Текст книги "Изобретая все на свете"

Автор книги: Саманта Хант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)

И все заканчивается. [13]13
  Сцена выступления Азора на радио Нью-Йорка возникла в книге в результате знакомства с интервью, взятым «Длинным Джоном» Ниделем на радиостудии у Отиса Т. Карра, утверждавшего, что он построил космический корабль. – Примеч. авт.


[Закрыть]

Эзра торопливо пожимает Азору руку и скрывается за сценой. Снова появляется молодая женщина, суетится вокруг Азора, помогая ему слезть с табуретки. Но Азор все сидит, устремив взгляд над головами толпы, начинающей стекаться к выходу. На губах у него хитроватая улыбка, и он как будто разочарованно покачивает головой.

– Идем, – зовет Уолтер. – Пойдем к Азору.

– Одну секунду, – просит Луиза.

Уолтер останавливается и ждет, склонив голову в недоумении: разве может сейчас что-то быть важнее Азора?

– Что такое? – спрашивает он.

– Тот парень, я тебе говорила. Артур Воган. Он здесь.

Уолтер встревоженно спрашивает:

– В самом деле? Зачем?

– Не знаю, но хочу его спросить. Я на одну секунду, – говорит она отцу.

Уолтер понуро опускает голову.

– Ладно, – говорит он и уходит приветствовать Азора в одиночку.

Артур, как видно, высматривает кого-то в зале, но Луизу он не видит. Проход забит людьми, а она боится его упустить и потому весьма невоспитанно подбирает подол и лезет прямо через ряды, пробираясь к Артуру. Все идет хорошо, пока она не добирается до ряда легких складных стульев. Она хочет перелезть и через них, но, взобравшись на спинку, обнаруживает, что стулья не рассчитаны на ее вес. Металлические рамы опрокидываются, и Луиза приземляется на четвереньки. Стулья вместе с Луизой издают оглушительный грохот. Все зрители, чинно покидавшие зал, смолкают и вытягивают шеи, пытаясь высмотреть источник шума – все, в том числе и Артур Воган.

– Привет, – говорит он и машет ей. Перескакивает через несколько рядов, чтобы помочь ей встать. Она встает сама, слишком смущенная, чтобы принять его помощь. Расправляет юбку и пальто.

– Привет, – говорит она. В голове плещется вода, ведро мутной воды. Она смущена и никак не может найти слов, чтобы обратиться к Артуру. У него на лице с тех пор, как она видела его утром чисто выбритым, проросли черные точки щетины. На потемневшей коже губы кажутся еще ярче. Толпа течет мимо, тянется к выходу из зала. Его шея, нос, ресницы… Зал, в котором стоял мороз, быстро превращается для Луизы в раскаленную печь. Она отыскивает одно слово.

– Так, – говорит она и закусывает губу, придумывая, что еще сказать, вспоминая, о чем хотела спросить.

– Что ты здесь делаешь?

Артур озадачен.

– Луиза? – спрашивает он и, понизив голос, повторяет, словно в первый раз он ошибся: – Луиза? Я получил твое приглашение.

Луиза шевелит онемевшими извилинами. Собирает по кусочкам вопрос:

– Приглашение? – изо рта вырывается звук, похожий на шипение проколотого воздушного шарика. – Я не посылала. Я и сама узнала всего час назад. Я даже не знаю, где ты живешь.

– В меблированных комнатах в двух кварталах от тебя, – говорит он.

– Откуда ты знаешь, где я живу? – спрашивает она, всматриваясь в его лицо.

Артур похож на стеклянную вазу, упавшую с подоконника. Он состоит из сотни осколков, и все разные. Он немножко пугает и сбивает ее с толку, отражая лучи света ей в глаза – оттуда, и оттуда, и оттуда, и оттуда. Он засыпал всю землю, и тонкий осколок его, кажется, уже впился ей в пятку, прорезал шершавую кожу и проник в кровь.

– На конверте был обратный адрес. – Он берет ее за руку. – Пойдем? – спрашивает он.

– Я здесь не одна, – объясняет она, и Артур поворачивается к ней. Его лоб прорезает горькая морщина, и даже если ей хотелось этим заявлением пробить брешь в его самоуверенности, Луиза не может продолжать игру. – Я с отцом, – говорит она и показывает на Уолтера, стоящего на сцене с Азором.

Уолтер, подняв указательный палец, качает им в трех дюймах от носа Азора – отчитывает.

– С отцом!

Артур снова распрямляется, оживая после удара.

– Хочешь, познакомлю.

– С огромным удовольствием, – восклицает он, хотя и не совсем искренне.

Артур следует за Луизой к сцене, у которой стоит ее отец. Она идет осторожно, не улыбаясь, а крепко сжав зубы, как будто ей на плечо села бабочка, и она хочет, не спугнув ее, показать Уолтеру и Азору.

Уолтер с Азором сцепили руки, и хотя губы у Уолтера все еще обиженно надуты, он явно счастлив. Оба стоят, прислонившись плечами к краю сцены. Азор одной рукой держит Уолтера за плечо.

– О, Уолтер, глянь-ка на свою девочку! – говорит он и тянется обнять ее, но Луиза отмечает, что Уолтер не смотрит на «девочку». Он поверх ее головы смотрит на Артура. Гадает, что это за молодой джентльмен. Уолтер изучает Артура, потом Луизу, Артура, потом Луизу.

– Папа. Азор, – говорит она и оборачивается проверить, стоит ли у нее за плечом Артур. – Это…

– Артур! – восклицает Азор. – Артур. Ну и дела! Ты получил приглашение. И пришел!

Артур смотрит на Азора долгим взглядом.

– Я не… разве я?.. Разве мы знакомы? – запинается он.

– Ох! Кажется, еще нет, но не волнуйся, будем. Будем. И скоро. Сейчас, дайте вспомнить… 1943-й. Вы уже поженились? – Азор только что не облизывает губы, так он взбудоражен. – Нет, нет, до этого еще около года. Верно, верно. Артур, Луиза, как я рад видеть вас обоих!

Все молчат. Звуки, которые слышны в зале, могли бы издавать дикие звери.

– Поженились? – наконец обращается к Азору Луиза, круто подбоченившись.

– Ох, господи, молчу, молчу. Рот на замок. – Азор поворачивает невидимый ключ перед губами и тихонько смеется про себя. – Мне довольно трудно за всем уследить.

– Азор, я с ним даже не знакома.

– Правда? – удивляется Азор. – Ох, милая, извини. Действительно, виноват, – говорит он и хохочет так, что ему приходится повернуться к сцене. Он колотит ладонями по доскам, как отсчитывающая секунды стрелка часов, только гораздо чаще.

ГЛАВА 5

Мы в Трансильвании, а Трансильвания – не Англия. Наши обычаи не похожи на ваши, и вы увидите здесь много странного.

Брем Стокер

Подходя к номеру 3327, Луиза задерживает дыхание. Она снимает маленькую бумажную табличку на дверной ручке с печатной надписью: «Гости отдыхают. Не беспокоить». Рядом картинка с изображением женщины в такой же, как у Луизы, униформе. Женщина прикладывает палец к губам. Луиза комкает карточку и запихивает ее в карман фартука.

– Обслуживание номеров. – Она стучится в дверь костяшками пальцев. – Здравствуйте. Я пришла прибрать номер.

Она ждет, вслушиваясь. Еще разок стучит и снимает висящий на шее универсальный ключ. Замирает, снова прислушиваясь. Проводит языком по зубам. Ключ в замке поворачивается, и Луиза приоткрывает дверь в темную комнату. Ладони у нее вспотели. «Может быть, – рассуждает она, – он похож на вампира потому, что он вампир и есть, а я вот вхожу в его комнату как раз на закате».

– Здравствуйте! – окликает она, обращаясь к темноте. Любопытство преодолевает страх. Уцепившись одной рукой за косяк, она проводит другой по стене, нашаривая выключатель верхнего света, и вдавливает кнопку цвета слоновой кости.

Все странности, каких она насмотрелась, шаря в вещах постояльцев, в том числе и в номере, где гость заставил свободный край кровати оловянными солдатиками, крошечными танками, пушками и даже командным постом для генералов, расположив его на горном хребте подушки, и у женщины, набившей ящики стола успевшими засохнуть кусками хлеба, и даже в номере, который она застала пустым, с открытым окном и простой запиской постояльца: «Жить не стоит» – все странности, вместе взятые, бледнеют рядом с тем, что она видит здесь. Она переступает порог, оставив дверь открытой настежь.

В комнате необыкновенно чисто, но она нисколько не похожа на номера отеля «Нью-Йоркер». Она переняла черты личности жильца и превратилась в подобие кунсткамеры, в кукольный домик сумасшедшего ученого. Он объединил две комнаты: одну оставил спальней, а вторую превратил в мастерскую. Вся стена застроена темными шкафчиками, а в оставшуюся между шкафчиками крохотную нишу втиснуты опрятный письменный стол и стул. Здесь же великое множество катушек медной проволоки и мотков черных трубок. И повсюду магниты всех размеров и форм. Узкая кровать с аккуратно заправленной постелью, а из-под нее торчат книги. В одном деревянном ящике что-то вроде набора инструментов, только инструменты эти такой странной формы, что Луиза сомневается, действительно ли это инструменты. Вполне могут оказаться произведениями модернистского искусства. Совсем рядом с кроватью маленький запертый сейф, а рядом с ним груда пятифунтовых пакетов с арахисом высотой почти ей до пояса.

Луиза в восторге. Все, что она видит, чудесно и удивительно. Шары, разноцветные провода, непонятного назначения устройства, для которых она, хоть убей, не подберет названия. Любопытство полностью овладевает ею. Начать, решает она, стоит со шкафчиков. Но даже с ними она недалеко продвинулась. В первом же шкафчике ей попадается большая пачка бумаг, рукописных записей. Похоже, разрозненные листки дневника. Она уносит пачку к окну и при свете с улицы начинает читать.

«Уверяю тебя, для акулы-людоеда мы – нежнейший деликатес». Это я, входя в ресторан, подслушал обрывок разговора между чернобородым ресторатором Дельмонико и Томасом Коммерсфордом Мартином, автором научно-популярных книг и хозяином сегодняшнего банкета.

Я пунктуален и потому одиноко сижу за большим круглым столом. Мартин держит пост у дверей, поджидая остальных. Передо мной простирается белая гладь скатерти. У каждой тарелки карточка с именем. Меня поместили между двумя незнакомыми именами: Катарина Джонсон и Роберт Андервуд Джонсон. Я читаю имена, рассматриваю завитушки почерка, но не могу отвлечься от мыслей, оставшихся в лаборатории. Я занимаюсь отлаживанием модели телеавтомата, который намерен продемонстрировать публике в ближайшем будущем в «Мэдисон-сквер-гарден», построенном Стэнфордом Уайтом. В сущности, телеавтоматы – это роботы, повинующиеся тихим командам, переданным по радио в высокочастотном диапазоне – далеко за пределами слышимости человеческого уха. Эти телеавтоматы в точности исполняют мои команды, без проводов и без звука. Поворот налево, поворот направо, поворот кругом, наклон. Эффект поначалу жутковатый. Возможностям применения нет числа.

И вот за столом, разглядывая карточки, я на мгновение вижу места, занятые не людьми, а роботами. Банкет с роботами – восхитительное зрелище!

Обычно я избегаю таких публичных мероприятий, как этот банкет. Публику лучше видеть вдали, как путеводную звезду – на таком расстоянии, где ее легко не замечать. Но с тех пор как мне стало везти – сперва с «Электрическим освещением и производством Теслы», потом с приглашением продемонстрировать мой двигатель на переменном токе в Американском институте электротехники, с предложением от Вестингауза, с получением гражданства, после проникновения в Америку Х-лучей, радио и первых многофазных систем – я обнаружил, что не могу устоять перед искушением подобных банкетов. Мое эго вытаскивает меня из лаборатории. Я заказываю виски, чтобы смягчить удар.

Мальчиком я видел, как горел дом – горел зимой, в самые холода. Меня заворожило рыжее пламя в белом заснеженном городке. Я стоял, дрожал и смотрел. Мороз был такой, что вода, которой пожарные заливали огонь, застывала сосульками. Дом одновременно горел и леденел. Казалось, для него не существует законов физики. Мне нравится выбираться из лаборатории, бывать в обществе, будто расхаживая по коридорам того дома, горя и леденея одновременно. Все, чего я касаюсь, притягивает и пугает меня. Равновесие невозможно. Я пью виски.

Но банкет в мою честь. Тщеславие лишило меня силы к сопротивлению.

Сэм приходит первым. Я не слышу, как он беззвучно подходит ко мне сзади. Я гадаю, какие блюда закажут мои телеавтоматы, и потому вздрагиваю, когда Сэм склоняется к моему уху, царапая шею жесткими как проволока волосками кустистых бровей и усов.

– Нико, – шепчет он с полной серьезностью, словно сообщает дурное известие. – Это говорит Бог. – Ухо теплеет от его дыхания. – Я слышал, ты хочешь украсть мою работу?

– Привет, старый друг!

На самом деле мы знакомы всего пять лет, но счет лет мало значит для меня. Высшие силы веками готовили нашу с Сэмом встречу. Впервые я наткнулся на его книгу в четырнадцать лет. А он немедленно, едва увидев чертежи и рисунки, признал важность многофазной системы переменного тока. Мы сошлись и с тех пор не расходились. Как если бы знали друг друга целую вечность. Старый друг.

– Буду весьма благодарен, если ты воздержишься от упоминаний о моем преклонном возрасте, – говорит он.

Я встаю, чтобы поздороваться с ним. Мы составляем странную пару. Он макушкой как раз достает мне до плеча. Где у него складочки, у меня впадины. Что у него светлое, то у меня темное.

Сэм устраивается в кресле, предназначенном Катарине Джонсон.

– Виски? – предлагаю я.

– Да, пожалуй. Да. Воздержание – такая отличная штука, что я решил воздерживаться от самого воздержания.

Я наливаю ему. Сэм в городе по делам, его жена и семья остались в Европе. Он на прошлой неделе не раз заглядывал ко мне в лабораторию, но я рад на минуту заполучить его в полное свое распоряжение.

– Я пришел пораньше, чтобы с тобой поболтать, – говорит он.

На самом деле он опоздал на десять минут. Официант ставит между нами накрытую крышкой тарелку и, помедлив долю секунды, снимает крышку, открывая взгляду подогретые, фаршированные сыром стилтон фиги в ветчинных трубочках.

– Бе-екон! – орет Сэм. – Бекон. Бекон, бекон, бекон! Да с беконом и ангел сойдет за деликатес! – Он забрасывает одну фигу в рот, и официант исчезает. Сэм облизывает жирные пальцы. – Ах ты, бедняга. Ты мне снился прошлой ночью. Понятия не имею, что сей сон значит, но ты в нем был, так что, может, ты объяснишь?

– Извини, не сумею.

Он игнорирует мою попытку сострить.

– Мне снилось, что я в постели. Опять на Миссури, только эта версия Миссури была развернута на пятнадцать градусов, как в калейдоскопе. С ночным колпаком на голове, завернут в одеяло, под подушкой – томик ужасной Джейн Остен, как будто один из ее жутких романов навеял на меня кошмар. Я даже слышал собственный храп. А ты сидел, преспокойно поглаживая подбородок, будто котенка ласкал. Ты разглаживал складки на брюках и ждал. «Нико», – сказал я, внезапно проснувшись, чтобы спросить тебя, но, едва проснувшись, я забыл, о чем хотел спросить. Ты, увидев, что я не сплю, сразу кивнул в сторону, словно хотел мне что-то сказать, предупредить о затаившейся в углу опасности. Глазами ты указывал на дверь. Ты так сжал губы, что все звуки в мире как будто скрылись за этими губами, и во сне стояла тишина. Вакуум. Я понятия не имел, что там за дверью, и все-таки на лбу у меня выступил холодный пот. Ты двинулся к двери, и когда я понял, что ты тоже боишься, страх набросился на меня, как приближающийся поезд, с каждым мигом набирая силу и мощь. Мой страх заполнил собой комнату. Голова у меня кружилась и гудела. Не было ничего, кроме страха, кроме вопля в ушах. Я держался изо всех сил. Дребезжали дверные петли, дверь готова была сорваться с петель, и в тот миг, когда я понял, что больше не выдержу, страх прошел сквозь меня, прямо как поезд, вывернув наизнанку, ничего от меня не оставив, и потом пропал сам. Понемногу я пришел в себя. В комнате ничего не изменилось. Ты сидел, разглядывая ногти на руке. Я, разбитый, лежал в постели. Я трясся от ужаса и тут снова обратил внимание на тишину. Я моргнул, пошевелил пальцами, задышал понемногу. Прошла целая вечность, пока ты заговорил, сначала откашлявшись. «Сон не существует», – сказал ты, вставая. Ты вышел через ту самую дверь, которая минуту назад, казалось, отгораживала меня от смерти. Ты уже стоял одной ногой снаружи, но все же еще раз обернулся ко мне. «Сон не существует, Сэм». Дверь за тобой закрылась, и я проснулся. Так как же это понимать? – спрашивает Сэм.

– Ну, надо полагать, я хотел сказать, что сна не существует, Сэм, – шутя, отвечаю я.

Он не смеется.

– Да… – Он разглядывает скатерть, сжимает кулаки. – Я этого и боялся. – Лицо у него дергается, он кладет кулак на скатерть, морщит лоб. – Но, Нико, если сна нет, значит, невозможно…

– Приветствую вас! – хрипловатый голос с шотландским акцентом проносится над головами пирующих у Дельмонико.

Мы оборачиваемся. Джон Мюир машет руками над головой и широко улыбается из зарослей белой бороды.

Однажды, когда я представлял Джона компании инженеров как натуралиста и писателя, он меня поправил, сказав, что на самом деле он «поэт-бродяга-геолог-ботаник и орнито-натуралист!» [14]14
  Архивы «Сьерра-клуба» сообщают, что Джон Мюир однажды отрекомендовался таким образом. – Примеч. авт.


[Закрыть]На самом деле он еще и фермер, и овчар, и изобретатель, и исследователь, и отличный собеседник. Незаурядный человек. Я счастлив его видеть. Сэм улыбается ему, но в его глазах еще проглядывает беспокойство. Пока мы обмениваемся приветами, остальная компания ручейками стекается следом за Джоном и поднимает большой шум. Примадонна мадам Милка Тернина. Киплинги. Мэрион Кроуфорд. Игнацы Ян Падеревский и молодой красавец-офицер Ричмонд Пирсон Хобсон, недавно закончивший военно-морскую академию. Я любуюсь, как он входит в сиянии юности.

– Мне лучше найти свое место, – наклонившись ко мне, говорит Сэм.

Остальные уже расселись.

– Сперва скажи, что невозможно? – останавливаю я его.

– М-м?

– Ты не договорил. Если сна не существует, то что невозможно?

– О, видеть сны, только и всего.

Я минуту сижу с этой мыслью, уставившись в никуда. Хобсон, герой в мундире, щупает край льняной салфетки. Мадам Тернина, сидящая рядом с ним, смеется какой-то его шутке. Мэрион улыбается мне через стол, и я сознаю, какая страшная опасность мне грозит. Все солонки и перечницы на местах. Все свечи зажжены. Все так, как надо, каждый из них, как и следует быть, полон жизни, полон нераскрытых тайн. Сегодня вечером я могу влюбиться в каждого из них. Я готов любить весь этот блистательный мир.

Сэм еще рядом, но собирается отойти к своему месту.

– Погоди, – говорю я. – По-моему, ты ошибаешься. Сказать, что сна не существует, это все равно, что сказать, что все есть сон. Разве не так? И каждый видит сны. Удивительное случается все время, даже когда мы бодрствуем. Я хотел только сказать тебе, если в твоем сне в самом деле был я, что существует всего один мир. Этот мир. Сон – это реальность. Обыкновенное чудесно. Чудесное обыкновенно.

Теперь уже Сэм застывает на месте. Он как раз поправлял воротничок и замирает с приподнятой рукой.

– Ты в самом деле так думаешь?

Я берусь рукой за подбородок, поднимаю глаза к потолку.

– Уверен, – говорю я ему. – Уверен.

Он с облегчением улыбается.

– Никогда так об этом не думал. – И, воистину воспрянув духом, негромко запевает что-то про «мужчину моих снов», обходит стол и находит место рядом с Мюиром, унося с собой мою мысль.

Пожар в мороз. Точно.

Кругом заводят разговоры. Думаю, говорят обо мне. Кто-то упоминает магниты. Кто-то – многофазную систему переменного тока, но сам я отсутствую, пока за моей спиной не возникает Мартин. Он разбивает чары.

– Мистер Тесла, позвольте представить вам миссис Катарину Джонсон и мистера Роберта Андервуда Джонсона. Роберт – поэт и редактор «Сэнчури мэгэзин». Катарина его жена.

Мартин возвращается к обедающим. Я оборачиваюсь будто навстречу буре. Дверь на балкон широко распахивается.

Сначала Роберт: узкая бородка на серьезном лице, грустные глаза прячутся за круглыми стеклами в проволочной оправе, на энергичном лице – широкий нос. Его черты – сплав американского производства.

Далее Катарина: задорный дух, но она мягче, чем он. Ее свет труднее заметить. Кроме глаз. Их легко принять за северный остров, омываемый океаном. Блеск. Лед. Далекая буря. Красота.

Приход Джонсонов мгновенно увлекает меня. Я – камень, выхваченный с речного дна. Катарина занимает оставленное Сэмом место справа от меня, Роберт садится слева. Я чувствую их запах. Смятая трава. Холодный гранит.

– Миссис и мистер Джонсон, – говорю я, обернувшись к ней, – мы говорили о магнитах.

Действительно, магниты. Я не из тех, у кого много друзей, но сейчас я чувствую, как будто с двух сторон у меня торчат магниты и притягивают меня к этим людям, словно вместо сердца у меня сердечник, обвитый медной проволокой. Я подкрепляюсь глотком виски. Я не очень-то могу позволить себе чувствовать к людям что-либо, кроме любопытства. Образ жизни не позволяет. Есть, конечно, исключения, вроде Сэма, но они редки. И все-таки сердце у меня от волнения бьется вдвое чаще. Я не знаю, что делать дальше. Я допиваю виски и заказываю новую порцию.

– Магниты… – говорит Катарина и улыбается.

– Да, – выдавливаю я, и беседа продолжается.

Джон Мюир навалился на стол, скрестив руки под подбородком: он перебирает проволоку своей длинной бороды.

– Этой легенде четыре тысячи лет, – говорит он.

Все заинтригованы, и мы дружно склоняемся к нему, слушая рассказ. В тесном кружке я чувствую тепло, исходящее от Джонсонов. Я купаюсь в нем. Мне в голову не приходит спросить, почему меня так к ним тянет.

– Пастух-грек по имени Магнес пас овец неподалеку от города Магнезия в Малой Азии. Обитый железом наконечник его посоха цокал по камням. – Мюир поднимает солонку и перечницу и позвякивает ими друг о друга, подражая звону посоха. – Он зашел довольно далеко и решил вздремнуть. А проснувшись, увидел, что его овцы разбрелись. И тогда он влез на высокий утес, чтобы высмотреть их сверху. Он поставил на каменную вершину одну ногу, за ней другую и наконец свой верный посох. Пастух осмотрел окрестности, но овец не увидел. Тогда он захотел спуститься вниз, но не смог поднять ног. Он застрял. Как он ни старался оторвать ногу от камня, она прилипла, словно по волшебству. Он пробовал оторвать башмаки по одному, пытался подпрыгнуть… – Мюир отводит локти назад, будто сам готовится прыгнуть. – Ничто не помогало, – продолжает он. – И башмаки, и посох пристали к скале. Магнес почесал в затылке. – Мюир повторил жест. – Его овцы, увидев пастуха наверху, стали собираться к нему, но не найдя на скалах свежей травы, двинулись дальше. Он видел, что овцы легко переставляют ноги, а сам все не мог двинуться с места. Но к скале прилипли его башмаки, а не ноги. Он свободно шевелил пальцами ног. И тогда его осенило. Он вытащил ноги из башмаков, выпустил из рук посох, и так, видите ли, люди открыли магниты. – Мюир дважды щелкает в воздухе пальцами.

– Человек по имени Магнес пас овец у города Магнезия и открыл магнит? – хихикает Сэм.

– Неужели вы так недоверчивы? – это говорит Катарина. – Случались и более удивительные вещи.

И я, повернувшись к ней, вижу в ее глазах бледную голубизну камня и восемь миллиардов лет окаменевшей небесной синевы. Восхитительное зрелище!

– Нет, – начинаю я и продолжаю: – Да.

За столом ждут объяснений. Я заикаюсь. Мне нечего объяснять. Тогда все смеются. Я краснею. Я глубоко вдыхаю, всасываю воздух. Я, оказывается, долго не дышал, забыл в приливе незнакомых чувств. Что это? Боюсь, что я знаю. Боюсь, что я слышал об этом на одной окраинной улице Будапешта.

Дельмонико – мастер устраивать банкеты. Гости засиживаются до ночи. Еда великолепна, и над столом царит ощущение благополучия и изобилия. Хохоча, откидывают головы. Склоняют их, чтобы выслушать секреты. Устрицы и шампанское. Я приканчиваю третью порцию виски и, наконец, обретаю голос в обаятельном сиянии Джонсонов. Зал гудит, но я к концу банкета умудряюсь сосредоточить их внимание на себе. Тарелки убирают. Подают кофе, ночь перетекает в утро, и наша троица ускользает от остальных в собственную вселенную.

– Начнем сначала, – говорю я им. Мне хочется знать о них все.

И Роберт отвечает:

– Дом, где я родился, потом снесли и возвели на его месте купол Палаты представителей.

– Подобающее святилище, – вставляет Катарина, – чтобы увековечить столь великое событие. А вы откуда, мистер Тесла?

– Из Смилян. В Хорватии. Должен вас предупредить, я на самом деле серб.

– Кажется, я впервые вижу серба, – говорит Роберт.

– У нас в языке девять слов для ножа и только одно – для хлеба.

Я хватаю столовый нож и с грозной миной тычу его тупым концом в стол. Джонсоны смеются.

Я смотрю на Катарину, ожидая услышать, где она родилась. Она отводит взгляд за плечо Роберта. Она подносит к губам бокал портвейна.

– Я выросла в Вашингтоне, – произносит она довольно равнодушно, как будто это обстоятельство ей давным-давно наскучило.

Рано или поздно женщины будут править миром, и, когда это случится, мозги их окажутся так точно настроены на годы тишины, что они, как я предвижу, окажутся куда лучшими правителями, чем мужчины. Она играет со мной, гипнотизируя голубым светом своих глаз, и наконец продолжает:

– Однако я не понимаю, какое это имеет значение. С тем же успехом я могла бы сказать, что выросла в Тайпе или Торонто. Разве это помогло бы лучше меня понять? Рождение – это случайность. – Она вскидывает глаза на Роберта. – Нет, – говорит она, – нам сегодня нужно что-то особенное. Истории.

Роберт горячо соглашается с женой.

– Да, – кивает он, – конечно, ты права.

Мое дыхание становится хриплым от удивления, прерывистым от восторга. Я поражен тем, что вижу – редчайшим качеством Джонсонов. Это мудрость без гордыни. Смиренное спокойствие. Любопытство, от которого я только набираюсь новых сил. Я обдумываю одну историю, которой еще никогда не рассказывал. Я чувствую, как она ждет, тоскуя взаперти, без света, как ей хочется успокоиться в ушных раковинах Джонсонов. Один резкий вдох – и я сбрасываю ее обратно в темную глубину.

Роберт поддерживает предложение жены.

– Когда застрелили великого человека…

– Какого великого человека? – спрашиваю я. Дыхание у меня уже выровнялось.

– Президента Линкольна. Моя семья, квакеры и аболиционисты, были потрясены.

Роберт рассказывает, прочно поставив подошвы на пол перед собой, сложив руки на коленях – само прямодушие.

– Мне тогда было двенадцать, но я решил, что должен идти в похоронной процессии. У меня остались смутные воспоминания – больше всего об общем горе, о плодовых деревьях, о траве по краям дороги. Была весна, и все возвращалось к жизни. Так странно весной быть среди смерти. Люди в процессии плакали, другие онемели от горя. Пуля пробила мозг их президента. Я видел их лица, ощущал запах горящего угля в топке паровоза и, хотя был очень молод, понимал: что-то очень большое и непредсказуемое потрясло ход истории. Мне становилось легче, оттого что я шел там, как будто это могло сгладить волны, которые, как я наверняка знал, будут расходиться еще сотню лет.

– До тысяча девятьсот шестьдесят пятого? – спрашиваю я.

– Представьте себе, – говорит Катарина, и я стараюсь представить.

– Да, до шестьдесят пятого, – улыбается Роберт и наклоняется к нам, доверяя нам свой секрет. – Я увижусь там с вами обоими.

Как повелела Катарина, наши истории разворачиваются одна за другой. Мы открываем частицы себя, как в танце с веерами. Грац, Будапешт, волна восторга при виде рисунка Ниагарского водопада, который попался мне на глаза в детстве. Наконец я, иссякнув, умолкаю.

– Я расскажу, – говорит Катарина. До сих пор она сидела очень тихо, молчала или задавала короткие уточняющие вопросы. – Это случилось давно, когда я была маленькой и приехала с родителями на летние каникулы к морю. Кажется, дом, в котором мы жили, принадлежал человеку, с которым отец учился в колледже. Это было что-то вроде встречи старых друзей, и дом был полон народу. Я мало что запомнила из той недели и не могу сказать, кто там был, но я никогда не забуду, как моя мать растормошила меня ночью. «Кати, Кати», – сказала она прямо мне в ухо, так что глаза у меня мигом открылись, в страхе, в тревоге внезапного перехода от сна к яви. В доме пахло старыми сосновыми досками и морской солью. «Идем со мной!» – сказала мама и взяла меня за руку. Я побрела за ней и, помнится, подумала, что она похожа на привидение. Ее белая ночная рубашка в темноте светилась голубым светом. Наши босые ноги ступали беззвучно. Трудно было даже понять, проснулась я или еще сплю. Мы жили в величественном старом особняке на краю бухты. Вокруг первого и второго этажа шли просторные балконы, так что можно было все время проводить под открытым небом – да, кое-кто из детей выносил свои постели на балконы, чтобы спать под океанским бризом. Мать вывела меня на балкон второго этажа, и, пожалуй, тогда я вполне поверила, что еще сплю. Потому что, понимаете ли, луна как раз вставала, и была она огромной как дом и невероятного багрового цвета. Ничего похожего на «луну жнецов», не просто красноватый оттенок отраженных солнечных лучей. Луна была темной, красной, как мякоть вишни. В ней не было ничего естественного. Мы с мамой присоединились к другим детям, к другим семьям, разбуженным этой небывалой луной, и стояли в ночных рубашках над морем, ожидая, чтобы кто-нибудь объяснил нам, отчего луна истекает кровью. Все молчали. Никто не представлял, как объяснить это странное зрелище. Там было, наверно, человек шесть или семь взрослых – ученых и опытных взрослых, знавших, как я думала, все на свете. Они стояли, разинув рты, и ошеломленно молчали. Сначала непонимание встревожило меня. Разве может быть, чтобы какое-то явление осталось без объяснения? За всю мою короткую жизнь такого еще не случалось, и твердыня разума, на которой стояла я, пяти– или шестилетняя девочка, дрогнула подо мной. Сначала я испугалась, но чем дольше я стояла, спрятав руку в материнской ладони, тем сильнее стучало мое сердце, взволнованное тайной луны и тем, что в мире еще осталось что-то непознаваемое. Возможность видеть чудо, дивиться и недоумевать представлялась, может быть, величайшей свободой, какую я знала в жизни.

Я наклоняюсь к ней, вытираю руки о штанины.

– Но что же это было?

Катарина улыбается:

– Вы хотите узнать? Действительно хотите?

– Почему бы мне не хотеть узнать?

– Потому что, как только вы получите объяснение, все другие возможности отпадут. Объяснение разрушит тайну. Мне было грустно, когда я узнала, что все объясняется вполне понятными причинами.

– Понимаю, – говорю я и взвешиваю варианты выбора. – Все равно, – заключаю я, – я должен знать.

Катарина кивает. Роберт улыбается. Он, как видно, уже знает. Она медлит, продлевая чудо.

– Пепел, – говорит она. – От извержения вулкана в Мексике.

И ничего больше не добавляет. Все просто. Катарина откидывается назад и улыбается.

Небо просветлело до темной синевы, и наша компания, очнувшись, понимает, что пора расходиться. Официанты зевают и потягиваются, и не сводят глаз с нашего стола – последнего. Томас искусно закрывает вечер, и мы выходим на серую улицу. Птицы проносятся над головами черными кляксами. Все витрины закрыты. Мы прощаемся с остальными, Сэм обещает завтра заглянуть в лабораторию. Уходя, он бросает мне хитрый взгляд. Я знаю, что в нем. Ревность. Предостережение. «Сладких снов!» – кричу я ему вслед, и мы с Джонсонами вместе идем на север, и наши тени болтаются под ногами от фонаря к фонарю.