Текст книги "Надоевшая (СИ)"
Автор книги: Сашетта Котляр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 16 страниц)
Глава 5. Денис
Второе сентября. И второй день жизни, в которой я никому не нужна. Печально, правда? Интересно, если я умру, это хоть кого-то обеспокоит, кроме Сириуса? И будет ли тетя Даша продолжать кормить его и ухаживать за ним в память обо мне? Нет и нет. Мальчишки, наверное, даже порадуются избавлению от ходячей проблемы. Нет, ну а что? Нет нужды запугивать, нет нужды следить за тем, чтобы я не проболталась…
Мой нервный смех напугал крыса, которому я меняла воду и животное дернулось, посмотрев на свою хозяйку как на умалишенную. Пожалуй, в этом был смысл. Животные чувствуют сумасшедших, а я сходила с ума от боли и одиночества, накатившего омерзительно-горькой волной. Плакать уже не хотелось, да и не стоило таким оригинальным способом «солить» крысиный корм или воду, но боль не ушла. Не знаю, пройдет ли она со временем. Я даже не знаю, что больнее – настоящий нож в спину или вот такой, метафорический.
На автопилоте я почистила клетку и заперла ее, оставив Сириусу воду и корм, и, мысленно отметив галочку возле пункта «Мы в ответе за тех, кого приручили: крыса не виновата, что ее хозяйке хуево», я так же автоматически отправилась одеваться. Первые попавшиеся на глаза вещи – и вот, я уже кое-как одета, даже сама не зная, во что и по погоде ли.
Как в далеком детстве закинутый в старый портфель полный набор учебников и тетрадей – и вот, кажется, можно идти. Ах, да! Нормальные люди ведь еще умываются, причесываются и чистят зубы… Ну, что же – пришлось покончить с этим прямо так, в одежде – не раздеваться же.
Собравшись, действуя вот так вот вразнобой, я побрела туда, где моя жизнь была сломана. В школу. Мой отсутствующий взгляд пугает людей, что идут рядом по своим делам, они отшатываются – но мне как-то плевать. Мир из яркого, цветного резко превратился в серый. Просто в серый, безо всяких оттенков. Только счастливые парочки, проходящие мимо, «били» по восприятию ярко-красным, заставляя меня думать, способна ли я еще плакать. Да, конечно, это самая избитая метафора, которую только можно придумать – но зато какая точная!
Память услужливо подсказала, что первым уроком у нас литература, и я побрела в кабинет, вяло отбиваясь от одноклассниц и просто знакомых, пытающихся выяснить, что случилось. Максима в кабинете не оказалось, и я почувствовала что-то, отдаленно напоминающее облегчение. Может, он и не придет? Было бы неплохо. Тогда я, наверное, сумею нормально просуществовать этот учебный день, по счастью, пятницу, и потом целых двое с половиной суток буду вольна рыдать в подушку столько, сколько потребуется. Или не рыдать? Или просто лежать, глядя в потолок абсолютно сухими глазами, и ждать слезы, которых уже нет?
Мое подобие радости длилось недолго: Белоусов ввалился в кабинет со звонком. Весь растрепанный, с дикими синяками под глазами, одетый в тот же костюм, что и вчера. Причем, в мятый костюм. От удивления, я даже перестала жалеть себя. Что-то здесь не так, что-то явно случилось. Нет, это, конечно, не отменяет его предательства, но за эти три года он сделал и много хорошего для меня, так что я не могла не заинтересоваться происходящим. И уж конечно, мысль, что на него так повлиял его поступок по отношению ко мне, была быстро отброшена. Кто я, право, такая, чтобы из-за меня переживать и мучиться совестью.
Раньше мы с Максимом чаще всего сидели за одной партой. Теперь же он прошел мимо, презрительно бросив:
– Каштанка! Вот там и сиди.
Вроде бы, ничего особенно оскорбительного он не сказал, но всякое желание ему помогать пропало, словно его и не было никогда, а мрачное настроение вновь уступило место любопытству. Урок тянулся невыносимо медленно, и когда зашел Мезенцев, опоздав еще больше друга, да и выглядящий еще хуже, я только демонстративно уставилась в учебник. Стас, проходя к Максиму мимо меня, зачем-то провел рукой по моему плечу, вызвав дрожь отвращения.
Литература, как и все последующие занятия, прошла как в тумане. Смутно помню девчонок-одноклассниц, допрашивающих меня, из-за чего мы поссорились с Максом, еще более смутно – свои вялые попытки огрызнуться и донести до них светлую мысль, что чужая беда – вообще не их дело, а так же ехидные усмешки слышавшего все это Белоусова
.
Зато я хорошо помню, что после занятий ко мне снова прицепился этот парень, Денис, заявив, что в таком депрессивном состоянии мне нельзя оставаться одной. Его не остановил ни грубый посыл нахуй, ни мой злой, раздраженный взгляд, ни то, что я, вообще-то, шла домой, чтобы через два часа выйти на подработку. Он увязался за мной.
Идя следом, он все тараторил что-то о том, что мне ни в коем случае нельзя унывать и вообще, все будет хорошо и Макс вернется ко мне снова, просто потому, что даже конченный подонок не может не понимать, какая я замечательная. Я слушала все эти бредни с выражением лица, ясно дававшим понять, с каким скептицизмом я отношусь к ним. Только вот Денис оказался непрошибаем и шел со мной до самого дома, казалось, совсем не замечая, что он не вызывает у меня ничего, кроме раздражения.
Хоть это радует. То, что я все еще способна испытывать раздражение, и все еще осознаю необходимость в подработке. Хотя без помощи Сп… Максима мой уровень жизни в любом случае упадет на десяток пунктов. Он раньше часто дарил мне какие-то не слишком дорогие (дорогие я бы не приняла), но красивые вещи, иногда покупал мне продукты и вообще вел себя как настоящий друг и близкий человек. Интересно, в какой момент все изменилось? Ведь не мог же он целых три года притворяться, верно?! Думаю об этом, и снова становится паршиво, а на глаза наворачиваются слезы…
Я жалкая. Я не поражаюсь его лицемерию, не ненавижу его. Я мечтаю о том, чтобы все это оказалось дурной шуткой или насущной необходимостью и все было как раньше, а ненавижу лишь себя. И даже этот парень, Денис, вовсе не отвлекает меня от отвратительной, всепоглощающей жалости к себе. Он просто раздражает. Добренький выискался. Не нужна мне чужая жалость, мне вполне хватает своей собственной! Жалости к себе, то есть.
Ему я, правда, об этом не сказала. Просто игнорировала. Забавно, но ему, казалось, ничуть не мешало мое отвратительное настроение и состояние. Он даже попрощался со мной перед тем, как я вошла в подъезд. А я с ним – нет.
Дома меня ждал пустой холодильник и записка от матери о том, что она доела пельмени. (Хм, значит она более-менее вменяема сегодня?) Пришлось тащиться в ближайший магазин у дороги и затариваться минимальным набором продуктов. Не то, чтобы я хотела есть – я вообще ничего не хотела, но съесть что-то было необходимо. Не хватало еще показать Спайку, насколько мне плохо на самом деле. Есть же у меня какая-то гордость? И так проревелась рядом с ним, рассказала о том, что о нем знаю… Хватит. Я слишком плохо себя контролирую, так нельзя. Даже если я в конце концов решу, что с этой жизнью пора кончать, то мои милые однокласснички должны узнать об этом только тогда, когда труп начнет разлагаться.
Потрясающе позитивные мысли для семнадцатилетней девушки, правда? Впрочем, это тоже никого не волнует. В магазине меня встретил сочувственный взгляд кассирши, работавшей здесь уже года три точно. Что, и она в курсе, что я с ним больше не общаюсь? Проклятие маленьких городов какое-то. Все обо всем знают. Я взяла рис, целую курицу, пачку зеленого чая с мелиссой, и какие-то уцененные яблоки по сорок рублей за кило. Штуки три или четыре. Нужны же нам с матерью какие-то витамины. Подумала и затарилась еще морковкой и луком. Набор «ужин нищенки» готов, так сказать. Я так питалась три года назад, до Спайка в моей жизни, рано осознав, что если я не выберусь из этого болота, то экономия будет моим вечным уделом. Лучше бы его в моей жизни и не появлялось. К хорошему быстро привыкаешь. Причем в моем случае это касается и материального, и духовного. Когда я расплачивалась, по лицу текли слезы, но на расспросы кассирши я отвечала так же «подробно», как и до этого на них же со стороны одноклассниц, так что она быстро оставила меня в покое.
А около дома я снова обнаружила вездесущего Дениса, будь он неладен. Парень увидел меня раньше, чем я повернула обратно в сторону магазина, чтобы провести там все время, что осталось до моего выхода на работу. Наверное, стоило бы поблагодарить его за то, что я могу испытывать какие-либо эмоции кроме жалости к себе, но мне хотелось, что он просто забыл о моем существовании. Раньше не замечал – пусть бы и сейчас продолжал в том же духе. Жаль, он не умел читать мысли, так что я услышала до отвращения радостное приветствие:
– Каштан! Ой, то есть, Влада. Привет еще раз. Ты же ушла домой, разве нет?
Я мрачно вздохнула, всем своим видом давая понять, что не обязана перед ним отчитываться:
– Ушла. А потом из дома вышла. Тебе пакет в моих руках ни о чем не говорит, нет?
– Ой, прости. Я не заметил, – парень смутился, а я уже с трудом сдерживала желание послать его к черту. Останавливали меня остатки совести. Не меня ли точно так же отправил восвояси некий Макс, когда ему надоела искренняя восторженная дурочка? Вот то-то и оно, что меня. Следовательно, права поступать с другими так, как Максим поступил со мной, я не имею. Как бы мне этого ни хотелось.
– Прощаю, – кисло отозвалась я, пристыженная собственной совестью и его видом. – Денис, я благодарна тебе за участие, но, пожалуйста, оставь меня пока в покое. Я совершенно не готова к нормальному человеческому общению сейчас. Более того, я с трудом сдерживаюсь, чтобы не послать тебя в особо грубой форме, хоть ты и не виноват ни в чем.
– Да ничего страшного! Пошли, если легче станет, – парень улыбнулся и мне стало совсем стыдно. – А, да, я тут кое-что тебе купил, – он снял с плеч массивный темно-синий рюкзак, порылся там, и вручил мне большую молочную шоколадку с фундуком.
– Спасибо, но…
– Никаких но! Тебе на работу скоро, насколько я знаю, а шоколад – это энергия в чистом виде. Ладно, я пойду, мне на тренировку надо, а ты, если выговориться надо будет, не стесняйся. Я всегда буду рад выслушать, правда.
После этой тирады Денис ушел, наконец, восвояси, оставив растерянную меня с шоколадкой в руке. Я ее, конечно, не просила, да и сладкого не хотелось, но я убрала ее к продуктам. Думаю, если положить шоколад в холодильник, то он в скором времени оттуда исчезнет совершенно без моего участия.
***
На работе все было как обычно. Меня никто ни о чем не допрашивал, гости мило улыбались, оставляли чаевые, и вообще внушали мне спокойствие и умиротворение. В школе все знали, что я работаю в этом кафе, так что из наших сюда никто не приходил. Можно было абстрагироваться от всего произошедшего со мной в последнюю пару дней. Пожалуй, если бы я забила на учебу и посвятила большую часть времени работе, то я бы достаточно спокойно пережила предательство Максима. Даже не изменив уровня жизни. Был – и не было. И замечательно. Однако, в этом случае я останусь в этой дыре навсегда, потому что без должной подготовки не смогу поступить в более-менее большой город. (На Москву я даже не рассчитываю). А это в мои планы на жизнь не входило.
На самом деле, зря они так. Обитатели нашей школы, я имею ввиду. «Мое» кафе было совершенно замечательным местом. Здесь было тихо, уютно, да и готовили просто замечательно, особенно если учесть, что даже по моим меркам, ничего особенно дорогого у нас не подавали.
По большому счету, это несетевое заведение было скорее столовой, но «столовское» меню в домашнем интерьере создавало ощущение уюта, за которым сюда и приходили. Вся обстановка была выполнена в темных тонах, помещения освещали слабые светильники с красным отливом, создавая приятный полумрак. Пол был выложен красно-черной плиткой. На стенах, обклеенных обоями в вертикальную черно-белую полоску, висели натюрморты с фруктами и прочей едой в деревянных рамках. Небольшие черные лакированные столики были в основном рассчитаны на двух человек, а большие столы располагались на веранде. Зимой их втаскивали в помещение по необходимости, а летом, ранней осенью и весной веселые компании молодежи предпочитали праздновать на свежем воздухе. Я им завидовала. Причем теперь куда больше, чем когда-либо, тем более что сегодня на мою долю как раз выпал такой вот «верандный» столик на восемь человек.
Я даже старалась не поднимать глаз на ребят, за ним сидевших, просто записывая заказы. Я по голосу и так могла определить, кто что заказывал, а даже если и забуду – всегда можно вежливо уточнить. Забавно, они, кажется, были моими ровесниками. И могли себе позволить спустить по тысяче-две с носа на праздник в кафе. Который им, к тому же, было с кем провести. Зависть, зависть. Неприятное чувство, должна сказать. Куда как лучше, чем боль и тоска, поглощавшие меня в школе, но все же неприятное.
Как выяснилось, не зря я не поднимала глаз. Когда я приносила салат «Цезарь» забыв, кому конкретно из молодых людей он был предназначен, и спросила об этом, меня узнали. Я, кажется, уже упоминала о том, что ненавижу за это маленькие города?
– Девушка? – обратился ко мне незнакомый темноволосый парень. – Вас случайно не Владой зовут?
– Да, я Влада. А что? – я удивленно посмотрела на парня, потому что сегодня забыла свой бейдж, и имени на мне нигде написано не было. Вся компания замолчала, и теперь на меня смотрело восемь пар глаз. Было весьма неуютно.
– Каштан? – с подозрением уточнил парень.
– Да, она самая. Мы знакомы? – несколько раздраженно поинтересовалась я. На мое счастье, никто из начальства меня не слышал, потому что за такой тон в общении с гостями я запросто могла схлопотать выговор. То, что этот парень допытывался до информации, которая его никоим образом не касалось, это самое начальство вряд ли заинтересует.
– Нет, но вам просили передать записку, раз уж мы решили праздновать здесь. Вот, – парень протянул мне сложенный вчетверо листок бумаги. – Да и салат мой, спасибо.
Я забрала записку, убрала ее в карман передника и убежала на кухню за следующим заказом. В перерыв посмотрю. Хотя кто может присылать мне записки с абсолютно незнакомыми людьми? Догадываюсь, кто. Только вот, что ему теперь от меня надо? Вроде бы, все, что хотел, он от меня получил. Или что-то еще осталось, кроме моей девственности, чести, достоинства, хорошего настроения и веры в людей? В этот момент я больше ненавидела Макса, чем жалела себя. Хм, разнообразие!
Заказов оказалось неожиданно много, и я весь день бегала, словно белка в колесе. Света, наш менеджер, отпустила меня только на полчаса, потому что кроме меня у нее было только две девушки, а нужно было человек шесть, причем еще три часа назад. Пятница, будь она неладна. Пятница на пятницу, конечно, не приходится, но больше всего народу у нас обычно в нее и в субботу. Сегодня, впрочем, мы били все рекорды. Это радовало. Времени думать у меня не было, боль в уставших ногах отвлекала от душевной, да и обильные чаевые не могли не греть душу: хоть фруктов нормальных куплю матери. Вряд ли она оценит, но мне так будет значительно спокойнее.
К тому же, настроение у гостей было превосходным, и нам прощались все задержки заказов и легкая путаница от их обилия. Люди лишь смеялись и замечали, что прекрасно видят: нас тут весьма ограниченное количество, а их – много. Более того, Света сама надела форму официантки и бегала наравне с тремя пигалицами на подработке, то бишь нами, официантками. Словом, мне было не до записки.
Вспомнила я о ней уже перед уходом, когда переодевалась. Записка выпала из передника прямо мне под ноги. Я была вынуждена обратить на нее внимание, а раз уже обратила, то и прочитать. В записке значилось:
Как закончишь – жду тебя на старой детской площадке во дворе кафе. Надо поговорить.
Спайк.
P.S, Только попробуй не прийти, Каштанка. Кстати, на удивление, мне нравится, когда меня так называют.
Почерк был его. Изящный почерк человека, которому специально ставили руку, чтобы любое написанное им от руки письмо пестрело изящными завитушками и легко читалось. Интересно, что ему надо? И что будет, если я «попробую» и не приду? Соблазн проверить просто феноменально велик. Ненавижу. Ох, что-то меня кидает из крайности в крайность. То себя жалею, то его ненавижу…
Я одевалась. Рассудок сосредоточенно взвешивал все «за» и «против». Выбирая из двух вариантов: «пойти» и «не пойти», я в итоге склонилась к первому. Не потому, что Белоусов мог еще что-то мне сделать. Не мог. Убить, если только, но на это он не пойдет, да и меня это ничуть не пугало. Я решила встретиться с ним, потому что мне стало банально интересно, что ему от меня нужно так скоро, когда еще даже нанесенные им душевные раны не успели зарубцеваться. Чтобы я продолжала делать за него домашку? Самоубилась? Родила кому-нибудь троих детей? Варианты в голове были только самые абсурдные. Следовательно, придется прийти на встречу, и после нее закономерно превратиться в ноющий кисель, коим я была сегодня днем. Видимо, я теперь буду превращаться в него всякий раз, как увижу Максима. Это только на работе мне ничего о нем не напоминает. Он туда никогда не приходил.
Так, ладно. Соберись, тряпка! Да, после того, как вы поговорите, тебе снова будет очень плохо, а самоубийство покажется хорошим выходом из сложившейся ситуации. Но при нем-то ты можешь «держать лицо»? Можешь. Вот и держи. Великая вещь – самовнушение, потому что под такие мысли я сумела дойти до площадки. Не замечая ничего вокруг, правда, но если бы не небольшой аутотренинг, я бы, скорее всего, вообще позорно сбежала домой. Только бы его не видеть.
Максим ждал меня, небрежно привалившись к проржавевшей насквозь детской горке. Видимо, ему эта поза казалась выгодной, иначе я не могу объяснить, к чему портить свои вещи ржавчиной, что непременно на них просыплется. Я старалась идти как можно тише, так что до того, как он обратил внимание на мое появление, успела его рассмотреть. Как и раньше, на наглой физиономии не было и следа раскаяния. Да и одет он был примерно так же, как и всегда. Наглухо застегнутая черная кожаная куртка, модные зауженные джинсы, и явно дорогие спортивные кроссовки, тоже черные. Держу пари, если бы на дворе не было полумрака, обеспеченного заходящим солнцем, он бы еще и солнечные очки надел. Сразу видно: в жизни этого человека ничего не изменилось. Почему, черт возьми, от этого более чем очевидного факта мне снова пришлось сдерживать подступающие слезы?..
Я хотела собраться с духом, прежде чем заявить о своем присутствии, но он, словно почувствовав мое состояние, заметил меня сам:
– Ты думаешь, у меня дел больше нет, кроме как ждать тебя на улице в течение сорока минут? – язвительно проговорил парень, подходя ближе ко мне. С большим трудом, но я заставила себя стоять на месте.
– Почему сорока? – я попыталась заговорить ему зубы. Не знаю даже, зачем. Видимо, чувствовала, что мне не понравится то, что он хочет мне сказать.
Он закатил глаза, а яда в голосе стало еще больше, чем до того. Если такое вообще возможно, конечно.
– Потому что ты заканчиваешь работу ровно в десять вечера, а сейчас двадцать два сорок, очевидно. Не надо пытаться заговорить мне зубы, будь добра. Лучше объясни-ка, какого хуя я последнее время все чаще вижу рядом с тобой Агатова? Что у вас с ним, неземная любовь?
Почему Денис крутится около меня – я и сама не знала, но наглость этого человека, которому я когда-то доверяла, просто поразила меня. С чего вдруг я должна перед ним отчитываться, с кем я общаюсь и почему?!
– По-моему, это тебя больше не касается, – мрачно процедила я. – Я имею полное право общаться с теми, с кем сочту нужным, и совершенно не обязана тебе докладывать, почему я это делаю.
Теперь Белоусов выглядел крайне раздраженным. Словно он так и думал, что из меня придется вытягивать информацию клещами. Придется. Как же иначе-то? Видимо, он тоже понимал, что иначе не получится, потому что после того, как он махнул рукой, я почувствовала железную хватку его обожаемого дружка. Мезенцев заломил мне руки за спиной и шепнул на ухо:
– Вот никогда ты не хочешь по-хорошему. Это что, врожденная склонность к мазохизму?
Отвечать ему я не стала, и теперь намеренно смотрела мимо Спайка (в конце концов, если уж он сам себя так называет, то и я могу). На небо, где совершенно не было видно звезд, и только тонкий едва заметный серп луны намекал, что на дворе практически ночь, а я стою во дворе кафе, где в такое время нет ни души, в компании двух совершенно недружелюбно настроенных парней, и отказываюсь отвечать на их вопросы. Наверное, в глубине души я – суицидница.
Максиму быстро надоело стоять напротив меня, и ждать, пока я что-нибудь ему скажу, так что он подошел к нам. Что было у него на уме – я понятия не имела, и от того было страшно. Странно только, что вместо боли и тоски я ощущала какое-то онемение. Словно я уже не воспринимала этого человека как того же парня, с которым лишилась девственности. Защитная реакция психики, что ли?
Наконец, Белоусов снова заговорил:
– Смотри, у меня в руках – зажигалка. Мне несколько надоело с тобой церемониться, так что либо ты сейчас просто отвечаешь мои вопросы, либо… Стас тебя подержит, а я выжгу какой-нибудь симпатичный узор у тебя, скажем, на плече, – в подтверждение своих слов он начал снимать с меня джинсовую куртку. Меня разобрал истерический смех.
– Ты блефуешь. На мои крики сбежится вся администрация «Ландыша», у них смена до двух часов ночи. К тому же я не обладаю никакой сверхсекретной информацией, чтобы из-за нее меня пытать. Я просто пытаюсь понять, какое тебе дело вообще до того, с кем я общаюсь.
– Может, мне просто нравится, когда ты рыдаешь от боли? – холодно полюбопытствовал парень. – Но ты права, если бы я и в самом деле решил тебя поджечь, то это произошло бы не здесь. Но у меня есть в запасе методы, которые тебе не понравятся. И при этом кричать ты просто не сможешь. К тому же, мы можем просто увезти тебя ко мне, и об этом даже никто не узнает.
– Не проще просто сказать, зачем тебе это знать? Услышать ответ, оставить меня в покое. Ты и так забрал у меня все, что мог.
Может, мне показалось, но теперь Максим смотрел на меня с уважением. На губах его появилась ехидная усмешка, так нравившаяся мне когда-то, и он отступил от меня на пару шагов. Затем кивнул своему мордовороту, чтоб тот перестал меня держать. Запястья ныли от стальной хватки Стаса, так что я сосредоточенно растирала руки. Спайк тем временем толкал речь на тему: «почему меня так интересует, что рядом с тобой делает этот мудак».
Оказалось, что у Белоусовых и Агатовых что-то вроде семейной вражды. Отец Спайка подставил отца Дениса, и тот умер в тюрьме, и именно поэтому этот выглядящий таким добродушным парень воспитывался матерью-одиночкой, да к тому же был не очень любим учителями. И именно поэтому Денис на дух не переносил Спайка, да и Мезенцева заодно. Спайк был уверен, что «Дэнчик» (так он его называл, пока рассказывал) «подкатывает ко мне» именно ради того, чтобы как-то добраться до него. И ему это не нравилось. Поэтому он и хотел знать, о чем мы разговаривали, и с чего вообще началось наше общение.
Я была удивлена. Я была крайне удивлена тем, что он просто взял – и ответил. Видимо, действительно решил, что так проще? Черт его знает. Пришлось рассказать, что Денис просто нашел меня тогда, когда они со Стасом меня избили и теперь изо всех сил старается показать мне, что ему не все равно, что со мной происходит. При этом я каким-то образом даже умудрилась не разрыдаться, и не сказать, что он – долбанный ублюдок, а просто констатировать факт. Так, словно это вообще меня не касалось. Максим, казалось, был вполне удовлетворен моим рассказом, и отдельно порадовался тому, что я Денису «доверяю примерно в той же степени, что и Мезенцеву и ему самому». После этого они оставили меня в покое. Естественно, потребовав чтобы я не общалась с Агатовым. Мне хватило мозгов послать Спайка на хуй мысленно, а не вслух, но и только.
Я не планировала его слушаться. Я вообще больше не желаю слушаться кого бы то ни было. Собственно, именно с этими мыслями я и пришла домой, глубоко задумавшись о том, что вообще Денис хотел сделать через меня, при условии, что я отныне для Спайка всего лишь «эта нищенка». Или он думал, что это не так? Не знаю.
Дома меня ждала та самая шоколадка и спящая мать. Шоколадку я трогать не стала, в качестве ужина выпив чашку куриного бульона. Затем приняла душ и без сил свалилась в постель. Беспокойные сны мои упорядочивало лишь то, что завтра была суббота, и до понедельника я не увижу ни Дениса, ни Спайка, ни излишне любопытных одноклассниц. Только это и давало мне силы для того, чтобы встретить новый день.
