Текст книги "Евангелие от Иуды"

Автор книги: Саймон Моуэр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 21 страниц)

7

Эту ночь Лео не спал. Только дурных снов ему не хватало. Приученный к одиночеству, он все же никогда прежде не ощущал себя столь одиноким. Он лежал на кровати – безликой гостиничной кровати с жестким, как в монашеской келье, матрасом – и сражался с собственноручно расшифрованным текстом. Слова проносились в голове, побуждаемые собственным импульсом, направляемые его манипуляциями. Лео вслушивался в эти слова и не находил никаких упущений – он верил им, и остатки его веры (тень тени былого величия) стирались в порошок. Возможно, ему удастся спрятаться за академическими предосторожностями; возможно, всю оставшуюся жизнь он сможет возводить баррикады многомудрой сдержанности, сможет спорить и пререкаться, как фарисеи в храме, сможет увертываться и юлить, задавать каверзные вопросы и давать остроумные ответы, как, например, в том случае с Туринской Плащаницей. Но Лео знал: папирусы содержали ужасную, банальную истину, убедительную в силу своей простоты. Он ощущал жуткую пустоту вокруг себя. Убежище, где он годами привык прятаться, убежище молитвы, пустовало.

«Отец наш, если Ты есть, сущий на небесах, если есть небеса, да восславится имя Твое, если у Тебя есть имя…»

Лео бежал с тонущего корабля молитвы и искал успокоения в других местах – в воспоминаниях о Мэделин Брюэр. Лишившись духовного спокойствия, он искал спокойствия метриального, тленного забвения плоти.

Гольдштауб приехал рано утром, еще затемно, пока воздух не успел прогреться.

– Ты выглядишь так, как будто с постели тебя подняли вилами, – заметил он. – Что, матрас оказался слишком жестким? Я думал, ваш брат это любит – ну, умерщвление плоти и все такое…

– Сейчас уже никакой плоти не осталось, – с кривой усмешкой ответил Лео. – Сейчас умерщвляют разум.

Они ехали по темным, тихим улицам, где могли бы беспрепятственно разгуливать призраки. Стены Старого города казались тенями на светлеющем фоне небес, Гибралтарский купол тускнел и становился похожим на обычный свинцовый набалдашник. Они съехали в долину Кидрон; фары «лэндровера» разрезали тьму мертвенно-белым светом, словно две наточенных косы. Лео чувствовал странное отчуждение, как будто в нормальную жизнь вставили эпизод абсурдного сна, и стоит ему проснуться – серый, бесцветный she'olисчезнет. Он проснется. Умоется, оденется и позавтракает. Он отправится в Папский институт, посетит мессу в часовне, прочтет утреннюю лекцию о развитии новозаветного канона и продолжит работу над грядущей публикацией очередного фрагмента папирусов Эн-Мор. Жизнь продолжит движение по той колее, в которую она вошла много лет назад, когда он еще учился в семинарии и учителя заметили в нем упрямое прилежание в мелких лингвистических вопросах, одержимость новозаветным греческим языком и робкий страх перед бесцеремонностью всяких нововведений.

Лео снова подумал о Мэделин, и мысль эта отозвалась в нем легкой конвульсией. Эмоция выразила себя через тревожный, неестественный физический симптом.

– Ты не заснул? – спросил Гольдштауб.

– Нет.

– Замечтался? О чем же, интересно, мечтают священники?

– Я думал о Мэделин.

– О ней?

Зачем он упомянул ее имя? Она улыбнулась ему из глубин памяти. Мэделин, способная даровать утешение доброй души, утешение любви к ближнему взамен ужаса бездны.

– О том, как все это отразится на людях вроде нее.

– Если свиток подлинный, – напомнил ему Гольдштауб. – Ты же сказал, что это подделка.

Они проехали под безмолвным, громоздким танком, выполнявшим функцию мемориала Шестидневной войны, [65]65
  Шестидневная война – война 1967 г., в ходе которой Израиль захватил Голанские высоты и Иудею с Самарией. (Примеч. ред.)


[Закрыть]и миновали оливковые деревья – то место, куда под покровом ночи, во власти мрака, Иуда привел отряд римских солдат, дабы те арестовали человека по имени Иисус. И Лео извлек слова из самых потайных глубин своего естества, будто бы расщепив ядро неверия, которое всегда гнездилось в нем: в детстве, в течение долгих лет обучения, в течение долгих лет следования своему призванию.

– Он подлинный, – сказал Ньюман. – В глубине души я боюсь, что он подлинный.

Гольдштауб кивнул.

– Так я и думал, – ответил он. – Я сразу это понял. Когда ты впервые его увидел, ты напоминал человека, который вошел в больницу с простуженным горлом, а вышел с лимфомой.

Дальше ехали молча. Дорога огибала Оливковую гору под деревушкой Эль-Азарий, родной деревушкой Лазаря, где Иисуса помазали перед триумфальным входом в город. Здесь кончалась Вифания, и дорога вилась вниз, мимо гостиницы Доброго самаритянина (там предлагали купить освежающие напитки, закуски и иконки, а также сфотографироваться с верблюдом), вглубь потрохов планеты, вглубь сероватых, серебристых и пунцовых красок рассвета, где Мертвое море, Соленое море, простерлось кованым оловом под высоким заслоном облаков. На другом берегу высились холмы Моаб, казавшиеся двухмерными против света; там стоял Моисей и взирал на Землю Обетованную, достичь которой ему было не суждено. Над холмами рассвет сочился кровью и лимфой, точно потревоженная рана.

Из земли долины торчал указатель, гласивший: «Иерихон, древнейший город в мире», – но слева, куда была устремлена стрелка, не было ровным счетом ничего. Гольдштауб повернул «лэндровер» направо, объезжая отвесный склон с руинами Кумрана и утесы, где были обнаружены свитки Мертвого моря. Ветхий, изъеденный солью знак указывал направление к Эн-Геди и Масаде. Машина ехала между угрюмым морем и сыпучим каменистым оплотом, что представлял собой переплетение хребтов и вымоин, олицетворение дикой природы Иудеи; это место принадлежало ящерицам, шакалам и пророкам, в этом месте человек по имени Иисус провел сорок дней и сорок ночей, охваченный ужасом одиночества. И как раз когда они там проезжали, утренний свет внезапно дрогнул, двадцатый век беззастенчиво вторгся в недвижное безвременье пейзажа и внезапный звук заглушил вой автомобильной трансмиссии: два реактивных истребителя промчали над долиной, оставляя за собой лишь рев моторов, словно симметричные фалды… Самолеты чуть накренились, пролетая мимо них, устремляясь к израильской границе, ведь пилоты наверняка осознавали, что находятся под бдительным наблюдением иорданских радаров. На фюзеляжах можно было разглядеть звезды Давида. Лео одолевали апокалиптические мысли. «Кто удостоится чести прочесть свиток?» – думал он, а самолеты тем временем превратились в крохотные точки на сверкающей пленке утреннего неба.

– Недалеко осталось, – сказал Гольдштауб. Чахлый, выжженный пейзаж, место обнаружения свитков, дажецветом своим схожее с папирусом: коричневато-желтое, высохшее место. Они миновали небольшой оазис Эн-Геди, где Давид [66]66
  Давид – царь Израильско-Иудейского царства после табели Саула. Создал государство со столицей Иерусалим. (Примеч. ред.)


[Закрыть]прятался от Саула [67]67
  Саул – основатель Израильско-Иудейского царства (XI в. до н. э.). (Примеч. ред.)


[Закрыть]и отрезал прядь волос с головы завистливого царя, и через пятнадцать минут уже были в Масаде. На несколько обманчивых секунд мрачная плосковерхая гора – где Ирод возвел дворец удовольствий, где Мариам, его царица, когда-то выходила на террасу насладиться видом, где последние зелоты [68]68
  Зелоты – социально-политическое и религиозное течение, возникшее в Иудее во II в. до н. э. (Примеч. ред.)


[Закрыть]держали оборону против римских легионов и, наконец, предпочли массовое самоубийство капитуляции – обрела изысканную красоту в кораллово-розовых лучах рассвета. Слева находился Лизан, Язык, соляные равнины, где воды Иордана наконец испаряются в томящий пустынный воздух. Всю остальную площадь занимал соляной пустырь, где некогда стояли города Содом и Гоморра.

Десять минут спустя Гольдштауб остановил свой «лэндровер».

– Вот мы и приехали.

Дорога вела направо. У блокпоста скучали двое солдат. Согласно знаку, это место называлось Эн-Мор, а приписка гласила, что оно охраняется Комитетом по защите древностей. Грубый хребет рассекал плато, словно окостенелый палец иудейской природы.

– Ты бывал здесь раньше? – спросил Гольдштауб. Лео выглянул в окно, изогнувшись, чтобы рассмотреть склон и дно вымоины.

– Да.

Солдаты перекинулись парой слов с Гольдштаубом, после чего подняли шлагбаум. Машина свернула на обочину, и Гольдштауб переключился на первую передачу, поскольку им предстоял долгий, медленный подъем от уровня моря по склону хребта, что, извиваясь змеей, вел к Масаде через нагромождения опаснейших камней. Вслед за ними тянулся шлейф желтой пыли. Пыль покрыла окна, панель управления, руки и губы. «Ибо прах ты и в прах возвратишься», [69]69
  Бытие 3:19.


[Закрыть]– подумал Лео. Кто же пришел сюда, в этот опорный пункт истории? Кто же прошел сей тернистый путь с мешком свитков на спине?

Наконец горизонт оказался на уровне груди пассажиров, и машина достигла вершины узкого утеса. Они прибыли в археологический лагерь. На прогалине стоял армейский внедорожник и еще несколько «лэндроверов». Сзади тянулся ряд палаток, возвышался огромный шатер с подвернутыми краями. Группа волонтеров уже сновала туда-сюда среди рытвин: молодежь в футболках и шортах, грудастые девочки с загорелой кожей, мальчики с растрепанными волосами и жиденькими бороденками. Там царила атмосфера летнего лагеря. Кто-то полоскал в ведре глиняные черепки, а затем раскладывал их по деревянным коробкам, ранее служившим для хранения апельсинов. По радио звучали новости на иврите. Поодаль генератор колыхал утренний воздух. Непосредственно раскопки проводились чуть в стороне: несколько линий разрушенных стен в пыли, пониже лагеря, с вехами, разложенными решеткой.

Когда Лео выбрался из автомобиля, к нему подошел директор. Он носил одно из угрюмых односложных еврейских имен – Дов. Дов Агрон. Глаза его загорелись, когда Гольдштауб представил Лео.

–  ОтецНьюман, верно?

– Можно просто Лео.

Рукопожатие Агрона было сухим и крепким. В речи его смешались акценты еврея, американца и выходца из Центральной Европы.

– Вы должны были приехать сюда раньше. Свиток уже видели?

– Ну, взглянул.

– Есть какие-нибудь версии?

Лео уклончиво пожал плечами.

– Это займет некоторое время.

Дов кивнул.

– Первые фрагменты, конечно же, были важны, но это кое-что принципиально иное. Как вы считаете? Это раннехристианский источник, как и прочий материал?

– Возможно.

Они прохаживались по месту раскопок, пока Агрон показывал особенности рельефа, склады и жилища тех, кто отважился жить среди этих камней и клубов пыли, в этом унылом месте, в этом испепеляющем аду. Одна волонтерка оторвалась от работы, когда они проходили мимо. Кожу ее выдубило солнцем и ветром. Она вытерла лоб тыльной стороной ладони и обратилась к ним с австралийским акцентом:

– Идите сюда.

Они перебрались через невысокую каменную кладку, за которой на коленях стояла девушка-волонтер. Ее груди, не стесненные лифчиком, свободно болтались в футболке, пока она, пригнувшись, вытирала пыль. Лео вспомнил Мэделин в церкви Сан-Крисогоно: то же движение, тот же лукавый взгляд искоса, то же непреодолимое ощущение женского начала. «Пришло время прочесть лекцию о рыбах…» Но на сей раз, в этом месте, в ладони девушки, словно разоблаченный грязный секрет, лежала бронзовая монета.

Агрон взял монету, подул на нее и передал Лео.

– Десятый легион, Фретенсис. Иудейская капта. Мы нашли уже штук двадцать пять таких.

Лео взглянул на бронзовый диск со знакомой гравировкой: женщина-еврейка, сидящая под пальмой, опустив лицо в сложенные ладони, и римский солдат, стоящий рядом.

«Какая женщина с десятью драхмами, – подумал он, – не станет, потеряв одну, зажигать лампу и выискивать пропажу по всему дому до победного конца?» Он вернул монету.

– Так что же тут было до прихода римлян?

Агрон пожал плечами.

– В этом-то и состоит ключевой вопрос, не так ли? Зелоты? Люди, успевшие бежать из Масады до завершения осады? Беженцы из Кумрана? Нельзя сказать суверенностью. – Разговор ушел в сторону вечных догадок, сопровождающих любые раскопки. – Всегда можно придумать убедительную историю, в том-то и беда. Если вас зовут Артур Эванс, [70]70
  Артур Джон Эванс (1851–1941) – английский археолог; открыл и исследовал минойскую культуру на о. Крит. (Примеч. ред.)


[Закрыть]вы можете даже переделать место раскопок по своему усмотрению. Кому известно вот об этом месте? Судя по найденным папирусам, люди, жившие здесь, были кем-то вроде раннехристианских сектантов. Вам должно быть известно об этом больше, чем мне.

Лео пожал плечами. Они шагали вдоль хребта к самой высокой точке, где упорядоченные камни сливались с обломками на склоне. Агрон указал на утес, взгромоздившийся на вершине холма и перекрывавший доступ наверх.

– Вон там, – сказал он. – Пещера.

Вынутый грунт ссыпался с утеса, как пустая порода из шахты. Справа, над вымоиной, примостился камень с глубокой трещиной, заросшей кустарником и колючками.

– Простое везение, – сказал Агрон. – Вскоре после начала раскопок в земле наблюдались легкие толчки. Для здешних краев – обычное дело. Камни осыпались, и мы обнаружили там пещеру…

Они подобрались ко входу Агрон шел первым, Гольдштауб, пыхтя и отдуваясь, плелся позади. Чтобы попасть внутрь, им пришлось пригнуться, но внутри можно было выпрямиться в полный рост. Туда тянулся кабель от лагерного генератора, и сквозь тьму проклевывался свет шести лампочек. Трое волонтеров работали, ковыряясь в развалинах и пыли, словно брезгливые бродяги в мусорном баке. Их тени, значительно увеличенные, падали на шершавый потолок. Они вряд ли заметили пришедших и продолжали о чем-то перешептываться, словно читая некую загадочную, сокровенную литургию.

– Мы считаем, что римляне обнаружили это место, когда захватили лагерь, – пояснил Агрон. – Конкретных доказательств у нас нет, но это весьма вероятно. Они нашли пещеру, увидели внутри эти кувшины, разбили все вдребезги, разорвали документы и так далее. Кое-что сожгли. А потом убрались восвояси. Вот это мы и откапываем последние несколько месяцев. Одни лишь фрагменты.

– А свиток?

Афон улыбнулся. Настал его звездный час. Благодаря этому он займет почетное место в зале славы для археологов.

– Вон там. Он был спрятан, и солдаты, должно быть, не нашли его. Мы тоже не могли найти его целых две недели. А ведь он пролежал там почти две тысячи лет…

Дов провел их к отверстию позади пещеры – узкой расселине в камне, которая являлась проходом в следующую камеру. Им пришлось встать на четвереньки. Лео чувствовал тяжесть камня над собой и вокруг себя; скала давила на него. Постепенно его охватывала паника. «Скала веков, разверзнись для меня, позволь мне укрыться в тебе», [71]71
  «Скала веков, разверзнись для меня, позволь мне укрыться в тебе» – строчки из популярного христианского гимна «Скала веков» («Rock of Ages»), слова которого написаны преподобным Аугустусом Монтегю Топлэди, а музыка – Томасом Гастингсом. Строчка приведена в переводе Л. Каневского.


[Закрыть]– вспомнилось ему. Но здесь негде было спрятаться; здесь, в безвоздушном чреве земли.

Ползший впереди Агрон неуверенно встал. Внутренняя камера была как раз достаточной высоты, чтобы стоять на полусогнутых ногах, втянув голову в плечи. Над выемкой в каменном полу сидели на корточках двое. Единственный источник света – фонарь – был у них. Свет горел прямо у них под пальцами, как на картинах Караваджо; казалось, он исходил из объекта, который они исследовали. Лео глянул через плечо Агрона. В расселине лежала горстка обломков: изогнутый носик кувшина и бурые глиняные черепки, похожие на размозженную голову. Тщетно пытаясь обуздать панику, Лео постарался сосредоточиться на словах Агрона.

– В определенное время, судя по всему, наблюдалось смещение земной коры. Земля провалилась и разбила кувшин. – Агрон жестами изобразил столкновение черепков. – Папирус мы извлекли практически целиком, а теперь пытаемся выкопать все остальное. Мы думали, нам удастся разобрать имя на папирусе, – сказал он. – Мы предположили, что имя это – Юдас. И, возможно, Симеон. Но здесь никто не знает греческого. Вы же видели папирус. Каковы ваши соображения?

– Вполне возможно.

– И кто же эти люди?

– Это были довольно распространенные имена.

Археологи работали подобно хирургам на месте аварии: оказывали первую помощь, облегчали боль в сломанных костях, а застрявшие в искореженном металле конечности осторожно вынимали. Специальными кисточками они усердно стирали грязь, будто вычищая рану, и выискивали тех, кто сумел выжить в катастрофе времен.

– Что-нибудь еще? – спросил Лео. – Мне хотелось бы вернуться на свежий воздух. – Паника – ощутимая, материальная – скапливалась в груди. Камни давили сверху, обстоятельства же – со всех сторон.

Агрон оглянулся. Черты его лица в тусклом свете фонаря обрели торжественную строгость, стали практически библейскими, чертами пророка.

– Я думал, вам интересно будет осмотреть непосредственное место находки.

– Это все очень интересно, но я бы предпочел уйти отсюда.

Пророк ухмыльнулся.

Это место порой действует на людей подобным образом.

После пещерного мрака солнечный свет ослеплял. Выйдя наружу, Лео испытал огромное облегчение. Обретенная свобода заполнила его тело целиком. Он отряхнулся и посмотрел по сторонам с восторгом человека, только что вернувшегося с того света. Солнце уже стояло в зените, таращась злокозненным глазом сквозь тонкий ажур облаков. Температура повышалась. По радио блеяла какая-то поп-группа. Пыль летала над развороченной землей, в которой копошились несколько волонтеров. Неужели здесь, подумал Лео, среди этой пылищи и камней, в этом мертвом месте подле мертвого моря, истории христианства придет конец?

– Это же чертовски важно, не так ли? – спросил Агрон, выходя из пещеры следом за ним. – Они бы не притащили вас за тридевять земель, если бы это не было важно. – Внешний вид его выдавал беспокойство, как будто существовала вероятность, что все эти раскопки – сущий пустяк. Лео кивнул и похлопал его по плечу; прежде он никогда не позволил бы себе столь фамильярного, компанейского жеста.

– Это важно, – заверил он. – Очень важно.

Лист лежал в кабинете Всемирного библейского центра, спеленатый ярким, но мягким светом; вид он имел вполне безобидный. Лео снова сел за стол и попробовал еще раз изучить папирус трезво, непредвзято. Какая-то часть его раздробленной личности даже начала формулировать комментарий к тексту, а именно – толковать слово nazir. Nazir, nazaraios, netser, blastos.Корень, побег, росток; а также ело Nazarene,всегда волновавшее ученых. Академические спор словно искушали его разум.

– Это наверняка пропаганда, – сказал он. – О других вариантах даже думать не стоит.

– А ты подумай, – ответил ему Кэлдер.

– Над чем? Что это может быть оригинал? Евангелие от Иуды?

– Если угодно.

– Абсурд.

– Ты отрицаешь эту возможность? На каком основании?

– На основании здравого смысла.

Кэлдер обдумал понятие «здравый смысл», словно это была улика в запутанном деле.

– И все?

Лео в самом деле отчаялся.

– Здравый смысл – довольно веский аргумент. Тебе не хуже моего известно, что существуют десятки апокрифов. [72]72
  Апокрифы (греч. apokryphes– тайный, сокровенный) – произведения иудейской и раннехристианской литературы, не включенные в канон. (Примеч. ред.)


[Закрыть]Евангелие от Марии, Деяния Пилата – все это обычные религиозные трактаты, не более. Думаю, это еще один подобный трактат, написанный с весьма отличной точки зрения. Нам следует придерживаться этой версии. Мы же не хотим нарубить дров, а потом выглядеть полными идиотами?

– А как же наша датировка? Как же место обнаружения? Ты сам его видел. Не убеждает?

Лео только пожал плечами.

– Даже если бы датировка была точной, что бы это изменило? В первом веке было множество причин для написания антихристианского трактата.

– А содержание? Вопрос родственных связей? – Кэлдера на мякине не проведешь. Конечно, он часто работал на публику и отличался повадками дельца, но дураком его назвать язык не поворачивался. Разговор их напоминал допрос обвинителя: продуманные, важные вопросы чередовались с ничего не значащей чепухой. Также Стива Кэлдера можно было сравнить с солдатом, который аккуратно зондирует почву на минном поле. – Что скажешь насчет Мариам? –спросил он.

Мариам, Мария. Довольно распространенное имя. Мария Богородица, конечно же. Эту историю знают все: разодевшись в пестрые халаты, завернувшись в простыни и нацепив кучу бижутерии, вся честная компания шастает по коллективной памяти Западного мира. Волхвы. Золото, ладан и мирра. Бык, осел и младенец в яслях. Избиение младенцев. А она – в самом центре внимания, ее серьезное, кроткое лицо занавешено сине-белым капюшоном: Мария Богородица, Дева Мария, Владычица Небесная.

Но Кэлдер, безусловно, знал. Он знал, потому что это было, черт побери, очевидно. Можете говорить о Марии, матери Иисуса, сколько вам заблагорассудится. Можете наряжать ее в синие и золотые покровы, а на голову вешать солнышко. Можете отправить ее на Луну, а из двенадцати звезд составить венец. Но была лишь одна семья, которая сделала то, о чем написано в тексте, лишь одна семья, которая приняла власть над Израилем из рук язычников и была уничтожена Иродом. И это была семья Маккавея, из династии Гасмонея, потомки Иуды бен Маттафия, изгнавшего греков Селевкидов из Израиля во втором веке до нашей эры. И одну из выдающихся женщин этого рода звали Мариам.

Кэлдер сказал это вместо Лео:

– Мариам I, вторая жена Ирода Великого.

Ирод. Это имя прозвучало оглушительно в тишине кабинета. Имя, ставшее нарицательным. Ирод. Ирод Великий, Ирод Эдомит, Ирод – местечковый тиран и полководец, который разыгрывал верную карту, дружил с нужными людьми, угождал нужным людям, убивал нужных людей и наконец, дослужился до царского титула – Царя Иудеи,если быть точными, именно так нарек его римский сенат в 40 году до нашей эры. Сразу после коронации Ирод бросил свою первую жену и женился заново – на Мариам из рода Гасмонея. Это был династический брак. Из семьи Мариам происходили несколько царей и несколько верховных жрецов (в сознании тогдашних иудеев это были фактически равноправные должности). Род Гасмонея все еще обладал той властью, которую Ирод сам никогда бы не сумел заполучить. Однако, если верить Иосифу, со временем он полюбил свою жену.

– Людям свойственно уничтожать то, что они любят, – пробормотал Лео. Он сидел над фрагментами папируса и чувствовал вонь крови, смрад настоящей бойни. Правление Ирода было примером чистой, абсолютной власти, трагедий в духе Елизаветинского театра, где в конце последнего акта вся сцена обычно бывала завалена трупами. Ирод любил Мариам, однако выманил ее родного деда, некогда верховного жреца Гиркана II, из Вавилона, куда тот был сослан, и убил старика. Он любил ее, однако он убил ее дядю. Он любил ее, однако ее младшего брата Ионафана, семнадцатилетнего юношу, только что рукоположенного, личный охранник царя утопил в бассейне иерихонского дворца. Ирод любил царицу Мариам, однако в конечном итоге, обуреваемый ревностью, он убил и ее саму.

– Иисус – сын Ирода? – Кэлдер покачал головой. – Думаю, это уже чересчур, Лео. Даже не знаю, что нам с этим делать.

Лео оторвал взгляд от папируса.

– Это объясняет некоторые новозаветные сюжеты, не правда ли? Приход волхвов. Парфянские послы наносят визит новорожденному наследнику престола. Возможно, Ирод даже увидел ребенка, когда тот появился на свет. Возможно, кто-то выкрал дитя из монарших покоев и спрятал его где-то в деревне. В Вифлееме. А почему бы и нет? Это нисколько не противоречит мессианским предсказаниям.

Логика династического убийства неумолима: вскоре после гибели царицы двух ее сыновей от Ирода удушили гарротой по приказу отца. Год их убийства – 7-й до нашей эры – весьма показателен: примерно тогда же родился человек, известный нам как Иисус из Назарета.

– И когда Ирод услышал об этом, то велел убить всех новорожденных в деревне. Что дошло до нас, посредством Евангелия от Матфея, под названием «избиение младенцев».

– Вроде того, – согласился Лео. Истории сходились, как кусочки мозаики, как фрагменты папируса, выложенные перед ним между двумя стеклами. – Возможно, мы это выясним. Возможно, об этом нам расскажут оставшиеся части свитка.

В тот вечер Гольдштауб отвез Лео в аэропорт. В дороге они спорили о свитке, о том, как именно нужно его расшифровывать, кто должен этим заниматься и как преподнести результаты общественности.

– Дело в том, – сказал Гольдштауб, – что у тебя есть личный интерес, не так ли?

– У всех нас есть личный интерес.

– Конечно. Конечно, есть. Но особенно – у представителей католической церкви. Вы же всегда выдвигали исторические претензии. Ну, достаточно взглянуть на ваш «Символ Веры». У вас он есть, а у иудеев – нет. Там даже упомянут Понтий Пилат. Наглее религии, пожалуй, не сыщешь.

– Это запутанная история – происхождение Никейского «Символа Веры», – сказал Лео. – Скажем так, опровержение гностицизма. [73]73
  Гностицизм – религиозное движение поздней античности, вылившееся в ряд раннехристианских ересей. (Примеч. ред.)


[Закрыть]

– Да, он есть. Своего рода контракт. Еврея не заставишь подписать контракт, пока он не посмотрит деловому партнеру в глаза. Но христиане, так сказать, поверили на слово. У вас все базируется на истории. – Он взглянул на собеседника. – А если мы докажем, что история – полная чушь?

Дорога резко срывалась вниз, петляя среди теснин, ведущих к Святому городу. Слева показался траппистский монастырь Латрун, выглядевший умиротворенным в лучах солнца. На холме за монастырем покоились руины замка крестоносцев, Торон де Шевалье. Название «Латрун» – это искаженное «Эль Торон», но раньше считали, что оно происходит от слова latro,что значит «вор»; этот Латрун был домом «хорошего» вора, распятого вместе с Иисусом Христом.

Лео молчал. Он думал о вере, он думал о сомнениях; он думал о предназначении, он думал о Мэделин. Возможно, Гольдштауб читал его мысли, он вполне мог быть наделен этим даром. Прощаясь в аэропорту, он пожал Лео руку и сказал, чтобы тот передавал привет ей и Джеку.

– Ты же с ней увидишься, верно? Вы часто видитесь, я не ошибаюсь?

– Да, – опасливо ответил Лео. – Нередко.

– Будь осторожнее.

Лео подавил в себе абсурдное желание рассказать Гольдштаубу обо всем, поборол нелепый соблазн исповедаться.

– Это нелегко, – признался он.

Гольдштауб кивнул.

– Всем сейчас нелегко.

Самолет оттолкнулся от взлетной полосы и взмыл ввысь, над офисными комплексами и гостиницами Тель-Авива. Он пролетел над охристой каймой береговой линии и голубым лоскутом моря, прорвал сверкающий атлас неба и унесся прочь от Святой земли, прочь от недоверчивого шепота Евангелия от Иуды.

Лео думал о Мэделин, думалоб Иуде, думал о вере в сакральном и бытовом смыслах, думал о сомнениях и скептицизме. В журнале авиалинии была статья о свитках Мертвого моря. Имелись также глянцевые снимки Книжной Святыни и обычные кадры развалин Кумрана. «Монастырь эссенской секты», – гласила подпись, а текст соглашался попадая в ловушку наивности и невежества, расставленную старым козлом Роланом де Во много лет назад, когда государство Израиль фактически не существовало и бесценный свиток можно было купить за двадцать пять фунтов стерлингов. Также в статье говорилось о первых находках археологов в Эн-Море: «Район Мертвого моря продолжает раскрывать глубокие истины нашего религиозного прошлого», – писал журналист.

Лео беспокойно дремал, то и дело резко сбрасывая с себя сон, который улетучивался из памяти при попытках его восстановить. В этом сне присутствовала Мэделин: она признавалась в любви к нему в каком-то общественном месте на глазах у хохочущих Гольдштауба и Кэлдера. Иногда и Лео и Мэделин оказывались голыми, но, хотя они сами стыдились своей наготы, свидетели происходящего, похоже, вовсе не смущались. Джек тоже там был – наблюдал издалека отстраненный и циничный.

Чтобы отвлечься, Лео уставился в иллюминатор и увидел с высоты в тридцать тысяч футов остров, напоминавший фрагмент папируса на синей скатерти. Крит. Крыло самолета повторяло изгиб южного побережья, как указательный палец, как уаd.Или как палец, что выписал огненными буквами: Mené, тепе tekél upharsin.Ты взвешен на весах и найден очень легким. [74]74
  Даниила 5:27. (Примеч. ред.)


[Закрыть]Это место называлось Калой Лименес, Справедливое Пристанище, последнее укрытие апостола Павла, найденное им почти две тысячи лет назад на пути в Рим – и на пути к гибели. Лео знал Павла. Он был близко знаком с ним, познакомился в самые первые дни в семинарии, делая несмелые шаги на территорию христианских догм. Он познал внутренний мир Павла – мир, полный боли, предрассудков, _Поэзии; опасная эта комбинация всегда будоражила мир. Лео знал, какой ужас переживал Павел, извиваясь в конвульсиях в пыли на дороге к Дамаску.

Но Иуду он тоже знал.

Стюардесса подошла к нему и спросила, все ли с ним в порядке и может ли она ему чем-нибудь помочь.

– Все в порядке, – сказал Лео, жестом показывая, что она может идти. – Со мной все в порядке.

Вскоре самолет уже кружил над Римом в ярком вечернем небе. Можно было рассмотреть извилины реки и гигантские купола собора Святого Петра, похожие на мыльные пузыри, только выдутые из камня. Светящиеся улицы расходились от площадей, как лучи от десятков солнц; всюду виднелись церкви – десятки церквей, сотни церквей, более четырехсот церквей. Однако Рим давно уже перестал быть приютом либо оплотом победоносной радости. Хаотичный город, познавший все грехи подлунного мира, перестал быть бастионом, способным смирить натиск сомнений. Со всех сторон набежали вандалы, вандалы разорили город. Теперь это был город вульгарности, шума и язычества, к тому же расположенный у самого вулкана. Такси везло Лео из аэропорта вдоль широкого проспекта, где с напыщенным видом разгуливали в сумерках трансвеститы. Павел называл их malakoi,что в переводе значит «мягкие мужчины». Наряду с содомитами и прелюбодеями они входили в длинный список обреченных: прелюбодеи, идолопоклонники, «мягкие мужчины», содомиты, воры, ростовщики, пьяницы, клеветники и мошенники. Мимо проносились машины, и девушки, мужчины, а также существа, занявшие промежуточную позицию, распахивали пальто, демонстрируя свой товар. Торговались: сколько это будет стоить какова будет цена…