Текст книги "Не слушай море"

Автор книги: Саша Мельцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

Глава 6

Она шла по морю, еле касаясь ногами воды. Из окон консерватории открывался отличный вид на пляж, и я видел ее за окном. Но совсем не такую, как в Эрмитаже, который я посещал всего раз. Мельпомена была другой, совсем непохожей на свое каменное изваяние в музее. Ее длинные светлые волосы струились по плечам к талии и спадали почти до самых щиколоток. И, только скользнув взглядом к ее ногам, я увидел, что вместо ступней у Мельпомены были плавники. В репетиционном зале театра сразу стало душно, и я оттянул воротник толстовки, мешавший мне дышать.

Она приближалась, и теперь я мог разглядеть ее грубое лицо, словно его высек из камня неискусный ремесленник: губы были настолько тонкие, что сливались с кожей, мощный подбородок выступал вперед, а ресниц на широко распахнутых глазах не было. Она шла по морской глади: пляж виднелся почти полностью из окна, у которого я стоял. Мельпомену окружали сирены, бившие мощными хвостами с отливающей золотом чешуей, только на этот раз они выглядели страшно-прекрасными, а внутреннее чувство томительного страха, ожидания не отпускало меня, не позволяло отвернуться от окна.

– Родион? – Я почувствовал крепкую руку у себя на плече и вздрогнул.

Мишель умел подкрадываться неслышно, вот и сейчас его мягкая походка была беззвучной. Он подобрался ко мне и случайно напугал – на секунду показалось, что даже сердце перестало биться, парализованное страхом.

– Ты тоже это видишь? – шепнул я, склонив голову к Мишелю.

Тот тоже уставился в окно.

– Что именно? Там просто море…

Я пару раз качнул головой из стороны в сторону, а потом снова посмотрел в окно. И действительно: ни Мельпомены, ни болотно-золотых мощных хвостов сирен – ничего этого. Только ровная бирюзовая гладь, изредка нарушаемая вспенившимися волнами.

– И правда, показалось, – неловко пробормотал я и скинул ладонь однокурсника с плеча.

Сейчас на сцене стояла Алиса, пытаясь своим сопрано дотянуть последнюю верхнюю ноту в партии Эвридики, но каждый раз проваливаясь с треском. Не выдержав, педагог ударил пластиковой папкой по крышке рояля, и аккомпаниатор тоже вздрогнул.

– Выше, Алиса!

Мишель вздохнул, усевшись в первый ряд и вытянув ноги.

– А я говорил, что она не справится, – негромко сказал он мне на ухо, когда я сел в соседнее кресло. – Это ты все: дай шанс, дай шанс… Позор теперь будет.

Алиса и правда не тянула, но мне хотелось за нее вступиться.

– Да перестань. – Я тоже склонил к нему голову. – Все у нее получится. Просто распеться надо немного, это непросто…

– У Таси диапазон был больше.

– Это правда, – не стал возражать я. – Но и у Алисы все неплохо.

Мишель откинул голову назад, обнажая шею, и я невольно обратил внимание на то, что кадык у него не выступал так же остро, как у многих мужчин. Изящную жилистую шею опять подчеркивала нитка жемчуга – видимо, Эйдлен никогда ее не снимал. Я хотел было дотронуться до нее, но вовремя вспомнил, как в прошлый раз получил по рукам.

Потянувшись, Мишель снова распрямился. Алиса так и не взяла верхнюю ноту, а преподаватель находился на грани – того и гляди закричит.

– Мне вот вообще репетировать не дают, – внезапно пожаловался я. – Всегда ты поешь.

Мишель удивленно вскинул бровь. Он так плавно это делал, по-голливудски, будто тысячу лет оттачивал одно легкое движение.

– Ну, я же в основном составе, – резонно заметил он. – А ты во втором.

Он не упускал возможности об этом напомнить. Я хотел парировать тем, что мне тоже нужно репетировать на случай, если спектакль придется пускать вторым составом, но смотрел на него и понимал: бессмысленно. Хоть катастрофа случись, хоть цунами, хоть вспышка бубонной чумы – Мишель Эйдлен все равно выйдет на сцену и споет Орфея так, как никто больше.

Поэтому, завистливо вздохнув, я тоже вытянул ноги вперед. Даша, исполнявшая партию Амура, топталась за спиной Алисы, пытаясь поддержать, но по большей части ей мешала. Одна и та же фраза из партии Эвридики повторялась уже пятый раз, и в итоге преподаватель вскипел.

– Довольно! – рявкнул он. – Тебе нужны дополнительные занятия, понимаешь?..

И пока он отчитывал Алису, я тоже взобрался на сцену. Она выглядела такой маленькой, и личико у нее уже сморщилось – вот-вот слезы покатятся. Я решил отвлечь внимание педагога на себя, только бы Алиса избежала этого гнева. В груди так и теплилась жалость к ее подрагивающим плечикам и выступающей влаге на глазах.

– Может, попробовать спеть партию вместе с Орфеем? – встрял я, перебивая педагога. Тот от наглости даже кричать перестал. – Ну, чтобы Алиса почувствовала ритм, влилась в атмосферу… Она одну и ту же фразу шестой раз поет…

Преподаватель, задохнувшись от возмущения, махнул аккомпаниатору.

– Мишель, на сцену! Второй состав – в зал.

Обидно было осознавать, что в зал сползли только двое: я и совершенно бесталанная девочка Яна, которая вообще неизвестно как попала в консерваторию. Мы уселись в первом ряду, пока они репетировали сцену из «Орфея и Эвридики». Мишель смотрелся на сцене гордо, так, будто он сроднился с пространством: Эйдлен заполнил собой всю сцену до самых софитов и кулис. Алиса рядом с ним смотрелась мышью и блеклой тенью: она не выделялась внешностью, не блистала вокальными данными. Я думал, что петь рядом с братом ей будет проще, второй голос ее поддержит, но Алиса окончательно потерялась и не смогла взять даже нижних нот.

– Репетиция окончена, вы свободны, – наконец выдавил преподаватель. Он явно был на грани, так ожесточенно складывал ноты и партии в пластиковую папку, которой недавно бил по роялю. – И напоминаю про отчетный концерт, завтра в десять прогон, только попробуйте опоздать.

Консерватория иногда устраивала промежуточные концерты, на которые стекались шишки Морельска, ректорат и преподавательский состав, меценаты и родственники студентов. Ходили слухи, что однажды даже приезжал мэр. В дни таких концертов зал полнился народом, в толпе было не протолкнуться, а свободных мест никогда не оставалось. Билеты для родственников и друзей продавали за символическую цену.

В таком концерте выступал даже я, приехавший совсем недавно. Мы с Мишелем завершали концерт: я выступал вторым с конца, а он последним. Звездочке Эйдлену было поручено закрывать концерт. Я пел Бернеса[7]7
  Марк Наумович Берне́с – советский актер кино и дубляжа, эстрадный певец. Народный артист РСФСР. Лауреат Сталинской премии первой степени.


[Закрыть] «Я люблю тебя, жизнь», Мишель же закрывал все Магомаевым[8]8
  Муслим Магометович Магомаев – советский, азербайджанский и российский эстрадный и оперный певец, киноактер, композитор; народный артист СССР, народный артист Азербайджанской ССР.


[Закрыть] и его «Ноктюрном». Но другие участвовали выборочно: наш курс представляли я, Мишель и Даша, а вот Алису не допустили, и я связывал это с тем, что она никак не могла взять верхнюю ноту в партии Эвридики.

«Не забудь про концерт, на который ты обещала прийти, – написал я Крис. – Как отчим?»

Ответ пришел не сразу, я уже собрал вещи после занятия и вышел в коридор.

«Хэй, я помню, можно сто раз не напоминать. А отчим нормально, стабильно пьяный».

В этом не было ничего забавного, но из меня все равно вырвался смешок. Я отправил ей виноватый расстроенный смайлик и заблокировал телефон, сунув его в задний карман джинсов.

Между второй и третьей парой у студентов по расписанию был большой перерыв, когда все могли пойти пообедать. Несмотря на то что столовая поражала масштабами, здесь все равно тянулись огромные очереди из голодных студентов и педагогов. Нам повезло, и наш курс встал почти сразу у кассы – преподаватель отпустил нас за несколько минут до звонка, и мы успели добежать. Я стоял и дышал в затылок Даше, она – еще одной однокурснице, а Эйдлены отстали и зашли в столовую, когда уже начала собираться очередь.

Взяв себе морковный салатик с изюмом и неизвестного содержания котлету с картофельным пюре, я пошел к свободному столику у окна. Заткнув уши наушниками, я включил симфонию Баха и медленно размазывал майонезную морковку по белой дешевой тарелке. Впереди еще три пары, стоило поесть, но кусок в горло не лез. Морковка, казавшаяся аппетитной у кассы, разонравилась совсем. Не доставлял удовольствия мне и морской пейзаж, расстилавшийся за окном. В грудной клетке стоял тугой ком, и я старался не смотреть за стекло, словно Мельпомена с ее верными сиренами опять могла возвыситься над водной гладью.

Я уже пожалел, что сел у окна, и хотел было сменить дислокацию, но неожиданно прямо перед моим носом опустился чужой поднос. За ним – второй.

– Мы сядем? – поинтересовался Мишель.

Наушник сам выпал из уха, и я спешно вытащил второй, убирая их в футляр. От неловкости руки стали ватными, да и все тело неповоротливым, тяжелым. Взгляд Алисы заставил сесть ровно и тут же неаккуратно обляпаться морковкой.

– Черт, – буркнул я, и Мишель любезно протянул мне салфетку.

Наспех вытерев джинсы, я все еще удивленно смотрел на Эйдленов. Рядом стояли пустые столики, которые они могли занять, но все равно почему-то сели ко мне.

– Мы не помешали? – пропела Алиса своим мягким, тонким голосом.

– Нет, – помотал головой я. – Сидите, раз пришли.

На их подносе стояли одинаковые блюда: две тарелки супа с вермишелью, по свекольному салату и ягодному морсу. Алиса принялась помешивать ложкой первое блюдо с болтающейся в бульоне переваренной лапшой, а вот Мишель не спешил начинать трапезу. Он изучал меня: сначала я просто чувствовал на себе пристальный взгляд, а потом, подняв голову, встретился с ним глазами.

– Мы как-то не с того начали, – улыбнулся Мишель, откинувшись на спинку стула и покачнувшись. – Сцепились зачем-то, пари это дурацкое придумали…

Его манера речи раздражала, но не так, чтобы я акцентировал на этом внимание постоянно. Он говорил подходяще для своего имени – также сладковато, немножко надменно, растягивая слова. Алиса молчала, стараясь слиться с мебелью, – она тихо ела суп, изредка касаясь металлической ложкой краев стеклянной тарелки, отчего слышался звон.

– Что ты хочешь этим сказать? – сглотнув, поинтересовался я.

Мишель поставил локти на стол и оперся подбородком на ладони. Его взгляд с прищуром внимательно смотрел мне в лицо, а я пытался сбежать, чувствуя себя так, будто меня препарируют под микроскопом.

– Хочу предложить мир. – Эйдлен сделал глоток морса. – Давай дружить. Мы даже одну партию поем, нам особо делить нечего. Ты должен понимать, что…

– Первый состав мне не светит, да-да, – небрежно перебил его я. – Но ты прав, нам нечего делить. И вообще, я с вами не ругался.

Он медленно кивнул, а потом покосился на Алису. Она все также увлеченно ела суп, словно вообще не интересуясь происходящим вокруг.

– Предлагаю закопать топор войны и сегодня посидеть у нас дома, – предложил он. – Бери свою подружку, с которой ты на пари был…

– Кристину, – напомнил я.

– Да, точно, Кристину. – Мишель придвинул к себе салат. – Часиков, скажем, в семь. Придете? Алиса напишет тебе адрес в сообщении.

Я замялся, перебирая в пальцах салфетку. Сначала бы стоило спросить у Крис, но сомневался, что она откажется от возможности провести вечер вдали от отчима в приятной компании.

– Соглашайся. – Алиса внезапно улыбнулась. – Посидим, вина попьем, у нас караоке даже есть.

Сопротивляться ее улыбке я не мог.

– Придем, пиши адрес.

* * *

Дом Эйдленов стоял на самом отшибе Морельска, но Крис мне уже рассказала, что это считалось элитным районом. Здесь дома возвышались к небу максимум на три этажа и считались частной собственностью. Изредка виднелись таунхаусы, иногда – дуплексы, но чаще всего – частные дома. Больше напоминало коттеджный поселок, находящийся прямо в городе. Мы шли мимо и чувствовали себя здесь чужими: у резных металлических ворот стояли дорогие иномарки, которых я вообще ни разу не видел на дорогах Морельска; на придомовых территориях росли вечнозеленые можжевельники и кипарисы. Удивительно, что они вообще в таком климате приживались – октябрь погодкой не радовал, даже сейчас промозглый ветер пробирал до костей. На небе сгущались тучи, и я вспомнил: синоптики по центральному телеканалу передавали, что в Морельске возможен мокрый снег. Но я надеялся добраться до Эйдленов раньше, чем начнутся мерзкие осадки.

Натянув посильнее капюшон толстовки на голову, я с трудом зачесал под него непослушные темные волосы, назойливо лезшие в глаза.

– Мы где-то близко, – озадаченно сказал я. – Карты показывали, что их дом на Красноармейской улице, а она на пересечении с Ленина. Мы как раз тут.

Головой я по очереди кивнул на два указателя с названиями улиц. Крис, запихнув руки в карманы, переминалась с ноги на ногу и тоже оглядывалась.

– Красноармейская, сорок?

– Да. – У меня зубы постукивали от холода.

– Туда. – Крис быстро зашагала в левую сторону от перекрестка, и мне ничего не оставалось, кроме как трусцой побежать за ней. То ли ее интуиция нас вывела, то ли она просто знала этот район, но через пару домов мы стояли у забора из красного кирпича, надпись на котором витиеватыми металлическими буквами гласила: «Красноармейская, 40». Одобрительно кивнув, замерзшим пальцем я нажал на звонок.

Из-за высокого забора ничего не было видно, но территория перед воротами была оформлена красиво. Сейчас газон был желтый и пожухлый, с легкими проблесками снега, но все равно чистый – опавшие листья явно убирали. На столбах забора громоздились темные каменные скульптуры в виде грациозных орлов. Как и возле других домов, около Эйдленов тоже росли вечнозеленые можжевельники, и почва под ними была присыпана мелким белым гравием. По его блеску на мгновение мне даже показалось, что это мраморная крошка.

Долго никто не выходил, и Крис нажала на звонок еще раз. Только теперь я услышал хлопок входной двери, а потом быстрые, торопливые шаги. По их легкости не было никакого сомнения в том, что нам идет открывать Алиса.

Она вышла даже без плаща, в домашней светлой футболке и легких джинсах, порванных на одной коленке. На светлые волосы оседал мокрый снег и сразу таял, превращаясь в маленькие капельки.

– Проходите! Мы вас заждались, – улыбнулась она. И мне показалось, что ее улыбка озарила весь пасмурный Морельск.

– Еле вас нашли! – клацнув от холода зубами, пробормотала Крис и первой юркнула в калитку. Я за ней.

Алиса все с такой же очаровательной улыбкой закрыла за нами дверь. Кристина сразу убежала к дому, а я задержался на пару минут, чтобы рассмотреть территорию. Первое, что бросилось в глаза, – тяжелый замок на калитке, который, судя по напряжению в Алисиных руках, поддавался ей тяжело. Рядом с домом стояло еще одно строение, напоминавшее застекленную беседку, а около него – барбекю, накрытое полиэтиленом от дождя и снега.

Я не сомневался, что летом участок Эйдленов играл особыми красками. У забора возвышались шпалеры для вьющихся роз, недалеко от беседки в глубине участка я заметил пруд, обложенный камешками.

– А рыбы там живут? – рассмеялся я.

– Нет. – Алиса покачала головой. – Хотя, может быть, летом запустим. Но за ними ухаживать надо…

– Покажешь мне участок? У вас так красиво, мы в душной квартирке живем. А здесь – просторы.

Мне хотелось побыть с ней наедине. Я знал, что как только Алиса зайдет домой, то снова станет еле заметной тенью Мишеля, словно загораживавшего над ней солнце. Сейчас она белозубо и искренне улыбалась мне, стоя напротив, не в силах отказать. Она нервно оглянулась на входную дверь, которая давно захлопнулась за Крис, а потом слабо, но согласно кивнула.

– Тут у нас беседка. – Она еле коснулась моей замерзшей руки, но быстро отдернула пальцы. – Мы летом жарим здесь шашлыки и ужинаем… А вот здесь, на террасе, ставим лежаки. Но это нечасто случается, в Морельске теплых дней мало…

Она поежилась, и я понял, как сглупил: Алиса стояла в одной футболке под мокрым снегом. Быстро стянув с себя куртку, я накинул ей на плечи. Она натянула на себя куртку посильнее, почти утопая в ней: вещь висела на Алисе, будучи больше размера на три.

– Спасибо, – поблагодарила она. И от теплоты ее голоса, даже стоя в одной толстовке, я не чувствовал холода.

Алиса показала мне баню, я заглянул в пруд, а потом мы зашли в дом с другой стороны. Там дверь была совсем неприметная, выкрашенная серым под цвет задней стены строения, и я бы вообще никогда не заметил ее сам. Она плотно захлопывалась, а ключ торчал снаружи. За него-то Алиса и потянула, а замок сразу же поддался.

– Проходи.

Вместо прихожей мы оказались сразу в просторной кухне в серых тонах. По потолку в качестве декора шли деревянные балки, с них свисали светильники в виде больших ламп. Крис с Мишелем уже сидели за столом, и отделяла их лица друг от друга бутылка – пустая наполовину, а вино было разлито в четыре бокала.

– Ну, наконец-то! – Мишель подскочил, оставив бокал на столе, и крепко стиснул меня в дружеских объятиях. От неожиданности я неловко похлопал его по спине и отступил на шаг.

– Мы заболтались, – улыбнулся я, глядя на Алису, вешавшую мою куртку в платяной шкаф-купе в прихожей. – Классно у вас.

Дом был двухэтажный, а внутри вся отделка напоминала стиль лофт. Мне казалось, что все дома в Морельске отделаны подобным образом: минимум материалов, немного затрат, но зато максимум стиля. И только у отца в старой пятиэтажке – сплошной совдеп с обоями в цветочек, со старой разваливающейся кухней, с деревянным окном в гостиной и старой лакированной мебелью, у которой уже ножки шатаются.

В Москве я тоже жил так – почти как Эйдлены. Конечно, не в особняке, а в двухкомнатной квартире, но зато в пределах МКАДа. У Мишеля и Алисы посреди кухоньки с серо-черным гарнитуром располагался кухонный стол неровной овальной формы из обработанного темного дерева, вокруг него – такого же цвета стулья с высокими, резными спинками.

Мишель, как глава, сидел в торце стола. По правую руку разместилась Алиса, по левую – Кристина, и я плюхнулся рядом с Крис, неосторожно проехав деревянными ножками стула по полу. Мишель поморщился от раздавшегося скрипа.

– Аккуратнее.

Он первым поднял бокал, бесшумно приподнявшись.

– Выпьем за то, что мы больше не враги? И даже не соперники. – Он довольно, сыто улыбнулся. Бокалы зазвенели, Крис опустошила свой сразу до дна, откинувшись на спинку стула.

Судя по заставленному тарелками столу, нас ждали: здесь были и канапе с сыром и оливками, и тарталетки с малосольной рыбой, и мясная нарезка, и свежие овощи. Сверкнув улыбкой, Алиса сообщила, что в духовке еще запекается курица, и скоро по дому действительно разлился чесночно-мясной аромат. Я по большей части молчал, слушая Кристинину болтовню об автосервисе и машинах, затем – треп Мишеля про заграничные поездки и выступления на сцене известного театра. Алиса молчала, и я чувствовал схожее настроение: нам обоим было нечем похвастаться. Она даже сейчас сидела притихшая, поглядывая на Мишеля, будто по жестам пытаясь определить, в каком расположении духа он находится.

Он много пил, заливисто смеялся, обнажая идеально ровный ряд белых зубов с еле заметно торчащими клычками, а потом снова травил байки. К середине вечера, когда Алиса поставила на стол курицу с аппетитной корочкой, я тоже расслабился – то ли свою роль играло вино, то ли то, что я привык к Мишелю и Алисе. В домашних декорациях они казались куда уютнее, нежели в консерватории. Алиска в растянутой светлой футболке и с чуть растрепанными волосами выглядела мягко и непринужденно, мне показалось, что в теплом свете больших ламп на ее щеках даже играл румянец. Мишель сидел, подогнув под себя ногу, и из-под его рубашки, расстегнутой на несколько верхних пуговиц, торчала жемчужная нитка. Я даже удивился – он и дома ее не снимает?

Кристина болтала все больше, и от вина язык у нее совсем развязался, когда речь зашла про любимые музыкальные группы.

– Алиска, притащи патефон и пару пластинок «Скорпионс» из отцовского кабинета, – попросил Мишель, подливая Крис еще вина.

– Я помогу, проигрыватель тяжелый. – Я тут же поднялся следом за ней. Обернувшись на мгновение у выхода из гостиной, я заметил, что между лицами Крис и Мишеля оставалось всего пару сантиметров.

Мы вышли в темный коридор. Наверх вела кованая лестница с резными перилами и деревянными ступеньками. Алиса медленно, бесшумно пошла наверх, и я – за ней, не желая становиться свидетелем чужого поцелуя. На лестнице я смотрел под ноги, боясь споткнуться – света не было, окон тоже, а глаза после кухонных ламп долго привыкали к темноте. Боковым зрением я замечал картины в золоченых массивных багетах, развешанные по стенам.

«Наверняка копии, – решил я. – Но если копии, то, скорее всего, очень достойные».

Кабинет отца Эйдленов находился на третьем этаже, и дверь в его комнату Алиса отперла ключом – я слышал щелчок. Алиса на меня не смотрела, она прошла внутрь, в самую темноту, и зажгла свет. Я остановился у двери, когда лампочка вспыхнула, и тут же потер глаза от ослепивших меня бликов.

– А где ваш отец?

– Умер, – сухо произнесла Алиса, и я пожалел, что спросил.

В кабинете все покрылось пылью, а запах стоял плесневелый. Так пахнет старая бумага, впитавшая в себя пыль; так пахнут старые сухие тряпки, забытые в сарае. Мне тут же захотелось чихать, и я зажал нос ладонью. Кабинет напоминал замок, и здесь не хотелось издавать лишних звуков. Алиса копалась в старых пластинках, а мое внимание привлек стеклянный маленький шкафчик, неприметно стоявший в углу. Я подошел ближе, чувствуя необъяснимый трепет – через стекло перламутром переливались жемчужины. Их было столько, что можно открывать целый завод по производству таких же ниток, как та, что висела на шее Мишеля.

– Что тебе тут нужно?

Я вздрогнул от голоса за своей спиной.

– Пришел помочь тебе с патефоном…

– Я про шкаф. – Алиса кивнула. – Это отцовское. То, что осталось.

Ее глазки воровато бегали по всему кабинету, и я с легкостью мог бы поймать ее на лжи: мне казалось, Алиса вообще не умела врать. Даже сейчас румянец опалил ее бледные щеки.

– Да ладно, – примирительно улыбнулся я. – Просто посмотреть хотел. Мы, москвичи, никогда такого и не видели, у нас столько морского жемчуга не водится.

– Насмотрелся? Пошли. – Она смутилась. – И… не говори Мишелю, что ты видел, ладно?

– Конечно. – Я легонько приобнял ее за плечи, а потом поднял с рабочего стола тяжелый проигрыватель. – Не о чем рассказывать, Алис. Жемчуг и жемчуг.

Она скользнула по мне беглым, но благодарным взглядом и открыла дверь, пропуская меня с аппаратом на кухню. Я шел вниз и пытался думать о том, как бы не оступиться на неудобных витиеватых ступенях, но все равно мыслями возвращался к сокровищнице Эйдленов. Надо же, столько жемчуга.