Текст книги "Надоевшая (СИ)"

Автор книги: Сашетта Котляр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 16 страниц)

Глава 12. Наверно это мой ад

Я плохо помню, что было дальше. Все было как в тумане. Сначала Денис приказал двум парням держать меня а я даже не попыталась убежать или как-то воспрепятствовать им, и мои руки скрутил один из них за спиной так, что я взвыла от боли. Парень был полный, ниже меня на полголовы, но тем не менее, он был значительно сильнее отходящей от состояния аффекта голодной молодой девки. А второй пытался привести в чувство этого мужика. Как выяснилось, его звали Андреем. А еще диагноз я поставила верный. Он был мертв. И когда они окончательно поняли, что никакие реанимационные мероприятия Андрея не вытащат, начался нескончаемый кошмар.

Денис за волосы притянул меня к себе, так, что заломило шею. Я попыталась пискнуть что-то в свою защиту, но он резко ударил моей головой об пол. Я вскрикнула от внезапной вспышки боли и попыталась вырваться, и другой парень, тот, что был подозрительно похож на убитого мной человека, тяжелым ботинком ударил в живот. Я упала, поняв, что потная, не менявшаяся с самого начала этого «приключения» черная кофта теперь украшена темнеющим на ней пятном. Красную кровь на черном фоне кофты видно не было, но мокрое место изрядно выделялось, вынуждая меня на краткий миг задержать на нем взгляд.

Следом за этим мигом последовала запоздалая вспышка боли от удара. Мелькнула мысль: такими темпами меня и в реанимации не соберут, и я поняла, что сопротивляться – нельзя. Иначе они просто забьют меня до смерти, да и все. Эти люди неуправляемы, ослеплены гневом, и просить у них остановиться так же разумно, как просить голодного медведя-шатуна не жрать забредшего в его берлогу одинокого туриста. Так что я замерла, свернувшись калачиком, прикрывая живот от новых ударов. Кто-то плюнул мне на голову и зло бросил:

– То-то же.

Затем Денис притянул меня еще ближе и злобно, как разъяренная гадюка, прошипел куда-то между ухом и шеей.

– Мразь. Какая же ты мразь, тупая, грязная сука! Ты его убила, ты хоть понимаешь это?! Мразь! – и встряхнул, как котенка, так что я вскрикнула. И, не удержавшись, язвительно ответила.

– А вы сами это начали. Я не хотела, чтобы меня трахнул вонючий старый хрен.

Этой вырвавшейся некстати фразой я вывела троицу парней из себя. Денис шипел себе под нос, что от меня бы не убыло, а вот его уже не вернуть, вкладывая в эти слова зашкаливающее количество злобы, а двое других деловито снимали с меня мокрую от крови, слез, мочи и пота одежду. Видимо, смерть Андрея больше огорчала меня, чем их. Я не сопротивлялась, отрешенно и как будто бы находясь не здесь, наблюдая, как с меня стремительно снимаются джинсы и трусы. Последний предмет одежды они, кажется, порвали.

Я поражалась собственному равнодушию к происходящему. Еще недавно я так боялась этого, а сейчас меня как будто кто-то выключил. Над разумом снова взял верх холодный расчет. Либо я буду лежать и не рыпаться и дам юным ублюдкам спокойно сделать свое грязное (во всех смыслах) дело, либо я сдохну. Здесь. Сражаясь за свою честь, как бы пафосно это ни звучало. А подобные сражения, особенно трое на одну, неизменно заканчиваются трупом, прикопанным где-нибудь в лесополосе. Так что лучше уж перетерпеть. А потом… А черт его знает, что будет потом.

Может, я буду рыдать от омерзения. Может, ужасаться совершенным мною убийством. Может, мне представится еще один шанс сбежать из этого безумного кошмара, и на сей раз я его не упущу. А может… Ну, в идеальном случае. Меня отсюда все-таки вытащат. Я ведь так и не знаю, что говорил Спайк Андрею. И они тоже не знают. Поэтому надежда, та самая, что подыхает последней, все еще была. Смутная, едва различимая, но была.

Правда, пока что она была соломенной, едва различимой, в отличии от грязных рук, которые пихали мне в рот и между ног. Я ощутила подступающую тошноту, но, на их счастье, блевать мне было нечем. Только в пересохшем рту появился мерзкий привкус желчи, смешавшись со вкусом грязи. Я послушно открыла рот, понимая, что за этим последует. Сердце забилось быстрее от ужаса и отвращения, а внутренний голос язвительно заметил, что хоть какая-то жидкость в организм сейчас поступит. Это было до странного смешно, и меня разбил истерический смех. Тот парень, что расстегивал ширинку, отшатнулся от меня, и поинтересовался у своего «товарища», который раздвигал мои ноги.

– Может, по очереди, а? А то эта ненормальная заржет не в тему, и откусит хуй нахуй.

Тот заржал, отвлекаясь ненадолго от своего занятия.

– Ну ты и петух, Димон! Шлюхи испугался. А Дэнчик вон, вообще сбежал от нее подальше. Ебнулись что ли оба?! Нашли, кого бояться, блять!

– Она уже Дрона грохнула вообще-то! Так что мало ли, чо еще она натворить может.

– Дрон дебил просто, – единственный оставшийся для меня безымянным парень сплюнул мне на майку. – Он ей руки освободил и отвернулся к тому же. Туда и дорога, идиотине. Да и кто по нему рыдать будет, ты что ли? Дэн если только. Но он вообще припизднутый. Короче. Либо ее ебу я, либо оба, но харэ пиздеть уже, заебал, бля.

Второй парень, очевидно, Дима, почесал грязной лапой бритую голову, и заявил, что «встанет в очередь» лучше. Его коллега хрипло заржал, и коленом раздвинул мне ноги. Я невольно подумала, что сумасшедшей быть выгодно в такой ситуации. Снова эта пугающая отрешенность от происходящего. Снова ощущение, что это не меня собрался насиловать потный грязный малолетний ублюдок. Наверное, именно оно странным образом приглушало в моем сознании происходящее, заставляя помнить, кто и что делал и говорил, но не помнить, сколько это продолжалось. Время будто ускорилось специально для меня. И то, что было потом, происходило как будто в один миг.

И боль, которую я испытала, когда мои внутренности как будто разорвал входящий в меня безо всякой подготовки член подонка. И кровь, которой я неизбежно истекла от такого обращения с моим все еще живым телом. И ворвавшиеся в момент, когда обмудок кончал, смешивая с моей кровью свою сперму, представители доблестной полиции. Стоп. Полиция, бывшая милиция? Здесь? Откуда?

Так же отрешенно, как и до этого, я наблюдала, как с меня буквально сорвали низкого бритоголового парня в драных китайских черных босоножках, грязных, испачканных моей кровью серых брюках и майке-безрукавке, бывшей когда-то белой и тоже испачканной моей кровью. И грязью еще. Второго, чуть выше, тоже бритоголового, со следами испуга на перекошенной физиономии, они и вовсе начали бить ногами, вынуждая лежать и держать руки за головой.

При этом один из ментов в мегафон кричал, чтобы находящиеся в доме сдавались, иначе они будут стрелять на поражение. На этот призыв, естественно, никто не откликнулся. Практически обнаженную меня девушка в форме завернула в невесть откуда взявшееся полотенце, а я почему-то подумала: «Так вот как выглядит спасение из ада». А уж когда среди дяденек и тетенек полицейских появился Спайк, меня осенило. Он послал Андрея на хуй, а сам просто… вызвал полицию! Я и забыла, что у него есть там связи. И о том, что местонахождение человека можно выяснить по включенному мобильному телефону, я тоже забыла.

Хорошо, что забыла об этом только я, а не Спайк и не все эти люди. От облегчения я начала истерически рыдать. Теперь до меня дошло, наконец, что я была жертвой похищения, а затем изнасилования. Дошло, что сколько бы я не лежала, делая вид, что со мною можно делать что душе угодно, участь меня ждала одна. Дошло, в конце концов, что как бы смутно все это не запечатлелось в моей памяти, оно со мной навсегда. Меня трясло и тошнило желчью прямо на пол, а миниатюрная девушка-полицейский придерживала мои волосы и пыталась успокоить истерику. Я не слышала, что вокруг меня происходило сейчас.

Я только осознавала. Сейчас, когда меня фактически вытащили, это осознание навалилось на меня пугающей тяжестью. От этой тяжести хотелось выть, и к тому же нестерпимо знобило. Я орала о том, что мне холодно, и, наверное, вела себя совершенно неадекватно, но меня не останавливали. Все та же девушка вытирала мне рот тем же полотенцем, а потом просила кого-нибудь дать мне успокоительное, пока ее коллеги искали тех, кто еще был в этом доме.

Потом какой-то пожилой мент притащил чашку с чем-то и заставил меня выпить из нее. Жидкость была горькая и неприятная на вкус, но я жадно выпила, потому что это было первое питье за все то время, что я провела в этом кошмаре. И после этого я практически сразу потеряла сознание.

Очнулась я у Белоусова дома все в той же когда-то «моей» комнате. На мне, по ощущениям, было чистое белье, да и меня саму явно кто-то обмывал, пока я была в отключке. А самочувствие было омерзительным. Слабость во всем теле, сильнейшее желание есть, а стоило мне открыть глаза – как по ним резал яркий свет в комнате, так что я закрыла их обратно. Вовремя, наверное. В комнату кто-то вошел, и я услышала диалог.

– Мариш, она что, все в бессознанке?

– Ага. Вторые сутки уже. Мы ее вымыли и даже кое-как поили, но, видимо, придется вызывать врачей. Я не медсестра, я не знаю, что делать с человеком, которого морили голодом несколько дней и к тому же не поили. Да и мы не знаем, сколько времени она там проторчала. Что там мы! Она сама, скорее всего, не знает.

– Дура, блять. Не ты, конечно. Каштанка. Я ей говорил, чтобы не отсвечивала и не действовала Дэну на нервы. Так нет же! Самая умная, мать ее. Знать бы, как она вообще к нему в застенки попала, – в его голосе было какое-то задумчивое беспокойство, и я решила, что не буду больше притворяться. И слабость моего голоса показалась мне пугающей.

– Да очнулась я, очнулась. Глаза не могу открыть, – честно призналась я. И жалобно добавила. – Больно очень.

Я ощутила, как кровать прогнулась под весом тела Спайка, и затем – его ладонь на своем лбу. Потом он мрачно прошипел.

– Еще бы. У тебя все тело болеть должно, не то, что глаза. И поделом, блять! Как ты там вообще оказалась, объясни мне, а!

– Максим, не надо, – возразил ему мелодичный женский голос. Она очень слаба, ей нужен врач. Они ее били и насиловали, там же неизвестно, какие повреждения могут быть. Ты ж ее вытащить хотел, а не угробить!

– Ох, ты, блять, домработница или моя мамка, чтоб мне нотации читать? – язвительно осведомился Спайк. Потом вздохнул как-то печально, и добавил. – Ладно, ты права. Сказать этой ебнутой все, что я о ней думаю, я и потом смогу. Раз очнулась сама – значит все нормально будет. Врача я вызову своего. Не хочу, чтоб все это до предков дошло. Да и она грохнула этого мудака, Андрея Горбунцова, так что у нее проблемы могут быть. Вызову, короче. Не парься.

– Вот и молодец. А я пока займусь твоей… подругой.

– Ага, – снова согласился Спайк, и встал с постели, которая снова выровнялась, лишившись его веса. Затем я услышала стук закрывшейся за ним двери.

Я растерянно, все так же не открывая глаз, спросила:

– Так он… правда мертв? Тот мужик?

– Туда и дорога, – отозвался женский голос куда более жестким тоном, чем при Белоусове. – И не трепи об этом. О том, что ты кого-то там убила знаем только мы со Спайком и менты. Но они сами решили, что эта информация никуда наверх не пойдет, так что можно считать, что только мы и знаем. И вообще не думай обо всем этом лучше. В школе ты официально слегла с бронхитом, кстати. Этой версии и придерживайся, когда в себя придешь. А пока ты будешь жить здесь и восстанавливаться. Поняла?

Я слабым голосом согласилась, не в силах начинать выяснение, кто она такая и почему она здесь командует так, словно она – хозяйка дома. И почему Спайк ее слушается, что куда интереснее.

Обладательница голоса потрепала меня по волосам, как бы говоря «вот и умница», и я услышала щелчок выключателя. А затем – приказной тон.

– Попробуй открыть глаза.

Я последовала ее настойчивому совету. Перед моим взором предстала все та же комната, но практически не освещенная. Я еле различала женский силуэт. Глаза не болели, о чем я этому силуэту и сообщила.

– Отлично, теперь давай попробуем тебя усадить на кровати. Если получится, и ты не почувствуешь слабости или резкой боли в животе, то я принесу бульон. Ты когда последний раз ела, кстати?

– В пятницу днем, в школе, кажется, – совсем тихо ответила я. Впрочем, странная девица меня услышала.

– Ох ты ж елки… Сегодня, к твоему сведению, вечер вторника. Ладно. Сама сесть сможешь?

Вместо ответа, я попыталась приподняться и тут же упала обратно, задрожав от слабости. Девушка укоризненно покачала головой и подошла ко мне. Затем помогла приподняться и переложила подушки таким образом, чтобы я могла на них облокотиться и полусидеть, не предпринимая для этого никаких усилий. Живот не болел. Ну, почти не болел, если не прикасаться к нему и не пытаться еще как-то изменить положение тела. Я пришла к выводу, что отделалась синяками и серьезных повреждений быть не должно (ну, может ребро сломала, судя по тому, оно нестерпимо болело), и сообщила ей об этом. Девушка удовлетворенно кивнула, пробурчав под нос что-то о том, что заставит Спайка обследовать меня в частной клинике. Затем она вышла из комнаты, сказав мне не вырубаться до ее возвращения.

Я и не стала. Сидела и думала о том, что я теперь – убийца, которую покрывают и к тому же порченая, из-за того, что со мной сделал тот парень. По лицу текли слезы, на душе царил полный раздрай, и мне даже как-то жаль было, что меня там не добили. Когда это все происходило, я думала лишь о том, что я должна выжить. А теперь, выжив, жалею, что не померла. Мерзковатое ощущение. Хотя то, что стоит прикрыть глаза – и перед ними предстает грязная рука, стягивающая трусики с лежащей неподвижно меня, было во сто крат мерзее. Меня снова начало знобить, и я усилием воли приказала себе не думать об этом.

Вернулась девушка, держа в руках чашку с чем-то горячим. Я втянула носом воздух и поняла, что это куриный бульон. Желудок заурчал, отвлекая меня от мрачных мыслей. Внутренний голос язвительно переиначил избитую фразу: «Желание сдохнуть приходит и уходит, а пожрать хочется всегда». Я криво улыбнулась, отпивая из чашки, что моя вынужденная сиделка держала в руках, немного едва теплого бульона. Я не жаловалась и пила по чуть-чуть, понимая, что если выпить сразу много, меня опять стошнит. Когда я выпила где-то половину чашки, девушка забрала ее у меня и сообщила, что придет еще минут через сорок. Я ее поблагодарила, и она ушла.

Вернулась она позже и не одна. Вместе с нею зашли два амбала в белых халатах, вызывавшие у меня неприятнейшие ассоциации и вместе с ними – желание спрятаться куда-нибудь под кровать, и благообразный дядечка в летах, очевидно, доктор. Когда один из амбалов протянул ко мне руки, я, вопреки разуму, панически заорала, требуя, чтобы меня не трогали. Девушка устало произнесла.

– Это помощники врача. Ты сама на ногах не устоишь, а тебя надо осмотреть. Держи свою панику в руках!

– Я знаю, – мрачно огрызнулась я. – А еще я знаю, что не хочу, чтобы меня трогали. Сама встану.

Она язвительно фыркнула.

– Валяй. Упадешь – ловить никто не будет.

И я действительно встала. С трудом, держась за тумбу рядом с кроватью, в одном белье и босиком, но я стояла. Хоть и дрожала, как осиновый лист. В комнате все еще было темно, так что различить толком как выглядела девушка я не могла, однако, мне показалось, что она смотрит на меня с одобрением. Врач во всю эту странную сцену не вмешивался, но подошел ко мне и начал ощупывать. Это тоже было неприятно и иррационально хотелось вырываться, но я держалась, понимая, что осмотр мне необходим и последующая перевязка тоже.

Спустя пять или семь минут этого странного поверхностного осмотра, он резюмировал неожиданно низким голосом:

– Пока могу сказать только то, что у нее сломано ребро. Но девушку нужно к нам. Хотя бы на два дня, сделать рентген, перевязать, назначить лечение, выяснить, нет ли повреждений внутренних органов. Правда, если вы хотите, чтобы об этом никто не знал, то такая конфиденциальность влетит в копеечку.

В комнату вошел Спайк, и он же ответил доктору:

– Деньги – не проблема, забирайте на столько, на сколько потребуется. Но как только она более-менее окрепнет – я хочу, чтобы ее вернули сюда. Договорились?

Доктор кивнул. Меня никто ни о чем не спрашивал, только укутали в теплый махровый халат, и, против моей воли, скрутили и донесли до врачебной машины. Так начались две недели моего лечения у доктора Баргинова.

Глава 13. Выписка и разговор со Спайком

Время лечения оказалось настолько тягучим, затянутым, и полном моих кошмаров о том, как я убиваю этого Андрея, о поступке его подручного и о гараже Агатова, что я предпочла выкинуть его из памяти. Вместе с периодом восстановления, когда меня шатало по одиночной палате, а санитары были вынуждены заставлять меня есть, потому что сама я отказывалась это делать, да и перелом нещадно болел, вместе со всеми полученным мною за насыщенные дни рядом с Денисом синяками, ссадинами и ушибами. Сейчас, спустя две недели, болело лишь тщательно зафиксированное посредством бинтов вокруг груди ребро, да, как бы пафосно это ни звучало, душа.

То, что мне сообщили по-поводу той «операции» моего вызволения так же не внушало оптимизма. Они не нашли Агатова. Он сбежал, пока его дружок меня насиловал, очевидно, предупрежденный о предстоящем рейде на его обиталище кем-то, осведомленным об этом. Проще говоря, крысой. И теперь к тем фантомам, что мучили меня ночами добавился до омерзения реальный страх. Что этот слетевший с катушек «положительный» отличник вернется, и снова утащит меня черт знает куда, чтобы добить.

Не самые типичные страхи для семнадцатилетней девушки, не правда ли? Спайк, кстати, так ни разу меня и не навестил. Вместо него приходила та девушка, что поила меня бульоном, Марина. Когда мы разговорились с ней в ее первый приезд в больницу, я даже вспомнила, что знаю, кто она такая. Вспомнила тот бесконечно-далекий подслушанный разговор в заброшенном кабинете химии, положивший начало моим злоключениям. Это была та самая «Маришка» на смену места работы которой они спорили. Как выяснилось, студентка-заочница, которая зарабатывала себе на жизнь ведением хозяйства в домах богатых бездельников, вроде Белоусова.

А еще там, в больничной палате, я наконец смогла ее рассмотреть. Это была невысокая, чуть выше меня, длинноволосая кудрявая блондинка. У нее были полные, от природы розоватые губы, большие зеленые глаза, с короткими, но пушистыми ресницами. Черты лица она имела мягкие, не считая волевого подбородка, и только шрам у виска немного нарушал эту гармонию. Как говорила сама Марина, это она в детстве ударилась об утюг. Шрам был глубокий, и мне не составляло труда понять, что утюг был раскаленный, либо ее кто-то ударил им намеренно. Может, она поэтому зарабатывает на жизнь сама, и никогда не упоминает о семье? Не знаю, но мне показалось, что это все как-то связано.

Фигурой она обладала неплохой, но не идеальной. Имея красивую пышную грудь, четвертого, кажется, размера, которой я откровенно завидовала, эта девушка была немного полноватой. Впрочем, тонкая талия и широкие бедра скрадывали лишний вес, тем более, что она никогда не носила ничего обтягивающего. По крайней мере, при мне. Стандартной одеждой Марины были свободные черные или серые брюки в сочетании с белой блузкой и белыми туфлями на невысоком каблуке, которые всегда были в идеальном состоянии.

Красилась она ярко, а еще имела очень живую мимику и великолепно умела косить под дурочку, чуть приоткрывая губы, широко распахивая глаза и меняя тон на просительный. По ее словам, таким образом она легко обманывала порою даже Спайка, хоть он и знал, кого принял на работу. Марине было двадцать лет, и она, с ее легким характером и одновременно, умением заставить людей прислушаться к ней, очень мне нравилась. Особенно тем, что единственная поддерживала меня сейчас, хоть я и была ей фактически никем.

Она же и приехала за мной сегодня, когда настало время выписки. Не могу сказать, что я сильно хотела выписываться, но я вообще ничего не хотела, так что мое мнение в расчет не бралось. При виде аккуратной блондинки, выходящей из машины, я даже почти обрадовалась.

– Привет, Влада. Чего смотришь на меня, как будто впервые видишь? Шмотки из палаты забрала? Вижу, что да. Отлично, в таком случае садись рядом. Отвезу тебя к этому малолетнему негодяю-спасителю. Поговорите хоть. Представляешь, он так меня и не послушал, и не захотел тебя навещать! Хотел подождать, пока ты подлечишься. Вот дурак, а! – как и всегда, она обрушила на меня поток информации, не давая вставить ни слова.

Но я и не хотела что-то говорить. Молча обняла ее, в качестве приветствия, и так же молча села на место, рядом с водительским в спайковскую машину. За руль села сама девушка, и я отстраненно поразилась доверию, которое ей оказывал Белоусов. Она была скорее домоуправительницей, чем домработницей, эдаким личным помощником и домашним секретарем. Она даже, кажется, не спала с ним, но я не спрашивала ее об этом, справедливо считая, что это не мое дело.

Ехали мы не очень долго, наверное, минут сорок, которые прошли бы в тишине, если бы не поставленные девушкой-водителем Scorpions, сопровождавшие эту поездку своими песнями. Я молчала, и думала о своем. В основном пыталась выкинуть из головы, как лежала и позволяла себя насиловать. Мысли эти были навязчивыми, и отказывались покидать мою больную во всех смыслах голову, но я предпочитала их не слишком часто демонстрировать. А то так и до психушки недалеко. Некстати вспомнилось, что связь со школой, Светой и даже моей мамой тоже поддерживала Марина. Просто ангел-хранитель, а не девушка… А мне никого не хотелось видеть. Особенно маму. А еще ужасно забавляло, что благодаря протекции Белоусова вылететь из «Ландыша» я не могла. Я числилась приходящей на смены, хотя никто там, вроде бы, не знал, куда я пропала.

Из машины мы отправились прямиком в кабинет отца Спайка. К его сыну, естественно, который каким-то образом ухитрился скрыть от родителей мое двухдневное бессознательное пребывание с ними под одной крышей. Равно как и трату бешеных по моим меркам денег, потраченных на мое лечение. Впрочем, у него наверняка имелся свой счет в каком-нибудь банке, с которого он мог тратить деньги, куда считал нужным. Он ведь не я. У него было все.

В кабинете мы обнаружили самого Белоусова и Стаса, сидевшего с ним рядом на пуфе для гостей, и два кухонных стула деревянных стула с изогнутой спинкой, очевидно, принесенных для нас. Выходит, Спайк вознамерился разговаривать со мной при них. Зачем только – кто бы мне объяснил. Явно, не Максим и не Мезенцев.

Я равнодушно села на предложенный стул и безжизненным голосом поприветствовала хозяина дома. Его дорогого дружка, внушавшего мне массу неприятных ассоциаций одним своим видом, я предпочитала игнорировать. А Марина, завидев его, нацепила на себя маску непробиваемой дурочки, и выжидающе хлопала глазками, невольно вызывая мое раздражение. Я понимала, что она притворяется перед Стасом, который понятия не имел, какая она на самом деле, но от этого только сильнее хотелось встряхнуть ее, и сказать, чтобы перестала. Впрочем, я молчала. Снова не мое дело.

Белоусов сегодня был в черном, словно с похорон вернулся. В рубашке и брюках со стрелками. Туфли мне с моего места было не разглядеть, да они меня и не особенно интересовали. Мезенцев – в странной клетчатой рубашке, смотревшейся на нем чужеродно, и потертых синих джинсах. Оба были лохматые, обросшие трехдневной щетиной и какие-то невыспавшиеся, я бы даже сказала, помятые. Как будто спали в последний раз минимум сутки назад. Интересно, как же тогда выглядела я, если от кошмаров каждый день спала не более шести часов, да и то, урывками?.. В зеркало я смотрелась редко, так что ответ на этот вопрос был мне неизвестен.

Начинать разговор Спайк не спешил, пристально глядя мне в глаза, и словно пытаясь высмотреть в них что-то, чего там не было и быть не могло. Ну, исходя из имеющихся условий это были любовь к жизни, желание что-то делать, моя в него влюбленность… События этого года определенно раз и навсегда излечили меня от нее, кстати сказать. Я сейчас никого не любила, никого не ненавидела, и хотела только одного: никогда больше не видеть тех, кто со всем этим связан. Правда, вряд ли Максим это понимал. И уж тем более вряд ли это понимали прочие присутствующие в комнате, которые тоже молчали, выжидая, что скажет их, так сказать, патриарх. Кощунство? Возможно, но по-моему такие как Белоусов именно так и воспринимались своим окружением. Даже мной когда-то. Как будто в прошлой жизни. Когда моим самым весомым страхом было сделать ему плохой подарок на День Рождения.

Наконец, ему надоело сидеть и пялиться мне в глаза, и он заговорил.

– Я хочу, чтобы вы трое внимательно меня выслушали. Да, Стас, ты тоже. Да, по второму разу. И да, ты при этом заткнешься и не будешь меня перебивать, – Мезенцев только ухмылялся «в ответ» на эту речь. – Дениска так и не нашелся. Более того, этот гребаный мудак как в воду канул! Никто не может понять, куда он мог деться. Так что ты, Каштанка, переводишься на надомное обучение и будешь зубрить свои учебники у меня дома. И никакого «Ландыша». Я, конечно, выпихнул тебя, но у меня нет ни малейшего желания, чтобы ты умерла от рук долбоеба, который мстит мне. Считай, что я чувствую свою вину, и вся прочая хуйня, но теперь ты живешь здесь, в гостевой комнате. С твоей матерью я договорился, – мне стоило невероятного труда не спросить его, за сколько, но я сдержалась. – Что касается одежды, дополнительных учебников и любой другой поебени, которая тебе будет нужна – обращайся к Маришке, она все сделает. И забудь, что я говорил про ремонт, кстати, это я со зла. Вещи твои мы со Стасом уже перевезли. Это не обсуждается. Поступишь, куда там собиралась, и мы к обоюдной радости забудем друг о друге, а пока так. Не думаю, что у Агатова настолько поехала крыша, что он будет преследовать тебя в другом городе. Скорее уж сосредоточится на мне.

– Вину свою чувствуешь, что ли? – холодно поинтересовалась я, перебивая его. – Я тебя о защите не просила. Вроде бы, очевидно, что раз не просила – значит она мне и не нужна. Разве нет?

– Что-то вроде того, – спокойно выдержал яд в моем голосе парень. – Это, дорогуша, называется «ответственность». Если бы мне хватило выдержки дотерпеть тебя до выпускного, ты бы не влипла во все это дерьмо. Исправляю, как могу. Будешь выебываться – запру в комнате. Попытаешься порезать себе вены или еще какую-нибудь глупость в этом духе вытворить – выпорю. Ивовым прутом, для аутентичности. Ты собиралась поступить в престижный ВУЗ – ты в него и поступишь. Баста.

– Я что, уже не имею права изменить свое решение? – еще более мрачно поинтересовалась я, и двое других присутствующих в комнате затаили дыхание, ожидая скандала.

– Неа, не имеешь, – невозмутимо констатировал Спайк. – Вот поступишь – тогда хоть в пруду топись, хоть что угодно еще, но только тогда. Я могу, наконец, договорить?

– Нет, не можешь, – словно спародировав его репликой ранее, ответила я. – Кто тебе право дал вообще решать за меня? Я не хочу больше иметь с тобой и твоей семейкой что-то общее. Вылечил меня – все, считай, то, в чем виноват сам исправил. В остальном виновата я. Это была моя глупость. Мое решение, проследить за этим ударенным на голову и отобрать у него кошку. Ты к нему не имеешь ни малейшего отношения! Вот и оставь меня в покое! – я сорвалась на истерику, и теперь размазывала злые слезы по щекам. В разговор, не выдержав, вмешалась Марина. Стас, как и положено собачке, послушно молчал, с усмешкой наблюдая за разворачивающимся представлением.

– Да он же просто о тебе заботится, Влада! – воскликнула девушка тоже на повышенных тонах, явно возмущенная до глубины души.

– Да? – отчасти взяв себя в руки поинтересовалась я, разворачиваясь к ней. – А где, интересно, была его забота, когда он меня трахнул на спор, и после этого чуть не придушил?! Вот там, где она была, туда пускай и катится! Совестливый… – я разревелась, но договорила, – ублюдок!

Спайк не стал ждать, пока я снова успокоюсь, да и желающую выяснить, что и когда произошло Марину заткнул, просто посмотрев на нее. Он встряхнул меня, как мешок с мукой и прошипел.

– Прекрати убогую истерику! Не знаешь, почему я это сделал – так не тявкай. Ты должна была возненавидеть меня и с головой уйти в учебу, а не искать на свою пустую башку как можно больше неприятностей! Только вот мозгов у тебя всегда было сильно меньше, чем надо. Поэтому теперь ты будешь сидеть и слушать меня. Это ясно?!

Все это он сказал таким тоном, что я, в который раз, бессильно кивнула, подчиняясь. Надо же, а мне казалось, что он безнадежно утратил свою власть надо мной. Видимо, это так просто не происходит. Карие глаза его были почти черными от нескрываемой злости, но внешне он, как будто бы, полностью успокоился. Теперь мы его слушали в гробовой тишине.

– Отлично. В таком случае, я наконец-то договорю. Если будешь куда-то выходить, то только с Мариной и охраной. Там, где охрану не пустят, ее будет заменять Стас. Это – все, что тебе нужно знать. Если мы найдем Агатова, то все, что я сказал можно будет аннулировать. Но до тех пор – только так. Я понимаю, у тебя нет оснований теперь мне доверять, но я действительно… не хотел бы, чтобы тебя убили. И сделаю все, что в моих силах, чтобы это предотвратить. Может, однажды, уже после всего этого, мы встретимся за чашкой кофе и я объясню тебе, почему так поступил тогда, в свой День Рождения. Но не сейчас. Тебе это не надо, поверь мне. Ах, да, – его тон сменился на неожиданно мягкий, – я… не спец во всем этом, но мне кажется, тебе стоит находиться под наблюдением психолога, после того, что с тобой там произошло. Так что сюда будет два раза в неделю приезжать женщина, которая постарается тебе помочь. Отец, если что, знает обо всем, так что можешь за это не переживать. Я имею ввиду, знает, откуда я тебя вытащил, и почему ты здесь. Мы с ним постараемся сделать так, чтобы Дэна нашли и посадили. Как минимум. Всем все ясно? – он обвел вглядом присутствующих.

– Я обеспечиваю Владу всем необходимым, – кивнула Марина, соглашаясь с ним неожиданно-тихим голосом.

– А я сторожу там, где от охраны только неприятности, – язвительно ответил Стас.

Я же просто равнодушно кивнула, и этого оказалось достаточно. Марина сопроводила меня в ту самую спальню, где, однако, полностью сменился интерьер. Теперь здесь было две односпальные кровати стоящие у противоположной от двери стены, да и ковер был другой, каштановый, и очень мягкий. Около каждой кровати стояло по тумбе из светлого дуба, и только шкаф остался на прежнем месте, а внутри него оказались мои вещи. А еще рядом со шкафом поместился компьютерный стол с каким-то навороченным компом, дорогой клавиатурой и пафосной геймерской мышкой.