Текст книги "Не слушай море"
Автор книги: Саша Мельцер
Жанры:
Городское фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 18 страниц)
Глава 8
Тридцатого октября консерватория открыла двери для всех желающих. Проходил промежуточный концерт перед зимней сессией. Сегодня даже не работал пропускной пункт: охранник просто открыл турникет, разрешив войти гостям, но все равно бдительно сновал по холлу, выискивая подозрительные лица. Мы с Алисой и Мишелем стояли в углу, наблюдая за широкой дверью. Я удивлялся, что даже на такой маленький, ничего не значащий концерт люди приходили в смокингах и платьях. Если бы я был зрителем, то наверняка неловко чувствовал себя в джинсах и толстовке.
– Да уж, много народу, – протянул Мишель, спиной прислонившись к стене. – Зал точно полным будет.
Мы до сих пор не добрались до костюмерной. Все наряды перемерили еще вчера, и теперь наши костюмы лежали в специально отведенной под переодевалку аудитории недалеко от служебного закулисного входа в зрительный зал. Педагоги нервно слонялись туда-сюда по коридорам. Кто-то встречал гостей и указывал им путь, кто-то отчитывал громко смеющихся у подоконника студентов, кто-то заведовал фуршетом. Я был удивлен, что приготовили даже его.
– Ого-о-о, – протянула Алиса, уставившись на вошедших мужчину и женщину. – Вице-мэр Морельска с бывшим ректором… Понятно, чего они так расстарались с встречей и фуршетом.
– Важные шишки, – согласился я.
Женщина держала мужчину под руку. На голове у нее возвышалась небольшая причудливая шляпка, забавно сочетавшаяся с высокой прической. Он же, в темно-бордовом костюме и с торчащим воротником-стойкой, выглядел статно и величественно даже в высоких сводах консерватории.
– Мишель, – окликнула его одна из преподавательниц, – иди проводи гостей в зал.
Цыкнув, он оторвался от стены. Пусть Мишель и нацепил на лицо обворожительную улыбку, я все равно уловил в его взгляде тонну недовольства. Так и читалось: «Я вам что, поводырь?» Но перечить, видать, не решился, поэтому вышел из-за нашего укромного уголка и направился к колоритной паре. Я не слышал, о чем они говорили, но через несколько мгновений Мишель уже повел их к зрительному залу.
– Спасибо, что не сказал о нашей прогулке, – вздохнула Алиса, подняв на меня взгляд.
– Брось, – отмахнулся я. – Понятно же было, ты не хочешь, чтобы брат знал. Я и не стал тебя сдавать.
Алиса скромно улыбнулась и смущенно поправила волосы, заправив светлую прядь за ушко.
– К тебе кто-то придет? – полюбопытствовала она.
– Крис обещала, я ей бесплатный пригласительный отдал. Встретишь ее? – Я нервно обернулся на зрительный зал. – Мне уже пора готовиться к концерту, уверен, препод лютует.
Мимо нас шла толпа – несколько студентов с факультета духовых инструментов. Они несли в руках флейты и саксофоны, размахивая ими в разные стороны. Их галдеж слышался, мне казалось, даже у входа. Когда мы попали в толпу этих ребят и они скрыли нас от посторонних глаз, Алиса привстала на носочки и быстро холодными губами коснулась моей щеки. От ее поцелуя у меня даже волосы на затылке встали дыбом. По рукам, скрытым длинными рукавами толстовки, побежали мурашки. Я невольно приобнял ее за талию, пока нас еще окружали студенты, и прижал к себе. Алиса слабенько оттолкнулась от моей груди. Я даже заметить не успел, как она слилась с толпой, теряясь между флейт, труб и саксофонов.
Светлые волосы мелькнули за поворотом. Алиса скрылась, удаляясь к репетиционному залу, а я так и остался стоять посреди коридора. Но мне тоже стоило идти к аудитории с костюмами. Как только я туда зашел, то сразу в нос ударил запах пота, волнения, пыли и апельсинового освежителя воздуха.
Народу было много, почти каждая парта оказалась занята чьими-то вещами. Увидев на последнем столе рюкзак Мишеля, я двинулся к нему, потому что свободных мест в аудитории уже не было, а делить парту с кем-то незнакомым я не хотел. Из двух зол лучше выбрать известное. Оно как-то роднее к телу. Его костюм еще лежал нетронутым, видать, он до сих пор сопровождал вице-мэра и бывшего ректора.
Свой костюм я нашел здесь же, бережно упрятанным в тканевый чехол. Я приводил его в порядок весь вечер, разглаживая даже самые незаметные складки. Со сцены их все равно не было бы видно, но я хотел выглядеть хорошо. Белая рубашка с холодным отливом сочеталась с темно-синей тканью костюма. И только небрежно растрепанные волосы, мельком увиденные мной в отражении стеклянной дверцы шкафчика, портили образ идеально-выточенного оперного певца. Я попытался их пригладить – бесполезно, они все равно торчали. Тогда я сбрызнул их водой из бутылки, и на несколько минут пряди действительно улеглись. Но стоило им высохнуть, как опять встали торчком. Махнув на это рукой, я еще раз посмотрел на стеклянное отражение и поправил атласный темно-синий лацкан.
– Готов?
Голос Мишеля прямо над ухом заставил меня вздрогнуть. Улыбнувшись, я склонил к нему голову. Он еще стоял в джинсах и рубашке, не успев переодеться. Впрочем, Эйдлен все равно выступал последним, и торопиться было некуда. Мне, впрочем, тоже – я пел перед ним.
– Готов, – кивнул я. – Волнуешься?
– Всегда нервничаю перед выступлением, – улыбнулся он, а потом вывернул карманы джинсов. В его ладонях оказалась смятая упаковка от большой шоколадки «Аленка». – При стрессе начинаю точить шоколад. Мама всегда говорила, что у меня диатез на щеках будет от такого количества сладкого.
Слегка нахмурившись, я посмотрел на обертку в его руках.
– А сейчас твоя мама где? Просто, когда мы были в гостях, я ее не видел.
Выдавать Алису мне не хотелось, но она сказала, что Мишель с матерью общаются редко. А забота о диатезе мне показалась слишком личной и близкой для дежурных разговоров раз в несколько месяцев.
– В Петербурге, – повел он плечами и выкинул фантик в ближайшую урну. – Мы иногда общаемся. По телефону.
– Здорово, моя в Москве. – Я решил перевести тему. – Мы тоже иногда общаемся.
Он сочувственно на меня посмотрел, но я не сразу понял причину его сожалений.
– Трудно здесь, после Москвы? – спросил он, и все встало на свои места.
– Непросто, – согласился я, глядя, как Мишель переодевается. – Все здесь… другое. Простора нет. Мне иногда кажется, что из Морельска высосали жизнь.
В его взгляде мелькнуло понимание.
– Поэтому хочу поскорее уехать. Окончить консерваторию и свалить.
Я мог только понимающе кивнуть – сам я понятия не имел, куда подамся после консерватории: в Москве меня никто не ждал. Казалось, что там мне уже выписан волчий билет до самой пенсии, и пытаться устроиться в любой театр – гиблое дело. Можно было податься в Петербург. Или, на худой конец, во Владивосток, где отстроили Приморскую сцену Мариинского театра. Я просто хотел петь. И желательно не в провинциальном театре.
Впервые я посмотрел на Мишеля другими глазами. Теперь я видел недовольного Морельском талантливого парня, которому хочется поскорее слинять из альма-матер и забраться повыше. Там, где он с его голосом действительно достоин быть. И на секунду я даже почувствовал с ним внутреннее единение: я ведь был таким же – недовольным, талантливым, желавшим лучшей жизни в другом месте. Впервые у Мишеля было человеческое, взволнованное лицо, а не надменно-презрительная маска, как на всех репетициях.
Может, мы все-таки сможем подружиться?
– Свалим, – решительно сказал я. – Закончим и свалим. Я тоже тут оставаться не планирую. К черту этот город.
– К черту, – согласился Мишель и застегнул пиджак. – Пора за кулисы.
Мы вышли из аудитории и направились к кулисам. Коридоры консерватории совсем опустели, и только из зала доносилось чудесное пение старшекурсницы с ее выдающимся меццо-сопрано. Почти дойдя до конца коридора, мы прошли через неприметную дверь с надписью «Служебный вход» и оказались за огромными бархатными шторами.
Здесь толпились все: от педагогов до нервничающих первокурсников. Одна девочка как мантру повторяла про себя слова песни, вторая слабо дергала себя за косы в тщетных попытках избавиться от волнения. У меня тоже холодели ладошки. Сквозь тонкую щель между портьерами виднелся зрительный зал – он был битком, занятыми оказались и лоджии. Ни одного свободного кресла. Все пришли смотреть на нас и слушать самых выдающихся музыкантов Морельской области.
– Тут каждый год так, – шепнул мне на ухо Мишель. Я опять вздрогнул, не услышав, как он оказался за моей спиной. – В апреле тоже подобный будет. Об этом потом пишут в газетах, показывают по центральному каналу и зазывают преподавателей из Москвы. Хотят, чтоб консерваторией гордились.
«Бред, – решил я про себя. – Кому нужна провинциальная консерватория?»
– И что, кто-то приезжает?
– Консерватория на неплохом счету у министерства культуры, – прошептал Мишель. – Ты же наверняка знаешь, что многие ее выпускники становятся звездами в столицах. Однажды в газете даже заметку написали, что Морельская область – область талантов.
Я прыснул. Мишель тоже хрипло хихикнул. На нашем факультете действительно талантливых ребят было не так много: Мишель, я, девочка-старшекурсница с меццо-сопрано и еще несколько ребят с красивыми глубокими баритонами. С инструментального факультета я знал мало кого – все-таки учился здесь только второй месяц.
– Елизаров! – услышал я свою фамилию и резко обернулся. За моей спиной стоял незнакомый мне преподаватель. – Ты следующий, давай!
За неловкой болтовней с Мишелем я даже не заметил, как концерт приблизился к своему завершению. Часть времени мы проторчали в костюмерной, выйдя оттуда последними, потом болтали у кулис – конечно, не мудрено, что я едва не пропустил время выхода.
Ладони вмиг вспотели, а колени подогнулись. Я никогда не боялся сцены, но слишком давно на нее не выходил, не смотрел в глаза зрителям, не купался в океане аплодисментов. На морельской сцене и вовсе ни разу, кроме репетиций, не стоял. Слишком яркие софиты били в глаза, вынуждая щуриться, я оглядел весь зал, включая лоджии. Улыбнувшись, склонил голову в легком поклоне, когда меня представляли.
«Родион Елизаров, студент второго курса направления академического пения, контратенор», – вещал голос из-за кулис, а потом заиграли первые ноты песни Бернеса, и я на секунду задержал дыхание. Микрофона не было, но я привык еще в Москве удерживать зал голосом.
«Талантливый мальчик», – услышал я с первого ряда, но так и не смог разобрать, преподаватель это сказал или ректор.
А потом вступление дошло до первых слов, и я, набрав в грудь побольше воздуха, запел. Сначала – ровно, плавно, перебирая ноты волнами, позволяя слушателям качаться на них, медленно уплывая по тексту. Песня только с первого взгляда была простой, но на самом деле в ее простоте крылась сила. Мы дополнили ее на репетициях верхними мелизмами, и она зазвучала по-новому.
Пусть я полностью сконцентрировался на исполнении, но все равно следил взглядом за зрителями и их реакцией. Бывший ректор бумажной салфеткой промокала уголки глаз от слез, а вице-мэр сжимал ее ладонь; преподавательский состав молчал, не сводя взгляда со сцены. И, видя их молчаливое одобрение, я решил пойти на риск, который бы наверняка не поощрили, но мне хотелось добраться на последнем четверостишье до высоких контратеноровских нот.
«Не вздумай, – сказал мне преподаватель специальности. – Не дотянешь – опозоришься».
Но я так хотел спеть Орфея вместо Мишеля. Этот концерт стал отличным шансом доказать, что я – достоин. Я – лучше.
Закрыв глаза, я полностью растворился в музыке, и не существовало больше ничего. Ни зрительного зала, ни выпучивших глаза преподавателей, ни бывшего ректора с бумажной салфеткой. Я, текст и фортепианное сопровождение, быстро подстроившееся под мои верхние ноты.
Как только я завершил последний аккорд, непроизвольно раскинув руки и едва ли не притопнув от удовольствия на сцене, как услышал тишину и свое дыхание в ней, рваное и нервное. Пианист уже убрал руки с клавиш, а молчание так и висело в зрительном зале. Я растерянно оглядывал первые ряды, сидевшие будто в трансе.
Сначала из амфитеатра послышались редкие хлопки, а потом их подхватили, и шквал аплодисментов разлился по всему зрительному залу. Преподавательский состав тоже громко хлопал, и, только столкнувшись с недовольным взглядом педагога по академическому вокалу, я понял, что за самодеятельность мне крышка.
«Я же говорил, талантливый мальчик!» – слышал я с первых рядов.
«А какие верхние ноты!» – вторили этим голосам другие.
Все слилось в один гул. Поклонившись еще раз и улыбнувшись, я ринулся к кулисам. Мишель стоял озадаченный, но перед выходом все равно одобряюще похлопал меня по плечу.
– Молодец, – шепнул он. – Это было феерично. Ты всех будто погрузил в транс.
И сам пошел на сцену под объявление закулисного голоса:
«Для вас споет Михаил Эйдлен, студент второго курса направления академического вокала, контратенор». Но, слегка высунувшись из-за кулис, я понял, что Мишель даже здесь в представлении не нуждался – все уже смотрели на него с восторгом и нетерпеливым ожиданием.
Когда Мишель взял первую ноту «Ноктюрна» Магомаева, я понял, что не могу их осуждать. За кулисами все стояли завороженные, смотрели на Мишеля широко открытыми глазами, а он плавно, по-кошачьи двигался на сцене, шагая из стороны в сторону и удерживая зал только силой собственного голоса.
Я опять выглянул из-за кулис и увидел, что все в зале с придыханием замерли. Слова лились не то что рекой – бескрайним океанским течением, поражающим глубиной и плавностью. Его голос, филигранно переливающийся от одного перезвона к другому, звучал и под высокими сводами потолков, и в зрительном зале, и с не меньшей силой добирался до закулисья. Я не сомневался, что если выйду в коридор, то обязательно услышу его голос и там. Причем он будет звучать так громко, словно Мишель стоит рядом.
Алиса, сидевшая в зале, тоже выглядела завороженной. Ее кожа казалась еще бледнее в темноте и приглушенном свете софитов. Взгляд ее голубых глаз неотрывно следил за действиями Мишеля на сцене. Рядом сидевшая Крис тоже слушала, но вяло, подперев подбородок ладошкой. Мне казалось, что еще чуть-чуть – и она точно заснет прямо под конец концерта. Но Алиса толкнула ее в бок локтем, и Кристина тут же опомнилась, дернувшись и широко распахнув глаза. Они перекинулись парой фраз – я видел, но, к сожалению, не слышал, о чем они говорили.
На мгновенье мне тоже захотелось оказаться в зале в качестве зрителя, чтобы ощутить всю магию, которая сейчас исходила со сцены. До кулис, может, и долетал звук, но Мишеля мы видели еле-еле и сбоку, потому что полноценного обзора у нас не было. Я мог бы сейчас пройти по пустым коридорам до зрительного зала, зайти через большие приоткрытые двери и досмотреть выступление, но, во-первых, там не было ни единого свободного места, а во-вторых, к моему приходу Мишель бы уже закончил петь. Поэтому мне оставалось только стоять за кулисами и ждать, когда звезда консерватории возьмет финальную ноту.
И он взял ее так, что зал рукоплескал еще несколько минут, не желая отпускать со сцены талантливого студента, и даже редкие выкрики «на бис», совершенно не свойственные консерватории и оперной музыке, доносились из амфитеатра. Но Мишель все-таки улизнул, поклонившись в десятый – я считал! – раз, и снова похлопал меня по плечу, проходя мимо.
– Ты отлично выступил! – воскликнул я. – «Ноктюрн» дался тебе нереально!
– Я просто много репетировал, – рассмеялся Мишель и по-дружески приобнял за плечи. – Ты тоже был хорош! Эта последняя нота! Если б ты вытянул тогда так же, то разбил бы все бокалы!
Неловко рассмеявшись, я легко растрепал его волосы, уложенные гелем, и теперь они стояли торчком. Вокруг нас кружила сплошная суета: девочки собирали костюмы, преподаватель с младших курсов шепотом командовал о том, кому и куда пойти, а зрители толпой выходили из зала. Их еще ждал недоеденный фуршет в холле консерватории.
Мы с Мишелем тоже стали собираться. Алиса с Кристиной должны были ждать нас у большой колонны в коридоре недалеко от зрительного зала – мы условились об этом еще перед выступлением.
– Что у тебя с Крис? – внезапно спросил я. Мне было неудобно спрашивать у нее, а Мишеля не так сложно вывести на разговор.
– В смысле? – удивился Эйдлен, расстегивая две пуговицы пиджака.
– Когда мы у вас сидели… Вы типа почти поцеловались… – выдавил я, запинаясь после каждого слова.
– А, ты об этом. – Он небрежно отмахнулся. – У нее есть кто-то. Мы не целовались, хотя она симпатичная.
Я ожидал услышать, что они вместе. Или они поцеловались и теперь избегают друг друга от неловкости. Но точно не то, что сказал мне Мишель.
– Странно, она не рассказывала, – промямлил я. – Извини, что полез с этим вопросом.
– О, все окей. – Мишель ослепительно улыбнулся. – Просто не там ищешь, если хочешь ее защитить. Ну, или хотя бы узнать о таинственном ухажере.
– А она тебе не сказала…
– Нет. – Он меня перебил. – Мне это неинтересно, не обессудь. Может, пойдем переодеваться? Хочу уже снять этот костюм…
У меня тоже под пиджаком уже начинала чесаться спина. Хотелось стянуть рубашку, чтобы влезть в комфортную футболку. Концертные костюмы обычно были не самыми удобными, в них прела спина, потели руки: на сцене и в зрительном зале было жарко от людского дыхания и света софитов. Еще радовало, что на улице стоял октябрь. Что творилось в зале в июле, не хотелось даже представлять – наверняка даже приоткрытые окна от жары не спасали.
Шумно выдохнув, я снял пиджак по дороге к аудитории. Мишель отставал, и, когда я обернулся, чтобы его дождаться, в меня чуть не врезалась Даша.
– Тебя Геннадий Аристархович ищет, – задыхаясь, выпалила она. – Злой как черт.
По спине, кроме испарины, еще и мурашки побежали. Геннадий Аристархович – наш преподаватель по академическому вокалу. Я вспомнил его пронзительный, сердитый взгляд, когда потянулся на сцене к неоговоренной заранее ноте, спутав всю мелодию аккомпаниатору. И сразу стало ясно: ничего хорошего в разговоре с педагогом меня не ждет.
– Иду.
Мишель, услышав разговор, только сочувственно мне кивнул.
– Он остался в зале.
Мне пришлось развернуться. Каждый шаг давался с трудом. Наверное, именно с таким тяжелым сердцем приговоренные идут на гильотину. Я всего лишь шел в концертный зал для разговора с педагогом, но ощущения оставались те же. Консерватория была большей частью моей жизни. Воображение уже рисовало неприятные картинки с очередным отчислением, педагогическими советами и разбирательствами, поэтому чем ближе я подходил к двери, тем сильнее накручивал себя. А что, если он меня с порога выгонит? А если он уже решил перевести меня на другое отделение? Черт.
Я поскребся в дверь и медленно ее приоткрыл. Геннадий Аристархович сидел за фортепиано, перебирая клавиши.
– О, Елизаров, заходи, – кивнул он. – Объяснишь?
– Нечего объяснять, – пробормотал я. – Так вышло.
– Молодец, – просто сказал Геннадий Аристархович, даже не повышая тон. – У тебя получилось. Ты хорошо спел. А если бы нет?
– Но я…
– Ты подставил бы всех: ректора, группу, самого себя. Думаешь, если бы ты облажался, завтра учился бы здесь? Конечно, нет. Видел, какие шишки на концерте были?
– Видел, – признался я. – Но мне хотелось, чтобы меня заметили. Я хочу петь Орфея.
Геннадий Аристархович усмехнулся.
– Тебе не светит Орфей, пока его хочет петь Мишель. И даже если бы я очень хотел тебе помочь с этой ролью, у меня бы не вышло, – признался он. – Ты талантливый парень, мне даже жаль, что сидишь во втором составе.
– Так может…
– Не выйдет, Эйдлена не дадут заменить, – отрезал он. Мне показалось, что дело даже не в отношении педагога к Мишелю, а в чем-то другом. – Думаю, ты сам заметил, как на него реагирует зал.
Медленно кивнув, я остановился у инструмента.
– Я понял, – вздохнул я. – Но все равно попытаюсь. Второй состав же за мной?
Геннадий Аристархович махнул рукой.
– Твое упрямство мне даже нравится. За тобой, – согласился он. – Но больше так не рискуй, мне за тебя еще от ректора выговор получать.
Я попытался скорчить виноватую гримасу, но у меня не вышло. От похвалы Геннадия Аристарховича внутри все теплело. Он тоже считал, что я достоин спеть Орфея не меньше Мишеля.
– Свободен, Елизаров. – Геннадий Аристархович махнул рукой в сторону кулис. – Пойди забери стулья из аудитории, чтобы девчонкам не таскать.
Кивнув, я направился к кулисам, воодушевленный словами педагога. Страх отчисления остался далеко позади, внутри кружили мысли о предстоящих концертах и партиях. Я даже задумался: может, в Морельской консерватории действительно не так плохо? Конечно, не Московская, но…
Утонув в собственных размышлениях, я поскользнулся, но вовремя придержался за штору, чтобы не упасть. Опустив взгляд, я остолбенел, и пол под ногами от ужаса будто начал ускользать. Прямо возле моих ботинок виднелось темно-бирюзовое пятно, и эта жидкость напоминала человеческую кровь.
