Текст книги "Не слушай море"

Автор книги: Саша Мельцер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 18 страниц)

Глава 20

Пахло медикаментами, и в нос бил острый запах нашатырного спирта. Резко распахнув глаза, я понял, что лежу в больнице. По всей видимости, в той же, откуда меня недавно выписали: в Морельске она была одна. Надо мной, сияя золотистой цепочкой, выпавшей из выреза халата, склонилась медсестра.

– Очухался, – радостно воскликнула она. Вторым после цепочки, что я заметил, стала ее широкая улыбка и перепачканные ярко-розовой помадой передние зубы. – Ну наконец-то, за тебя все испугались. Коридор весь заполонили!

Ресницы слиплись, во рту пересохло и чувствовался металлический привкус. Губы потрескались от сухости, и, прикусив нижнюю, я откусил кусочек огрубевшей кожи. Привкус крови усилился, и я сразу поморщился. Хотелось пить и в туалет, а под шерстяным одеялом, которым меня укрыли, я весь вспотел, хотя, кроме белья, на мне ничего не было.

Где-то неподалеку работал телевизор – то ли в соседней палате, то ли в ординаторской. Голос диктора пробивался даже сквозь стены, и я слышал, как он рассказывал об огромной волне, смывшей набережную. По словам диктора, количество пострадавших еще уточнялось, но я точно знал, что пострадали многие. Там вовсю работали спецслужбы, и от морельской набережной мало что осталось. Даже перила с корнем вырвало, и дай бог брусчатка осталась нетронутой.

Дверь палаты приоткрылась. Первой появилась легкоузнаваемая шевелюра Крис. Она собрала волосы в маленький хвостик и до того забавно выглядела, что я не сдержал смешка. Она стояла в широченной клетчатой рубашке отца и переминалась с ноги на ногу.

– Чего стоишь? – Я сам удивился тому, как хрипло звучал мой голос. – Проходи.

– Мы волновались ужасно! – выпалила Крис, и я поморщился от громкости и зычности ее низкого голоса. – Виталя чуть с ума не сошел. Ты сознание прям на той скале потерял! Алиска эта скорую вызвала, а потом тебя оттуда спасатели спускали! Прикинь?

– Ничего не помню…

– Ты головой ударился, – подсказала она. – Все списали на несчастный случай, что ты поскользнулся…

Я нахмурился.

– И батя так думает?

– Не-е-е, – улыбнулась Крис. – Я провела разъяснительную беседу. Поэтому теперь он точно знает, что сирены были. И что этот Эйдлен – гадина морская… Признаться честно, думала, что сестрица его – тоже. А она человеком оказалась.

– Жалко ее.

– Ага. Она, кстати, в коридоре ждет… Виталя тоже сидел, но его по работе вызвали, он свалил…

– Надеюсь, не на утопленника?

Крис рассмеялась, хотя в моих словах не было ничего веселого. И я вторил ей. Наш смех разнесся по всей палате, прерываемый разве что голосом диктора из-за стены. Крис крепко сжала мою руку, а я стиснул ее ладонь в ответ.

– Без тебя бы я не справился.

– Ну не надо уж, – хмыкнула она. – Ты у нас герой.

В дверь снова поскреблись. Слишком неуверенно для того, чтобы это была медсестра, поэтому я предположил, что решилась зайти к нам Алиса. И правда, как только Крис гаркнула «можно!», Алисино бледное личико тут же появилось в дверях. Впервые на ее щеках розовой краской играл румянец.

Она больше не выглядела такой безжизненной: голубые глаза поблескивали, на губах играла улыбка. Только пальцы чуть дрожали. Наверное, от волнения. Я слабо улыбнулся ей в ответ, а она присела на стул около моей кровати. Мне стало неловко, и Алиса тоже молчала, не стремясь нарушить тишину.

Крис, оглядев нас обоих, понимающе хмыкнула.

– Кажется, вам нужно побыть вдвоем. Пойду. – Она растрепала мои вихры на макушке. – Витале передам, что ты в порядке. Он вечером заедет.

Я вяло кивнул. Отца видеть не очень хотелось, но поговорить стоило.

Алиса все так же молчала, теребя в тонких подрагивающих пальцах край джинсовой юбки. На скале она была в другой одежде. Наверное, съездила домой и переоделась: мы знатно извалялись на грязных камнях. Она не прикасалась ко мне, и тогда я сам, переборов волнение, с трудом до нее дотянулся. Коснувшись бледной острой коленки, я тут же одернул руку. Алиса виновато поджала губы, слабо улыбнувшись.

– Все из-за меня.

– Брось… – начал было я, но она не дала мне продолжить.

– Я позволила…

– Невозможно сопротивляться сирене, ты понимаешь? – мягко, но настойчиво произнес я. – Ты, наоборот, стойко держалась. Он же питался тобой.

– Самое обидное, что я все понимала. – Алиса шмыгнула носом. – Но не могла противостоять. Мне не хотелось, но я ничего не могла…

– Ты все помнишь?

– Абсолютно. Это я столкнула тебя со скалы, пока Крис не видела. Он приказал. А ты думал, что морская тварь – я, да?

Я отвел взгляд. Стыд опалил жаром щеки. То, что Алиса – сирена, предполагала в основном Кристина, а я просто позволил себе с ней согласиться. Но все это время внутри теплилась надежда, что Алиса – человек. И теперь она сидела передо мной: румяная, счастливая, смущенно улыбалась.

– Ты не могла быть сиреной, – внезапно осознал я. – Ты… Черт!

Резко сев, я тут же зашипел от боли во всем теле. Она отдавалась повсюду, будто меня целую ночь пинала толпа подростков. Но нет, я всего лишь пережил схватку с сиреной и выжил. Звучит само по себе как чудо.

– Ты порезала руку, – горячо забормотал я. – Когда мы пытались разбить бокалы… И у тебя была красная кровь!

Она несколько секунд смотрела на меня ошарашенно, словно не могла поверить в сказанное, а потом быстро закивала.

– Точно! Я и забыла… Но теперь ты понимаешь, почему Мишель спел лучше?

– Невозможно перепеть сирену, – вздохнул я. – И тогда только умерла Тася. Он же питался их голосами, да?

– За каждую жертву море дарило ему жемчуг, – прошептала она. – Мы купались в нем. В жемчуге была сила. Чем больше его было, тем сильнее Мишель становился. Я чувствовала это на себе. Он меня подчинил и начинал контролировать других…

– Вовремя мы от морской гадины избавились. – Я хрипло рассмеялся. – Иначе бы всю консерваторию уничтожил.

– Вряд ли. – Алиса качнула головой. – Он был осторожен. Полгода никто ни о чем не догадывался…

Я задумчиво перевел взгляд на посеревший от времени потолок. Иногда от него отваливались целые куски побелки, падая на пол и разбиваясь. Один попал даже на одеяло, но я быстро стряхнул на пол.

– А до него были сирены? Отец искал их уже несколько лет…

– Может, и были. – Она пожала плечами. – Но мне неведомо. А ты мой спаситель.

Я смущенно покачал головой.

– Прямо уж спаситель… Ничего такого.

Алиса внезапно пересела на мою кровать. В удивлении я поднял на нее взгляд и обнаружил, что наши лица оказались совсем близко друг к другу. В прошлый раз мы находились на таком же расстоянии у Эйдленов дома, но я плохо помнил, что случилось тогда. Зато сейчас явственно ощущались Алисины духи и запах ее кожи, пробивавшийся через парфюм. Она с нежностью смотрела мне в глаза, а я изучал ее длинные светлые, как у альбиносов, ресницы, и терпеливо ждал.

Мне стоило поцеловать ее самому, но я боялся спугнуть. Целовать ее все равно что коснуться крыльев бабочки: только тронь, и она улетит. Поэтому я, осторожничая, чувствовал ее горячее дыхание на своих губах. Ей потребовалось около минуты, чтобы коснуться моих пересохших губ.

Мы разделили привкус крови на двоих. Алиса осторожно меня целовала, пока я обнимал ее за пояс, медленно скользя по нежной коже поясницы. Ее губы были мягкими – именно такими, как я себе и представлял. Персиковый блеск для губ быстро смазался, оставив после себя только совсем слабый аромат.

Поцелуй был прерван хлопнувшей дверью. Алиса отпрянула, но не прекратила сжимать мою ладонь. В дверях стояла пожилая медсестра, держа в руках капельницу. Ее халат посерел от количества пережитых стирок, а руки выглядели совсем сухими. Алиса, поднявшись с кровати, отошла, уступая место медработнику. Та повесила капельницу на штатив и медленно, аккуратным движением подключила ее к катетеру.

– Как самочувствие? – вежливости ради поинтересовалась она. В глазах ее даже намека на интерес не было.

– Нормально, – буркнул я, недовольный тем, что нас прервали. – Когда меня уже выпишут?

– Не могу знать, – ответила медсестра. – Скоро уж должны. Дежурный врач зайдет вечером. Там к вам посетители ломятся, я не могу пустить всех.

– Кто ломится? – напрягся я.

– Да куча целая людей! Говорят, однокурсники. Пустить всех не могу!

– На минуточку, – взмолился я. – Пожалуйста. Они же уже пришли, ну чего вам стоит. И приемные часы еще не закончились!

Она смерила меня недовольным взглядом, потом глянула на старательно смотревшую в сторону Алису. И наконец медленно кивнула.

– Пять минут.

Она скрылась за дверью, и очень скоро мы услышали гомон. Такой, словно табор бежал по больнице, распевая песни и устраивая пляски. Раздавались и окрики персонала: «Потише! Больница все-таки!» Но консерваторских было не остановить: судя по звуку, они приближались стремительно. Мы с Алисой только моргнуть успели, как они уже ввалились в палату.

Их было человек десять. Сияющие, довольные, улыбающиеся. Я с жадностью вглядывался в их лица, такие знакомые. Конечно, среди них не хватало Даши. Не было и главной звезды.

– Мы волновались! Нам сказали, ты чуть не умер!

– Мы сразу прибежали!

– Нас не пускали.

Они галдели наперебой, а я не верил, что они пришли ко мне. В последнее время я почти не был на парах, ни с кем не общался толком, а они все равно решили меня навестить. В груди защемило сердце, а в горле туго встал ком. Впервые я ощутил себя нужным кому-то. Пусть они и не знали о схватке с сиреной. Никто не знал, да никому и не стоило знать.

– Как ты? – на стул плюхнулся однокурсник Серега, бесновавшийся в хоре и исполнявший роль демона. – Мы все заволновались, что потеряли еще одного контратенора.

– Еще одного? – Я сделал вид, что не понимаю, о чем шла речь.

– Алиска же сказала, что Мишель уехал? – Он вытянул ноги и повернулся к Алисе.

Румянец быстро схлынул с ее щек, оставив хмурую бледность. Она чуть наклонила голову вперед, и светлые пряди скрыли лицо от посторонних взглядов. Все однокурсники повернулись к ней. Алиса еле слышно прокашлялась.

– Да, он поехал к матери в Петербург… Неотложные дела, – на грани слышимости пробормотала она и прислонилась к подоконнику. – Он уже не вернется до премьеры.

– Ну Геннадий Аристархович и вопил… Сначала лютовал, а потом понял: тогда ж ты Орфея петь будешь. И, кажись, даже обрадовался! – Серега хлопнул в ладоши.

А я не поверил тому, что услышал.

– Что?

– Ты будешь петь Орфея! Главную партию! Огнище! – Он встряхнул меня за плечо. – Так что ты это, выздоравливай скорее! До премьеры неделя осталась, а тебя давно не было на репетициях… Геннадий, кстати, и об этом говорил…

– Да я… Я наверстаю! – тут же спохватился я. – Меня скоро выпишут!

Я ликовал. Даже не верилось: я все-таки спою Орфея.

* * *

В коридоре было пусто: консерватория будто вымерла перед спектаклем. Вчера у нас был последний, генеральный прогон перед концертом, и уже сегодня, двадцать третьего декабря, состоится премьера. Я пропустил много репетиций, поэтому приходилось заучивать партию и ноты днем и ночью: за последнюю неделю батя вынес из дома больше восьми банок энергетиков, а жестянка с растворимым кофе совсем опустела. Но в меня многие верили.

Геннадий Аристархович горячо убеждал ректора не отменять премьеру, заявляя, что я способен исполнить Орфея лучше Мишеля. Однокурсники подсказывали мне, если я забывал слова. Алиса же всегда была на сцене. После исчезновения брата она запела так, как никогда до этого. Ее сопрано походило на пение скрипки или на первую весеннюю капель. Ее голос был совсем не тот, который мы слышали раньше: из него исчезла скрипучесть, а Алиса начала попадать в ноты. Ее хвалили. Аккомпаниатор даже захлопал на последней репетиции.

«Ну, вот так чтобы спели, как сейчас, – сказал Геннадий Аристархович, и большей похвалы от него дождаться было трудно. – Вы молодцы».

Я бежал по коридору консерватории, размахивая текстом партии Орфея. На мне уже был костюм – красивый, сшитый костюмером специально для этой оперы. Правда, в плечах он сидел неудобно и был тесноват: все-таки шился на Мишеля. Сначала даже не верилось, что я вообще в него втиснусь: Мишель был изящнее и тоньше, немного ниже. Но и так смотрелось неплохо. Волосы уже растрепались: Алиса колдовала над ними целое утро, заливая их лаком и еще одним средством для укладки, но пара прядей все-таки выбилась и теперь падала на глаза.

До начала оставалось пятнадцать минут. Из холла зрителей провожали в зал. Я запоминал последние слова наспех: за неделю выучить оперу оказалось сложно. Но я все равно чувствовал себя счастливым и нисколько не боялся. Наоборот, жаждал посмотреть зрителю в глаза.

За кулисами кипела жизнь. Хористы, до боли одинаковые, стояли и готовились к выходу. Девушки поправляли друг другу волосы, а парни смеялись, но тихо, чтобы не слышали в зрительном зале. Геннадий Аристархович, кажется, научился общаться жестами: молча и грозно раздавал указания декораторам и исполнителям.

– Ну наконец-то! – Он дернул меня за руку чуть выше локтя. – Сколько ждать вас можно, Родион?!

– Я… я бежал… – наспех выдал я. – Мне нужно было время после распевки.

Геннадий Аристархович вздохнул.

– Умоляю, не подведите. – Он покачал головой. – Я за вас перед ректором поручился.

Об этом я знал, как и все остальные. Опера и правда была на грани отмены. Только потому, что ректора впечатлял опыт Геннадия Аристарховича и его режиссерские навыки, он все-таки дал опере состояться. На моих плечах лежала огромная ответственность: ключевая партия, отсутствие репетиций, слабое знание текста. Я рисковал, но был к этому готов.

Алиса, поправив деталь костюма и расправив кружево, подошла ко мне. Ее теплая ладонь на моем плече хорошо успокаивала. Сердце стало колотиться чуть медленнее, и пальцы уже не так дрожали.

Вместе мы справимся, я знал.

– Все будет хорошо, – шепнула она, хотя и сама волновалась. А кто не волнуется перед таким мероприятием?

– Поцелуешь на удачу?

Алиса, тепло улыбнувшись, потянулась ко мне, и я ощутил ее дыхание на губах. На нас никто не смотрел: хор был занят повторением партии и поправлял костюмы; педагог отчитывал нерадивого помощника. Я не выдержал: приблизился к ней и медленно поцеловал. Она обняла меня, и кружева на ее рукавах чуть царапнули шею.

– Все пройдет отлично, – шепнула она, отстранившись на секунду. Меня хватило только на то, чтобы кивнуть, и я снова ее поцеловал.

«Пора», – оповестил нас Геннадий Аристархович, и я услышал, как заиграла музыка. Из реквизита у меня была только наспех покрытая золотой краской лира, и я схватил ее в последний момент, чуть не забыв за кулисами. Цыкнув, преподаватель велел мне собраться. И я был уверен, что сделаю это, как только выйду на сцену.

Музыка громыхала. Зал заполнился до отказа. Даже лоджии оказались заняты. Мельком скользнув взглядом по залу, я увидел отца и Крис – ровно по центру в седьмом ряду. Были и все те, кто присутствовал на отчетном концерте. Пусть я и не слышал, но все равно догадывался, что они судачат об Эйдлене: везде был заявлен он как исполнитель роли Орфея. Я должен спеть не хуже, и это ложилось на плечи еще более тяжким грузом.

«Не хуже, а лучше», – наказал я себе.

И, взяв первую ноту, я почувствовал себя уверенно. Под моими ногами деревянный настил сцены будто сразу превратился в бетонную плиту. Я стоял на ногах так твердо, ощущал под собой опору, и мне казалось, что даже стихийное бедствие не способно сдвинуть меня с этого места.

Я уже не видел зал. Смотрел точно на зрителей, но прожекторы били в лицо, и было не до их эмоций. Я сконцентрировался на тексте, верных нотах и слушал аккомпаниатора. Пел хор, пел я, в голове все смешалось: действия оперы путались – сказывался недостаток репетиций. Но меня вела интуиция, огромное желание и феноменальная память. До выхода Алисы я не сбился.

И только когда она вышла, я смог перевести дыхание и на секунду посмотреть в зал. Все неотрывно глазели на сцену и выглядели завороженными, одухотворенными. Всего за секунду я разглядел восторг в глазах ректора, сидящего в первом ряду, и стало легче. Будто камень с души упал.

Алиса пела так, как никогда раньше. Ее партия лилась звонкой горной речкой, голос взлетал под потолок и звенел прелестным хрусталем. Я и сам заслушался, ее верхние мелизмы звучали причудливо и витиевато.

Опера должна была быть с антрактом, но наша версия была студенческой. Мы еще в начале подготовки урезали сценарий так, чтобы она длилась полтора часа. Мы почти не уходили со сцены. Я каждую секунду восхищался Алисиным голосом, наконец-то услышав его полную мощь. Мы пели часть композиций вместе, и наши голоса переплетались друг с другом, создавая удивительный унисон. Такой, которого у Алисы с Мишелем никогда не было.

Адреналин зашкаливал, эйфория била в мозг, и никто не заметил, как пролетели полтора часа. Я вытягивал каждую ноту превосходно – мне было не в чем себя упрекнуть. Хор пел слаженно и гармонично, танцоры – девушки и парни с хореографического факультета – тоже не подвели.

– Блис-та-тель-но! – отчеканил Геннадий Аристархович, как только мы заскочили за кулисы. – Вы были блис-та-тель-ны!

Он так отчетливо выговаривал это слово, что я не выдержал и рассмеялся. Алиса мне вторила, тоже разулыбавшись и хихикнув. Сказывались усталость, стресс, недосып, и Геннадий Аристархович понял это. Он тоже улыбнулся и похлопал меня по плечу.

– Не зря я в тебя верил. – Он важно покивал. – Абы кого в Московскую консерваторию точно не берут. Вот увидите, вы эту постановку еще не раз отыграете!

Мы слышали, как закрылся занавес, а зрители осыпали нас аплодисментами еще долго. Но и они повалили из зала, коридоры наполнились их звонкими голосами. Все делились впечатлениями. Сквозь тонкие стены и хлипкую дверь служебного помещения я слышал все восторги. Алиса сияла: это был ее триумф.

– Теперь отдыхать, – уверенно заявил педагог. – Встретимся в следующем семестре.

Переодевшись и попрощавшись с однокурсниками, мы с Алисой вышли из консерватории. Отец написал, что он и Крис поехали готовить праздничный ужин и вечером ждали нас обоих. Я не сомневался, что Алиса согласится, поэтому решил сказать чуть позже. Сейчас мы хотели отметить вдвоем.

Взявшись за руки, мы пошли прочь от консерватории по центральному проспекту. Погода сегодня радовала: тротуары слегка замело снегом, было тепло и солнечно. Алиса крепко сжимала мою ладонь, а я стискивал в ответ ее пальцы, чуть поглаживая большим тыльную сторону ладони. Мы молчали, дыша в унисон, синхронно шагая по проспекту.

– Свернем на набережную? – предложила она.

Проходя мимо продуктового, мы взяли бутылку вина в крафтовом пакете. Я первым сделал глоток, следом – Алиса. На набережной теперь глинтвейна не было: вагончики после затопления еще не восстановили, сейчас занимались ремонтом перил и брусчатки. Но прогулочная зона все равно оставалась широкой, да и в будний день здесь не должно было быть много людей.

И правда, набережная почти пустовала. Алиса сжимала горлышко бутылки, отпивая и передавая мне. Мы много целовались, а я в порыве чувств даже закружил ее в танце, невзирая на удивленные взгляды рабочих в синей теплой униформе.

– Пойдем в бухту?

Она больше не представляла опасности. Мы спустились по острым неудобным ступенькам и оказались на галечном пляже. В Жемчужной бухте ничего не изменилось: на миг мне даже показалось, что ее не коснулось наводнение. Волны были на удивление сильными, несмотря на теплую для декабря погоду. Алиса еще глотнула вина, едва его не разлив, и присела на камень. Я умостился рядом, наспех поцеловав ее в уголок рта.

– Мы справились, – прошептала она, потянувшись ко мне, но нас прервала телефонная трель. Вынув телефон из кармана, я увидел имя абонента. «Мать».

– Секунду, – бросил я Алисе, подорвавшись с камня.

Мне не хотелось, чтобы она слышала наш разговор, поэтому отошел чуть ли не на другой конец пляжа. С трудом заставив себя нажать на зеленую клавишу, я поднес гаджет к уху.

– Слушаю.

– Давно не звонил. (Я слышал, как она затягивалась сигаретой на другом конце. Голос ее звучал укоряюще.) Соскучилась.

– Зачем ты звонишь? – прямо спросил я. – Ты от меня избавилась, чтоб спасти свою карьеру и прикрыть жопу, а теперь говоришь, что я давно не звонил. Как-то не хотелось.

Уверен, она ничуть не смутилась. В трубке повисло молчание только потому, что она снова затягивалась сигаретой и выдыхала дым.

– Я договорилась вернуть тебя в Москву, – просто выдала она. Вот так, с ходу. Обомлев, я сильнее сжал пальцами телефон. Ладони вспотели.

– Как это?

– Так это, – передразнила она. – Поговорила с серьезными людьми. Тебя ни в чем не обвиняют. Тем более, слышала, в Морельске ты делаешь успехи. Поздравляю с премьерой.

– Спасибо, но я не вернусь, – внезапно даже для самого себя выпалил я. – У меня и тут все хорошо. Образование получше московского будет.

Снова повисло молчание. Только теперь я был уверен в том, что оно от растерянности. Прожив с этой женщиной под одной крышей столько лет, я знал даже оттенки ее молчания.

– Хорошо подумал? Второй раз предлагать не буду.

– Хорошо подумал. Лучше не бывает.

Она сбросила звонок сама. Услышав в трубке короткие гудки, я ничуть не расстроился. Телефон, правда, не умолкал и без нее: в общей беседе нашего курса то и дело обменивались поздравлениями и фотографиями с премьеры. Я решил прочитать все вечером, сейчас было не до этого.

Тем более ко мне уже бежала Алиса. Она что-то сжимала в руке, и на ее лице не было радости. Никакого румянца на щеках – только опять расплывшаяся бледность.

– Родион! – закричала она.

Я шагнул к ней навстречу. Она спотыкалась о гальку – ее зимние сапоги были на небольшом каблуке, поэтому бежать Алиса могла с трудом. Кинувшись к ней, я поймал ее в тот момент, когда она чуть не упала носом прямо в камни.

– Что случилось?! – Я даже представить не мог, что произошло, и цепко схватил Алису за плечи. Даже через одежду я ощущал, что она дрожит.

Она вытянула мокрую руку вперед и раскрыла ладонь. На ней, переливаясь перламутром, лежали ровные, одна к одной, жемчужины.

– Он вернется.