Текст книги "Надоевшая (СИ)"

Автор книги: Сашетта Котляр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 16 страниц)

Все это богатство, за исключением второй кровати, по словам Марины принадлежало мне. Он даже телефон мне купил новый, взамен забытого вечность назад в школе. Когда-то я была бы счастлива такому повороту событий. Теперь… теперь я думала, что хочу бежать отсюда хоть к черту на рога. Только вот, кто ж мне даст?..

Глава 14. Бесконечное заточение

Самым неприятным было то что меня не выпустили из золотой клетки даже ради того чтобы я подписала заявление на уход на надомное. Это сделали за меня мама и Спайк обойдя формальности. Я только записку от директрисы получила что: мол, не беспокойся, дорогая, мы тебя перевели. Выздоравливай, кушай сытно и не скучай, интересно, что они ей наплели? Понятия не имею, однако это сработало. И теперь я безвылазно сидела в комнате, окруженная только книгами, и сходила с ума. Кошмары стали сниться еще чаще, чем в больнице, так что просыпалась я почти всегда в холодном поту часов эдак в шесть утра и садилась за учебники. Чтобы отвлечься.

Часов до восьми или девяти я зубрила какую-нибудь алгебру, английский или биологию, проходя за час больше, чем в школе мы проходили за неделю, а потом просыпалась Марина, ворчала, что совершенно незачем вставать в такую рань, и утаскивала меня готовить завтрак. Затем мы ели, разговаривали о каких-то пустяках, практически не способных переключить мои мысли на что-то кроме тех прошлых событий, и играли в шахматы. Марина оказалась заядлым любителем этой игры, как и я, так что побеждала то одна, то другая. Это продолжалось часов до двенадцати.

Потом приезжала психолог – очень полная женщина в старомодных очках с толстыми стеклами, одетая всегда в красный деловой костюм. У нее были мышиного цвета волосы, губы-ниточки, накрашенные ярко-красной помадой, неприятное, сморщенное лицо, очень мерзкий голос. Но это ерунда. Самым главным ее недостатком было другое – она мне не помогала. Скорее уж, наоборот добивала мою нервную систему все больше и больше, вызывая желание сделать с собой что-нибудь столь же глупое, как моя прошлая попытка утопления. Она пыталась залезть в душу и вывернуть ее наизнанку. Я отчаянно сопротивлялась, истерила, показывала свою ненависть, но в итоге приходилось с кислой миной слушать ее «мудрые» речи о том, что мне необходимо выговориться. Вне зависимости от моего желания это делать. Экзекуция обыкновенно продолжалась до двух, когда Марина звала меня обедать, даря таким образом свободу от этой мерзкой бабищи. В то же время обедали Спайк с отцом, но они ели в столовой, а мы – на кухне. Я не возражала, впрочем. Большую часть времени, пока мы принимали пищу, девушка развлекала меня разговорами, но иногда ее отзывали хозяева дома посредством звонка, и тогда я оставалась в одиночестве.

К трем обед и сопровождавшая его бессмысленная болтовня заканчивались, и я снова налегала на учебники часов до шести или семи – до тех пор, пока строчки не начинали расплываться перед глазами, теряя смысл, а вместо них не возникали сцены, которые я хотела забыть. В это время ко мне заходил Спайк и проверял, не пыталась ли я совершить самоубийство. Даже норовил со мной поговорить, однако я его подчеркнуто игнорировала, а когда он пытался настоять на своем, напоминала, что он удерживает меня против моей воли. Как ни странно, его это остужало, и он оставлял меня в покое. Затем я маялась ненужными мыслями, которые он во мне пробуждал на тему «что было бы, если бы», а в восемь Марина звала ужинать. Снова освобождая, но на сей раз от самой себя.

Ужин также длился не менее часа, поскольку девушка была разговорчивой, а я – слишком апатичной, чтобы намекнуть ей, что не хочу ни о чем говорить, а после него я звонила Свете и спрашивала, как там Ландыш. Все телефоны мне, к счастью, вбили прямо в память новенького аппарата от Самсунга, так что это не составляло никакого труда. Звонки ей стали моей личной традицией, потому что я нуждалась во внешнем мире, и, по-хорошему, нуждалась в том, чтобы работать. Служили хоть такой слабой связью с тем, что было за пределами клетки. Она, естественно, понятия не имела о том, что со мной произошло, и думала, что я просто серьезно заболела. Очень мне сочувствовала первое время и даже порывалась навестить, но я неизменно находила способы ее отговорить от этого. А потом она смирилась с тем, что я не хочу или, вероятнее, не могу приехать лично, и мы оставили эту больную тему.

Трепались мы обычно до одиннадцати или до полуночи, и к этому времени я чувствовала себя выжатой как лимон этими постоянными воспоминаниями, от которых не было спасения, и отрубалась без задних ног. Так продолжалось несколько месяцев, до начала зимы, когда я спала уже не по шесть-семь часов, но по два, по три, да и то урывками, потому что «приятные» сновидения совсем не способствовали отдыху. Скорее уж наоборот, я, словно жертва Фредди Крюгера, боялась спать и отказывалась ложиться, дожидаясь, пока от переутомления я не уйду в нездоровый тяжелый сон.

Мое состояние очень беспокоило Марину, хоть она и спала как убитая и не просыпалась от воплей на всю комнату. Зато она видела, что я поздно ложусь, рано встаю, несмотря на хорошее трехразовое питание худею на глазах, и к тому же бледна, как недавно воскресшее привидение. Все вместе это давало вполне четкую картинку, которая ей не нравилась. С Белоусовыми я не пересекалась, не считая практически прекратившихся визитов Спайка в мою комнату. Да и единственное, что меня волновало в связи с ними, это то, что мать Максима куда-то пропала, потому что за несколько месяцев я, периодически все же видя его отца, ни разу не увидела её. Это настораживало. Как и то, что, стоило мне поднять тему моего освобождения отсюда, Спайк зверел и вел себя неадекватно.

Он, кстати, тоже выглядел не ахти, все время был какой-то уставший задумчивый и раздраженный и не замечал ничего вокруг себя. Ни моего состояния, ни попыток Марины привлечь внимание к нему, ничего. Он даже периодически забывал менять одежду и по нескольку дней ходил в одном и том же. Это было совершенно непохоже на аккуратного, даже педантичного Спайка и потому нервировало. Да и Денис как сквозь землю провалился, насколько я знала от все той же вездесущей домработницы.

Это продолжалось, впрочем, до тех пор, пока Спайку не пришла в голову весьма странная идея: проведать меня ночью, пока я спала. Ему «повезло», и он застал тот момент, когда я ворочалась на постели и кричала во сне, охваченная очередным мучительным кошмаром. Смутно помню, что мне снилось то самое изнасилование, но не так, как оно происходило в реальности, а так, как оно теоретически должно было выглядеть по мнению покойного Андрея. Проще говоря, передо мной разворачивалась невеселая картина, в которой четыре подонка пустили меня по кругу. Как назло, сон был до отвращения реалистичный и упорно не желал меня отпускать, так что Белоусову-младшему довелось, вероятно, увидеть самую неприятную сцену из тех, что разворачивались в гостевой спальне его дома, когда он не видел и не слышал.

Я очнулась оттого, что он тряс меня за плечи и как-то испуганно, я бы даже сказала, ошарашенно шептал:

– Каштан, проснись! Этого нет, это просто сон, все хорошо. Ты дома.

Последняя его фраза по сути меня и разбудила, причем мгновенно и полностью. Сна не осталось и в голосе, только яд и злоба.

– Я у тебя дома. Против своей воли. Спасибо, что разбудил. Сколько сейчас? Три, четыре утра? Если так, то за последний месяц это рекорд – обычно я, уснув в одиннадцать, встаю в два.

Обеспокоенность парня как рукой сняло, и он раздраженно посмотрел на меня, отстраняясь.

– Ты еще десять тысяч раз мне напомнишь о том, как не хочешь здесь находиться? Хватит уже. Лучше скажи, какого черта тебе снятся кошмары, от которых ты плачешь во сне и спишь по три часа в сутки, и почему я об этом узнаю только сейчас?! – повысив голос, проговорил парень.

– Ммм… Например потому, что это тебя не касается, – ответила я лишь на последний вопрос. – Прекрати орать, Марину разбудишь. Она не виновата, что тебе непонятно зачем приспичило прийти сюда посреди ночи.

– Меня касается все, что с тобой происходит, – холодно ответил он, окончательно отходя от моей постели. – Хотя бы потому, что я плачу этой дуре-психологу, а толку с этого, судя по твоему состоянию, никакого. Поднимайся накинь на себя что-нибудь и приходи на кухню, поговорим, – он вышел за дверь, уже на пороге крайне язвительно добавляя, – Раз уж ты так не хочешь беспокоить Марину. Не придешь через полчаса – придется мне говорить с тобой здесь.

Я устало вздохнула, понимая, что спорить с этим недоделанным домашним тираном абсолютно бесполезно, и вылезла из кровати. Меня мутило после кошмара, да и холодный пот, осевший на коже и сделавший ее липкой и мерзкой на ощупь, совсем не радовал, так что я направилась в душ. Десять минут стояния под горячей, источающей пар водой несколько успокоили нервы и поумерили желание придушить заботливого хозяина дома. Так что я замотала волосы бледно-розовым махровым полотенцем, тщательно вытерлась, надела белье и такую же бледно-розовую пижаму, притащенную мне недавно Мариной, обулась в пушистые тапки-щенки и отправилась на кухню.

Там обнаружился бледный, как и несколькими месяцами ранее небритый, уставший, курящий, судя по пепельнице, минимум десятую сигарету подряд Спайк. Он сидел за небольшим кухонным столом, где обычно ели мы с Маришкой смотрел в одну точку прямо перед собой и вяло теребил свои волосы, темные корни которых теперь виднелись отчетливо как никогда. Хотя раньше он так не запускал себя и всегда красил свою шевелюру до того, как корни станут заметны кому-либо, кроме него самого.

Одет он был в синий халат, которого не было, когда он ко мне заходил, и стоптанные тапочки. Тут-то до меня и дошло, что не меня одну ночами мучает бессонница, именно она, вероятно, привела его в мою комнату. Он выглядел ничуть не лучше меня, а я, так же, как и он, ухитрилась этого не заметить. В каком-то смысле мы с ним стоили друг друга. Хотя, конечно, я никого не пытала и не спорила столь мерзким образом. Но я и не поблагодарила его за то, что он спас мне жизнь. Дважды. Хотя вроде как совершенно не должен был этого делать. В общем, мне стало его жаль, и я немного смягчилась, когда окликнула его, чтобы обратить на себя внимание.

– Пришла, надо же, – вяло усмехнулся он, указывая рукой на стул напротив себя. – Присаживайся, нечего смотреть на меня как корова на новое седло.

Я послушно села, впрочем, подгибая ноги под себя прямо на стуле и даже не сняв тапок. Мой маневр не вызвал со стороны хозяина кухни ни малейшей реакции, и я позволила себе подать голос.

– Чего ты от меня хотел? Если поговорить – вот она я, говори. Даже внимательно слушаю.

– Даже! Оу, Каштанка, ты делаешь мне одолжение? Как это мило! – язвительно проговорил он. – Ладно. Я просто хочу знать, как ты себя вообще чувствуешь? Неужели занятия с Елизаветой Константиновной вообще никак не помогают? Может, раз уж днем ты мне ничего не рассказываешь, то хоть посреди ночи, когда мы оба мучаемся бессонницей, будешь более откровенна.

Все это он произнес так неожиданно искренне и с какой-то… заботой, что меня прорвало. Я начала рассказывать, что меня нестерпимо бесит эта психологиня, которая, как будто не помогает, а наоборот еще больше топит меня в воспоминаниях. Пожаловалась, что не могу больше сидеть в четырех стенах и уже сотню раз выучила все учебники наизусть, потому что спать я тоже не могу из-за кошмаров, которые упорно не оставляют меня в покое. Словом, я выплеснула все, что копилось во мне месяцами, отобрав у Белоусова таким образом несколько часов.

Он слушал, не перебивая, только время от времени выдыхал дым в окно ото всех этих сигарет, которые курил не переставая да еще и пугающе быстро. При этом он, казалось, крайне внимательно следил за мной и воспринимал все, что я говорю. И ему это явно абсолютно не нравилось. Странные это были, на самом деле, ночные посиделки на кухне. И странно было то, что в тот момент я ему доверяла почти как раньше.

Когда я договорила, уже светало, и Спайк занавесил шторы на окнах, чтобы сохранить доверительный полумрак. Потом вышел из кухни, попросив меня подождать, и вернулся с бутылкой виски. Затем достал из серванта два низких стакана, налил в один совсем чуть-чуть, а второй заполнил до конца. Первый он пододвинул ко мне, второй сразу же выпил залпом сам.

– Выпей, тебе не повредит, – заявил он, вытирая рот рукавом и кивая на стакан. – А что касается всего, что ты рассказала… Я думаю, мы теперь немного изменим сценарий. Психолога я уволю, надо было раньше сказать. Терпеть не могу людей, которые берут деньги и ничерта при этом не делают.

Я отрицательно покачала головой, отказываясь таким образом пить, и парень устало покачал головой, но настаивать не стал.

– Что значит «изменим сценарий»? – поинтересовалась я, зевая.

– То и значит. Я не буду больше держать тебя в четырех стенах. В конце концов, изначально я обещал выпускать тебя, просто с охраной. Но если ты надеешься, что я отпущу тебя домой, – то зря, пока этот двинутый недоумок жив и свободен, а ты живешь в нашем городе, этому не бывать. Но вы со Светой повидаетесь наконец, это я обещаю, и сидеть дома ты больше не будешь. Мне кажется, это тебя в какой-то степени убивает и не дает справиться с пережитым. Равно как и… психолог.

– Почему тебе так важно, чтобы я с чем-то там справилась? – на удивление беззлобно спросила я.

– Потому что во всем этом дерьме есть нихуевая доля моей вины. Вел бы себя иначе – этого бы не случилось. Вот и все. Ладно, иди спать, иззевалась вся уже. А мне, – он посмотрел на часы на своей правой руке, – уже явно пора собираться и идти грызть гранит науки.

Я действительно сидела, пытаясь заставить глаза не слипаться, и постоянно зевала, так что ушла, пожелав ему удачи в школе. И что удивительно – я проспала в тот день и завтрак, и обед, и мне не приснилось ни единого кошмара.

Глава 15. Перемены

Спайк сдержал свое слово. Мы с Мариной получили возможность ездить в Ландыш и я тут же ею воспользовалась. Естественно, ни о какой работе речи не шло, но я, по крайней мере, могла приехать лично, обнять Свету, поговорить хоть раз не по телефону, пообедать вместе с нею. Это было бесценно после долгих месяцев, что я безвылазно просидела в особняке Белоусовых. Даже несмотря на вездесущую охрану, которая не давала мне возможности поговорить с подругой без посторонних. И даже несмотря на то, что Марина была мне навязана по сути в роли няньки. Это всё было такой ерундой по сравнению с возможностью впервые за несколько месяцев лично поговорить с человеком, который помог мне в трудную минуту и по которому я безумно соскучилась, что я аж лучилась от счастья.

Воистину самый лучший способ обрадовать человека – это сначала надолго отобрать у него что-то, причитающееся ему по праву, а потом вернуть обратно. В моем случае таким «чем-то» оказалась связь с внешним миром вообще и со Светланой Митрофановой в частности. Ну, не мобильная связь, я имею в виду. Разговоры по телефону мне за все это время нестерпимо осточертели, едва ли не больше, чем «психолог», свобода от которой тоже ощущалась как глоток воздуха после того, как тебя держали в целлофановом пакете минуты эдак три. Уж я-то знала, каковы ощущения после такого.

Договорились о встрече мы заранее, чтобы Света подгадала под мой приезд свой обед и мы могли спокойно посидеть и поговорить обо всем подряд, как ни раз делали это по мобильному. Оделась я в черную куртку ниже колена и теплые зимние сапоги, так как на улице была ощутимо минусовая температура. Под курткой на мне были: футболка, тонкая водолазка, зеленый свитер с оленем Рудольфом, а также плотные колготки рейтузы и джинсы. И ко всему прочему замоталась черным шарфом и напялила черные перчатки и шапку, хотя ни того, ни другого отродясь не носила. Как следствие, выглядела я как малоузнаваемый утепленный колобок. Собственно, это преследовало двойную цель: не быть узнанной никем, кроме подруги, и не замерзнуть после постоянного нахождения в четырех стенах.

Марина, отправившаяся со мной, ограничилась одной только обтягивающей майкой под розовой тонкой курткой и такими же тонкими, скорее летними, джинсами. Ну, естественно, не забыв надеть шапку и сапоги. Ни перчаток, ни шарфа она с собой не взяла, а на резонное замечание, что по такой погоде и бронхит подхватить недолго в эдаком наряде, отмахнулась. Сказала, что морозоустойчивая. Я не стала с ней спорить, но смотрелись вместе мы странно, особенно в окружении охраны. Вела машину снова она, я сидела рядом, а на заднем сиденьи – двое внушительного вида крепких мужчин из охранного агентства, которых нанял Белоусов.

Ехали мы на сей раз не под музыку, а негромко разговаривая, обсуждая полученную почти свободу и радуясь ей. Еще бы. Кто бы не радовался на моем месте? А Маришка радовалась просто за компанию, наверное, даже не слишком задумываясь, отчего так. Незадолго до того, как мы подъехали к «Ландышу» я позвонила подруге и предупредила, что скоро буду, так что она успевала уведомить начальство, что уходит на обед, одеться и выйти к нам. Так и получилось.

Когда мы подъехали, нас встречала улыбающаяся румяная девушка в ярко-синем зимнем пальто, а также всех необходимых зимних аксессуарах в тон. Свете очень шло, так что я даже заулыбалась от этого зрелища и, выйдя из машины, неуклюже обняла ее в знак приветствия. Затем я познакомила Свету и Марину друг с другом. Вернее, блондинки скорее сами познакомились и, кажется, не понравились друг другу.

– Света, это Марина, она студентка, работает у Максима домработницей, ей… придется посидеть с нами. Ну, я объясняла, да? – нервно поинтересовалась я, лихорадочно вспоминая, что я наплела Митрофановой, когда объясняла, почему со мной будет охрана и посторонняя девушка.

– Ну почему же, придется? – как-то недружелюбно криво ухмыльнулась Маришка. – Я с удовольствием проведу время в вашей компании. А что касается «почему» – так надо. Для ее безопасности, – она указала рукой на меня, и я почувствовала себя мебелью.

– Ну ладно, – растерянно отозвалась Света, – раз так, значит, посидим втроем. Я подруга Влады, если что.

– Спасибо, наслышана. Она много о тебе говорит, – тем же недружелюбным тоном ответила домработница Спайка испортив мне настроение.

Дальнейшие посиделки я не запоминала. Запомнилось лишь то, что охрана сидела за соседним столом в какой-то забегаловке, где Митрофанова торопливо ела, стараясь не отвечать на всё более колкие реплики Марины, а сорок минут, выделенные той на обед, тянулись словно сорок часов. И еще нестерпимо хотелось высказать моей соседке по комнате, что она ведет себя отвратительно. Только воспитание и нежелание портить Свете аппетит удерживали меня от этого глупого и опрометчивого поступка. Больше ничего. Но этого оказалось достаточно, так что, когда девушка доела и оплатила счет, мы проводили ее до «Ландыша» практически в гробовой тишине, а потом я тепло обняла ее на прощание, шепнула на ухо извинения за Марину и пообещала, что, когда все это закончится, обязательно нормально посижу с нею где-нибудь. Без посторонних и без язвительности на пустом месте. Девушка благодарно улыбнулась, холодно кивнула на прощание моей спутнице и ушла обратно работать. Мне оставалось лишь печально вздохнуть ей вслед. Я совсем, совсем не так представляла это поездку. Впрочем, все было лучше, чем то, что было раньше, так что я не жаловалась. И решила подождать с выволочкой Марине до того, как мы приедем обратно в особняк Белоусовых.

Обратный путь проходил в тишине, поскольку мне не хотелось говорить с особой, выполняющей роль моего конвоира-водителя, после того, как холодно она себя вела с дорогим для меня человеком. Вместо бессмысленной болтовни я погрузилась в себя, время от времени поглядывая в окно, с нетерпением ожидая, когда мы прибудем обратно и я смогу высказать этой… девушке все, что я о ней думаю. Ругаться в машине не хотелось, поскольку мне казалось, что это может спровоцировать аварию, а аварии я не желала. Совсем.

Впрочем, ни через десять минут, ни через двадцать пейзаж за окном не начал напоминать дорогу к Спайковскому особняку, и мне становилось откровенно не по себе. Правда, недостаточно для того, чтобы поинтересоваться у Марины, какого хуя происходит. Да и охранники не подавали виду, будто бы что-то было не так. Однако моя паранойя не давала мне покоя, и я мучилась, придумывая вские логичные и не очень обоснования того, что мы едем черт знает куда. Разрешил мою дилемму внезапный телефонный звонок. Услышав мелодию моего телефона, Марина тихо чертыхнулась, а я не замедлила с тем, чтобы ответить. Звонил Спайк.

– Привет, Максим, что-то случилось? – поинтересовалась я, имея ввиду причину его неожиданного желания пообщаться.

– Да нет, ничего, к счастью. Ни плохого, ни хорошего. Я просто хотел спросить, вы скоро там?

– Минут через десять будем, – сама не зная зачем солгала я. – А что?

– Хотел отвезти тебя на каток. Я же обещал, что ты больше не будешь сидеть дома безвылазно. Я помню, ты любишь коньки.

– С чего такая щедрость? – язвительно полюбопытствовала я, краем зрения отмечая, что Марина свернула и теперь ехала по уже знакомой местности, причем довольно близко к месту назначения. Я облегченно вздохнула про себя: значит, просто выбирала путь покороче. Все нормально. Вдох-выдох. Это паранойя, а не интуиция.

– Просто так. Настроение у меня хорошее. Ты против?

– Нет.

– То есть мы поедем на каток?

– Поедем, – согласилась я, желая согнать с себя подступившую от необоснованного подозрения панику.

В конце концов, и поругаться с ней, и объяснить Спайку, что он ужасно непоследователен, я смогу и потом, а сейчас мне нестерпимо, эгоистично хотелось отвлечься, забыться и выпасть из кошмара в нормальную жизнь. Ладно, в иллюзию нормальной жизни. Смутную иллюзию. Мне хватит. Все лучше, чем трястись из-за каждого непредвиденного события в своей жизни, опасаясь, что вроде как дружелюбно настроенный и не совсем чужой человек окажется связанным с так и не найденным Агатовым. Да и вообще, паранойю стоило бы приглушить хоть чем-то, а негативные воспоминания «переписать» позитивными. Вот какими-то такими соображениями я и руководствовалась, принимая предложение покататься с человеком, который не так уж и давно расписывал мне, как я ему надоела и какой он меня считает никчемной и бесполезной. Жаль, что я так ярко это помнила, и жаль, что это помешает представить, словно все по-прежнему, а с Денисом я даже не знакома.

В общем, в спайковское жилище я зашла только за коньками, подаренными когда-то им же, да снять водолазку и свитер, поскольку катание предполагало физические усилия, сами по себе оказывающие нехилый согревательный эффект, и дополнительные утепления в виде одежды под курткой были не очень нужны. Только хуже сделают, поскольку я вспотею и в результате получу немалый риск заболеть какой-нибудь пневмонией. А я хотела положительных воспоминаний, счастливых. К которым длительная болезнь никак не относилась.

Сам Белоусов приехал чуть-чуть позже нас в машине отца, и встретил меня почти радостной улыбкой. Одет он был на удивление легко, даже легче, чем Марина, но к его разгильдяйству в этом отношении я была привычной, так что просто улыбнулась в ответ снова облаченному в черное парню. Кстати, свои коньки он искал долго, нудно, и могло бы быть так, что безуспешно, но я вспомнила, что старую обувь он часто складирует на чердаке, и предложила поискать там. Как ни удивительно, я угадала, так что из его дома мы выносили две пары коньков: его черных, и моих бежевых, слегка потрепанных.

И его настроение на самом деле было выше, чем обычно, он даже как будто немного посвежел и больше не выглядел таким усталым. На мои расспросы парень лишь отмалчивался и тепло улыбался, отчаянно напоминая мне своим поведением о старых временах. Что-то его обрадовало, и, судя по тому, что у меня получилось выпытать, пока мы ехали в машине, это что-то не было связано с поимкой Дениса. А жаль, потому что данное событие позволило бы мне разделить его радость и перестать злоупотреблять его гостеприимством. Впрочем, выпытать у Спайка то, о чем он не хотел говорить, всегда было практически невозможно, так что я смирилась с собственным неведением.

На катке, расположенном на изрядно промерзшем городском озере, было на удивление безлюдно. Кроме нас и мамы с маленькой дочкой никого не было видно. Это катание и правда обещало быть похожим на старые добрые времена, когда в декабре мы практически всегда часами молча катались на коньках, а я все время падала и роняла вместе с собой Спайка. То есть чем-то волшебным, веселым и не имеющем отношения к жизни, начавшейся после августа. И разве нужно было еще что-то для того, чтобы немного забыться? Мне – нет. А Спайку – не знаю.

Когда мы приехали, он, как и раньше, помог мне надеть коньки в здании проката, где все обычно и переодевались тоже. Я этого делать никогда не умела: у меня шнурки путались между собой, нога болталась в коньке, и если я шнуровала их сама, то неизменно падала через каждые полметра, утаскивая за собой всех, кому не посчастливилось оказаться рядом. Не знаю уж почему, но я не ожидала, что он вспомнит об этой моей «особенности», однако он даже не дал мне попытаться сделать это самой, пошутив, что не хочет вернуться с катка весь в синяках.

А потом мы катались, наблюдая, как на улице стремительно темнеет, смеялись, вспоминали какие-то забавные случаи из прошлого и, словно сговорившись, не упоминали ничего, что могло напомнить о Денисе и обо всем, что с ним связано. Равно как и о разговоре в заброшенном школьном кабинете. Наверное, это было неправильно и в изрядной степени лицемерно, но вдруг оказалось, что он, как и я, совсем не против ненадолго повернуть время вспять, даром что это было невозможно.

Спайк даже позволял себе жесты, которые можно было назвать как минимум дружескими. Заправлял мне волосы в шапку, когда они из нее выбивались, отряхивал меня от снега, ловил, когда я в очередной раз падала, удерживая на ногах. Словом, вел себя так, словно ничего и никогда не говорил мне такого, от чего хотелось совершить самоубийство. Не говоря уже о том, что он делал, этого ведь тоже словно не было, если судить по его поведению на катке. Это несоответствие вместо того, чтобы радовать, тяготило меня. Постепенно оно все больше и больше портило мне настроение, в какой-то степени даже злило. Нет, я не стала устраивать ему скандал. Слишком уже бессмысленно это было бы. Я просто нарушила давнюю традицию не разговаривать во время таких катаний, заменяя речь мимикой, жестами и смехом.

– Максим, я замерзла и, наверное, не хочу больше кататься, – произнесла я, стараясь никак не дать ему понять, что меня расстроило. Впрочем, зря. Этот человек по-прежнему понимал меня с полуслова, и стоило мне подать голос, как он пристально на меня посмотрел.

– Каштан, объясни мне, что тебе сейчас-то не нравится, а? – раздраженно поинтересовался Спайк, резко на одном коньке разворачиваясь в мою сторону. – И даже не думай отвечать «ничего», ты полчаса уже мою спину взглядом сверлишь!

– Я… просто… – я замялась, – просто неправильно все это. После того, что ты говорил тогда, в классе. Не говоря уже о том, что делал, – сдалась я, не став пытаться сделать хорошую мину при плохой игре.

– Угу, особенно после того, как я дважды спас тебе жизнь, – язвительно заметил парень, отчего мне стало иррационально стыдно за вполне нормальные чувства. – Я повторяюсь: это было необходимо, так поступить. Или ты еще не поняла, что у меня были свои мотивы, м?

– Я… благодарна тебе за то, что ты не дал мне наложить на себя руки, Максим, и уж тем более благодарна, что ты вытащил меня из этих застенок Инквизиции, которые Денис у себя устроил. Только вот воспоминания не сотрешь. Особенно если учесть, что ты не желаешь говорить, что за «свои мотивы» у тебя были, – на удивление взвешенно и честно ответила я, нервно елозя коньком по льду.

– Не желаю, – устало согласился он. – И даже готов признать, что ты в чем-то права. Пошли, сядем в машину. Трепаться, стоя посреди катка, плохая идея.

Я кивнула, и мы быстро скатались до все того же проката, переобулись там в нормальную обувь, кинули коньки в Спайков багажник и сели в машину. После чего Белоусов продолжил говорить так, словно и не прерывался.

– Только вот что ты предлагаешь, м? Оставить тебя одну я не могу нигде, кроме собственного дома, а у меня дома ты сходишь с ума и спишь по три часа в сутки. Какие альтернативы, Влада? – он серьезно смотрел на меня, явно ожидая ответа.

Я вздохнула. Ненавижу самостоятельно решать подобные дилеммы, за меня это всегда делал кто-то другой. Подумав около минуты под пугающе пристальным взглядом парня, я «вынесла вердикт».

– Знаешь, пока ты… не стал поправлять мне шарф и вообще вести себя как раньше, мне было весело. Так что… наверное… тебе стоит просто держать какую-то дистанцию, а в остальном вести себя так, как ты считаешь нужным, – робко предложила я, заикаясь и ожидая в ответ потока свойственного парню сарказма.

В чем-то он даже оправдал мои ожидания.

– И ты не заявишь мне потом, что я к тебе слишком холоден или еще какую-нибудь чушь в этом духе? – полюбопытствовал он с мнимым сомнением в голосе.

– Нет. Я обещаю, что такого не будет.

– Тогда идет. Хотя если бы каждая девушка писала к себе инструкцию, жить было бы значительно проще.

Я облегченно рассмеялась типичной спайковской шуточке, а парень завел машину. Домой мы вернулись на удивление умиротворенные для людей, которые чуть не поскандалили из-за, на первый взгляд, мелочи.