Текст книги "Надоевшая (СИ)"
Автор книги: Сашетта Котляр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 16 страниц)
Глава 9. Осознание и лицемерие
Я не могла поверить что он говорит правду. Только вот все сходилось. Кому было выгодно, чтобы я окончательно возненавидела Спайка? Да только Денису и было! Всем остальным было все равно. Выходит, он сам убил мою крысу, затем подделал почерк Максима, а потом ему оставалось только торчать на детской площадке и ждать меня, тепленькую, готовую поверить любому его слову! Господи, в этом проклятом городишке порядочные люди мужского пола остались вообще?! Пока что одни женщины ведут себя не как… расчетливые сволочи. А Спайк, тем временем, продолжал язвительную отповедь.
– Я не садист, и мне не было смысла трогать твое зверье. А Дэнчик хорошо рассчитал. После такого ты должна была возненавидеть меня вернее, чем после любого поступка, направленного на тебя лично. Единственное, чего он предсказать не мог, это то, что ты окажешься слишком слабой, и вместо праведного гнева решишь сдохнуть. В отличие от меня, он тебя совсем не знает. Это и помогло. Впрочем, тебе ниебически повезло, что на самом деле на твоей работе прекрасно знают, с кем ты общалась последние годы. Если бы они, как ты надеялась, не знали об этом, то твой прелестный труп гнил бы сейчас в наполненной ванной. Чем ты вообще думала, когда решила самоубиться?! Если надеялась на мое раскаяние – то очень зря. Более того, решив утопиться, ты потеряла остатки моего уважения. Ну, ту его часть, что еще была благодаря тому, что ты не рассказала сразу все, что знаешь в пыльном классе, когда мы со Стасом решили тебя убрать с дороги.
– Да ни на что я не надеялась, – глядя ему в глаза, солгала я. – Мне просто было очень паршиво, и я потеряла волю к жизни на какое-то время. Если хочешь знать, ускорить процесс меня заставил именно твой звонок. Я отчаянно не хотела тебя здесь видеть и решила, что если я сдохну раньше, то точно не увижу и не услышу. На кой черт ты мне звонил и вообще приперся сюда, если тебе все равно? Ну сдохла бы я – и что? Тебе же проще.
Спайк закатил глаза, как всегда ничуть не впечатленный. Затем достал из кармана зауженных джинсов пачку сигарет и зажигалку и закурил, проигнорировав мой полный возмущения взгляд. Несколько раз затянулся, намеренно выпуская дым мне в лицо, и только после этого соизволил продолжить этот странный, немного бессмысленный монолог.
– Прекрати строить из себя бедную и несчастную. То, что ты так легко сломалась, говорит лишь о том, что ты слабачка. Я приехал, потому что после звонка Светы не приехать не мог. А когда понял, что тебя нигде нет и только ванная заперта, пришел к единственно верному логическому выводу. Собственно, я не мог и тебя не вытащить. Не люблю бессмысленные смерти. Да и три года просто так не выкинешь. Считай это своеобразной платой за бесчисленное множество домашки, которую ты за нас написала. Стас, кстати, был против. Он считал, что ничего с тобой не сделается. Прав, как всегда, оказался я. Ладно, – он потушил сигарету о мою тумбочку, словно напоминая, кто здесь главный. – С Дэном делай, что хочешь, но я бы на твоем месте не стал демонстрировать, что все знаю. Он опасен, и гораздо опаснее, чем я, потому что у него нет тормозов. Делай вид, что все в порядке, целее будешь. Хотя если ты решишь вторично совершить самоубийственную глупость, вытаскивать больше не буду. Считай, что я в твоей вонючей квартирке последний раз появился. А крысу я тебе новую пришлю. Нужен же тебе какой-то смысл жизни, Каштанка.
Он презрительно усмехнулся, и мне сделалось не по себе. А перед тем, как выйти из комнаты, добавил:
– В холодильник загляни, болезная. Тебе не помешает отожраться обратно. Ах, да: ключи не верну. Хочешь – меняй замки, конечно, но я же знаю, что у тебя на это денег нет.
И ушел, даже не позволив мне хоть что-то ему ответить. Я не очень понимала, что им вообще руководило, но пока что решила послушаться. Если уж Спайк говорит, что Денис опасен, значит, он правда опасен. А умирать мне больше не хотелось. И даже «новая крыса», которую Максим собирался мне «прислать» скорее радовала, чем нет. Сириуса мне, конечно, никто не заменит, но без единого близкого существа я медленно сходила с ума, как показала практика.
Я себя чувствовала всеобщей марионеткой и конченой идиоткой. Я ведь действительно повелась на очевидную манипуляцию. И Спайк на самом деле в жизни не причинил вреда ни одному животному. Более того: он выхаживал выкинутую кем-то собаку, попавшую под машину, и очень неприязненно высказывался о тех, кто с ней так поступил. Это, конечно, было давно, года полтора назад, но человек, поступивший подобным образом, не смог бы убить беззащитное животное. Да и вытаскивать меня из ванны он тоже не стал бы. Уж что-что, а это ему точно не было бы выгодно, будь он убийцей моего Сириуса. От мысли, что я едва не ушла из жизни, меня запоздало затрясло. Если бы не Спайк… Господи! Я ведь и так стольким ему обязана несмотря на то, как он со мной поступил. А теперь еще и жизнью. Это ужасно. И еще ужаснее то, что сейчас я была ему благодарна. Не просто не появись он, но появись он на какие-нибудь две минуты позже или не захоти он возиться с приведением меня в чувство, и я не сидела бы на постели, а действительно была бы трупом. И это уже никак нельзя было бы исправить или изменить.
Некромантов не существует, медицина не всесильна, а смерть – штука окончательная. Это осознание ударило по мне ознобом, и я закуталась помимо полотенца, в которое меня деловито завернул Спайк, еще и в одеяло, от которого и правда омерзительно воняло прокисшим потом. И как только человек, выросший с золотой ложкой во рту, вообще не побрезговал сюда зайти? Меня затрясло еще сильнее, и я на негнущихся ногах поднялась с постели. Затем достала из шкафа теплую серую зимнюю пижаму, подаренную мне когда-то все тем же Белоусовым, достала оттуда же простые белые хлопковые трусики и начала медленно все это на себя надевать. Получалось отвратительно, поскольку руки дрожали, а меня пошатывало от слабости, вызванной и недостатком кислорода, и голодом, и тем, что в ванной было нестерпимо душно. Сейчас я все это замечала и понимала отвращение Максима. Надо же было так опуститься! Можно подумать, моя смерть вернула бы мне крысу. Тем более такая мерзкая, в грязи и нищете.
Когда я наконец справилась с одеждой, волосы пришлось завернуть в то полотенце, в которое ранее была завернута я сама, так как холодная вода с них закапала все, что могла, а холод совсем не прибавлял мне здоровья. Затем я нашла тапочки, которые оказались под кроватью, и надела их. (Видимо, я решила, что умирать можно и дойдя до ванны босиком). А потом поняла, что самым разумным с моей стороны поступком будет снова последовать совету Спайка. И медленно, «по стеночке» побрела на кухню, «заглянуть в холодильник» и хоть как-то восполнить свое истощение, потому что в таком состоянии я ни на что не годилась. Ни на поступление, о котором мечтала, ни даже на то, чтобы прийти завтра в школу. А я была уверена, что прийти я туда обязана. Хотя бы ради того, чтобы никто не понял, какую непоправимую глупость я чуть было не совершила. Чудовищно эгоистичную, безумную, непоправимую глупость!
Шла до кухни я, наверное, минут пятнадцать, хотя квартира у нас была совсем небольшая. Каждые несколько шагов у меня начинала кружиться голова от слабости и голода, я замирала на минуту-другую, а затем снова шла. Конечно, Спайк мог бы хотя бы чаю мне сделать, не вынуждая идти на такие подвиги во имя банального насыщения, но… С чего бы он должен был? Я ведь сама выбрала смерть. И теперь также сама должна была выбрать жизнь. Именно этим я и занималась, едва ли не ползя в сторону кухни.
И я это сделала. С удивлением обнаружив, что в ней было абсолютно чисто, хотя тогда, когда я последний раз захотела в небольшую, всего-навсего пятиметровую, кухоньку, здесь была невыносимая грязища. Выходит, Спайк сначала меня вытащил, а потом ждал, не очнусь ли я сама, лежа на ковре?! А когда понял, что не очнусь, принялся бить по морде? Так, что ли? Интересный способ приводить людей в сознание. Впрочем, одно было очевидно: он меня там оставил только тогда, когда я задышала. Иначе я была бы мертва.
На столе в центре кухни я обнаружила свой походный термос с горячим сладким чаем и записку: Ну, раз до кухни сама доползла, значит, не совсем безнадежна. В отличие от поддельной, эта была не клочком клетчатой тетради, а плотным листом качественной бумаги, вырванным из личного блокнота, который Спайк периодически таскал с собой в кармане брюк. Ну да. Богатенькие мальчики из тетрадей листков не рвут. От записки повеяло злой иронией, так свойственной Белоусову, но я не стала об этом думать. Я просто налила чай из термоса в чашку, стоявшую рядом и тоже тщательно вымытую. (Неужели сам?!) Естественно, пролив часть на скатерть. Затем выпила его, и стало чуть лучше. Стоять я теперь могла более тридцати секунд подряд, и руки стали трястись меньше, чем раньше.
В кастрюле на плите оказался еще теплый бульон, часть которого я налила в чашку и выпила. Затем открыла холодильник, больше не изгвазданный непонятно в чем, и поставила ее туда. В холодильнике оказалась прорва еды, а на моей любимой шоколадке в боковом отделении, которой там тоже раньше не было, лежала еще одна записка. Ты часа четыре без сознания провалялась. Но дышала при этом и воду из легких выкашляла. Так что я вызвал клининг и они тут все в нормальный вид привели. Ненавижу готовить в свинарнике. После второй записки я наконец обратила внимание на то, что за окном уже темно. А значит, сейчас минимум десять вечера. Это притом, что моя попытка суицида была совершена где-то часа в три дня. То есть примерно в семь вечера он все это доделал и, будучи уверенным, что я очнулась, пооставлял везде записки. Потом отправился на всякий случай проверить, так ли это. Обнаружил бессознательную тушку и энное количество времени потратил на то, чтобы так или иначе привести ее обладательницу в сознание.
По крайней мере, мне все это представлялось именно так. Если бы он не спас мне жизнь, то я не приняла бы всего этого. Забитого холодильника, чистой кухни и прочей совершенно иррациональной, учитывая его ко мне презрение, заботы. А теперь гордо заявить, что раз мы друг другу никто, то какого хуя он все это сделал, я не могла. Это выглядело бы убого, жалко и просто омерзительно. Потому что, каким бы этот человек ни был, он спас мне жизнь и позаботился о том, чтобы его усилия не пропали напрасно. Очень странное ощущение – быть обязанной ему снова, когда нас уже ничего не связывает. Эдак я никогда от чувств к нему не избавлюсь. Только решишь, что человек – абсолютный подонок, а он возьмет и спасет тебе жизнь. И мир из черно-белого снова превращается в болезненно-цветной.
Один плюс в моем поступке все же был: я теперь не хотела умирать и была вполне вменяема. Мне по-прежнему было плохо, как и всякому брошенному человеку, но я по крайней мере знала, что влюбилась не в законченного подонка, и понимала, что за этой дружбой все-таки крылись какие-то эмоции. Иначе бы он не пришел. А значит, принять изменившиеся обстоятельства будет куда как проще. Главное – больше не пытаться доверять кому-то в этом городе. Это чревато самыми разными последствиями. И постараться отвадить от себя Дениса, не рассказывая о том, что я чуть не сделала, и никак не демонстрируя, что я знаю: крысу убил он. То есть, по сути, играть роль подавленной, нуждающейся в защите, агрессивной… самой себя. Потому что в тот момент, когда я решилась свести счеты с жизнью, я именно такой и была.
Остается лишь надеяться, что у меня получится и сделать вид, что ничего не поменялось, и отвадить этого полоумного от себя. Конечно, хотелось мстить или еще какую-нибудь глупость совершить, только вот, чем это кончится? Тем, что я снова окажусь в опасной ситуации, а выдернуть меня из нее будет некому. Спайк ведь ясно сказал, что это первый и последний раз.
Запоздало, в голову пришла мысль, что я обязана позвонить Свете и объяснить ситуацию. Меня питала надежда, что Белоусов ей звонить не стал, а значит, она ничего не знает. А он, скорее всего, не стал, потому что, во-первых, Света ему никто, а перед посторонними он отродясь не отчитывался, а во-вторых, если бы Света знала, что я пыталась покончить с собой, то задача «Не покажи Денису, что в курсе, что он ублюдочная тварь» многократно усложнилась бы. Спайк сам посоветовал мне не демонстрировать излишней осведомленности. А значит, чинить препятствий этому он не станет. Это было бы просто-напросто нелогично.
Обратно в комнату, к телефону, лежавшему возле мерзко пахнущей постели, я добиралась уже без остановок, хотя и все еще по стеночке и не очень быстро. Бульон сделал свое дело, несколько поддержав мои силы. Теперь хотелось съесть что-то более существенное, но я опасалась, что меня просто-напросто стошнит, если я это сделаю сейчас. Так что я, мрачно выругавшись на саму себя, поменяла простынь и наволочку, сняла к чертовой матери пододеяльник, и, сложив все это добро на кресло у окна, поскольку желания заходить в ванную, к стиральной машинке, не было никакого, взяла телефон и набрала Светин номер.
Минуты полторы прошло, прежде чем гудки сменились обеспокоенным голосом моего менеджера.
– Влада, что случилось?! Почему ты не отвечала столько времени, мы тут с девочками чуть с ума не сошли! Я даже к тебе домой приходила, но тебя то ли не было, то ли ты меня не слышала! И Денис заходил, спрашивал, что с тобой, и говорил что тоже не может дозвониться! Что это, блядь, было вообще?!
Я терпеливо выслушала поток заслуженных ругательств в свой адрес, а потом максимально спокойным, ровным голосом ответила ей:
– Света, прости меня, пожалуйста. Мне было очень плохо и я ушла в себя, замкнувшись и забыв и про тебя, и про девочек, и про Агатова. Это было ужасно эгоистично с моей стороны, я была неправа.
– Ну ладно. Тогда мир, – быстро простила меня менеджер. – Только не делай так больше, мы все за тебя испугались. Даже пожалели, что отпуск тебе сделали. Сейчас все в порядке?
– Да, я в норме уже. Спасибо, правда. Я не привыкла, чтобы обо мне заботились.
Потом мы с ней попрощались и я поняла, что питаю к этому человеку, к Свете, какое-то странное теплое чувство благодарности. Это приятно, когда кому-то не все равно, что с тобой. И на душе от этого теплеет, наполняя странной и непривычной жаждой жизни. Выходит, не только от любви можно приходить в эйфорический восторг.
Теперь я могла засыпать спокойно. Денису Света передаст, что я звонила, никаких ненужных мне вопросов она не задала и к тому же изрядно подняла мне настроение своим небезразличием ко мне. В общем, я и совесть успокоила, и глупость собственного убеждения, что я никому не нужна, развеяла, как пыль на ветру. А еще звонок Свете мне напомнил, что в шкафу у меня спрятан конверт с нетронутыми деньгами.
Мне стало любопытно, сколько же они собрали, так что я нашла его, открыла и пересчитала. Здесь были положенные мне три тысячи отпускных, а за неделю их должны были дать именно столько, и еще двенадцать тысяч сверху. Они собрали мне месячный заработок! За неделю. Я снова поймала себя на том, что реву. На сей раз от переполнявшей меня теплоты по отношению к этим людям. То, что они сделали плохо укладывалось в голове, но ложилась спать я безумно радостная, потому что мне не удалось покончить жизнь самоубийством.
***
В итоге на следующий день я все-таки не пошла в школу, поскольку чувствовала себя совершенно омерзительно. Оно и понятно. Нечего было утопиться пытаться, не думая ни о чём, кроме себя и своих страданий. А вот в пятницу с утра я оказалась более-менее способна собраться, выйти из дома и прийти в школу, даже не опоздав. Более того, я оделась на сей раз как живой, осознающий, что он делает, человек. На улице похолодало, так что на мне были черные стоптанные кеды, темно-синие джинсы, тонкая черная кофта без рисунка, с длинным рукавом и джинсовая куртка. Это было значительно лучше, чем деловой стиль вперемешку с джинсой, а именно так, по словам Олеси Мироновой, я и выглядела до этого.
То, что я вновь осознавала, что на мне надето и что я вообще делаю, подталкивало к абсурдному, забавному выводу: попытка самоубийства пошла мне на пользу. Впрочем, если бы я довела дело до конца, вряд ли можно было бы так сказать. Я зябко поежилась, в который раз за эту пару дней представляя себе картину опухшего от воды, расползшегося собственного тела. Я, к сожалению, слишком хорошо знала, как должен выглядеть труп самоубийцы, и теперь картинка меня, ставшей этим трупом, преследовала в кошмарах. И я отлично осознавала: это мне еще повезло. Я даже, наверное, простила Спайка за то, что он сделал. Потому что, вытащив меня из воды, он перевесил плохое хорошим. Снова. Сволочь, ничего не скажешь.
Стоило мне вспомнить о нем, как я, как раз подходя к воротам родной школы, обнаружила его машину. В марках я не разбиралась от слова «вообще», но не узнать изящный темно-синий автомобиль, внутри которого столько раз бывала, просто невозможно. Увидев меня, выходящий из нее Спайк сначала изобразил на лице удивление, а потом все то же хорошо знакомое мне последнее время презрение. При этом ни единым словом он меня не удостоил. Когда из-за другой дверцы выбрался Мезенцев, я ощутила невольное желание ускорить шаг, но подавила его. Тот с язвительной усмешкой, выдававшей в нем ранее не замеченный мною интеллект, отвесил мне шутовской поклон, но тоже не подошел, и ничего не сказал. Оставалось лишь кивнуть им, и спокойно пройти мимо по своим делам, то бишь, на тот же самый урок, что и эти два бандита, одному из которых я теперь была обязана жизнью.
Урок был у нашей классной руководительницы, это был английский, и на выяснение, как я посмела пропасть без справки, уйдет в лучшем случае половина урока. Наша классная была весьма неприятной женщиной (хорошего человека Евгешей не назовут), и то, что я пропустила занятия впервые за все время обучения, вряд ли хоть как-то утихомирит ее буйный нрав. Тем более теперь, когда Спайк не будет указывать этой падкой на деньги женщине на ее место. Смешно, кстати: по отношению к прогульщикам она была буйной тигрицей, но стоило кому-то спросить, куда родительский комитет девает деньги, что собирает минимум раз в полгода, как она тушевалась и мямлила, что не занимается финансовыми вопросами и деньги лишь собирает.
Но, к несчастью, сегодня ее жертвой должна была стать я. Объяснять учительнице, что у меня была кратковременная депрессия, едва не завершившаяся суицидом, мне казалось весьма и весьма глупым, так что я решила отвечать и ей, и одноклассникам, что серьезно отравилась и не могла выйти из дома. Типа плохо было, но не настолько, чтобы кого-либо вызывать. И в то же время совсем не настолько хорошо, чтобы дойти до школы. Моя бледность и несколько нарушенная координация движений эту версию косвенно подтверждали, потому что обезвоживание организма в результате отравления может давать такие симптомы, так что я была спокойна за правдоподобность своей лжи.
Первый раз мне пришлось испробовать эту ложь на однокласснике, когда тот подошел ко мне, раскладывающей учебники на ставшей привычной последней парте среднего ряда. Тощий раздолбай в летней синей футболке с принтом человека-паука, изгвазданных в грязи джинсах и почти таких же, как у меня, черных кедах желал выяснить, не планирую ли я больше пропадать и почему вообще пропала. Это был Вова Клименко, парень с каштановыми волосами, и с ним данная ложь сработала на сто процентов. Он посочувствовал мне, посоветовал тщательнее выбирать, у кого я покупаю еду, раз уж я это делаю сама, и умчался в компанию к таким же простым раздолбаям, с которыми дружил, напоследок ободряюще улыбнувшись мне во все тридцать два.
После него ко мне подошла сплетница-Олеся, как всегда одетая с иголочки, по последнему писку моды, в кислотно-синий костюм от какого-то пафосного дизайнера. К слову, юбка ее костюма была на удивление короткой. Она только разочарованно надула губы, окрашенные ярко-розовым переливчатым блеском, и огорчилась, что у меня все так банально. Затем, оправив шикарные темные кудри, посоветовала мне повесить своего повара, как всегда забыв, что я не отношусь к их пафосной тусовке, и, деловито стуча высоченными каблуками, тоже куда-то убежала, пока не прозвенел звонок.
А вот Мезенцев, улучив минутку, не преминул попытаться меня облапать, а получив учебником по руке, язвительно, но, к счастью, тихо сыронизировал по-поводу моей лжи:
– Чтобы не сказать, что топилась, ты решила соврать, что у тебя понос. Гениально!
В остальном все прошло гладко, те, кто спрашивал меня о том же самом, поверили, и классная почему-то, прицокав наконец острыми короткими шпильками в кабинет, решила проводить урок, а не докапываться до меня. Впрочем, она и выглядела на себя не похожей: собранная, сосредоточенная, задумчивая женщина лет сорока в бордовом костюме и с короткой стрижкой темных волос, она сегодня даже голоса ни на кого не повысила. Урок прошел на удивление мирно в повторении пройденного материала, заучивании неправильных глаголов, проверки домашних заданий и прочей рутине английского языка. Меня проверка домашки не коснулась вообще. Лишь после занятия Валентина Евгеньевна попросила меня в ближайшее время постараться принести справку, а я покивала ей, словно китайский болванчик.
А вот в перемену, пока я перебиралась из кабинета английского в кабинет алгебры и геометрии, меня настиг наконец человек, которого я отчаянно не желала видеть. Денис Агатов. Избежать его было никак нельзя, хотя мне безумно этого хотелось. Просто, черт бы его побрал и выебал, безумно! Перед этим человеком у меня теперь было органическое отвращение, сильнее, чем даже перед Мезенцевым, сильнее, чем вообще перед кем бы то ни было. А нужно было делать вид, что все в порядке.
Лучезарно улыбающийся парень с прической и костюмом пай-мальчика и душой распоследней подколодной змеюки приближался ко мне с целью пообщаться. И вместо того, чтобы сбежать от него побыстрее в нужный кабинет, я усилием воли вынудила себя подойти к нему, неуверенно улыбнуться и сказать:
– Привет, Денис. Если что, поддерживай мою легенду насчет того, почему меня не было три дня. И извини, что не отвечала на звонки, не до того было.
