Текст книги "Изобретая все на свете"

Автор книги: Саманта Хант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 18 страниц)

ГЛАВА 13

Человек – это руины бога.

Ральф Уолдо Эмерсон

Я думаю, пожалуй, Сэм, на этом лучше остановиться. Закругляйся. Конец.

Да, я знаю, между тогда и теперь еще много лет. Но это были плохие годы. Я думаю, если уж тебе так нужно, для описания этих лет просто вставь черную страницу – сплошной черный чернильный квадрат. Это будет самым лучшим описанием темноты, которая наступила – лист черных чернил, отпечатанных на обеих сторонах.

Кто-то уже так делал? Ну что ж, тогда это моя первая неоригинальная мысль. За восемьдесят шесть лет, думается, совсем не плохо.

Но разве я должен тебе рассказывать, что было дальше?

Электрическая хрустальная люстра, развесистая, как крона вяза.

– Люстра, – кричит снизу старшая горничная. – Так не пойдет.

Приходится много раз повернуть скрипучую рукоятку лебедки, скрытую за бархатными занавесями на стене, чтобы люстра опустилась на пол. Вызывают румына-садовника, и он закрывает лампы толстой мешковиной, в которую осенью собирают опавшую листву.

– Превосходно, – объявляет старшая горничная и поворачивается спиной к оскверненной люстре.

Наверху заканчивают одеваться хозяин и хозяйка. Слышно, как мистер Фон Тукер роется в темном углу своей гардеробной.

– Нашел! – кричит он.

– Что нашел, милый? – спрашивает жена, увлеченно разглядывая свое отражение.

Муж не отвечает, но через минуту появляется, волоча большую пыльную коробку. Он роняет коробку на пол у самых ног жены. Падая, она испускает такой свистящий вздох, что крышка открывается и съезжает набок. Хозяин нагибается, отбрасывает ее подальше, вздыхает и вообще всеми способами пытается привлечь внимание жены. Его усилия тщетны. Она занята своим лицом и прической в зеркале.

– Вот он, – повторяет муж и извлекает из коробки старинную шляпу-цилиндр.

Жена наконец оборачивается.

– О, это старье? Я и не знала, что он еще сохранился. Отлично подойдет.

– Секундочку, мадам. Одну секундочку, – уговаривает ее муж.

Нагнувшись, он ставит цилиндр на пол и, подбоченившись, окликает жену. Та оборачивается, уже открыв рот, чтобы спросить, что ему надо, когда он поднимает ногу и, на мгновенье вообразив себя исполнителем русских народных танцев в самый драматический момент выступления, муж опускает подошву на шляпу, превращая ее в лепешку, проламывая тулью, гордо продержавшуюся на высоте пятьдесят лет.

– Боже! – восклицает жена и, повернувшись к туалетному столику, смеется, от души глотнув шерри из стакана, стоявшего перед зеркалом.

– Ну, вот, – хитро подмигивает муж. – Так будет в самый раз.

Жена продолжает хихикать, а он нагибается за смятым цилиндром и водружает его себе на голову.

– То, что надо. Да.

Она разглядывает его костюм, пока он поправляет развалины шляпы на голове.

– Минутку, – говорит она, вскакивая на ноги. – У меня идея!

Жена поспешно подходит к камину. Подобрав подол старой юбки, которую портной по ее заказу расшил коленкоровыми полосками и заплатами, она нагибается и обеими руками зачерпывает остывшую золу из-под железной решетки.

– Дорогой, – зовет она, поднимая перемазанные в золе ладони, – твой наряд еще не закончен.

– Блестяще! – У него загораются глаза.

Он много лет так не наслаждался, одеваясь к праздничному вечеру. Муж быстро подходит к жене, и она пальцами, как кисточками, разрисовывает его свежевыбритые щеки золой и пылью.

Мистер и миссис Фон Тукеры знамениты своими приемами, экстравагантными затеями: то пригласят необыкновенную труппу восточных танцоров с саблями, то устроят выставку тропических растений, включающую плотоядные виды. Впрочем опасность последних попала под сомнение, когда на следующее утро растения были найдены погибшими – они пали жертвой холодного Нью-йоркского климата. На одной вечеринке они подсунули драгоценный камень или жемчужину в салфетку каждой гостье. В другой раз заказали слоненка, которого мистер Фон Тукер провел мимо гостей на поводке, вызывая восторженные вздохи, пока маленькое толстокожее на навалило поразительной величины кучу на персидский ковер. Миссис Фон Тукер тут же потребовала освободить малютку, и слоненка отправили в сад, где два кокер-спаниеля мистера Фон Тукера обалдело взглянули на его морщинистые ножки, гавкнули раз-другой и снова задремали.

На сей раз Фон Тукеры изобрели тему вечера, которая вряд ли кому приходила в голову. Сегодня они дают Бал Нищеты. Всех гостей в приглашениях просили явиться в одежде городских бродяг, милых бедняков, которых можно обнаружить живущими под лестницами или промышляющими себе постный ужин из голов и плавников, найденных в мусорном бачке рыботорговца. Приглашены Вандербильты и Асторы, а также Морганы и Рокфеллеры. Фарфор и хрусталь заменили на оловянные кружки и тарелки, позаимствованные в самом низкопробном городском салуне. Стулья из столовой отправили на чердак.

Идея вскружила голову миссис Фон Тукер. Она неделю готовилась, чтобы на один вечер стать нищей. Ее роскошный особняк на Пятой авеню полон напускной бедности, которая восхищает обоих хозяев. Одну ночь они будут счастливы и беззаботны, как беспризорные мальчишки, которых Фон Тукеры пару раз видели в окно своей кареты.

Я вытаскиваю бумажник из внутреннего нагрудного кармана.

– Боюсь, что мне придется выйти здесь, – говорю я вознице.

На всю поездку денег у меня не хватит, так что часть пути я пройду пешком. Не беда, мне не привыкать.

Я приглашен на очередной прием в доме Фон Тукеров, и, хотя обычно я, когда речь идет о таких событиях, стараюсь сохранить трезвую голову, сегодня я слегка волнуюсь. Дождь приглашений после моего возвращения из Колорадо, когда в газетах появились заголовки насчет Марса, превратился в редкие капли. Раньше, еще в отеле, я увлекся мыслью – вот какой: что может быть более «духовным», чем материя? И впервые за много лет я задал себе вопрос по-сербски, а не по-английски. И вот теперь, поднимая ногу, чтобы сделать последние три шага к дверям Фон Тукеров, я осознаю, почему перешел на сербский. Дух, как и язык, подвижен и переменчив. Оба создают колебания невидимого воздуха – нечто из ничего. Оба полагают себя стоящими над материальным миром. Однако оба сплошь и рядом терпят поражение перед лицом материи. Где, к примеру, были дух и язык, когда стрелки перед поездом, отправившемся в 9:27 из Филадельфии, по ошибке перевели на тот же путь, по которому шел поезд, отправленный в 10:15 из Нью-Йорка? В газетах был снимок. Искореженные тела обоих поездов оставили мало место словам и духу. Слова, даже гордые сербские слова, тяжелы и неповоротливы, просто мусор перед столь доказательным проявлением прочности материи. Жизнь заканчивается материей, а не словами, не броскими заголовками о переговорах с Марсом. Я как раз анализирую эту мысль, когда двойные парадные двери Фон Тукеров распахиваются передо мной. Мой первый порыв – повернуться и сбежать, но, боюсь, уже поздно.

Внутри, в прихожей, темно. Горят только свечи. Два ряда длинных столов вдоль стен уставлены, как видно, подарками, приготовленными для гостей к разъезду. Сколько я могу разглядеть, подарки представляют собой пару кусков угля, завернутых в папиросную бумагу. Любопытно.

– Сюда, сэр. – Слуга проводит меня через зал прихожей, распахивает стеклянные двери, и вечеринка оживает передо мной. Комната, битком набитая высшим обществом Нью-Йорка, темна, и я гадаю, почему бы хозяевам не включить настенные электрические светильники. В мерцании свечей я начинаю различать гостей. Все одеты в лохмотья. Я в ужасе вспоминаю текст приглашения. «Бал Нищеты» – было сказано в нем. Я решил, что это какое-то благотворительное мероприятие. Тогда я не понял. Теперь понимаю.

Одна женщина – в грязной юбке и блузке – проходит мимо со своей дочерью – дебютанткой балов, одетой в костюм цветочницы и с маленьким деревянным ящичком, повешенным на шею. Она предлагает собравшимся маргаритки и увядшие чайные розы. Дальше три члена сената штата в помятых соломенных канотье и в рабочих брюках из саржи, заканчивающихся на лодыжках бахромой лохмотьев.

Я пробираюсь сквозь толпу. Богатейшие члены нью-йоркского общества болтают и пьют пиво из оловянных кружек. Они одеты в свои худшие костюмы, хотя, судя по свежести материй, многие из этих нарядов были куплены специально к этому случаю и искусно изуродованы заплатами и пятнами грязи.

Тут я замечаю хозяйку и хозяина вечера. Фон Тукеры надвигаются на меня. Я подбираю оправдания своей рассеянности за то, что запамятовал тему вечера, но мистер Фон Тукер уже восклицает:

– Дорогой мистер Тесла, вы – само совершенство! Где вы нашли такой заношенный вечерний сюртук? Как это тонко!

– Смотри, милый, – вступает миссис Фон Тукер, – рукава и колени протерты почти насквозь. Как изящно. Несравненно! Вы заслужили приз за лучший костюм! Да!

Я читал статью об одном человеке из Кливленда: он работал над устройством, которое могло бы переводить человеческие клетки в частицы света, способные перемещаться на огромные расстояния, из штата в штат, с планеты на планету, или подальше от голодного тигра, или от брошенной любовницы. Сейчас такой замечательный аппарат был бы очень кстати – больше всего мне хочется провалиться сквозь ковер, ускользнуть от человеческой жестокости назад в свою маленькую лабораторию на Хьюстон-стрит. Я пытаюсь вспомнить, как зовут кливлендского изобретателя, а мои хозяева стоят, разинув рты, ловя пылинки на толстые влажные языки, и дожидаются моего ответа. Я гляжу на них и не вижу их немигающих глаз, их нарастающей неловкости – пока не вспоминаю. Нет никакого изобретателя, работающего над превращением в свет человеческих клеток. Пока нет. Статья, в которой приводилось такое замечательное описание, появилось в приложении к «Сэнчури мэгэзин». Роман «Лучи солнца». Художественная литература. Нет мне спасения от этого унижения.

И слова застревают у меня в глотке.

Я не прочь высказать хозяевам, как отвратительна их затея. Слова уже у меня на языке. После долгих мучительных мгновений, за которые лица Фон Тукеров переполняются ужасом и обидой, я наконец выдавливаю улыбку и два слова, произносить которые так больно, что я только шевелю губами, не тратя сил на произведение звука.

– Благодарю. Вас.

– Ну, – облегченно вздыхает миссис Фон Тукер, – мы слышали, сколько глупостей пишут о вас в газетах. Я рада видеть вас во плоти и убедиться, что вы – все тот же старый добрый мистер Тесла, а не сумасшедший ученый, какого они из вас сделали. Ха. Ха-ха! – это не настоящий смех, а нервно выговоренные слова.

– Чепуха, – говорю я. – Разумеется, я – сумасшедший ученый. Вы имели в виду мое сообщение с Марсом?

– Нет-нет, – объясняется мистер Фон Тукер. – Она говорит о ваших заявлениях относительно бесплатной энергии. – Он прокашливается, прочищая горло. – Мистер Тесла, – говорит он, – если всякий сможет запросто собирать энергию из воздуха, что станется с Морганом? Что будет со всеми нами?

Я возвращаюсь в отель «Пенсильвания» и снимаю свой вечерний костюм и бережно вешаю его. Оставшись в одном исподнем, я гашу весь свет и открываю двери на балкон – на узкий двухфутовый балкончик, где устроил свой госпиталь.

– Стыд и позор, – говорю я птицам на балконе. – Стыд и позор!

Я гляжу поверх городских огней, в небо. «Туда! – думаю я. Я жмурю левый глаз, чтобы лучше проиллюстрировать свою гипотезу. – Сюда». Вдоволь насмотревшись «туда» я снова переключаю взгляд «сюда». Я закрываю правый глаз и открываю левый.

Да. «Туда. Сюда», – думаю я, на сей раз изменяя первый звук, превращающий «сюда» в «туда». И меня осеняет. Звук «Т». Он превращает одно в другое. «Т» – это время. Точно. Сюда плюс немного времени равно Туда. Я снова смотрю в небо.

Если бы я мог превратить Туда в Сюда изменением одного Т, я вернулся бы к началу. Уронил бы камень. Не сделал бы того, что сделано. Последние вести о Катарине и Роберте я получил из Италии. Они туда. А я сюда.

Одиночество после приема ощущается остро как нож.

– Сюда. Сюда, – говорю я, представляя лицо Катарины в своих ладонях, представляя Роберта. Пользуясь этим ножом, чтобы перерезать промежуток между Сюда и Туда. Без проводов.

«Т» пронзает брачные узы, амбиции и разницу в положении, разделяя неразделимое – временем.

– Сюда, сюда, – говорит мне Катарина.

– Сюда, – говорит Роберт.

Я беру в руку карандаш и черчу треугольник, где одна вершина – Катарина, вторая – Роберт, а я образую третью. Хотя я отлично сознаю, что все не так, как на листке бумаги и в наших жизнях.

– Мне нельзя жениться, – все еще твержу я себе и повторяю громко и убежденно, чтобы Дане наверняка услышал меня. – Писателям – да. Художникам – да. А изобретателям нельзя, по крайней мере, мне нельзя.

В этом мы с братом согласны. Мне нельзя иметь даже никого похожего на жену, тем более – на жену моего друга. Птицы – да. Птица, возможно, могла бы меня любить. Я осматриваю госпиталь на балконе, прежде чем повернуться к рабочему столу. Я обвожу кружком вершину Катарины, и кружком – вершину Роберта. Широкие кольца Сатурна. Я переворачиваю карандаш вниз ластиком. Я в который раз пытаюсь стереть линии, соединяющие меня с ними. В темноте я лежу на кровати поверх одеяла, чтобы ветер обдувал кожу. Мои птицы одна за другой влетают в комнату, устраиваются на высоком секретере. В синем полуночном свете я вижу длинные тени голубей на своей стене. Я большую часть жизни прожил в отелях. Попытайся я перечислить все номера, где жил с приезда в Нью-Йорк, получился бы длинный список. Да все и не вспомнить – слишком их было много. Мой соучастник – одиночество. Одиночество, не считая чемодана идей и, конечно, голубей, которые остаются со мной в каждом отеле.

Кроме «Сент-Региса».

Я провожу ладонями по лицу и тихонько улыбаюсь, вспоминая «Сент-Регис», как улыбался тогда, много лет назад, когда, вернувшись в свой номер, нашел его битком набитым начальством отеля и двумя почтенными уборщицами, вооружившимися щетками на длинных палках, какими обычно снимают паутину с высоких потолков, а в тот раз сгоняли пару перепуганных рыжих голубей с насеста под потолком.

– Мистер Тесла, – заявил один из управляющих. – Вы или ваши голуби должны нас покинуть. Сегодня же.

Я выехал. И взял птиц с собой.

Я перелетал с места на место, как пчела, гудящая над клеверным полем. «Уолдорф», когда мог себе это позволить. «Герлах». Отель «Пенсильвания». Отель «Говернор Клинтон». «Мак-Альпин». Отель «Мажори». Каждый номер давал мне возможность запереть дверь, закрыть мир снаружи и раскручивать тайны, каких никто и вообразить не способен.

– Пожалуйста, принесите мне чистое белье!

И какой-нибудь молодой человек исполняет поручение. И мое любимое «Не беспокоить» – и никто не побеспокоит. А все же, вот в такие ночи, я сижу за запертой дверью своего номера и слышу звуки из коридора – кашель, смех, разговор о чьей-то тетушке из Огасты в Джорджии. В отеле всегда кто-нибудь бодрствует. Впервые за много месяцев я засыпаю раньше, чем утреннее солнце наполняет небо голубым светом.

Однако нитроглицерин требует внимания, и потому на следующее утро меня будит резкий стук в дверь.

Альфред Нобель разбирался в нитроглицерине. В 1864 году на их семейном предприятии – химическом заводе в Швеции – случился взрыв. Взрывом убило брата Альфреда – Эмиля. Трагедия привела к двум крупным поворотам на прямом, в общем-то, жизненном пути Альфреда.

Во-первых, Альфред быстро разработал способ приглушать и контролировать взрывчатую силу нитроглицерина, смешивая его с органическими веществами. Альфред изобрел динамит. Во-вторых – французские газеты по ошибке преждевременно опубликовали некролог Альфреда, обвинив его динамит во множестве катастроф и мучений. Альфред, с удивлением прочитав собственный некролог, поскольку был еще вполне жив, был потрясен столь нелестным отзывом. Он немедленно переписал свое завещание. Он предпочитал, чтобы запомнили его щедрость, а не его взрывы. Альфред наткнулся на идею, ставшую Нобелевской премией.

– Алло? – меня вызвали к общему телефону, связь плохая, трубка трещит в ухо.

– Мистер Тесла, Питер Гран… – последнего слога не слышно. – Из «Нью-Йорк таймс».

– Да?

– Надеюсь, я первый, кто спрашивает у вас, что вы чувствуете, получив Нобелевскую премию?

– Простите?

– Вы получили Нобелевскую премию по физике, – повторяет репортер.

Я замираю, но в шумном вестибюле отеля всем не до меня. Люди тащат к вращающимся дверям груды багажа, женщины тянут за руку детей, упрямых, как мулы, оттого что загляделись на солнечные пятна на мостовой. Коридорные стоят, сложа руки, и еще один высокий мужчина, сливающийся с обстановкой холла, застыл с трубкой в руке, разинув рот, услышав новость, что он, после многих лет забвения, награжден Нобелевской премией.

Репортер продолжает:

– Да, я получил предварительное известие из Стокгольма – что вы и Томас Эдисон разделили премию за 1915 год. Двадцать тысяч долларов каждому. Что вы можете сказать?

– Томас Эдисон?

– Да? Слыхали про Томаса Эдисона? – хихикает репортер.

Я не снисхожу до ответа, зато предвижу проблему. Нобелевский комитет кое-чего не продумал.

– Нам предстоит разделить премию? – спрашиваю я.

– Так сказано в предварительном сообщении.

– Тогда вот мой комментарий, – я отворачиваюсь от суеты в темноту телефонной будки. – Меня еще официально не уведомили об этой чести. Я полагаю, честь оказана мне в признание открытия, о котором я объявил некоторое время назад – относительно передачи электроэнергии без проводов. Это открытие означает, что возможно добиваться электрических эффектов неограниченной мощности и интенсивности, так что передачи возможны не только для удовлетворения всех потребностей на Земле, но и для создания эффектов космического масштаба. Мы лишим океан его ужасов, осветив небо, чтобы избежать столкновений судов и других катастроф, вызванных темнотой. Мы сможем извлекать из океана неограниченное количество воды для орошения пустынь и засушливых регионов. Таким образом, мы сделаем плодородной почву и получим сколько угодно энергии от Солнца. Предполагаю также, что все сражения, если они не прекратятся, будут вестись электрическими волнами, а не взрывчаткой.

Слова текут непрерывным потоком. Признание! Наконец-то!

– Нет. – Я останавливаю себя. – Я впервые слышу об этом. Я мог бы назвать дюжину причин, по которым мистер Томас Эдисон заслуживает Нобелевской премии, хотя не знаю, за какое именно открытие комитет решил присудить ему эту награду.

Я снова умолкаю, чтобы перевести дыхание.

– Не уверен, что готов поверить этой новости до официального уведомления. Спасибо за звонок. – Я вежливо прекращаю разговор, вешаю трубку и возвращаюсь к себе в номер.

– Не уверен, что готов поверить, [19]19
  Большая часть телефонного разговора Теслы по поводу Нобелевской премии извлечена из интервью с «Нью-Йорк таймс», опубликовавшей ошибочное сообщение о его награждении. – Примеч. авт.


[Закрыть]– снова повторяю я.

Я верю каждому слову, сказанному репортером. Я плыву по коридорам отеля на маленьком светящемся облачке.

– Доброе утро. Доброе утро, – я улыбаюсь всем встречным.

Вернувшись в номер, я составляю в уме список прежних нобелевских лауреатов, удостоенных этой чести за развитие тех или иных моих патентов. Список не из коротких. Конечно, я поверил репортеру. Я заслужил Нобелевскую премию.

Но есть проблемы. Приз неуравновешен. С одной стороны – двадцать тысяч долларов, которые мне очень нужны. Но с другой стороны – извинения, оправдание экономной раздачи призовых денег. И Эдисон. Двадцати тысяч долларов хватит на лабораторию. Но Эдисон. Я не могу делить с ним приз. Сидя на кровати, я разрываюсь надвое, прямо посередине. Я наблюдаю, как изнутри выплывают две половинки странной формы, неуклюжие, неуравновешенные, почти увечные. Птенец? Кожа еще мокрая, пупырчатая, но это штука так грохочет и колотится, куда там птенцу. Сердце? Возможно. Мое сердце? Да. Да. Я начинаю узнавать его. Я никогда его раньше не видел, но вот оно, мое сердце, и вот что с ним сталось.

Сообщение оказалось ошибочным. По-видимому, Нобелевский комитет передумал, и 14 ноября 1915 года Нобелевская премия в области физики была вручена У. Г. Брэггу и его сыну У. Л. Брэггу за использование рентгеновских лучей при исследовании кристаллической решетки, а не мне.

ГЛАВА 14

Поскольку мы не участвуем в разделе имущества мистера Теслы, мы не имеем возможности снабдить вас запрошенными сведениями.

Искренне ваш,

Джон Эдгар Гувер, Директор Федерального Бюро Расследований

– У-умм.

На стук Луизы отвечают только приглушенным «у-умм». Она принимает его за разрешение войти. Он сидит в своем единственном кресле, без ботинок, подогнув под себя длинные ноги – изящный усталый кузнечик.

– Здравствуйте!

Она останавливается в дверях, не решаясь нарушить его уединение. Он медленно поднимает голову, отворачивается в сторону, вместо того, чтобы приветствовать ее прямым взглядом. Вероятно, он за обедом съел что-то несвежее. Щеки потускнели, набрякли, как тяжелые грозовые облака.

– Здравствуйте, – отзывается он и смотрит на нее, словно удивляясь, неужели ей больше нечего делать.

– Я принесла ваши полотенца.

На самом деле она пришла спросить его, не хочет ли он встретиться с Артуром. Ей кажется, что если познакомить Артура с мистером Теслой, им найдется о чем поговорить. Плюс это хорошее оправдание, чтобы еще раз повидаться с ними обоими.

– Хорошо. Вот туда, и хорошо, – говорит он, указывая пальцем, дрожащим, как ветка в бурю.

Луиза складывает полотенца на столик и отступает, прижимается спиной к дальней стене, разглядывая его.

– Вы нездоровы? – наконец спрашивает она. – Вам нехорошо? Я могу позвать врача.

Он не отвечает. Вместо этого он обращает взгляд к потолку, уставившись на что-то, чего она прежде не замечала. Там, на карнизе, протянувшемся вокруг всей комнаты в двух футах от потолка, примостилась птица – пестрый голубь. Он забился в самый угол.

– О, – говорит Луиза, как будто он не видит птицы, не видит, что голубь уже выпачкал стену. Он, верно, довольно давно сидит на этом карнизе. – Хотите, я попробую его поймать?

Мистер Тесла, приткнувшись головой к ручке кресла, глядит на Луизу, не отвечая ни «да» ни «нет». Он глядит на нее так долго, что ей начинает казаться, что ее тело сливается с косяком двери и стеной. Он смотрит прямо сквозь нее, как будто ее здесь и нет. Птица пролетает по комнате и опускается на столик у кровати.

– Мистер Тесла, – спрашивает Луиза, – если бы была машина, которая могла бы перенести вас в будущее, вы бы согласились?

– Ох, опять об этом… Будущее, – говорит он.

Облака собираются за окном, будто он – магнит, притягивающий их, натягивающий на себя и ненастье, и стену за спиной у Луизы, как одеяло.

– Думаю, я там уже бывал, – наконец очень тихо отвечает он. – Вот. – Он указывает на свою стену из ящиков. – Здесь была одна дорога, а здесь была другая. – Он смотрит теперь не на Луизу, а в окно. – Я думаю, вы скоро увидите, что я имел в виду. Большой взрыв… Мы выбрали не ту дорогу, милая.

– Вы побывали в будущем? – спрашивает Луиза.

Он смотрит на нее из-под руки.

– Нет. На самом деле, нет. – Тут мистер Тесла распрямляет ноги, как будто он сыт по горло разговором на эту тему. Он встает и шагает через комнату в одних носках, без прежней бодрости. – Простите. Мне нужно пойти накормить птиц.

– Разве вы сегодня еще не ходили?

– Ходил, но Ее там не было. Надо еще раз.

– Кого? – спрашивает Луиза.

– Моей птицы, – отвечает он и стискивает зубы, рассматривая Луизу.

– Вы плохо выглядите. Вы уверены, что вам стоит выходить?

Он достает из одного шкафчика пакет арахиса.

– Они будут ждать меня.

– Я могла бы сходить с вами после смены.

– Нет, – отвечает он с удивляющей Луизу твердостью.

Мистер Тесла надевает ботинки, пальто и шляпу, подхватывает пакет с орехами и, не сказав ей больше ни слова, выходит, оставив Луизу одну в своем номере.

Она стоит с минуту, решая, не нужно ли его проводить. Он выглядит слишком слабым, чтобы выходить в одиночку.

Зеркало над туалетным столиком отражает дверь, приоткрытую в коридор. Отражение создает еще один коридор, зеркальный коридор, протянувшийся за стекло и сквозь боковую стену отеля, как тайный ход через Тридцать пятую улицу.

В этот момент слышится тихое шуршание. Так шуршит мышь или белки, живущие в стенах у нее дома. Луиза оборачивается, наполовину ожидая увидеть какую-то зверюшку, прогрызшую нору из коридора. Она ошибается. Там никого нет. Она ждет и слушает.

Шорох раздается из-за стены между номером мистера Теслы и соседним, номером 3326. Луиза подходит к стене и вслушивается. Кладет на нее ладонь и ощущает легчайшую дрожь, а потом снова слышит звук – очень-очень тихий. Она испуганно отступает назад, всматривается в стену, ждет, что будет. И вот, не более чем в шести дюймах от ее лица из стены высовывается наконечник бурава, просверливший дырочку – маленькую дырочку в комнату мистера Теслы. Сверло исчезает, и вместо него показывается толстый розовый палец, прочищающий отверстие от мусора. Кончик пальца торчит из стены, и Луизе приходит в голову схватить его, как свиной хвостик. Мысль, что кто-то шпионит за мистером Теслой, приводит ее в ярость. То есть кто-то кроме нее. Она ведет ладонью по стене, готовая сграбастать палец, но тут он втягивается обратно в 3326. Она припадает глазом к дырке и смотрит в нее. И ее взгляд натыкается на ужасное зрелище: маслянисто-блестящий, подергивающийся глаз смотрит на нее из-за стены.

Вопль, зажатый в животе, рвется наружу, но Луиза не из визгливых девиц. Волна здравого смысла, как спасательный круг, подхватывает ее. Она снова бесшумно припадает к стене. Начинается ливень, капли стучат, бьют по подоконнику. Она чувствует, как кончается кислород. Луиза пятится к двери, не отрывая глаз от стены, и стремительно разворачивается, чтобы выскочить из номера. Заперев за собой дверь, она бросается бежать по коридору – на сей раз настоящему.

«Надо найти мистера Теслу», – думает Луиза. Ее тележка со всеми принадлежностями уборщицы, включая «защитный луч», осталась между номерами 3326 и 3327. Если мимо пройдет коридорный, у нее будут неприятности. Она еще убрала не все комнаты, а времени почти пять часов. Люди начнут возвращаться в отель и переодеваться к обеду. Они найдут неубранные постели и брошенные на пол использованные полотенца. Луизе, пожалуй, все равно. «Я должна найти мистера Теслу, – опять думает она. – Может, я успею перехватить его еще в отеле». Она откатывает свою тележку за лифтовую шахту и оставляет там. И спускается на лифте на террасу.

Вот-вот начнется ледовое шоу. Несколько танцовщиц в служебном помещении готовятся к выступлению, делают гимнастику, приседания, прыжки. Красивые женщины на коньках возвышаются над Луизой. Сегодня они в костюмах лебедей. На них очень короткие юбочки с бахромой из белых перьев. Юбочки шелестят на добрых полтора фута над коленями. Луиза протискивается между танцовщицами, тюль и перья шуршат по ее плечам. Одна танцовщица исполняет плие, красиво выгнув руки над головой. Она распахнула крылья – каркасы с перьями, укрепленные за спиной. На мгновенье ее крылья загораживают Луизе дорогу. Засмотревшись на костюмы, она натыкается прямо на официанта, несущего огромный поднос чуть ли не с полным набором солонок и перечниц, принадлежащих отелю «Нью-Йоркер». Поднос с грохотом летит на пол, солонки раскатываются во все стороны. Он оборачивается взглянуть, кто его сбил, по лицу, по венам от шеи растекается вулканическая лава. Одного взгляда Луизе более чем достаточно. Она ныряет в море волны белого тюля, под лебедей, и поспешно отступает под прикрытием костюмов. Ей удается сбежать. «Нужно найти мистера Теслу», – думает она.

Она добирается до вестибюля. Гроза уже бушует вовсю. Небо раскалывается от грома и молний. Рабочие снимают украшения с рождественского дерева. Они стоят на шатких лесах и стремянках. Их движения, как движения пауков, выражают некоторое пренебрежение к отсутствию земли под ногами.

Мистера Теслы в вестибюле нет. Она выбегает на улицу, но там льет как из ведра – она ничего не видит. Вернувшись в вестибюль, она надеется, что гроза остановила его, что он еще где-то в отеле.

Закусочная «Под фонарем» – один из ресторанов отеля, расположенный на юго-восточной стороне. Зал в это время почти пуст. Две стены состоят из сплошных окон, и Луиза видит, как хлещет по стеклам дождь. Внезапная вспышка молнии освещает зал, и она, наконец, замечает его, стоящего у окна и глядящего на грозу. Сутулый, немного взъерошенный старик в обветшалом костюме – призрак с запавшими щеками, в шляпе, с пакетом арахиса в руке, зачарованный грозой.

В зале тепло, и ее кожа покрывается испариной от жара посудомоечной машины. Она открывает рот, чтобы позвать, но рот так и остается открытым, не выпустив ни звука, будто она сама – исследователь, впервые наблюдающий редкостное животное в естественных условиях. В зале тихо. У окна стоит Никола Тесла. Положив арахис на подоконник, он поднимает руки, прижимает ладони к стеклу, так что его тело образует букву «Т», она выглядит символом победы, как будто его имя записано молниями, как будто электрический заряд пульсирует во всем его теле.

Из кухни в ресторанный зал выносят в тазу свежевымытое столовое серебро и с ужасающим звоном ставят его на прилавок. Мистер Тесла оборачивается на шум, опускает руки.

– Луиза, – очень ласково говорит он. – Какая великолепная гроза. Вам нравится?

– Мистер Тесла, за вами кто-то шпионит.

Она произносит это спокойным голосом.

– Кто? Вы? – недоумевает он.

– Нет. Кто-то из соседнего номера. Они просверлили дырку в стене, как только вы вышли.

Он смотрит в пол. Он улыбается довольной улыбкой, как будто давно ждал этой новости.

– Дырку в стене? Ага! Эти. Я так и думал, что они, в конце концов, явятся.

– Кто это?

– ОСС, [20]20
  Отдел стратегических служб – организация, предшествовавшая ЦРУ. – Примеч. перев.


[Закрыть]а может, ФБР. Возможно, даже немцы. Точно не знаю. – Он скребет в затылке, уставившись на лампы над головой. – Я рассчитывал, что они появятся, – говорит он, улыбаясь. – Так. Они верят в мои изобретения. – Он снова улыбается, словно это известие оправдывает победную осанку, которую он принял минуту назад. – Зачем бы им иначе приходить? Зачем еще, Луиза? Если я, как они говорят, шут, если я – сумасшедший ученый и они считают, что мои изобретения не будут работать, зачем тогда тратить силы на такого старика?

Она качает головой.

– Спасибо вам, Луиза. Это отличная новость. – Он отворачивается, тут же забыв о ней.

Она стоит у прилавка и смотрит ему в спину. Освещенный со спины, мистер Тесла похож на огромный странный рубильник. Пока она глазеет, он проскальзывает мимо нее в открытую дверь, прямо в грозу, и исчезает в направлении парка, промокший насквозь, улыбаясь буре.