Текст книги "Надоевшая (СИ)"
Автор книги: Сашетта Котляр
сообщить о нарушении
Текущая страница: 13 (всего у книги 16 страниц)
Глава 21. Лучший мой «подарочек» – это ты
На сей раз растолкал меня Спайк, собственной персоной, причем вместо радости, счастья и прочих глупостей свойственных нормальным людям, когда им возвращают кого-то, кого они долго искали, на меня обрушился поток обвинений. В глупости, в доверчивости, в том, что я видно все еще хочу утопиться, и прочая, и прочая, и прочая.
Я, проснувшись неожиданно сразу, словно и не спала, смотрела на него, пропуская мимо ушей добрую половину потока обвинений. Он выскочил ко мне в домашнем черном тонком свитере, пижамных штанах, тоже черных и в смешных синих тапках с рисунком из какого-то мультика, весь растрепанный, бледный, испуганный. Когда-то я бы многое отдала за то, чтобы он вот так вот выговаривал мне за безответственность и смотрел испуганными глазами, полными беспокойства. Только вот… После всего того, что я пережила в том числе и по его вине, во мне будто что-то оборвалось.
Я не чувствовала радости от того, что меня снова «вернули на место», и даже не испытывала желания отправить его домой, чтобы не простыл. Я просто дождалась, когда он, наконец, заткнется, и тихо отчеканила, даже не выходя из открытой им машины:
– Марина – крыса. Это она сливала информацию Денису, и это с ней я уехала. С человеком, которого ты ко мне приставил, Максим.
Парень побледнел, пораженно уставившись на меня, а затем на оказавшегося рядом с машиной, все еще серого от горя Витальку. Он (Спайк, не Виталя) открыл было рот, явно собираясь начать обвинять уже своего подчиненного в том, что он не рассказал об этой «маленькой» и «несущественной» детали, но я этого не позволила. Чужим, холодным и каким-то совершенно не своим голосом я приказала:
– Заткнись и найди лучше сначала эту мразь. Потом выяснять отношения будешь.
Пораженно уставившись на меня, он, тем не менее, кивнул и набрал чей-то номер. Спустя несколько мучительно долгих минут он отрывисто пробормотал в трубку указание, обращенное, очевидно, к Василию.
– Марину Гришкевич найти и привести к отцу в кабинет. Это она… она наша крыса.
Ему что-то ответили и лицо его вытянулось, сделавшись еще более шокированным, чем минуту назад. Сбросив звонок, он обратился уже к нам.
– Он знал. И отец тоже. Мама… была в курсе, кто помог подстроить ее аварию. Мне велено делать вид, что она все еще «своя», тебе – не показываться ей на глаза. Пошли в дом. Расскажешь, кто ты и куда дела мою наивную и робкую Владу, – он невесело усмехнулся, заставив меня пожелать начистить его физиономию. Действительно, куда это я ее дела…
Я кивнула, и, вылезла наконец из машины, шепнув Виталику, чтобы убирался домой, поддерживать мать перед похоронами. Не хватало еще, чтобы он в таком состоянии оправдывался перед моим дорогим «другом». Да, раньше я надеялась, что он сам все расскажет, но… Меня охватила злость и одновременно с нею понимание: любое давление извне сейчас доломает парня окончательно, а для того, чтобы вытащить его из петли я была слишком далеким от него человеком. Так что оставалось лишь отправить его домой и взять задание «Убеди Белоусова, что крыса у него под носом всего одна» на себя. Тем более, что по сути так оно и было. Тем более, что я была на него зла за идиотскую отповедь и за все, что он натворил за последнее время. Я злилась редко, очень редко, чаще пребывая в отчаянии или в состоянии горя и паники, но уж если злилась… Всю душу вытрясу.
Виталик устало кивнул, и одними губами прошептал: «Спасибо». А я прошла за Белоусовым в дом, отстраненно замечая, что он уже слегка посинел от холода. Отчего-то зло подумалось, что ему полезно. В знакомой обстановке я немного остыла, и, усевшись на любезно предложенное младшим хозяином дома кресло, все тем же не своим тоном язвительно полюбопытствовала:
– Где Марина? Я не хочу, чтобы она слышала то, о чем я буду говорить.
– С мамой. Лицемерно улыбается и изображает заботливую сиделку, – лицо парня, севшего прямо на пол, скрестив ноги, исказила ненависть, такая яркая, что я почти посочувствовала Марине. На тоне это, впрочем, никак не отразилось. Он был бесстрастен, по всей видимости, решив разнообразия ради делать выводы после моего рассказа. – Можешь говорить, в ближайшее время тебя никто не подслушает.
– Отлично. Тогда, во-первых, не смей меня называть «своей Владой», – он дернулся, как от удара. – Ты потерял это право тогда, в заброшенном классе. Стоило сказать об этом раньше, но мне не хватало силы воли. Сейчас… хватает. Я устала бояться, устала переживать всякий ужас, и устала от всего этого, что творится вокруг меня последнее время. И я знаю, из-за чего ты это сделал. Только вот… Если ты думаешь, что это тебя оправдывает, то ты клинический идиот. Наоборот. Ты счел меня настолько тупой и неспособной о себе позаботиться, что лишил права выбора. Это хуже, чем обычное пари. Потому что предательство означало бы, что ты мне теперь никто. А это… Это означает, что ты ни в грош меня не ставишь.
– Ты собиралась рассказывать, что произошло двадцать восьмого, а не гневно меня обличать, – язвительно заметил Спайк. Как и всегда, он не поверил ни единому моему слову, без труда читая меня между строк. Злость, обиду, желание прикрыть кого-то и бессильную ярость от осознания, что я вечная жертва и никому не в состоянии помочь. То бишь, мои истинные чувства.
Невольно подумалось, что если бы я ограничилась первой фразой, он бы поверил. Скорее всего, так оно и было. Запал как обычно иссяк, и я, нервно теребя так и не снятую куртку, начала рассказывать. Пока я вещала, парень, язвительно ожигая меня странным взглядом, снял ее с меня и положил на третье, незанятое кресло, стоявшее возле громадного светло-бежевого стеллажа с книгами. Забавно, но про обувь я не забыла: она осталась в широком коридоре, на специальной подставке возле красивого деревянного комода, украшенного завитушками. Затем уселся обратно, как ни в чем не бывало. Я почему-то не сомневалась, что слушает он крайне внимательно, и рассказала все, что могла. За одним исключением. Я ни слова не сказала о том, что Виталя хотел сделать. По моей версии, в его квартире мы оказались после звонка врача. Якобы, он туда приехал, не в силах показаться Спайку и желая побыть в относительном одиночестве. А меня взял с собой потому что у него не было выбора. Не бросать же у Дениса.
Лгать было на удивление легко, и меня это изрядно пугало: раньше я бы призналась во всем, и просила бы его не трогать Виталю, уверенная, что моей просьбы достаточно. Теперь я ему отчаянно не доверяла, и предпочла обмануть. Как легко разрушить отношения между людьми… Как легко убить доверие, и как сложно потом его воскресить…
Максиму понадобилось некоторое время, чтобы переварить полученную информацию, а потом он холодно прожег меня взглядом.
– Правду, Влада. Что вы делали в его «квартире» и какого черта я не мог дозвониться ни ему, ни тебе?
– Ты звонил? – я растерялась.
– Вам обоим. И по обоим твоим телефонам. «Аппарат абонента выключен», «абонент недоступен» и прочая прелесть. Ты не умеешь врать. Тем более мне. Правду. Немедленно.
Я упрямо покачала головой. Парень тихо выругался, затем сообщил:
– Либо ты говоришь правду, либо Виталий сядет за похищение.
Я задохнулась от возмущения, и собралась было обвинить его в сволочизме, но Максим начал набирать номер, и я сдалась, понимая, что он не шутит. Чертов Белоусов как обычно был умнее, сильнее и гораздо большей сволочью, чем я. Пришлось рассказать, как есть. Выслушав и это он мрачно процедил:
– Ты пустоголовая сердобольная идиотка, Каштан. Тебе повезло, что его сестрица так вовремя откинула коньки, – меня передернуло от его цинизма. – Но, раз уж он сам тебя привез, и спас так вовремя… Шут с ним, пускай катится на все четыре стороны. Но работать у нас он больше не будет. Я не терплю предателей, отец тоже. Он мог обратиться к нам за помощью, и, я клянусь, он бы ее получил. А теперь иди сюда, безмозглая малолетняя идиотка. Я до смерти испугался за тебя… И моя бы воля, стер бы твоего драгоценного Витальку в порошок вместе с Мариной. Два, мать их, сапога пара.
Он рывком поднялся с ковра и порывисто обнял меня, не обращая внимания на вялую попытку вырваться. Слушая его полный неприязни голос, я странным образом понимала: если бы не моя попытка защиты, он бы действительно так и сделал. Не чувствуя благодарности, я все же произнесла:
– Спасибо. Отпусти меня.
– Не простила, да? – тихо прошипел он, до глубины души оскорбленный. От меня, впрочем, отошел и стало чуть легче.
– А должна была? – с вызовом поинтересовалась я.
– То есть, мудака, который хотел продать тебя обратно Дэнчику ты простила. А я, положивший на твою защиту кучу сил, не достоин, да?
– Предательство близких всегда больнее, Макс. К тому же, с такой защитой мне не нужно никаких врагов. Сам добьешь, так или иначе.
– Вот ведь… подарочек под Новый Год, – произнес он зло. – Ладно. Сначала нужно найти наконец этого уебка, а там… разберемся. Ты едешь в надежное место. На сей раз без Марины, со мной. Потерпи уж меня немного. Через эту стерву отец скоро на него выйдет и можешь катиться к своему дорогому Виталику. Но не раньше. Она, кстати, не знает что ты нашлась. Знаю только я и отец.
В его голосе сквозила обида и… ревность. Не знаю, что мною руководило, но я не стала объяснять, что не испытываю к Витале никаких чувств кроме жалости и сострадания, и «катиться» собираюсь в университет, а не к мужчине. Пусть подавится своей ревностью. Пусть. А я посмотрю, благо, похоже мы будем долгое время сидеть в одном помещении как две долбанные кобры. В конце концов, он ведь абсолютно уверен, что был прав тогда. И до тех пор, пока до него не дойдет, что это омерзительный поступок, а цель средства ничерта не оправдала, мне рядом с ним делать нечего.
В комнате повисла гнетущая тишина, нарушаемая лишь отрывистыми командами Белоусова по телефону, мне, и себе под нос. В считанные минуты он собрался, одевшись по погоде, а затем позвонил куда-то. Результатом его звонка явилось появление в комнате Белоусова-старшего, спустившегося со второго этажа, седого короткостриженного мужчины с серьезным взглядом, которого я несколько побаивалась, и потому молчала, даже не поприветствовав его. Он не обратил внимания. Одет он был в деловой темно-синий костюм, и странную кожаную дубленку поверх. В уголках его глаз собрались морщины, а в остальном его можно было перепутать с более старшей версией Спайка. Только жестокости в глазах было больше, а властные нотки в голосе, должно быть, могли заткнуть кого угодно.
Они переговорили, и отец обещал сыну, что на месте мы найдем все необходимое чтобы провести с комфортом и в полной безопасности пару недель. Так же, он сказал что там будет надежная охрана. Затем протянул ему визитку, на которой, очевидно, был записан адрес, и снова вернулся наверх. Что за дела держали его там было решительно неясно, но спрашивать об этом у взбешенного нашим разговором Максима было бессмысленно. Да и незачем.
После этого парень бросил мне многострадальную куртку, которую я, естественно, не поймала, и как только мы оба были готовы к выходу, молча потащил за руку на выход. От него буквально исходила злость, обида, и ревность, а я чувствовала мерзкое удовлетворение. Что, разнообразия ради, плохо не мне, а этому самодовольному идиоту.
Так же молча на улице он пихнул меня на заднее сиденье одной из машин, захлопнул и заблокировал дверь. Я осознала, что мне еще не раз придется кататься неизвестно куда против своей воли, и устало закрыла глаза, бесцеремонно ложась с ногами на дорогущую обивку салона. Кажется, мне предстоит крайне «веселый» Новый Год в обществе дорогого друга, так хоть высплюсь. Надеюсь, там, куда мы едем я наконец смогу нормально поесть, переодеться и принять душ. Должно же в этой жизни случиться хоть что-то хорошее?..
Глава 22. Праздник к нам приходит…
Проснулась я в каком-то подвале, в одной майке и трусах, лежащей на софе и укрытой одеялом. Напротив меня сидели в креслах возле небольшого стола Белоусов и… Мезенцев, и о чем-то негромко разговаривали. В помещении было темно, так что я успешно притворялась спящей, и поэтому могла спокойно слушать их, не опасаясь быть замеченной. Если бы это не был (очередной!) подвал без окон, или здесь был бы включен свет, Максим непременно заметил бы что я открывала глаза, или то, что у меня дрожат ресницы, но в полной темноте даже он не был на это способен.
Это странным образом умиротворяло: то, что я могу спокойно подслушивать, не слишком рискуя быть замеченной. В голове невольно всплыло осознание, что сегодня, вероятно, уже тридцать первое. Я долго спала, и не слишком хорошо себя чувствовала на момент погружения в сон, иначе бы проснулась, как только мы приехали. А этого не случилось. Следовательно, времени должно было пройти немало. Во мне боролись голод, желание вымыться наконец и жажда с любопытством: очень хотелось выяснить, о чем же эти двое разговаривают, когда на самом деле думают, что я не слышу.
Любопытство одержало сокрушительную победу над естественными потребностями, и я замерла, прислушиваясь, стараясь даже дыхание унять, и сделать спокойнее, чтобы Спайк не обнаружил мое пробуждение.
– Чего у вас с ней творится, м? Ты сам не свой, разве только не бухаешь, как тогда, после нашего маленького спектакля, – это Мезенцев, язвительно и одновременно с тем участливо. Странная смесь интонаций, доложу я вам.
– Она, оказывается, злится за него до сих пор, хотя уже в курсе, к чему он был, – а это Белоусов, горько, так, что мне почти стало его жалко. Впрочем, вспомнив собственное состояние после «спектакля», я поняла, что нет, не жалко. Мне было хуже.
– Я бы тоже злился на ее месте, – флегматично и на удивление разумно ответил ему друг. – Говорил же тебе, что это идиотская идея. И к чему это привело? К тому, что на нее свалилась тройная порция отборнейшего дерьма и мы теперь как три дебила сидим, тише мышей в одной из нычек твоего папаши. Этого можно было избежать.
– Ой, ну хоть ты-то не начинай! Этого… недоноска она моментально простила. Чем, блядь, я хуже? – он с силой ударил кулаком по столику и мне пришлось сделать над собой усилие воли, чтобы не вздрогнуть от этого неприятного звука.
– Ты точно хочешь услышать честный ответ, чем? – теперь Стас говорил иронически. Мне даже стало стыдно. Выходило, что я его абсолютно не знала, потому что человек, который сидел напротив Белоусова походил на известного мне Стасика примерно так же, как уж на кобру. Вроде общего немало, но не дай Бог перепутать.
– Раз спрашиваю, значит хочу, очевидно?
– Кончай ревновать ее к Виту. Влада добрая и глупенькая, вот и пожалела. А тебя чего жалеть? Ты, мало того, что абсолютно уверен в своей правоте, так еще и ведешь себя как параноидальная истеричка. То орешь на нее и угрожаешь, то пытаешься задобрить. Я б на ее месте от тебя съебался, друг. Непредсказуемость и неадекватность – это прям твой девиз последнее время. А наивные добрые девочки таких обычно боятся и ненавидят. И я бы не сказал, что они так уж и не правы.
Тут я и вовсе несколько выпала в осадок, понимая, что вообще не знала этого человека. Совсем. Повелась на искусно скроенную маску, так удачно вставшую на образ тупого качка, который Стас отыгрывал. Правда, в одном он был не прав, и я решилась влезть в их разговор, показывая, что проснулась.
– Я его не ненавижу. И я не наивная, – тихо сказала я, и кожей ощутила на себе два взгляда: понимающе-иронический и болезненно-горький. На меня даже слишком быстро обратили внимание.
– А что тогда ты ко мне испытываешь? – в голосе парня сквозила надежда. Я снова ощутила некоторое омерзение к себе, не имеющее ничего общего с тем, что я несколько дней не была в душе.
– Ничего. Вообще ничего, Максим. Ты… убил во мне все позитивные эмоции по отношению к себе. Прости, – последнее слово я добавила, не желая, впрочем, извиняться. – Здесь можно где-нибудь вымыться? – а это уже чтобы показать, как сильно меня «волнует» его эмоциональное состояние.
Белоусов снова ударил по столу, но ничего не сказал, уставившись в одну точку. Очевидно, я лишила его желания язвить своим ответом. Мезенцев же подошел ко мне, и тихо сказал:
– Сначала лучше поешь, а то есть риск, что ты потеряешь сознание. Потом я тебя провожу до ванны.
Я кивнула, и парень включил свет в этом странном… бункере? Я, как обычно, понятия не имела, где мы. Отвечая Максиму я на самом деле покривила душой: не было никакого равнодушия. Было желание причинить ему боль, желательно, такую же, как он мне. И за него почти не было стыдно…
На сей раз он не поймал меня на лжи, и, когда в помещении загорелся свет, я обнаружила, что это одна большая комната с холодильником, микроволновкой, шкафом, софой, на которой я лежала, и двумя раскладушками. Ну и со столиком, за которым теперь сидел один только Макс. А его друг кивнул мне на холодильник, и уселся за компьютер, находившийся за софой, в дальнем углу комнаты. Там же находилась и дверь, очевидно, как раз в ванну, так как вместо двери «на выход» был проем, в котором стояли два мощных мужика с автоматами. Серьезно здесь все…
Помещение было без обоев, с бежевым старым линолеумом выполненным «под деревянные доски», и на удивление неуютным. Здесь было холодно, но обнаружила я это только тогда, когда вылезла из-под зеленого клетчатого колючего одеяла чтобы взять что-нибудь из небольшого двухкамерного холодильника. На софе так же обнаружились мои пижамные штаны, оставленные когда-то давно в комнате, в которой я жила уСпайка дома.
Их я и надела, чтобы не смущать дорогих конвоиров, которых сюда скорее всего заперли по той же причине, что и меня, поскольку, какими бы крутыми они не были, по сути они оставались детьми, пусть и умеющими обращаться с оружием. По крайней мере, я в этом была практически уверена.
Руки у меня заметно дрожали, как всегда бывает от слабости, если долго не ел, и я мысленно поблагодарила Мезенцева за умную мысль о том, что для начала мне стоит поесть. Благодарить его вслух все еще было странно и непривычно, так что я малодушно не стала этого делать. Поднявшись с софы и едва не упав обратно, я краем глаза отметила, что Максим чуть было не бросился мне помогать, но, видимо, вспомнив мои слова, снова сел. Я мысленно усмехнулась и упрямо пошла в сторону холодильника. Пошатываясь, чувствуя себя более чем омерзительно, но сама.
Внутри обнаружился запас полуфабрикатов, наверное, на год вперед. Здесь были всяческие котлеты, блинчики, овощные смеси, пицца, и даже пельмени, которые, правда, вряд ли можно было приготовить без кухни. А еще в ту же низко расположенную двойную розетку, в которую был подключен холодильник, оказался воткнут шнур от электрического чайника. Это, определенно, утешало. Я выудила из недр этого хранилища продовольственных запасов какие-то рыбные котлеты, и поставила их разогреваться в микроволновку. Она стояла на небольшом столике и там же оказалась стопка одноразовых тарелок и, как ни странно, вполне нормальные столовые приборы. Не пластиковые, я имею ввиду.
Тишина в комнате была давящая, ее не нарушало ничего, кроме стука клавиатуры, писка, издаваемого кнопками под моими пальцами, и моих неуклюжих шагов. То, что эту атмосферу я создала собственными руками умиротворяло. Все было так, как должно, хотя одновременно с тем и неправильно. Впрочем, когда очередной протяжный писк возвестил меня о том, что еда готова, я положила по порции всем троим, а не только себе, а затем, с пластиковой тарелочкой в дрожащих руках, победно уселась обратно на «свою» софу.
Спайк на мое поведение среагировал неприязненным взглядом, а Мезенцев иронически усмехнулся, посмотрев на красивые старинные часы на своей руке, с которыми никогда не расставался:
– И тебя с Новым Годом, Каштанка.
Я кивнула ему, и мелко задрожала от нехорошего предчувствия. Если праздник пришел к нам в такой обстановке, то как же мы проведем год? Мысль показалась абсурдной, нелепой, и я раздраженно вгрызлась в безвкусный полуфабрикат. Парни последовали моему примеру, и, пока мы ели, тишину не нарушало вообще ничего. Мерный стук челюстей и рваное дыхание в нее неведомым образом вписывались, подчеркивая зловещесть и одновременно с этим банальность того, как мы проводили праздник.
Вспомнились Света, Мария Вениаминовна, тетя Роза, да и Виталя, которому, очевидно, было ой как несладко. Я начала представлять, как эти часы проходят у них, и по всему выходило, что, как минимум, невесело. Света была уверена, что я пропала без вести (и до определенного момента так оно и было), у талантливой учительницы не было родных, с которыми она могла бы хорошо отпраздновать, а Виталя… О нем и говорить нечего. Этому человеку определенно должно быть на редкость паршиво. Он встречал Новый Год без сестры, без нее он его и проведет. И все последующие годы тоже.
На глаза против воли начали наворачиваться слезы, и я, тихо выругавшись, взяла пустую тарелку, уже почти не шатаясь донесла ее до прежнего места и, не обнаружив помойного ведра, оставила ее там. Затем направилась в сторону той самой единственной двери. Стас обратил на это внимание, раздраженно пробурчал, что раз обещал проводить, значит, проводит, и пошел следом за мной. Не зря: за дверкой оказался широкий светлый коридор, ведший куда-то вглубь очевидно, обширного здания и несколько запертых комнат неизвестного назначения. Которая из них являлась ванной определить не представлялось возможным.
Впрочем, только мне. Мезенцев ориентировался здесь как рыба в воде, и сначала отвел меня к одной двери, за которой оказалось нечто вроде неопрятной гардеробной: тут были свалены в кучу разнообразные предметы одежды, полотенца, простыни, одеяла, и даже нижнее белье, причем, мое нижнее белье. Все это безобразие валялось на полу, несмотря на то, что в углу небольшого помещения стоял большущий шкаф (и больше ничего), и, очевидно, доставлялось сюда в адской спешке. Стало до странного смешно, что отец моего дорогого «друга» таким образом решил озаботиться нашим комфортом. Это означало, что планировалось оставить нас здесь на долгое время, и этот вывод был для меня весьма неутешительным, хоть и логичным.
Из всей этой кучи я выудила сменный комплект простенького бежевого белья, большое махровое полотенце и еще одну, чистую пижаму взамен той, штаны от которой были на мне. Как только я это сделала, Стас отвел меня в соседнюю комнату, собственно, ванную, и оставил там, сказав, что дорогу обратно я легко найду и сама. Я не возражала против его ухода, мне хотелось побыть одной и успокоить нервы, которые я сама же и взвинтила. Да и оставаться там, где Белоусов показушнострадает не хотелось вообще. Надо же. Сердце разбили мальчику…
Ванная была совсем небольшой, выложенной темным кафелем как на полу, так и на стенах, однако вмещала в себя как собственно ванну, так и душевую кабину. А еще на полу лежал шикарный пушистый ковер бежевого цвета, да и сама ванна была покрыта бежевой эмалью. Контраст был странный, и это бросилось в глаза, но он меня не шибко беспокоил. Гораздо больше удивила необжитость помещения. Ни тебе полотенец на крючках, ни щеток в стаканах, ни разбросанных тут и там шампуней и гелей для душа. Гель стоял всего один: ежевичный, да и шампунь только тот, что я использовала постоянно. Оба были новыми и, кажется, ждали именно меня.
Я невольно улыбнулась: помнит. Все мелочи помнит. Это было его рук делом… Когда я избавилась от пропотевшей одежды, забралась в душевую, и встала под горячими струями долгожданной воды, меня занимало две мысли: «как там Виталька» и «а может, я все же слишком жестока со Спайком?»..
