Текст книги "Надоевшая (СИ)"

Автор книги: Сашетта Котляр

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 16 страниц)

Глава 7. Похороны крысы

Кое-как собравшись с духом, я снова вошла в комнату. Прошло, наверное, минут сорок после моего прихода домой и часа полтора после того, как бедное животное убили, чтобы проучить меня. В комнате пока пахло только кровью, а я даже не стала раздеваться из-за шока. Лишь скинула куртку и оставила в прихожей. Кое-как взяв себя в руки, я отыскала среди бесполезного хлама, хранимого матерью, коробку из-под обуви. В нее бережно, так, словно растерзанный на части Сириус еще может что-то чувствовать, положила все найденные в клетке останки моего единственного настоящего друга. Глаза снова залили слезы. Наверное, если бы я не обошлась накануне с Денисом так отвратительно, то я позвонила бы ему.

Теперь же я была лишена такой возможности, и была совершенно, абсолютно, опустошительно одна. Нет, я знала что домашние крысы долго не живут. Только никак не могла предсказать, что бедный зверь умрет так быстро, так омерзительно и жестоко. И из-за меня. Я оттирала его клетку, и плакала. Еще сегодня утром он доверчиво бегал по моей постели… А теперь – все. Был – и уже нет. Только окровавленные останки да измазанная клетка и записка, даже не заляпанная. Я отстраненно заметила про себя: скорее всего, тот, кто убивал крысу и тот, кто писал записку – разные люди. А в том, что обоих я «хорошо» знаю сомневаться не приходилось.

Меня даже разобрал истерический смех. Да, конечно же не приходилось! Разве много у меня было знакомых, способных просто из прихоти отобрать у человека все? Всего двое, если, конечно, не окажется, что я чего-то не знаю. Надеюсь, что не окажется. Еще немного, и я окончательно сломаюсь, провалившись в пучину отчаяния. Нет, ну сколько может выдержать одна одинокая по сути малолетка? Сначала этот «спор» и последующие пытки, потом вся эта канитель с Денисом, а теперь еще и жестокое убийство любимой крысы. Еще одно столь же глобальное происшествие, и все. Мне просто не хватит душевных сил выдержать все это.

Слезы никак не желали перестать течь по щекам, и я раздраженно смахивала их испачканными в крови, корме и опилках руками. Впрочем, пока я отмывала клетку, я немного успокоилась. Хотя, казалось бы, зачем я это делаю? Разве нужна она мне без своего обитателя? Разве я смогу взять другого питомца после того, что случилось? Не знаю. Но выкидывать клетку, равно как и оставлять ее в таком виде, отчаянно не хотелось. Мне казалось, что это правильно. Привести все здесь в первозданный вид и только после этого уйти хоронить останки моего бедного домашнего любимца.

Я так и сделала. Затем позвонила Свете и объяснила, что обнаружила по приходу домой, и что я слишком шокирована, чтобы выйти сегодня на смену. Света сначала не поверила. После отосланной ей фотографии перезвонила сама и потребовала подождать ее. Мол, негоже любимца одной хоронить, в таком состоянии я слишком невменяема, чтобы оставаться в одиночестве. На мои вялые возражения, что она не может оставить кафе без менеджера, она только отмахнулась. Мол, у нас начальство не звери, поймут и отпустят. А если и не поймут – ну и черт с ними.

Странно так. Посторонняя девушка, мой начальник, решила все бросить и прийти меня поддержать. Хоть что-то хорошее в этом бесконечном кошмаре. Хотя, разумеется, я предпочла бы просто повернуть время вспять. Чтобы Сириус был жив, Спайк был моим другом, а самыми моими большими проблемами были его залитая водой квартира и то, что меня поят, когда я этого не хочу. В том мире было куда как приятнее жить. Даже несмотря на то, что теперь я знаю, что посторонние люди вполне могут оказаться куда как лучше, чем, якобы, «близкие».

Пока я дожидалась Свету, ноги сами собой понесли меня к той самой записке, которую я так и не решилась взять в руки, обнаружив смерть Сириуса. Мне не слишком хотелось точно узнавать, что там. Я догадывалась. Там обязательно будет упомянута моя встреча в парке, окончившаяся так глупо и некрасиво. А значит, в смерти крысы я виновата не меньше, чем тот, кто это сделал. Отчаянно всхлипнув, я усилием воли заставила себя подобрать клочок клетчатой тетради. С каких пор, интересно, Спайк выдирает листы из тетрадей? А, впрочем, не важно. Почерк-то его.

Я, кажется, предупреждал тебя, что не стоит общаться с Дэнчиком. Считай произошедшее своей виной, Каштанка.

Спайк.

Удивительно лаконично. Как раз в стиле Белоусова. Я истерически рассмеялась. До чего же он предсказуем, черт его побери, а! Я знала, знала, что увижу в этой гребанной записке! Из глаз снова потекли слезы. Затем я посмотрела на записку и пришла к выводу, что Свете ее видеть нельзя. Да и вообще, по официальной версии я понятия не имею, какая мразь все это сотворила. Не хватало еще вмешивать во все это отзывчивую девушку-менеджера. Тем более, что Белоусов-старший в хороших отношениях с хозяином «Ландыша», а это значит, что помогая мне в любых действиях против его сыночка, Света рискует вылететь с работы. Чего мне бы совершенно не хотелось.

Забавно: я постоянно забочусь о ком угодно, кроме себя. Поэтому записка была убрана в одну из книг на моей полке. Там и я ее не потеряю, и Света не увидит. А терять ее не стоит: если вдруг захочется вспомнить о своей безграничной любви к этой твари, то этот клочок бумаги послужит лучшим аргументом «против», чем что бы то ни было еще.

Света пришла через… А, не знаю я, через сколько. Мне показалось, что прошла вечность и еще немного, но на самом деле небо за окном не потемнело ни на йоту. Она застала меня рыдающей над картонной коробкой с останками зверька и не способной связать даже пары слов. Казалось, после того, как я спрятала записку, меня покинули последние силы, и я не могла уже ничего, только рыдать. Кому-то такая истерика из-за животного показалась бы смешной и убогой, но моя начальница, добрая высокая крепко сбитая блондинка двадцати двух лет от роду, только прижала меня к себе и позволила выплакаться. Молча.

После того, как я немного пришла в себя, она сообщила мне, что я оставила дверь незапертой. Еще бы. Сейчас ко мне могли вломиться все бандиты и домушники мира, а мне было бы глубоко все равно. Тем более, что в горле першило от слез, а, когда я попыталась встать с потрепанного зеленого пуфа, на котором оплакивала свою крысу, меня зашатало, и, если бы не Света, я бы упала.

Наконец, я вновь обрела дар речи, хрипло поинтересовавшись:

– Отпустили или ты сбежала, наплевав на логику и здравый смысл? – и попыталась ободряюще улыбнуться. Получилось плохо. Света нахмурила рисованные брови, положила руку мне на лоб, и, лишь убедившись, что я здорова, ответила.

– Отпустили. Сегодня, к счастью, не сильно много народа, да и Карина была в шоке, когда увидела фото твоего Сириуса. Она решила, что это форс-мажор, а тебе необходима поддержка. Я же говорила, у нас не звери работают! Тебе всего семнадцать, а тут… Такое! – Света всплеснула руками, эмоционально показывая свое возмущение ситуацией. – Да, кстати, мы тебе задним числом отпуск на неделю выписали. Отдохни. Я знаю, этот зверь был чуть ли не единственным близким тебе существом, да и даже я, боюсь, после такого зрелища была бы в серьезном шоке. Ты в отпуск последний раз ходила… Да никогда ты в него не ходила. Вот, кстати, деньги за неделю, – Света протянула мне плотный конверт. – Тут не только положенные тебе отпускные, мы с девочками еще сверху скинулись, ты всегда много чая собираешь, негоже «помогать», ухудшая твой уровень жизни. И не спорь со мной, – добавила она, когда я открыла рот, чтобы попытаться отказаться от всего этого.

Я и не спорила. Поблагодарила Свету, убрала деньги в одну из своих нычек в недрах шкафа, даже не посмотрев, сколько там, а потом деятельная менеджер отпоила меня валерьянкой, чтобы я хоть немного успокоилась, мы оделись и понесли Сириуса к кладбищу. Местный сторож разрешал «молодежи» хоронить свою живность в отдельном закутке. По его словам, чтобы мы не закапывали их за домами и в лесу, где неглубокие могилки постоянно кто-то раскапывает, случайно или нарочно, и потом трупы любимых питомцев гниют на солнышке. Об этом все знали, в том числе и Света, и я.

Когда мы выходили из подъезда, я обнаружила на детской площадке возле своего дома Дениса Агатова. Он стоял, разговаривая с кем-то по телефону возле качелей, и курил. В отличие от Спайка, ему категорически «не шли» сигареты, диссонировали с его образом пай-мальчика. А я по привычке отмечала такие вещи, хотя, казалось бы, вообще не должна была обратить на него внимание. Нас со Светой он сначала не заметил, но в тот момент, когда мы проходили мимо «его» качелей, меня ожег его презрительный взгляд. Я нервно вздрогнула, собираясь пройти дальше, однако парень, как оказалось, не был намерен мне и Свете этого позволять. Нас догнал его голос, наполненный тем же презрением, что и взгляд:

– Что, даже не поздороваешься с «сыном зэка и матери-одиночки»?

Я растерянно остановилась, не зная, что сказать. Извиняться я была не в силах после того, что произошло с моей крысой, но и возразить ему или пройти мимо, как ни в чем ни бывало, я не могла. Зато у Светы таких моральных дилемм не было. С яростью, достойной дикой кошки, защищающей своих котят, она набросилась на Дениса:

– Ты какого хрена к девочке пристаешь, придурок малолетний? Ты хоть знаешь, что она пережила только что? Кто тебе право дал вообще с ней таким тоном разговаривать, а?! – затараторила она, уперев руки в бока, и нависая над Агатовым. Я попыталась вмешаться, объяснить, что я и дала, своим отвратительным поведением накануне, но меня никто не слушал. Ни Света, ни тем более Денис. Они кричали друг на друга, не давая мне вставить ни слова, и в конце концов, я перестала мешать им и теперь просто стояла и слушала. Слушала, как Света орет, что какая-то мразь убила моего Сириуса, домашнего крыса. Слушала, как Денис доказывал Свете, что не важно, что со мной произошло, потому что я веду себя так же, как мои бывшие друзья, а та, в свою очередь, орала, что нельзя предъявлять претензии к девушке, находящейся в шоке. К счастью, менеджер была слишком увлечена отстаиванием моей чести и не обратила внимания на «бывших друзей», и, соответственно, не стала выяснять, о каких друзьях идет речь и почему они бывшие.

У меня на работе никто не знал, что я общалась с Белоусовым. Или делали вид, что не знают. И я предпочитала, чтобы так оно и оставалось, особенно теперь. А эти двое, игнорируя причину своего спора, в конце концов выяснили, и почему Денис на меня зол, и почему я отстраненно наблюдаю за всей этой сценой, бережно прижимая к груди коробку из-под обуви. Как только крики стихли, я нашла в себе смелость подойти к Агатову и произнести самое труднопроизносимое слово в русском языке:

– Прости.

Денис задумчиво посмотрел на меня, словно прикидывая, кто из нас был более неправ: я или он. Потом улыбнулся, так же открыто, как и раньше. Света тем временем убедившись, что все в порядке, и дождавшись моего кивка, села на дальнюю скамейку возле песочницы, чтобы не слышать нашего дальнейшего разговора. Замечательная тактичная девушка эта Света. Теперь не придется объяснять ей, кто натворил это с Сириусом и вмешивать ее в мои проблемы.

– Ты меня тоже, – устало сказал парень. – Ты же просила меня не навязываться, а я не слушал. Мы оба погорячились. Да и я вижу, что тебе плохо от того, что ты тогда сказала. Мир?

– Мир, – робко ответила я, не решившись, впрочем, подойти к нему ближе, чем до взаимных извинений. Он подошел сам, и забрал из моих рук коробку с крысом.

– Это он сделал, да?

– А кто ж еще, – горько констатировала я. Это ты еще в коробку не заглядывал. Не видел, как он умер.

Естественно, после моих слов Агатов приоткрыл ее. И тут же с гримасой отвращения на лице закрыл обратно. Видимо, то, что он успел увидеть, совершенно его не обрадовало, так что он совсем помрачнел.

– Твоя подруга ведь не знает, какой больной подонок это натворил, да?

Я кивнула. Денис как-то жестко усмехнулся. Затем констатировал:

– Значит, и не узнает. Пойдем. Я помогу вам его похоронить. Нечего девчонкам могилы копать.

Теперь я была вынуждена нормально познакомить Дениса и Свету, и на кладбище мы отправились уже втроем. Я шла как в тумане, окончательно замкнувшись в себе и почти не воспринимая реальность. Как выяснилось, меня в ней удерживало именно чувство вины перед Агатовым, а теперь, когда конфликт был исчерпан, хотелось лишь лечь и больше никогда не вставать.

Кладбищенский сторож, дядя Кирилл, встретил нас грустной улыбкой на лице старого добродушного алкоголика, каковым являлся. Предложил мне выпить, чтобы как-то прийти в себя, я не отреагировала. Зато злой взгляд Дениса заставил мужчину быстро извиниться и выдать ему лопату. Затем сторож показал парню место, где можно копать, и даже не стал просить свою традиционную мзду за это: сто рублей, которые всегда тратил на водку.

Денис копал, Света молча смотрела, как комья земли отлетают в сторону, как будто обнажая спрятанную под ними яму. А я прижимала коробку к себе, и тихо плакала, причитая о том, что еще утром могла его погладить. Наверное, в таком состоянии я изрядно пугала ребят, но мне было все равно. Оба сами решили прийти со мной, в конце концов. На месте того же Дениса я бы себя не простила и не стала помогать. А он пришел вот. Копает. Правда, успокоить меня не пытается, но это и хорошо. Должна же я когда-нибудь сама устать плакать?.. Последнее время я только плачу и схожу с ума, схожу с ума – и плачу.

Закончил копать могилу он быстро, минут за пятнадцать. Яма вышла глубиной где-то в треть метра, с мою школьную линейку, и квадратной. Затем он аккуратно забрал из моих рук зеленую, как я поняла лишь только что, коробку и положил ее в центр могилы. Так же молча закопал ее под мои всхлипывания. А потом сделал очень странную вещь: коротко бросив нам «Я сейчас», убежал в сторону сторожки. Мы со Светой недоуменно поглядели ему вслед. Вернее, Света поглядела. Я – лишь кивнула. Вернешься, так вернешься. Подождем.

Спустя пять минут парень вернулся, и я обратила внимание на то, что вся его футболка грязная, в земле и пыли. А в руках он держал гвоздь, молоток, и деревянную дощечку. Их он положил на могилу, снова куда-то отбежав. На сей раз он ничего не сказал, но и вернулся еще быстрее: с широкой палкой. Затем сел на корточки, прибил гвоздем дощечку к палке (не знаю, как ему это удалось, да еще и так быстро), достал нож из кармана и начал что-то деловито вырезать. Еще минут через десять он вставил получившуюся конструкцию в свежевырытую могилу, полностью погрузив палку в землю, и руками укрепив этот своеобразный курган. На табличке было корявым почерком едва заметно вырезано одно-единственное слово: Сириус.

Не знаю, почему на меня так подействовал этот поступок, но я порывисто обняла парня, и снова расплакалась, на время выпав из своей апатии. Это было так… трогательно? Да, наверное, именно этим словом можно было охарактеризовать то, что он сделал. Пусть криво, пусть неуклюже, пусть не спросив моего мнения, но в душе разлилось странное тепло по отношению к этому мальчишке. Да и к Свете тоже. Я была не одна. Все-таки не одна.

***

После похорон Денис ушел домой, строго наказав мне звонить ему, если мальчики еще что-нибудь сотворят. Я в этот момент с горечью подумала, что им больше нечего творить, потому что больше дорогих мне существ у меня не осталось, не считая матери. Да только она сама себе вред причиняет с куда большим успехом, чем все когда-либо существовавшие Белоусовы одновременно. Так что она в каком-то смысле «не считалась».

Света же, отозвавшись о Агатове, как о добром малом, всегда готовом помочь, так же всучила мне свой личный телефон, и заявила, что обязательно позвонит мне завтра, узнать, как я. Словом, все разошлись, оставив меня одну. Гордость и нежелание зависеть от кого-либо больше не позволили мне попросить кого-то из них не уходить. Так что теперь, в тишине и темноте моей комнаты, тотальное одиночество снова отчаянно грызло меня изнутри. Я решила, что в школу я завтра не пойду: хватит Спайку видеть, как хорошо ему удается ломать меня. С этим решением пришло и осознание того, что этот факт никто не заметит.

Когда я легла в кровать, и укуталась в одеяло, на часах на прикроватной тумбочке было 20:37. Мне хотелось впасть в спячку, и никогда больше не возвращаться к реальности, и именно это я и сделала, наконец, сдавшись отчаянию и боли. Когда не нужно держать лицо – так легко позволить себе просто утонуть в самосожалениях…

Глава 8. Не надо

Шел третий день моего «отпуска» на работе. В школу я также не ходила, практически не ела и большую часть времени проводила во сне. В тягучих тяжелых кошмарах человека, уставшего от всего. Звонки Светы и Дениса я сбрасывала, когда они звонили в дверь – игнорировала. Мать, заметившая мое состояние, даже испугалась и несколько раз насильно кормила. Но больше ничего не менялось. Сны, одиночество, звонки людей, которым на самом деле было все равно, жива я или нет. Попытки дозвониться до меня учительницы русского и литературы, которая ничего не знала о последних событиях, и перед которой было стыдно. И постель, с которой я поднималась лишь в туалет да попить воды.

Я даже так и не посчитала, сколько денег было в том конверте, что собрали на работе. Просто не хотелось. Ничего не хотелось. Совершенно, абсолютно, феноменально ни-че-го. Пугающее «подвешенное» состояние, когда ты вроде живешь, а вроде и нет. Когда не думаешь о том, что простыни на постели надо хотя бы иногда менять, как и о том, что человеку для поддержания жизни нужно есть. Апатия – вот как называлось мое состояние. Совершенная, абсолютная апатия, поглощающая чувства и дарующая спасительное успокоение.

Я просто лежала, завернувшись в одеяло как в кокон и смотрела в потолок. Он был грязно-белый, как всегда в старых пятиэтажках. Его покрывали мелкие трещины и пятна подтеков, оставшиеся от соседей, заливающих нас с матерью примерно пару раз в год. Потолок представлялся мне чем-то, если не неизменным, то по крайней мере не настолько хрупким, насколько таковым было мое душевное равновесие. И уж точно не настолько, насколько хрупким было мое счастье. Последнего мне вообще был дарован лишь краткий момент, разрушенный моим же любопытством.

Что мне стоило не идти в тот пыльный заброшенный кабинет? Зачем я подслушала парней? Я могла бы сейчас оставаться в счастливом неведении и чувствовать себя превосходно. Да, меня бы не отпускала тревога, чувство, что что-то не так. Я никогда не была слепой. Но неуверенность куда лучше твердого знания. Спасительнее. Добрее к своему носителю в конце концов.

Вдруг мои полные самобичевания мысли прервал очередной звонок. Я привычно потянулась к телефону, лежавшему рядом с часами. На дисплее было написано слово, которое я не желала и отвыкла там видеть: Спайк. Меня накрыло что-то вроде паники. Почему «вроде»? Да потому что человек, пораженный апатией, не может паниковать. Но тем не менее желудок сжался, а сердце застучало вдвое быстрее. Я нажала зеленую кнопку на сенсорном дисплее, но даже не стала подносить аппарат к уху. Не знаю, зачем я это сделала. Теперь я не хотела его злить, я хотела, чтобы он забыл о моем существовании.

В голову пришла полубезумная мысль. Какой самый простой способ сделать так, чтобы все забыли о твоем существовании и окончательно оставили в покое? Да единственный! Взять – и умереть. Нет ничего проще и действенней. К счастью, некроманты – выдумка, и поднять меня будет некому. Я даже ничего не теряю. Любви нет, друзей нет, даже домашнего любимца – и того нет. Да и кто знает: может, после моей смерти у Спайка хотя бы проснется совесть. Впрочем, это была совсем наивная мысль с моей стороны. Надежда умирает последней, что называется.

Придя к такому «веселому» решению я встала с постели, в которой валялась в трусах и грязной оранжевой майке не по размеру, и пошла в ванную комнату. В небольшом помещении с раковиной и, собственно, ванной, было, как всегда, холодно, так что я включила горячую воду почти на максимум. Затем, слегка шатаясь от слабости, вызванной голодом, заткнула ее черной пробкой и вылила две крышки пены для ванн с ежевикой. Не знаю зачем просто по привычке.

Я заперла дверь на случай, если мать придет домой, и теперь отстраненно снимала одежду, глядя на быстро прибывающую горячую воду. По мере наполнения ванны, в помещении становилось все более душно, и у меня слегка кружилась голова. Но это и хорошо. Тем больше вероятность, что я доведу желаемое до конца. Ведь там, за чертой – ничего нет. А быть нигде должно быть приятнее, чем в аду. Не просто так ведь чистилище считается более «мягким» наказанием, чем ад.

Я сидела обнаженная на бортиках ванны и пристально смотрела, как прозрачная водопроводная вода и пузырьки пены становятся как бы единым целым. Вид текущей жидкости завораживал и притягивал взгляд, словно гипнотизируя меня. В голове было на удивление пусто. Я не думала ни о чем. Просто дождалась момента, когда дышать стало совсем невыносимо от духоты в маленьком непроветриваемом помещении, легла в воду, и опустила под нее голову, не задерживая дыхания.

Было больно, почти так же, как тогда, когда Спайк надевал мне на голову тот пакет. Несмотря на это, инстинкт самосохранения как будто отключился, только сквозь забитые водой уши казалось, что кто-то ломится в ванную. Я знала, что в квартире я одна, и списала это на предсмертные галлюцинации, и продолжала усилием воли держать голову под водой. В гортань забилась вода, и я закашлялась, так и не позволив самой себе «выплыть» из ванной, а затем, она проникла и в легкие, обжигая их огнем нестерпимой боли. Сейчас я не смогла бы поднять голову, даже если очень сильно захотела бы. Она как будто тянула меня на дно.

Перед глазами было темно, не считая «зайчиков» всех цветов и размеров, а уши заложило и теперь я не слышала уже ничего. Еще немного – и все. Не всплыву. Вернее, всплывет уже мой холодный обнаженный труп, который найдет мать дня через три, вздувшимся от воды и покрытым мерзкими зелеными трупными пятнами. Я обмякла, расслабилась, и позволила воде завершить мою никчемную жизнь.

Прошло какое-то время, показавшееся мне вечностью, но, наконец, сознание покинуло меня. Забирая боль и физическую, и душевную.

***

Я очнулась от ударов по лицу. Лежащая на ковре в собственной ванной. Открывать глаза не хотелось, но руки, что пытались привести меня в чувство, явно принадлежали парню или мужчине. Через полминуты до меня дошел полный злобы голос… Спайка? Да не может такого быть! От удивления, я даже сумела открыть глаза. Действительно, надо мной склонился крашеный блондин, и лицо его выражало крайнюю степень ярости. Увидев, что я очнулась он, наконец, перестал лупить меня по морде, и язвительно поинтересовался:

– Ты что, решила красиво сдохнуть от несчастной любви?! Вконец крышей двинулась?!

Я откашлялась водой, заливая ею пол и вдруг поняла, что он скорее всего делал мне искусственное дыхание прежде чем начал орать, язвить и раздавать пощечины. То есть, фактически спас мне жизнь. Зачем, черт его побери, зачем он это сделал?! Почему-то эта мысль, помимо раздражения, едва не заставила меня покраснеть. Влюбленные дуры – неисправимые романтики. Спайк пристально смотрел мне в глаза, ожидая ответа. То, что я была обнажена нисколько его не смущало, да и он, казалось, вообще не об этом думал. Его похоже действительно интересовало, почему я решила покончить с собой. Действительно, чего это я?..

– Действительно, чего это я, – язвительно вторила эхом собственных мыслей я. – У меня ну совсем нет причин устать от всего этого!

Я поднялась, слегка пошатываясь, и завернулась в полотенце. Парень и не подумал мне помочь, лишь встав с колен. Очевидно, он полагал, что все, что был должен – уже сделал. Или просто считал, что, раз я встала, дальше сама справлюсь?.. Я не знаю. Я и раньше-то не могла понять, что творится в голове блондинчика, а теперь и подавно. Но, раз он здесь, наверное, я все-таки не чужая для него?..

Сама я, впрочем, не справилась. Едва завернувшись в полотенце, я снова начала оседать на пол, очевидно, неважно себя ощущая из-за недостатка кислорода. Меня словно ударило током прямиком в мозг: «А ведь, если бы он не приехал, я бы правда была мертва! Окончательно и бесповоротно!» Об этом свидетельствовало и мое состояние, и то, что Спайку пришлось взять меня на руки, и отнести на постель. Продолжать диалог до того, как я буду в месте, где меня не придется ежеминутно ловить, он в своей обычной манере категорически отказался. Совсем как раньше.

В комнату он меня внес, словно мешок с картошкой, не очень аккуратно бросил на постель и деловито завернул в одеяло, неприязненно сморщив нос от запаха, исходившего от постели. Сейчас я его понимала: попытка суицида вытолкнула меня из апатии, и запах прокисшего пота уже не казался мне незначительной мелочью. После этого он наконец соизволил мне ответить на саркастическую фразу, сказанную в ванной до того, как я упала.

– А что, есть? Я тебя просто бросил. Да, не очень гуманно, но черта с два ты бы от меня отвязалась в любом другом случае! Какого черта мне звонит твоя Света и говорит, что третий день не может до тебя дозвониться?! И кстати, где твоя крыса?

Все предыдущие его слова прошли мимо моих ушей, лишь последняя фраза резанула по слуху. Я расплакалась в неизвестно какой раз за время всей этой истории, вспоминая похороны Сириуса. Кажется, именно смерть любимца толкнула меня на этот несомненно идиотский шаг и именно она отправила меня в депрессивно-апатичное состояние. Спайк смотрел на меня с явным раздражением, ожидая ответа и прожигая меня злым взглядом карих глаз.

– А ты не знаешь? – ядовито поинтересовалась я, каким-то образом взяв контроль над голосом.

– Уж наверное, если я спрашиваю, значит понятия не имею, что случилось с твоей зверюгой.

Я мрачно выругалась, вызвав удивление у парня. Затем попыталась встать с постели, чтобы взять из книги на полке ту самую записку, и показать ему. Мне было интересно, что он на это скажет. Впрочем, Спайк мне встать не позволил, обеими руками усадив обратно на постель. Проследив за направлением моего взгляда, он понял, куда я собиралась, и сам дал мне в руки покрытую цветным облупленным лаком деревянную шкатулку, в которой я хранила бижутерию.

Я не стала возражать против, видимо, своеобразной заботы и протянула ему искомое, вынув из нее:

– Читай. Ну раз уж «не знаешь», что случилось с Сириусом.

Он взял из моих рук клочок мятой клетчатой бумаги с явным скептицизмом, затем быстро проглядел его текст. Выражение его лица с язвительного переменилось на недоуменное. Затем он снова, более медленно перечитал записку, и оно исказилось от ярости. Он с силой ударил по моей тумбе кулаком и экспрессивно выругался.

– Дура! Господи, Каштанка, какая же ты дура! Знаешь, кто так хорошо умеет подделывать мой почерк?! Да твой ненаглядный, мать его, Денис! Больше никто. Да и не только мой. Он до твоего приезда всей школе справки от врача липовые писал за бабки! А ему, между прочим, одиннадцать лет было.