падают в огромное пространство зала подобно слезам, тщательно отобранным слезам. Место для каждой слезинки было подобрано заботливо и безошибочно – интерпретация Листа шубертовской композиции «Gretchen am Spinrad de». [37]37
  «Gretchen am Spinradde» (нем.)– «Гретхен за прялкой».


[Закрыть]Гретхен за прялкой, Гретхен за роялем, ноты плывутнад головами собравшихся как живые, каждая обладает своей конечной целью, каждая рождается и умирает. И мужчины-слушатели – многие в серой цвета акульей кожи форме, пара-тройка в черном, практически все находятся вдали от дома и ощущают доброжелательный прием – чувствуют, как глаза их наполняются слезами, но в то же время (мужчины способны на подобную эмоциональную гимнастику) они пытаются представить женщину обнаженной, представить ее тонкие, белые конечности, типично арийские конечности, ее маленькие груди, не стиснутые бюстгальтером, ее чуть выпуклый животик, островок золотистых волос между бедер – этот образ вполне естественно сочетается с Листом и Шубертом.

Произведение достигает кульминационной точки, вздыбливается волной, затем стихает. Следует минутное молчание, которое будто бы нехотя нарушает овация. «Bravai –кричат они. – Bravai» Principe [38]38
  Principe (um.) – знатный человек, дворянин, князь.


[Закрыть]Касадеи, один из немногих итальянцев в зале, встает, и его пример оказывается заразительным: вскоре все стоят и аплодируют. И фрау Хюбер тоже встает и окидывает их растерянным взглядом, как будто раньше не замечала их присутствия. Она робко кивает, не скрывая изумления. Когда аплодисменты стихают и гости успокаиваются, она снова садится, и Лист окончательно затмевает Шуберта: «Годы странствий» взмывают и летят, руки с силой ударяют о клавиши, словно нападают на них из засады, вырывая аккорды из сверкающей лакированной коробки, тайком воруя ноты у инструмента, как драгоценности из шкатулки, резко вскидываясь и падая – и громадные водовороты звука вкручиваются в выжидающе замершую публику, разрывают ее общее худое тело, разрывают тело парня, сидящего в третьем ряду, в правой половине зала.

Теннис. Теннисный корт расположен за постройкой, некогда служившей конюшней, а теперь переделанной под гаражи и квартиры для старших слуг. Теннис. Красный, как поверхность Марса, прямоугольник в тени разрушенного римского акведука, давным-давно выстроенного по диагонали сквозь сады. Легкие прыжки теннисных туфель по земле, размашистые движения двух белых фигур – девственно-белых, словно пара бесполых ангелов. Она подбрасывает мячик высоко в воздух и делает подачу. Когда ее рука поднимается, можно заметить блестящий клочок волос в секретной впадине ее подмышки. Мяч успешно перелетает через сетку. Он легко отбивает. Она отбегает от задней линии площадки, втаптывая пыль подошвами, склонившись над скачущим мячом. Рука с ракеткой отклоняется назад, как заряженная катапульта. Мощь удара позволяет мячу с яростью врезаться в нетерпеливую сетку…

– Нет, нет, нет! Нельзя ронять ракетку! – Она учит его английскому, он дает ей уроки тенниса. – Старайтесь держать запястье прямо. Давайте я покажу.

Просто предлог? Он, пригнувшись, проходит под сеткой и становится у женщины за спиной, взяв ее за правое запястье и левое плечо, прижавшись к ней так, что они практически образуют единый подвижный организм. – Вот так,вот так,вот так, – говорит он, наклоняя ее тело, а затем толкая вперед в броске, снова и снова, ритмично и плавно. Темп отмечен как con brio – «оживленно, пылко». Она чувствует твердость плоти, прижатой к ее ягодицам, когда он мягко толкает ее вперед, тянет назад и вновь толкает. – Держите ракетку прямо и бейте сквозьмяч. Будете отрабатывать удар в качестве наказания.

Он не спеша выпускает ее из объятий и возвращается на свою половину корта, чтобы подавать ей мячи, которые она отбивает царственно, величаво; мячи летят вдоль боковых линий и бьются о сетку на другой стороне поля. «Bravai– кричит он при каждой удачной подаче. – Bravai».

Затем игра продолжается: она бросает мяч высоко в прозрачный воздух (проблеск влажных волос) и делает подачу, он возвращается на середину корта, чтобы она могла еще раз попробовать выполнить плавный, грациозный бросок. Очередной возглас «Bravai» –и она довольно улыбается, пока в вышине (они почти не останавливаются, чтобы взглянуть на небо) плеяда серебряных крестов вырисовывает белые линии пара по небесной синеве.

Он позволяет ей выиграть на этот раз, а потом сам начинает подавать, (простой бросок мяча, но очевидно, что он мог бы быть куда более враждебным, быстрым и резким) и позволяет ей отбить, прежде чем мяч пролетит через весь корт – и она бежит за ним вдоль задней линии и едва не застревает в сетке, хохоча и задыхаясь.

– Где Лео? – Звучит вдруг чей-то голос. Высокая элегантная фигура ее мужа, облаченная в полосатый костюм, неожиданно возникает На корте. Как долго он за ними наблюдает? Что он видел и, главное, что он думаетобо всем увиденном?

– Дорогой, а я и не заметила тебя, – смеется Гретхен, хотя смеяться не над чем. – Лео? Лео в кабинете. Он изучает… – Она ищет в лице своего визави подсказку.

– Charlemagne [39]39
  Charlemagne – Карл I (Великий). (Примеч. ред.)


[Закрыть]и Священную Римскую империю.

Черты лица герра Хюбера тонки и изящны. Он хитро улыбается.

– А почему герр Вольтерра не учит Леоистории Charlemagne и Священной Римской империи?

– Гансик, ну ты же знаешь, что в это время у меня урок тенниса, – укоряет его супруга. Использование уменьшительно-ласкательной формы его имени оскорбляет Его Величество. Герр Хюбер хмурит брови.

– Мы наняли герра Вольтерру в качестве учителя, а не тренера.

– Ты хочешь сказать, что уведешь его прямо сейчас, когда я начала выигрывать? – Она обиженно упирает руки в бока, едва ли не бросая тем самым вызов (но все же сдерживаясь). Впрочем, парень уже собирает вещи, зачехляет ракетку, берет полотенце и запасную ракетку и поднимает с земли не достигшие цели мячи.

– Может быть, позже, фрау Хюбер, – говорит он. – А сейчас мне пора идти. – Герр Хюбер провожает парня взглядом, пока тот поспешно ретируется с корта и трусит в сторону небольшого деревянного павильона, служащего раздевалкой. Потом он смотрит на жену.

Кабинет герра Хюбера находится на втором этаже Виллы, над приемными, увешанными гобеленами со сценами из жизни Иисуса (вытканными на фабрике Бево). Высокие окна кабинета выходят на «строгий» сад позади Виллы. На окнах висят тяжелые портьеры, обставлена комната баварской мебелью, которая выглядела бы более уместно в охотничьем домике где-нибудь на северных склонах Альп. Громадный стол отражает проникающий сквозь окна свет. Фюрер в серовато-коричневой армейской форме смотрит с портрета на стене. Он ухитряется заглядывать через плечо герру Хюберу, который сидит за столом и пристально осматривает стоящего перед ним юношу. Свою верность делу герр Хюбер выражает куда более сдержанно, чем фюрер: ему хватает простого значка на лацкане – яркого эмалированного кругляша со сплетеньем красного, белого и черного. Это называется Hakenkreuz. [40]40
  Hakenkreuz (нем.) – свастика.


[Закрыть]

– Моя жена делает успехи в теннисе? Игра, похоже, чрезвычайно ее увлекает.

– Она хорошая спортсменка. – Герр Вольтерра тяжело сглатывает. На столе стоит фотография в серебряной рамке; на ней изображена Гретхен в платье с узким лифом, короткими рукавами, низкой горловиной и широкой юбкой. Она прислонилась к воротам и смеется в объектив. Солнце поймало ее волосы и превратило их в светлое облачко, в ореол в сияющий нимб. За ее спиной виднеется деревянное шале еще дальше – очертания гор. Рядом стоит еще один снимок. На нем изображен Лео в военной форме юнгфолька [41]41
  Юнгфольк – молодежная организация в фашистской Германии.


[Закрыть]младшего подразделения гитлерюгенда.

– А ты хорошо играешь?

– Я вышел в четвертьфинал чемпионата Италии. Среди юниоров, – уточняет парень.

– Спортсмен.

Герр Вольтерра едва заметно кивает, словно благодаря за комплимент и удостоверяя его справедливость.

– Так почему же ты не служишь в армии?

– Меня демобилизовали. Герр Хюбер, вы же знаете. Я заразился малярией в Абиссинии…

– Ах да, конечно. Малярия. – В голосе герра Хюбера слышится недоверие. Он довольно импозантный мужчина: высокий и стройный, с элегантной неуклюжестью в движениях, словно потратил всю жизнь на бесплодные попытки втиснуть свои конечности в телесные границы, навязанные ему низкорослым миром. Он берет сигарету из серебряного портсигара и ловко постукивает ею о столешницу. – Сигаретку? – Но парень отказывается. Следует пауза: Хюбер прикуривает, едва ли не с опаской держа сигарету между указательным и средним пальцами. Плотно зажав кончик сигареты губами, он глубоко затягивается и выпускает дым тонкой голубой струйкой. – Скажи мне одну вещь, Франческе. Как ты думаешь, что произойдет?

Парень отмечает обращение к себе по христианскому имени.

– Произойдет, герр Хюбер?…

– С твоей несчастной страной.

Парень пожимает плечами.

– Сложно сказать. Я не вижу…

– Можешь говорить начистоту, – заверяет его Хюбер. – Я всю жизнь работаю дипломатом, а всякий дипломат умеет делает две вещи: представлять свою страну, чего бы эта страна ни натворила, и защищать свои источники информации, как священник хранит тайну исповеди. Считай, что ты заручился моей поддержкой.

Франческо улыбается, будто услышал комплимент.

– Скажи мне. Теперь, когда война идет на итальянской земле, что должно произойти?

– Я думаю…

–  Чтоты думаешь? – Хюбер поднимается и, обойдя стол, становится прямо за спиной Франческо. Он кладет левую руку парню на плечо, и неоднозначный жест этот символизирует одновременно дружелюбие, силу и своеобразную, напряженную доверительность. – Скажи мне, что ты думаешь.

– Я думаю, что Италия – всего лишь пешка.

– И какой же игрок ее заберет?

– Америка – очень сильная страна.

Двое мужчин – один из них, высокий и стройный, стоит за спиной другого – смотрят на стену, где висит портрет мужчины, являющегося, как они полагают, вторым претендентом на пешку. Затем герр Хюбер протягивает руку через плечо Франческо и выкладывает на столе шесть фотографий, как колоду карт.

– Вот эти люди, – говорит он. – Ты их знаешь? Мне нужны их имена.

Ох уж эти имена. Всегда одни имена. Имена и фотографии, зачастую выбранные из семейных подборок, украденных, в свою очередь, из потертых кошельков, прикроватных тумбочек, выдвижных ящиков: парни и девушки смотрят с глянцевой бумаги с пылким энтузиазмом или железной уверенностью, но могут просто ехать на велосипедах, или стоять у машины, или сидеть за столом. Белые рубашки, серые брюки, светлые платья в цветочек. Глаза щурятся на солнце. Смелые, умные лица людей, которые даже приблизительно не могут представить свое будущее.

– Вот этого точно знаю, – говорит Франческо, указывая пальцем. – Это Буоцци. Бруно Буоцци.

Герр Хюбер издает неопределенный звук, нечто вроде мычания. Он знает, что на фотографии – Буоцци (тот сидит в ресторане без привычного «официального» наряда), и парень знает, что он это знает. Вопрос заключается в следующем: как долго он с уверенностью сможет предавать лишь тех, кого уже предали? Забавная задачка. Гретхен на фотографии смеется, словно эта дилемма ее веселит.

– А этого?

Парень пожимает плечами.

– Я не думаю…

– Но ты же его знаешь, – тихо произносит герр Хюбер. Голос герра необычайно мягок, особенно если учитывать его телосложение. От столь импозантного мужчины ждешь речи громкой, лающей. Нежный, ласкающий слух звук удивляет, как маленькие, аккуратные стопы толстяка. Он сжимает плечо Франческо, словно хочет напомнить о возможности боли.

– Это такая уловка?

Герр Хюбер невесело улыбается. Конечно, это уловка. Каждый вопрос – уловка. На фотографии двое мужчин и женщина стоят, опершись на перила; позади виднеется озеро. Франческо щурится, как будто пытается вспомнить, хотя на самом делеон пытается забыть. Съезд Социалистической партии в Женеве, 1937 год.

– Разве что… Женщину я не знаю, но мужчина – это, кажется, Петрини. Фотография ведь не лучшего качества. А второй – это Паолуччи. Мне так кажется. Джулио Паолуччи. Он был каким-то чиновником. Должность не. помню – по-моему, какой-то провинциальный секретарь из Ломбардии…

Герр Хюбер кивает. Он по-прежнему сжимает плечо Франческо. Вопрос заключается в том, кивает ли он потому, что люди опознаны верно и экзамен сдан, или потому, что он получил новые данные? Петрини, конечно, никто, и звать его никак. Герр Хюбер знает Петрини. Но бедняга Паолуччи?Неужели он до сих пор чахнет в камере на Виа Тассо под чужой личиной, которую вот-вот должны сорвать? Неужели Франческо Вольтерра, известный своим близким как Чекко, только что подписал еще один смертный приговор?

Игра продолжается. Шахматы? Кошки-мышки? Выбирайте метафору по вкусу. Герр. Хюбер иногда улыбается, иногда хмурится и в конце концов тяжело вздыхает, как будто закончил выполнять сложное физическое упражнение.

– Довольно, – говорит он и, собрав фотографии со стола, прячет их во внутренний карман пиджака. – Довольно. Давай обсудим другие вопросы. – Он отпускает плечо юноши и отходит к окну, чтобы взглянуть на сад – итальянский сад, сложную геометрическую конструкцию, включающую в себя тропинки и ограждения, самшитовые коробки, самшитовые треугольники и спирали; все это напоминает сложно устроенные клетки, что слагаются в органическое целое. – Давай поговорим о Лео. Как у него идут дела?

– Он смышленый малый.

– Он старается?

– Да.

Глаза обегают комнату. Губы кривятся в натужной ухмылке.

– Ты его покрываешь. Он лентяй.

– Но умный лентяй.

– Тебе он нравится?

– Мы ладим друг с другом.

– И с Гретхен. С Гретхен ты тоже ладишь. – Употребление ее христианского имени, уменьшительно-ласкательнойформы ее христианского имени, сбивает с толку. Франческо не по себе, он ерзает на стуле. В комнате тепло, и на лбу у него выступают капельки пота. Гретхен на фотографии будто забавляет возникшее напряжение. Склонив голову, она иронично посмеивается.

– И с фрау Хюбер тоже. Возможно, нас объединяет привязанность к Лео.

Герр Хюбер кивает.

– Ты же католик, не так ли?

Франческо подтверждает это. Да, он католик. Все порядочные итальянцы – католики. Хотя, пожалуй, слишком набожным его не назовешь.

– Гретхен – тоже католичка, ярая католичка, ты это знал? Думаю, она тебе говорила. Ее мать была англичанкой, гувернанткой.Ты знаешь это слово?

–  Unatata?

– Это по-итальянски, да? Ну, это девушка, которая присматривает за детьми, приличная девушка из приличной буржуазной семьи, и когда хозяйка дома внезапно умерла – кажется, ее экипаж попал в аварию, – именно юная гувернантка утешила убитого горем вдовца. Неглупый ход, правда? Умно с ее стороны было также принять католицизм и потребовать моральной чистоты, вместо того чтобы позволять вдовцу держать себя в роли любовницы. Но еще более умно было немедленно забеременеть, чтобы родить сводную сестру детям, о которых она заботилась.

Франческо ерзает на краешке стула, высматривая пут к отступлению.

– Таким образом, Гретхен, которая кажется такой красивой, такой чистокровной арийкой, на самом деле – полукровка, – говорит Хюбер. – Она – помесь, плод генетического эксперимента, проведенного на родине отца генетики. [42]42
  Имеется в виду Грегор Иоганн Мендель (1822–1884) – австрийский естествоиспытатель, основоположник учения о наследственности. (Примеч. ред.)


[Закрыть]– Он смеется и явно ожидает, что Франческо присоединится к нему. – Тогда как я – немец без каких-либо примесей. Как и она, я родился католиком, но в отличие от нее я неверю. И ты утверждаешь, что тоже не слишком религиозен… – Он снисходительно улыбается юноше, как дядя может улыбаться любимому племяннику.

– Я верю, что Бог может существовать. Возможно, раньше вера моя была сильнее, вот и все.

Хюбер качает головой.

– Это кажется маловероятным, разве не так? Я имею в виду, существование Бога. Ницше провозгласил смерть Бога. Дляменя, как и для Ницше, Бога нет – есть только кровь и раса. Но Гретхен верит, и, чтобы сделать ей приятное, я хожу вместе с ней и Лео в церковь. – Он задумчиво отворачивается от Франческо, смотрит в окно и внезапно поворачивается вновь. – Но она уже несколько недель не причащалась. Как ты думаешь, в чем причина?

– Даже представить себе не могу. – По вискам Франческо стекает ручеек пота. – Сама мысль об этом была бы бессовестным вторжением во внутренний мир фрау Хюбер.

– А я все же попытаюсь представить. – Высокий мужчина говорит тихо, почти задумчиво. Он подчеркивает личное местоимение, как будто обладает правом знать, что творится в сердце, голове и душе его жены. – Я попытаюсь представить, в чем тут причина.

Юный Лео, облаченный в бриджи и широкую куртку с поясом (мы всегда должны следить за внешностью, даже если никто на нас не смотрит), сидит в своем кабинете, склонившись над учебником и скрупулезно выписывая главы о жизни Христа: вот Христос изгоняет торговцев из храма, вот Христос спорит с фарисеями в день отдохновения, вот Христа приводят к Пилату. Мальчик поднимает взгляд, и голубые глаза его из-под светлой челки вперяются в смуглого итальянца.

– Объясните мне этот парадокс, – говорит Лео. Он недавно узнал слово «парадокс» и произносит его с большим удовольствием. В устах мальчика это слово звучит абсурдно. Абсурдно и претенциозно. – Иисус был евреем. Почему же он тогда такой умный?

Франческо пожимает плечами.

– Нельзя сказать, чтобы евреи страдали от недостатка ума. Например, вспомни, как замечательно они играют в шахматы! Евреям недостает, скорее, творческого подхода.

– Это кто сказал?

– Ой, не знаю даже. Прочел в какой-то книжке. Но я в это не верю. Например, Мендельсон был евреем. Но уж с творческим подходом у него было все в порядке, не так ли?

–  Mutti [43]43
  Mutti (нем.) – мамочка.


[Закрыть]больше не играет Мендельсона. Он не творец –так теперь говорят. Он подражатель. – Леопроизносит это слово, слегка нахмурившись, как будто не уверен в его значении. – Но разве Иисус не был творцом? Он же сотворил истинную религию длявсего человечества?

Итальянец некоторое время обдумывает эту головоломку, после чего улыбается.

– Не Иисус создал религию, а Бог. – Следует многозначительная пауза. Сквозь окна проникает шум из сада: трескотня сверчков, чириканье птиц, щелканье ножниц – садовник стрижет газон в итальянском саду.

__ Но Иисус былБогом, так говорит отец Беренхеффер. Значит, сам Бог – еврей…

– Подозреваю, это так.

–  Подозреваете?Опасно говорить такие вещи, синьор Франческо. – Мальчик смотрит на него неодобрительно и даже надменно: он поймал учителя на слове. – Насчет Иуды мне все ясно. Иуда такой же ненадежный, как все евреи. Но Иисус?… Это уж слишком…

– Я думаю, вам, молодой человек, стоит продолжить работу, иначе я доложу вашему отцу, какой вы бездельник.

В залитой ярким солнечным светом комнате продолжается урок. Муха кружит под люстрой, синьор Франческо читает книгу.

Через некоторое время мальчик снова отрывается от учебника.

– Почему вы все время смотрите на мою маму?

Франческо притворяется, что изумлен.

– Почему я что?

– Вы постоянно на нее смотрите. Вы, наверное, в нее влюбились? – Выражение лица у мальчика вполне серьезное; в лице этом – вся серьезность и вся наивность детства.

– Мне очень нравитсятвоя мама. Она хорошая женщина, и она очень сильно любит твоего отца.

– Это я знаю. Но я спросил не об этом.

Кабинет погружен в полумрак: тяжелые шторы опущены, дабы не пропускать солнечные лучи. На каминной полке тикают часы. Муха, оказавшаяся в ловушке между тканью штор и стеклом, с бестолковым жужжанием бьется об оконную раму; она похожа на внезапно и отчаянно оживший экземпляр чьей-то коллекции насекомых. Фюрер дерзко взирает со стены. На столе стоит обрамленная серебром фотография Лео в форме юнгфодька, а рядом – изображение Гретхен в летнем платье.

Франческо сидит за столом с выдвинутыми ящикам Перед ним разложены бумаги. Франческо – вор. Вопрос в том, что он крадет. И длякого?…