Текст книги "Нежеланные часы (ЛП)"
Автор книги: Сара Ней
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
– Здесь не за чем следить, но на здоровье. И встань с кровати, я устала.
Когда Уинни наконец возвращается в свою комнату, а я забираюсь в постель, ложусь поверх одеяла, крутя новый браслет на запястье, металл которого нагревается теплом моей кожи.
В темноте я провожу подушечками пальцев по выгравированному подсолнуху, по красивым словам.
– Все происходит не просто так, – бормочу я, удивляясь, как тепло моего тела теперь исходит от браслета.
В жизни не бывает случайностей.
Я знаю это.
Всю свою жизнь я училась этому на собственном горьком опыте, одно разочарование за другим, начиная со смерти моих родителей, их обоих, когда я была маленькой. У меня было время, чтобы выздороветь, расти и двигаться дальше по жизни, но ...
Я никогда так не делаю.
Никогда.
Что я делала, так это приспосабливалась. Изгибалась. Исправлялась.
Преобразовывалась.
Я научилась жить без того, что у меня когда-то было.
Это то, что ты делаешь, когда теряешь людей, которых любишь.
Они говорят, что, когда кто-то умирает, он всегда с тобой в душе; я знаю, что это правда, потому что я чувствую своих родителей каждую секунду каждого дня. Это не значит, что мне не больно. Просто меньше болит.
Воспоминания о них остаются, но мне приходится так много работать, чтобы восстановить хоть фрагменты. Это неясные и мимолетные кусочки, которые я пытаюсь сложить воедино с каждым днем, неделей, месяцем и годом.
Я была так молода, когда они умерли. Столь юна.
Они были так молоды, когда умерли.
Но я здесь.
Я жива.
Лежу в постели и смотрю в потолок, за который плачу деньгами, которые зарабатываю сама.
Смерть родителей привела меня к заиканию; я не помню, чтобы у меня его не было, но моя кузина Венди помнит. В начальной школе я какое-то время жила с ее семьей, пока они не перестали меня содержать. У них просто не было денег.
Венди, которой было десять, когда я приехала к ним, сказала, что сегодня я говорю как нормальный ребенок, а на следующий день...
Раньше было еще хуже: я не могла произнести ни слова, не заикаясь. Я думаю, это была травма от того, что однажды твои родители уложили тебя спать, а на следующий день они исчезли. Когда тебе четыре, ты не понимаешь концепцию смерти... может, некоторые дети и понимают, но я – нет.
Я была чувствительной, как сказала Венди. Еще глубже ушла в себя.
Она была старше и добрее. Я спала на полу ее спальни; она и ее сестра, моя кузина Бет, спали на двуспальной кровати. У моих дяди и тети было четверо детей, и они не могли позволить себе еще одного, особенно с моим младшим кузеном Райаном, прикованным к инвалидному креслу, обрастающему медицинскими счетами, которые они не могли оплатить.
В конце концов, я смогла начать получать пенсию от государства, но это произошло позже... слишком много месяцев спустя, когда я уже была в системе патронажного воспитания.
Затем, в качестве последнего удара, мой дядя был переведен из штата, и я больше не могла их видеть. Мне никогда не удавалось скопить достаточно денег, чтобы навестить их, и, видит Бог, они не могли позволить себе навестить меня.
Я не дура; я знаю, что я одна из счастливчиков, которые прошли через систему и вышли, борясь за лучшую жизнь. Тихая, но сильная, если не считать моего заикания.
Последний прощальный подарок от родителей.
Последнее напоминание о травме, связанной с их смертью.
От полицейских, появившихся в моем доме в ночь аварии. Случайность. Несчастный случай. Преждевременная смерть – из-за наркомана за рулём пикапа, за который он вообще не должен был садиться за руль, и мои родители, которые возвращались на своей машине домой из театра. Я смутно помню, как моя няня Бекки, соседская девочка-подросток, испугалась, когда копы пришли в дом... пытались забрать меня, потому что наша семья была... ну, она была маленькой.
И стала еще меньше.
Несколько лет назад я начала собирать браслеты. Они дорогие, так что у меня их всего четыре, каждый куплен на деньги, которые я зарабатываю репетиторством, работой в библиотеке и уходом за детьми, такими как Саммер.
В жизни не бывает случайностей.
Это единственный браслет, обвивающий мое запястье, когда я кладу руку на свой живот.
Остальные четыре лежат на комоде.
Я тереблю его, потирая диск с подсолнухом большим пальцем, улыбаясь в темноте. Улыбаясь вопреки Зику Дэниелсу и его нежеланию сближаться с другим живым человеком.
Все нормально.
Я боролась за лучшее всю мою жизнь.
Один испуганный ребенок-мужчина не помешает мне найти его.
Зик
Зачем я дал ей этот гребаный браслет?
Господи, теперь она подумает, что мне не все равно.
Я шлепаю подушку, превращая ее в плоскую пушистую массу, и поправляю ее под головой. Уставился в чертов потолок над большой полупустой кроватью, закинув руки за голову.
Я так чертовски устал.
Но клянусь, каждый раз, когда я закрываю глаза, я вижу выражение лица Вайолет, когда она открывала коробку. Господи, это лицо, эти чертовы невинные глаза, они смотрели прямо на меня, как будто я... как будто я исцелил невидимую рану, о существовании которой даже не подозревал.
Этот браслет является причиной этого взгляда.
Никогда в жизни я не видел таких широко раскрытых и живых глаз, они будут преследовать меня всю ночь. Может, дольше. В этот момент я заглянул в ее душу, что делает меня похожим на гребаного сумасшедшего, но к черту мои собственные внутренние мысли.
Вайолет просто…
Просто…
Я даже не могу описать этот момент, даже если бы вы мне заплатите.
Чертова Вайолет и ее сентиментальное, сочувствующее сердце. Это беспокойство – ее чертова вина.
Я думал, она нормальная.
Я не понимал, что ей тоже больно.
Я прокручиваю эту мысль в голове, взбиваю подушку, чтобы она лежала у изголовья, и изо всех сил пытаюсь расслабиться.
Это не работает, потому что я понял, что Вайолет сломана.
Ранена. Повреждена. Похожа на меня.
Я сердито бью кулаком по подушке, разочарование нарастает, я даже не могу сформулировать свои гребаные мысли.
Как бы то ни было, я не собираюсь находиться рядом с ней достаточно долго, чтобы выяснить, в чем ее проблемы. Она может быть другом, кем-то, кого я бы взял на ужин по сбору средств, но это не значит, что мы будем тусоваться после сегодняшнего вечера, красить ногти друг другу и делиться плаксивыми историями о нашем детстве.
Тем более, что она смотрит внутрь, пытаясь понять меня. Видит меня насквозь.
Я бью подушку в последний раз, бросая одну из четырех на пол.
Вайолет может быть тихой, может заикаться, но она не дура.
Может быть, дурак здесь я.
Глава 10.
« Ты сказала слишком много реальных вещей, и теперь мне нужно заползти обратно в свою защитную крепость презрения, вести себя, как придурок, и не париться насчет херни»
Зик
Вайолет: Привет…
Я удивлен, увидев сообщение от Вайолет, когда звонит мой телефон; мы не виделись и не разговаривали друг с другом с момента сбора средств. Не потому, что это было странно, а потому, что мои тренировки, путешествия и расписание турниров были чертовски безумными.
Мне пришлось отменить встречу с Кайлом на этой неделе, чтобы заняться борьбой, и уже чувствую себя виноватым.
Мы въезжаем в город, когда второе сообщение Вайолет появляется в моих уведомлениях, уличные фонари освещают внутренность нашего автобуса. Вокруг меня, шевелятся мои товарищи по команде и тренеры, когда мы приближаемся к кампусу.
Вайолет: Я знаю, что прошла неделя или окооло того, но я прото хотела узнать, как идут дела. Саммер спрашивала пр игровое свидание, но я не спешила. Я знаю, что ты занят, и я не настаиваю тебе на этом, но давай, я не хочу их подводить/
Зик: Окей.
Я смотрю на текст, несколько раз перечитываю ее сообщение и не могу придумать, как ответить, в основном потому, что в ее случайном сообщении нет никакого смысла. Учитывая, что мы говорим о Вайолет, организованной, быстрой, прилежной Вайолет, повторное предложение, плохая пунктуация и неправильно написанные слова сбивают меня с толку.
Я хмурюсь.
Вайолет: Прости, Не обращай внимания.
Слишком поздно, Ви.
Зажав телефон в руке, он снова светится, когда автобус проезжает через охрану стадиона, замедляясь возле здания. Останавливается.
Мы терпеливо ждем, пока Дэрил, водитель автобуса, быстро все проверит, поговорит с тренером и, наконец, откроет складную дверь.
Мы дома и можем выйти из автобуса.
Схватив свое дерьмо из верхнего ящика и с пустого места рядом со мной, я следую за моими товарищами по команде, когда они медленно продвигаются вперед, шаркая по проходу, мои беспроводные наушники все еще на месте, тяжелые металлические гитарные рифы играют в ушах.
К тому времени, как я спрыгиваю с последней ступеньки и натягиваю на голову черный капюшон толстовки, несколько человек на стадионе уже разгружают наши сумки. Немедленно нахожу свой рюкзак. Отрываю его от земли и направлюсь к своему грузовику не приняв душ. Голова опущена, большой палец скользит по тексту Вайолет.
Тогда мне приходит в голову несколько вещей: она никогда первой не писала мне сообщения. Это не слишком шокирует, так как она более сдержанная, наименее напористая девушка, которую я когда-либо встречал.
Интересно, чем она занималась после сбора средств, с тех пор, как поцеловала меня на подъездной дорожке. Этот поцелуй не давал мне уснуть дольше, чем следовало, и заставил смотреть порно в Тамблер, когда я должен был спать, а не дрочить свой стержень.
Интересно, значит ли это, что я действительно скучал по ней?
Или мне просто нравится дрочить на порно гифки?
Или оба варианта?
Как бы то ни было, Вайолет – единственный человек, который написал мне с тех пор, как мы уехали в штат Огайо.
Мои большие пальцы выстукивают ответ.
Зик: Команда только что вернулась в город с выездной встречи в Огайо. Буквально только что въехали на стадион, где мы паркуем наши машины во время выездных встреч. Что ты сейчас делаешь?
На мгновение я задумываюсь, не пьяна ли она.
Вайолет: Что я делаю прямо сейчас? Ничего, потому что приближается дикая и сумасшедшая пятница! А моя компания – это я и еще раз я.
Я выдергиваю бейсболку из рюкзака, надеваю ее под толстовку, поворачиваю налево, потом направо, потом сжимаю козырек, чтобы она села плотнее. Мои пальцы работают быстро.
Зик: Вайолет, все
Нажимаю «Отправить». Ой.
Зик: Ви, все в порядке?
Длинная пауза.
Вайолет: Ты хочешь, чтобы я была честной?
Вайолет: Нет, это не так. Все не в порядке.
Краем глаза я замечаю какое-то движение и поднимаю голову, опираясь одной ногой о подножку грузовика. Оз приближается со всем своим дерьмом, вещевые мешки перекинуты через его широкие плечи.
Он поднимает руки.
– Какого черта, мужик? Ты не мог подождать пять минут? – Его голубые глаза подозрительно сужаются. – Ты ведь не собирался оставлять меня здесь, правда?
– Нет, просто пришло несколько сообщений, которые не могли ждать.
– О, правда, что за сообщения?
Мои серые глаза скользят по нему.
– Чувак, ты не собираешься в душ?
– А ты нет?
– Я собирался сделать это дома.
Он открывает пассажирскую дверцу, засовывает свое дерьмо и забирается внутрь.
– Дай угадаю: ты переписываешься с Вайолет и не хочешь терять ни секунды, тусуясь внутри здания. О, ты просто прелесть. – Он наклоняется над центральной консолью к моей двери и ревет: – У Зика есть девушка, у Зика есть девушка, – как долбаный идиот.
Господи, ну почему он такой чертовски несносный?
Я не обращаю на него внимания, но из-за непрекращающихся криков это трудно.
Не говоря уже о том, что теперь он хватается за мой телефон, шевеля пальцами.
– Давай, парень, положи трубку и поехали. Я сказал Джеймсон, что…
Я поднимаю средний палец.
– Ты можешь заткнуться еще секунд на пять? Спасибо.
Его спина ударяется о сиденье, и он начинает пристегивать ремень, как хороший бойскаут.
Зик: Что случилось, Вайолет?
Зик: У тебя какие-то неприятности? Мне за тобой заехать или что?
Вайолет: Нет, ничего такого. Просто, боже, мне так стыдно, что я написала тебе. Это прозвучит так глупо, но обе моих соседки ушли, и я одна, и я плачу, и не вижу кнопок на своем телефоне.
Ну, это объясняет дерьмовую орфографию.
Зик: Ты можешь сказать мне, что случилось.
Вайолет: Сегодня годовщина смерти родителей, и я ненавижу быть здесь одна. Тут этот фильм и почему-то… сразу мне захотелось поговорить с человеком, а не сидеть здесь и валяться перед телевизором. И я чувствую себя так…
Вайолет: я ненавижу одиночество.
Что ж. Дерьмо. Не то что я ожидал.
Проглотив комок в горле, я забираюсь на водительское сиденье, но не делаю попытки пристегнуть ремень. Не включаю двигатель. Ничего не делаю, только посылаю ей ответ.
Зик: Я знаю, что ты имеешь в виду. Есть…
Стервозное нытье моего соседа заставляет меня нажать «Отправить» слишком рано.
– Хей, почему мы еще здесь? – Глухо произносит Оз, постукивая костяшками пальцев по стеклу. – Мы собираемся просидеть здесь всю ночь, потому что, если это так, я попрошу Джеймс приехать за мной.
– Чувак, – Я делаю глубокий вдох, чтобы не взорваться. – Просто дай мне минутку, ладно? Я думаю.
– Мужик, что, черт возьми, происходит? От тебя какая-то цыпочка забеременела? – Его лающий смех затихает, когда я оглядываюсь с каменным выражением лица. – Дерьмо. Неужели?
– Нет, Господи Иисусе. Это Вайолет, она…
Это не мое дело, выбалтывать ее личное дерьмо, поэтому я сжимаю губы.
– Дай мне еще секунду, чтобы написать ей, ладно, тупица? Просто... вылезай из моей задницы, чтобы я мог послать ей сообщение. Похоже, ей нужно…
Дерьмо. Я собирался сказать, что она звучит, как будто ей нужна эмоциональная поддержка. Хорошо, что я оборвал себя, так как, серьезно, последнее, что мне нужно, это чтобы Оз задавал мне кучу личных вопросов.
Он поднимает брови, когда я говорю ему:
– Сначала мы едем домой, я забираюсь душ. Потом я еду к Вайолет.
Если Оз шокирован этой новостью, он... черт, он это показывает.
У тупого ублюдка отвисла челюсть, глаза широко раскрыты, как блюдца.
– Сегодня пятница, чувак, разве ты не идешь с нами? Ничего сумасшедшего, просто несколько кружек пива?
– Нет.
Мой телефон звонит, и мы оба смотрим на мои колени, туда, где мой сотовый уютно устроился между ног.
– Я пойду к ней домой, посмотрю, все ли с ней в порядке.
Вайолет
– Зик! Что ты здесь делаешь?
Он стоит на крыльце, засунув руки в карманы черной стеганой куртки. На нем джинсы и коричневые кожаные ботинки. Волосы ещё мокрые после недавнего душа.
Его широкие плечи неловко поникли, потом он пожал плечами.
– Я подумал, тебе не помешает компания.
Его рот сжат в прямую линию, и, если бы он не появился без приглашения и без предупреждения, я бы не поверила, что он пришел добровольно.
– Ты пришел?
Он переминается с ноги на ногу.
– Я подумала, мы могли бы пойти куда-нибудь… повеселиться.
Он дрожит?
Да. Точно.
Я отодвигаю наружную дверь, чтобы он мог войти в мою крошечную гостиную и войти в дом. Зик Дэниелс в моем доме, платиновые глаза сканируют комнату. Они проводят инвентаризацию дивана двадцатилетней давности, который родители Уинни купили нам в «Гудвилле», он золотой и шершавый, но на нем удобно сидеть. Обшарпанный кофейный столик, который мы нашли на обочине в прошлом семестре. В углу лампа, наш единственный источник света.
Уинни, Мелинда и я – мы как Три мушкетера или Три слепых мышонка (прим. английский детский стишок и песня под него), только беднее.
Огромная фигура Зика заполняет дверной проем, он стоит как вкопанный, не снимая ботинок. Если он не снимет их, ему нельзя идти, и, судя по его виду, у него нет желания ступать на наш коричневый ковер.
– Итак, – начинает он. – Хочешь убраться отсюда ко всем чертям?
Ему не нужно просить меня дважды.
– Иди, собирайся; я прогрею грузовик.
Когда он спускается с крыльца, отступая к своему огромному черному грузовику, я бегу в свою спальню. Рывком открываю шкаф, достаю чистые джинсы. Черную футболку; она обтягивает те маленькие изгибы, которые у меня есть.
Серебряное ожерелье застегивается у меня на шее, изящная буква «V» свисает с тонкой металлической цепочки. Надеваю несколько браслетов на запястье. Затем бегу в ванную, чтобы проверить свое отражение. Расчесываю длинные шелковистые волосы и решаю оставить все как есть. Добавляю несколько слоев черной туши. Розовый блеск для губ.
Через восемь минут я запираю за собой дверь, и по тротуару направляюсь к ожидающей фигуре Зика.
Через четыре секунды я сажусь рядом с ним. Такое приятное тепло.
– Куда мы едем?
Он стучит по рулю.
– Куда ты хочешь поехать? Решать тебе.
Я в нерешительности прикусываю нижнюю губу. Я помню, как делилась с ним списком, помню, как он все отбраковывал, когда мы пытались выяснить, какие игровые свидания будут веселыми для Саммер и Кайла.
Тем не менее, есть одна вещь, которую я всегда хотела сделать... и, возможно, он захочет сделать это со мной сегодня вечером, так как в первую очередь это была его идея.
И он сказал мне, что я могу выбрать.
Поэтому я иду на это.
– Знаешь, что было бы по-настоящему весело?
Его двигатель набирает обороты, очевидно, ожидая, когда я пристегнусь.
– Что?
– Я хочу рисовать керамику.
Голова Зика ударяется о спинку сиденья, большая ладонь расчесывает мокрые волосы цвета оникса.
– Пожалуйста, не делай этого со мной.
– Это не будет ужасно. Кроме того, ты сказал, что мне решать, и я выбрала именно это, рисовать керамику. – Хихикаю я.
– Ладно.
– Ты знаешь, где это?
У знака «стоп» он поворачивает налево, в сторону центра.
– Да, я знаю, где это.
– Ты знаешь? Откуда?
– Мой сосед-идиот по дому и его девушка ходили туда на одно из своих свиданий. Я должен был забрать дерьмо для них.
– О! Это хорошо.
– Если хочешь сказать, что это мило, то валяй.
– Я никогда не делала этого раньше, так что я очень взволнована. Я прикинула, что у меня есть двадцать баксов, так что…
– Нет.
– Нет?
– Я заплачу.
– Ты уверен?
Отлично, теперь он раздражен.
– Я пригласил тебя, я плачу.
– Ладно, но только если…
– Вайолет, моя мама может отсутствовать, но она всегда следит за тем, чтобы я вел себя как джентльмен, когда она рядом.
Думаю, больше нечего сказать, кроме:
– Спасибо, Зик.
Это много значит для меня, больше, чем он думает.
Он может думать, что это простая ночь в месте, куда он может позволить себе взять меня, но для меня это намного больше. Я почти никогда не позволяю себе ничего легкомысленного, каждый пенни, который я зарабатываю, идет на книги, обучение и жилье.
Их просто никогда не бывает достаточно, чтобы тратить на... такие вещи. Я не часто хожу в бары, потому что тратить десять долларов на выпивку, это деньги, которыми я могу заплатить за аренду или купить продукты.
Конечно, я этого не говорю, потому что такой парень не поймет. Зик Дэниелс не выглядит так, будто он пробивался хоть один день в своей привилегированной жизни. Я не виню его за это; это просто мое наблюдение. Он не может не иметь родителей, способных содержать его, так же, как и я не могу… нет.
Я ерзаю в кресле.
– Дерьмо, – его взгляд темнеет, скользит вверх и вниз по моему телу. – Ты уже что-нибудь ела?
– Нет, но... думаю, там можно поесть. Может, бутерброды?
Он хрюкает.
Я сдерживаю улыбку, пряча ее за воротником зимней куртки. Остальную часть пути до гончарного магазина смотрю в окно, чтобы он не заметил мою улыбку.
– К твоему сведению, – говорит Зик, когда мы входим в здании, – мы не будем расписывать парные вещи. Никаких кружек с сердечками и прочим дерьмом, поняла?
Кружки с сердечками и прочим дерьмом? О чем он вообще говорит?
– Поняла.
– И никакой праздничной ерунды. Ты ни за что не заставишь меня рисовать на тарелке тыкву или холли джолли Санта Клауса.
– Что я не заставляю тебя рисовать?
– Холли Джолли Сан.., – он видит, что я ухмыляюсь. – Черт возьми, Вайолет!
– Рисуй, что хочешь. Я собираюсь проверить тарелки и чашки.
Он плетется за мной.
Я снимаю керамический кувшин с деревянной полки и поднимаю его.
– Так что же мне делать с этим?
– Ничего.
– Я могла бы поставить туда цветы или налить сок, если бы у меня были гости. – Я поставил его на место. – Хммм.
В нескольких футах внизу Зик берет с полки рюмку.
– А как насчет этого?
Мои брови взлетают вверх.
– Ты часто выпиваешь?
Его плечи опускаются, и он фыркает:
– Нет. На самом деле, нет.
Он ставит рюмку на место. Снимает плоское весло с небольшим изгибом на конце.
– Что это за чертовщина?
Я оглядываюсь.
– Я думаю, это подставка для ложки. Для плиты.
– Это чертовски глупо.
Не обращая на него внимания, я бреду к бокалам и кубкам.
– Эй, а как насчет этой кружки? Это весело. – Она огромная и имеет достаточно поверхности для рисования.
Зик подходит.
– Я сказал, что не хочу рисовать парные кружки.
– Тогда иди и нарисуй что-нибудь другое.
Я переворачиваю тяжелую чашку, чтобы проверить цену. Восемнадцать долларов плюс студийный гонорар.
Ого.
Я прикусываю нижнюю губу, раздумывая, не желая тратить двадцать пять долларов из его денег.
– Прекрасно, – снова жалуется он. – Но больше ничего нет.
Я хихикаю.
– Тогда рисуй кружку.
Длительное молчание.
– Ладно, возьми мне одну. – Пауза. – Пожалуйста.
Я хватаю две и возвращаюсь к столу, где симпатичная брюнетка, похожая на старшеклассницу, расставляет нам щетки, воду и бумажные полотенца.
Она наблюдала за нами все время, пока мы были здесь, заинтригованная и удивленная видом массивного борца из Айовы. Он резко контрастирует с красочным и ярким окружением, и выделяется одетый во все черное.
Думаю, мы оба, потому что я тоже одета в черное, чтобы соответствовать моему сегодняшнему настроению.
– А что ты собираешься нарисовать на своей? – Спрашиваю я Зика. Все, что нам осталось сделать, это выбрать наши краски.
– Понятия не имею. А ты?
– Хм. Я не знаю. Может, что-нибудь фиолетовое? Или... мои инициалы?
– А как насчет твоих фиолетовых инициалов? Добавить цветы и все такое.
– Эй, это отличная идея! – Я лучезарно улыбаюсь ему. – Знаешь, ты мог бы написать что-нибудь, связанное с борьбой. Как насчет покрасить в черный и желтый?
– Неплохая идея. – Ему определенно нравится находиться здесь.
Мы вместе собираем краску, черную и ярко-желтую для него, лавандовую для меня. Зеленый лайм. Темно-пурпурный.
Мы занимаем свои места и работаем в тишине... по крайней мере следующие пятнадцать минут.
– Итак, ты хочешь рассказать мне о них?
– О ком?
– О своих родителях. Какими они были?
Я откидываюсь на спинку неудобного деревянного стула, помедлив с кистью в воздухе, с кончика которой капает лаванда.
– Насколько я помню, они были веселыми. Мой папа был застенчивым и большим книжным червем, а мама была такой красивой, сказочной... – я сглатываю. – Она была блондинкой.
Зик кивает, смачивая кисточку в кувшине с водой. Вытирает насухо бумажным полотенцем.
– Во всяком случае, они были молоды, когда родилась я, но по-настоящему любили друг друга. Они познакомились в юридической библиотеке, где работал мой отец, только что из колледжа. Он хотел стать адвокатом. – Я продолжаю рисовать кружку, сосредоточившись на изогнутых листьях, которые делаю вокруг ручки. – Моя мама была еще студенткой, но она посещала только один или два курса, потому что я родилась вскоре после того, как они поженились. Тетя сказала, что она хотела стать учительницей.
– Я... – начинает Зик. – Держу пари, она была бы хорошим учителем, как и ты.
– Я не собираюсь быть учителем. Я буду социальным работником.
– Я знаю, но ты любишь детей. Ты должно быть унаследовала это от нее.
– Наверное. – Я не знаю, как начать следующую часть, поэтому просто выпаливаю: – А как насчет твоих родителей, Зик? Ты почти не упоминаешь о своей семье.
Его кисть тоже останавливается, но он не поднимает глаз.
– Рассказывать особо нечего. Я всегда был второстепенным.
– Что это значит?
Его холодные серые глаза смотрят в мои.
– Это значит, что им на меня насрать.
– Как такое может быть? – Я шепчу, когда праздничная и жизнерадостная музыка бьет через звуковую систему над нами. Она громкая, но я знаю, что он меня услышал. Я знаю, что он обдумывает этот вопрос.
– Они эгоисты, вот и все.
– Где они?
– Они путешествуют. Не знаю, Вайолет. Они не говорят мне, куда едут. – Он тычет кистью по кружке.
– У тебя есть братья или сестры?
Тычет, тычет, тычет.
– Нет. Только я.
– Я уже говорила, что я единственный ребенок в семье. Иногда я думаю, как бы изменилась моя жизнь, если бы у меня была сестра. Или брат, понимаешь? Разделить это бремя. Чтобы я не была одна.
Боже, теперь я звучу как вечеринка жалости для одного человека.
– Слава богу, у меня есть друзья. – Я улыбаюсь, когда говорю это.
– Кстати, что случилось с твоими соседями по комнате?
Я поднимаю глаза.
– Что ты имеешь в виду, что случилось с моими соседями по комнате?
– Они часто отсутствуют или как?
– И да, и нет. Мы все много работаем. Никто из нас на самом деле не веселится, потому что, не хочу показаться жалкой или что-то еще, но это стоит денег, которые никто из нас не имеет. Хотя, – я опускаю кисть в кувшин с водой и постукиваю ею по краю, – завтра вечером мы идем в бар, где работает парень Мелинды, так как они не смогли быть вместе сегодня вечером, и, честно говоря, мы уже целую вечность не делали ничего веселого.
– Веселого?
Он произносит это слово вслух; это единственное слово, которое он выбрал из всей моей обличительной речи, его кисть рассекает воздух в мою сторону, рисуя маленькую серебряную букву V на ожерелье, висящем у меня на шее.
– Ви.
Я поднимаю руку и сжимаю маленькую серебряную букву, висящую у меня на шее.
– Тетя подарила его мне, когда я была маленькой, на мой пятый день рождения, последний, который я отмечала дома. – Я сглатываю. – Ви для Вайолет.
Он тихо хихикает, запрокидывая голову.
– Или V для девственницы.
– Наверное, и это тоже, – говорю я тихо, смущенно, хотя два года назад рассталась с девственностью.
– Тебе это не кажется смешным?
– Если бы я была девственницей, то, наверное, смутилась бы.
– Ты права, это личное. Я не должен шутить об этом.
Нет, не должен был.
Моя правая бровь поднимается, и я киваю. Улыбаюсь про себя, проводя кистью по кружке.
– Мой сосед Оз – извращенец, а не я. – Он устало вздыхает. Воздух между нами пронизан покалыванием напряженной энергии. – Мне очень жаль.
Моя голова снова опускается, но я смотрю на него из-под длинных ресниц.
– Я сожалею, Вайолет. Это было чертовски грубо.
– Давай оставим это, ладно?
Последнее, что я хочу делать, это сидеть здесь и говорить о моем статусе девственницы, или его отсутствии.
Зик
– Похоже на шмеля. – Ее слова окутаны радостным смехом.
Я смотрю на свою керамическую кружку, на ту, на которую я поставил большое «А» (как Айова), вместе с грубо раскрашенными желтыми и черными полосками.
Она права. Это начинает выглядеть как гигантский гребаный шмель, и очень неумело нарисованный.
– Заткнись, Вайолет!
– Прости меня! Хотя это так мило! Я не могу дождаться, чтобы увидеть, как она будет выглядеть обожжённая после печи.
– Какой печи? – Что она имеет в виду под обожженная?
– Печь запечет краску на керамике. Она будет красивой и блестящей, когда будет готова. – Она продолжает наносить светло-пурпурный цвет на чашку, изящно разрисованную в цветах и горошинах. Это чертовски восхитительно, намного симпатичнее, чем моя дерьмовая кружка Айовы.
– Ты хочешь сказать, что я должен ждать, чтобы увидеть, как она выглядит законченной?
Она удивленно поднимает глаза, кисть застыла в воздухе.
– Ты это все серьезно? Ты так хочешь увидеть её законченной и не хочешь ждать?
– Ну да! Я хочу посмотреть! – Ещё бы.
– Зик Дэниелс, не могу поверить! Ты волнуешься из-за своей кружки?
– Да, черт возьми!
Мы оба смеемся, и это приятно, чертовски лучше, чем злиться, что требует значительно больше усилий.
– Эй. – Я легонько тычу ее в руку кончиком кисти, оставляя на запястье желтое пятнышко. – Я только что кое-что понял.
Эти большие карие глаза смотрят на меня, длинные черные ресницы трепещут, ангельские светлые волосы сияют. Боже, она красива, блестящие губы приоткрываются, заставляя меня беспокойно ерзать на стуле.
Боже. Нет.
Я качаю головой. Трясу еще раз.
Прочищаю горло.
– Ты понимаешь, что не заикаешься с тех пор, как мы здесь?
– Неужели?
– Да, действительно. – Я размазываю черную краску по кружке. – Как ты думаешь, почему?
Вайолет открывает рот, потом закрывает, как маленькая рыбка, хватающая ртом воздух.
– Откуда я знаю? Я-я..., – ее дерзкий нос морщится. – Ну вот!
– Черт, – простонал я. – Мне очень жаль, что я упомянул об этом.
– Н-нет, все в порядке. Сколько мы уже здесь? Полтора часа? Для меня это долгий срок.
Она выглядит гордой. Ее лицо сияет.
– Наверное, потому, что тебе со мной комфортно, да? – Я подмигиваю, на самом деле подмигиваю, дразня. – Я больше не заставляю тебя нервничать.
– Вообще-то да, н-наверное, это значит, что ты больше не заставляешь меня нервничать.
Ее розовые губы все еще блестят и изогнуты в застенчивой улыбке.
– Ты серьезно?
– Да, конечно.
– Но со мной никто не чувствует себя комфортно.
– Я чувствую.
– Почему? — Я смотрю на нее, как на сумасшедшую. Должно быть так и есть.
– Не пойми меня неправильно, но... в основном я думаю, что это твой размер.
– Э-э, как я могу это неправильно понять?
– Я-я просто подумала, что ты предпочитаешь казаться пугающим. Сначала я была запугана, но теперь я просто нахожу это утешительным.
– Э-э, следующими словами из твоего рта лучше бы не быть: похож на гигантского плюшевого мишку.
– Это не мои слова. Я не сказала «уютно», я сказал «утешительно».
Я наклоняюсь вперед в своем кресле. Оно скрипит.
– Ты не думаешь, что я уютный?
Она морщит лоб.
– Ты когда-нибудь кутался в уютное одеяло?
– Конечно, нет, – фыркаю я.
– Ты когда-нибудь прижимал к себе милое маленькое пушистое животное?
Я усмехаюсь и закатываю глаза.
– Нет.
– Ты когда-нибудь прижимал к себе кого-нибудь смотрящего фильм или когда они были расстроены?
– Э-э, большое жирное нет.
– Я остаюсь при своем мнении. – Она удовлетворенно улыбается. – Утешительно, но не уютно, хотя, для протокола, ты многое упускаешь.
– Без разницы. Я мог бы быть и тем, и другим, если бы захотел. – Решив, что моя кружка закончена, я толкаю ее в центр стола и перемещаюсь вокруг небольшой стопки контейнеров и припасов, мешающих мне видеть ее. – Ну, давай посмотрим. Покажи свой шедевр.
– Я все еще работаю над этим, – шепчет она.
У меня такое чувство, что она говорит не о своей кружке.
Вайолет заканчивает свой проект; оказывается, он намного лучше моего. Ее кружка – аккуратная, с замысловатыми деталями, в виде маленьких цветочков, нарисованных вокруг темно-фиолетовой монограммы ее инициалов, буквы вьются и переплетаются. Моя, с другой стороны?
Похоже на дымящуюся кучу собачьего дерьма.
Я не буду вдаваться в подробности, но трехлетний ребенок мог бы сделать эту работу лучше.
