Текст книги "Изобретая все на свете"

Автор книги: Саманта Хант

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 18 страниц)

– Сжигети, – закричал я. – Смотри скорей!

Я указывал в воздух перед собой. Я ясно видел в нем действующий двигатель.

– Что там? – спросил он. Он ничего не видел.

Я протянул руку:

– Ты что, не видишь?

– Чего не вижу?

– Вот, – сказал я и сухой веточкой начертил механизм, в точности как тот, что вращался перед моими глазами, до последнего витка катушки и магнита.

Он рассматривал чертеж не больше минуты, и тут же затормошил меня:

– Как он действует? Как он действует?

Совсем как ты иногда, Сэм. И я объяснил ему все, начиная с магнита и железного стержня между его полюсами. Затем железный сердечник обматывался витками медной проволоки – превосходного проводника, по которому легко проходит заряд. Проволока наматывалась на железный стержень, создавая электромагнитное поле. В этом поле с постоянной скоростью вращается проволочная петля, при повороте на сто восемьдесят градусов сила тока, естественно, меняет направление, и заряд движется по проволоке в противоположную сторону. Ток меняется. После второго оборота на сто восемьдесят градусов ток снова меняет направление. Так создается переменный ток.

– А! – сказал Сжигети.

Я попытался объяснить, что главное отличие от постоянного тока – то, что электроны движутся по катушке.

– Это лучше постоянного тока, потому что если тебе нужно изменить напряжение, достаточно просто намотать вокруг магнитного сердечника еще несколько витков. А главное, постоянный ток невозможно передать далеко от источника. Если бы мы хотели снабдить мир постоянным током, нам пришлось бы строить силовые станции через каждые две мили.

Сжигети кивал, хотя и понимал не все. Совсем как ты иногда. Наверно, я мог бы еще раз объяснить тебе, как это работает, но ты бы ужасно заскучал, слушая меня, и все равно не понял бы до конца. Но это ничего, мой старый друг. Ты можешь понять мое изобретение гораздо более простым способом. Включи свой фонограф. Включи свой тостер или настольную лампу. Включи вентилятор и холодильник. Это лучший способ узнать, что такое мой переменный ток.

Распродав свою скромную обстановку и прочее имущество, чтобы собрать средства на путешествие в Америку, я прибыл на Восточный вокзал в Париже. Чемодан в одной руке, письмо к Томасу Эдисону и билет на поезд – в другой, на голове – котелок, в мыслях – туман. Сложная металлическая конструкция станции пыталась преподать мне последний урок на прощание. Я не слушал.

– Что? – переспросил я.

– Faites attention! [6]6
  Будьте внимательны! (фр.)


[Закрыть]– выдохнула решетка, и я остановился как вкопанный, вызвав завихрение в потоке пассажиров. На меня тут же налетели сзади.

– Excuzes-moi, monsieur! [7]7
  Простите, мсье! (фр.)


[Закрыть]

Я обернулся, и паренек лет на десять моложе меня сунул мне в руку выпавший из нее чемодан.

– Мерси, – пролепетал я и огляделся.

Письмо и билет на поезд были на месте. Ничего страшного не случилось. Я снова обернулся. Мальчишка скрылся в толпе.

– Проходите, мсье, мадам, – выкликал над головами толпы проводник.

Он звал к моему поезду. Поезд должен был довезти меня к судну, которое доставит меня за океан, где я направлюсь прямым ходом в контору героического мистера Эдисона, который, как я с удовольствием воображал, расцелует меня в обе щеки, встречая, словно давно пропавшего сына.

Я увидел перед собой свой поезд. Последних пассажиров приглашали занять места. Я полез в задний карман за бумажником, в котором хранил выручку от распродажи имущества, а также и билет на судно «Сатурина». Бумажник исчез. Паровоз присвистнул, словно сочувствуя моей беде. Колеса устало, натужно повернулись, и поезд тронулся.

«Это мой поезд до Америки, – думал я. – Он уходит».

Я стоял как оглушенный. В последний раз проверил карман. Бумажника нет. Я наткнулся на клочок бумаги, на котором несколько дней назад набросал чертеж летающей машины. При виде этих полных надежды линий я ожил. Я подхватил чемодан и бросился вдогонку за поездом. Я не сводил взгляда с двери и, весь отдавшись рывку, настиг ее, вскочил в вагон, приземлившись на очень удивленную пожилую француженку, которая отшвырнула меня, выплюнув вслед слово: «Cohon!» [8]8
  Свинья! (фр.)


[Закрыть]Я улыбнулся в ответ.

К тому времени, как я оказался в порту, я в мельчайших подробностях мог воспроизвести мысленно пропавший билет. Я, разумеется, любовно запечатлел в памяти каждую его черточку: одиннадцатизначный номер, место, и даже трап, по которому предлагалось взойти на корабль, и имя первого помощника. Я упросил взять меня на борт.

Переводя дух после пережитого испуга, я медленно кружил по палубе, шагая к Америке. Моя койка была ниже ватерлинии, поэтому почти все плаванье я провел на ногах, день и ночь прогуливаясь по палубе. Я был влюблен в свое последнее изобретение и, как всякий любовник, всматривался в океанский простор, рисуя образ возлюбленной – машины, которую я построю, прибыв в Америку. Многофазный генератор переменного тока. Я представлял, как держу его в руках, ощущая каждый изгиб металлической кожи. Он был осязаем для меня. Передо мной лежал океан: бесконечный, невозможный, фантастичный, но я был с ним, был его частицей. Океан был подобен электричеству. Токи, течения… Я доберусь до Америки и там построю машину, которая породит электрический океан. Создавал ли кто до меня океан? Насколько я помнил, нет.

Я перебрал свое скудное достояние:

Один листок бумаги, на котором вычислял особенно сложный интеграл.

Один вышеупомянутый листок с подробным описанием летающей машины.

Четыре сантима.

Несколько написанных мною статей.

Одно рекомендательное письмо от Чарлза Бечлора к изобретателю Томасу Эдисону.

Не так уж много. Я как раз положил четыре сантима обратно во внутренний нагрудный карман, когда из-за угла показались два моряка из команды «Сатурины». Они остановились у борта, глядя в море. Один дошел до того, что встал ногами на нижнюю перекладину планширя, так что бедра оказались над перилами – мало кто рискнул бы встать вот так. Я не расслышал всего, но несколько слов донеслись вполне отчетливо.

– Тупой жирный… – Дальше прозвучало незнакомое мне английское слово.

– Капитан с коровьими мозгами… – Это выражение употребил второй матрос.

Я придвинулся ближе и стал слушать.

– Ручаюсь, мы его одолеем. Нас большинство.

Так уж случилось, что матросы моего корабля затевали бунт. Меня заворожила механика мятежа. Эти матросы были из недовольных. Один невысокий, другой громадного роста, явно способный свалить шестерых. Руки у него были толщиной с мои ляжки. Щетина бороды выглядела такой колючей, что сама по себе могла послужить оружием. Матросы прикидывали доводы, список причин для недовольства команды. Я слушал.

– Крысы! Даже если выдадутся четыре часа свободных, мало кому удается поспать, потому что койка занята крысами.

– Вахты не по силам человеку.

– Живем как собаки.

– Кубрик грязный.

– И чистой воды мало.

– Крысы.

– Тот угольщик, которому руку защемило между зубьями шестерни двигателя, чертовски зол.

– Джон Темплар, – подсказал второй. – Ужасно!

– Натаниель Гриви!

– Упал за борт, а капитан отказался повернуть назад.

– Жратва плесневелая.

– И почти всегда мало.

– Живем впроголодь!

– И хуже всего, жалованье срезают против условленного, а капитан только хихикает: «Так, ребята, действует система!» Я его спрашиваю: «Что за система?» «Капитализм, – смеется, – капитализм! Слыхал о таком?»

Я еще не добрался до Америки, а уже многому научился.

Восстание было подавлено судовой полицией, зачинщиков заперли до прибытия в Нью-Йорк, где, как я слышал, их отправили в ужасную тюрьму, называвшуюся Могилы. Услышав это название, я испугался, что капитализм похоронил их заживо. Этого урока я не забывал никогда.

Когда мы подошли к гавани, я с удивлением узнал, что Манхэттен – остров. Все обитатели судна при входе в порт высыпали на палубу. Пассажиры – их оказались сотни – благоговейно притихли. Мы хранили молчание, пока наше судно приближалось к оконечности острова. Мужчина рядом со мной начал:

– Ou est le… [9]9
  Где… (фр.)


[Закрыть]

Но не успел он закончить вопрос, как его жена и множество других пассажиров зашипели: «Тише!» Они хотели, не отвлекаясь, насладиться чудесным зрелищем Нового Света.

Нью-Йорк всплыл перед нами, как извергающийся вулкан. Город извергал из своих легких-фабрик отрыжку черного дыма. Город завопил, когда канат крана, переносившего блок для какого-то портового строения, оборвался, и блок с жутким грохотом рухнул на мостовую. Все здесь менялось, работало, строило планы, смазывало колеса, торговалось, кричало, и я готов был заорать: «Привет, Нью-Йорк! Я здесь. Начнем!» – но боялся рассердить других пассажиров. Я высадился в Касл-Гарден, стрелой сбежал по сходням впереди всех, и мы начали.

Наверняка когда-нибудь кто-нибудь оказывался в более безнадежном положении, чем я тогда, но в тот момент я не мог себе этого представить.

У меня имелось четыре сантима. Я прихватил апельсин с обеденного стола на судне и сунул его в карман. Он болтался там, вспучив карман пузырем. И, хотя мне все больше хотелось есть, я назначил себе строгую диету, решив приберечь две трети апельсина на завтра и послезавтра. Но, проходя по городу, я то и дело доставал его из кармана и подносил к носу, глубоко вдыхая, словно надеялся насытиться одним ароматом.

Еще не потеряв из виду «Сатурину», я подошел к полицейскому и спросил у него, как я полагал, дорогу к лаборатории.

– Простите, сэр, – я считал свой английский превосходным, – не могли бы вы направить меня к Шестьдесят пять пятой авеню?

– К Шестьдесят пять пятой? – презрительно повторил он, словно мой вопрос оскорбил его слух. – К Шестьдесят пять пятой! – снова прорычал он, запрокинув голову в попытке взглянуть на меня сверху вниз.

– Да, – не отступал я. – Мне нужна эта улица.

Тогда он махнул рукой куда-то на север. В этом указании не было смысла, потому что от того места, где я стоял, идти в какую-нибудь другую сторону можно было только по воде. Я пошел на север.

Я по-прежнему чувствовал себя как на вулкане. На улицах рудименты мостовой терялись под слоем людей и тележек, животных и грязи. Все городские запахи – жареной кукурузы, едкий запах конской мочи, жаренного на решетке мяса, засахаренных орехов и крахмального запаха из попадавшихся по дороге закусочных – остро отзывались в моем пустом желудке.

Над домом шестьдесят пять по Пятой авеню кружили стаи голубей. Вывески не было, только маленькая карточка, засунутая за дверной косяк. Увидев ее, я испугался. Кто знает, что может случиться с человеком, чьи мечты исполнились!

ТО-С. ЭД.

Вот и все, что было написано на карточке. Типографская краска посинела от сырости. Сердце мое пело и отбивало барабанную дробь. Я постучал в дверь, но никто не отвечал, и скоро ладони мои стали влажными от волнения. Я протянул руку к дверной ручке. Дверь была не заперта, и я, глубоко вздохнув, вошел. Я был не в себе и в полубреду ожидал найти пустую лабораторию, заполненную мотками тонкой проволоки, катающимися по полу.

Но я ошибся.

Войти в лабораторию Эдисона оказалось все равно что попасть в цирк в разгар представления. Все здесь было в движении. Люди в темных костюмах перебегали с места на место, возились с кислотными батареями, мастерили отливочные формы в металлургической, нарезали крошечные шурупы для усовершенствованных фонографов, печатали на выстроившихся в ряд пишущих машинах «Роял» и горячо препирались друг с другом. Один из таких спорщиков проскочил прямо у меня под носом с криком:

– Ну, какой старый осел закончил проводку для лопастного осциллятора и забыл его включить?

Действительно, цирк! Пусть слоны ходят по канату и рычат львы – все равно всех затмит изобретение – звезда арены!

Мое появление в этом хаосе не осталось незамеченным, кое-кто наморщил лоб, но вторжение мало кого заинтересовало. Люди в темных костюмах смотрели сквозь меня – их головы были заняты цепями, цилиндрами, цимбалами. Поэтому я сумел пройти прямо к столу, где громоздились, угрожая оползнем, бумаги, прямо к человеку, ведущего беседу по меньшей мере с двоими – по одному на каждое ухо.

Его окружали клиенты и ассистенты. Я узнал его сразу. То был То-с. Эд. – красивый, хотя и несколько мрачноватый мужчина. Казалось, губы его изогнуты в вечной угрюмой усмешке. У него была седина в волосах и широкий лоб, который он непрестанно потирал. Я приблизился, и он оторвался от одного разговора, склонив голову так, что между его барабанной перепонкой и потоком оскорблений, изливавшихся из уст рассерженного мужчины, стоявшего слева от него, возникла некоторая дистанция. Оскорбления, по-видимому, совершенно не задевали Эдисона. Он поднял бровь в мой адрес, как бы спрашивая: «И чего же вы хотите?» Я не отвечал, предпочитая подождать, но целиком завладеть его вниманием. И мне пришлось ждать: пять минут, десять минут, пятнадцать…

Я переминался с ноги на ногу двадцать минут и за это время не раз видел, как его помощники врываются в разговор. Тогда я понял, что безраздельного внимания мне не дождаться, и шагнул вперед. Я начал:

– Я Никола Тесла. У меня письмо от Чарлза Бечлора.

С этими словами я вложил развернутое письмо в его свободную руку. Он прочел – или притворился, что прочел: «Я знаю двух великих людей, и один из них – вы. Второй – этот молодой человек». [10]10
  Джон О'Нейл в своей книге «Блудный гений» пишет, что это слова из рекомендательного письма Бечлора, которое Тесла вручил Эдисону. – Примеч. авт.


[Закрыть]

Мистер Эдисон хмыкнул и пополнил письмом бумажный курган, грозящий опрокинуться на пол.

Я продолжал:

– Сэр, я сделал изобретение, которое, как мне кажется, может оказаться чрезвычайно полезным для вас. Видите ли, – сказал я, – это двигатель, генерирующий энергию переменного тока, так что…

– Ха! – это было первое слово, сказанное мне Эдисоном, хотя я до сих пор не уверен, обращался ли он ко мне. – Минуту, – остановил он одного из ассистентов и повернулся ко мне. – Боюсь, молодой человек, что переменный ток никому не нужен. Он не работает. Он весьма опасен, дорог и невозможен.

– Но, сэр, – начал я, потянувшись за письмом Бечлора, чтобы набросать на обороте чертеж.

Он опять перебил:

– Сейчас мне нужен инженер, способный привести в порядок динамо на судне, которое должно было выйти в море на прошлой неделе. Вы можете?

Я выпрямился и кивнул.

– Да, конечно.

– Отлично. Отправляйтесь на пятьдесят седьмой причал. Судно называется «Орегон», и я надеюсь, что не увижу вас, пока оно не отправится на Азорские острова. – Он повернулся к одному из оравших. По-видимому, это был капитан «Орегона». – Я даю вам лучшего из своих людей, – сказал он и, откусив от толстого, готового лопнуть сэндвича, мановением могучей руки отпустил и меня, и остальных.

Грянула музыка. Я уходил под громкий торжествующий хор, под полковой оркестр, под напевы мюзик-холла, сопровождавшие меня к «Орегону», и шаги мои были легки. Я мигом добрался до судна по шумным улицам, сквозь крики торговцев, политиков и рассерженных мамаш, отчитывающих своих сорванцов – их голоса песней звучали у меня в ушах. Я отремонтирую эти генераторы, и тогда великому Эдисону придется меня выслушать. Я представлял нашу беседу в сопровождении торжественной мелодии, на сей раз – оперной. Я пропою:

– Уважаемый мистер Эдисон, примите во внимание, что мое изобретение перевернет мир. Видите ли, вы поддерживаете технологию постоянного тока, но его невозможно передавать на расстояние больше двух миль, а генератор переменного тока, изобретенный мной, может без потерь посылать энергию в Калифорнию и обратно. И он работает!

– Что вы говорите! – пропел бы он густым баритоном.

– Позвольте, я вам покажу!

Мы шагнем к рабочему столу на краю оперной сцены, и я разложу перед ним свои чертежи и пояснения.

Он с минуту будет изучать мои расчеты и…

– Вы ге-е-е-ений! – пропоет он, раскинув руки.

– Может быть и так, – в тон ему подпою я, и тем закончится первый акт. Эдисон возьмет меня за руку, и мы вместе станем раскланиваться перед публикой, а зрители, вскакивая ногами на сиденья, станут рукоплескать и кричать «Браво!» Упадет занавес, и, вместо роз, зрители осыплют нас долларовыми бумажками, а я благоразумно вложу полученные деньги в собственную лабораторию, столь же продуктивную, как у Эдисона.

Два динамо «Орегона» были в кошмарном состоянии. Изоляция прогорела и по всей системе шли короткие замыкания. Весь корабль погрузился во тьму, только генераторы трещали и искрили – опасное состояние, учитывая, что конденсатор протекал. Я работал при тусклом солнечном освещении, проникавшем в трюм через открытые люки, а когда солнце зашло, велел одному из помогавших мне матросов принести газовые лампы. Конструкция с самого начала была собрана на скорую руку, и я горько разочаровался в изделии «Электрической компании Эдисона». Я работал с командой матросов до восхода. Я отработал пятнадцать часов подряд, мне пришлось сменить всю обмотку, но радость заставила меня забыть об усталости, когда я услышал гудение корабля, в сеть которого снова пошел ток.

Уходя ранним утром с судна «Орегон», я был свеж и легок. Я был доволен своей работой. Я сбросил пиджак и шагал по пустым улицам в одной рубахе, неся Эдисону весть, что работа закончена. Было пять часов утра, солнце едва коснулось крыш Нью-Йорка. Издали я заметил знакомую фигуру. Меня уже не удивляли совпадения, которыми кишел этот город. Я застал Эдисона за разговором с Чарлзом Бечлором, только что вернувшимся из Европы.

– Слушайте, Чарлз, этот ваш молодой человек прогулял ночь напролет, – услышал я слова мистера Эдисона.

Я не стал молча терпеть насмешки:

– Я только что с «Орегона». Оба динамо там великолепно работают.

Эдисон промолчал и только резко втянул воздух. Слух мой еще не утратил повышенной чувствительности, поэтому я услышал, как, отойдя в сторону, он зашептался с Бечлором. Музыка заиграла снова.

– Бечлор, – сказал Эдисон, – ваш человек дьявольски хорош. [11]11
  Из книги Джона О'Нейла. – Примеч. авт.


[Закрыть]

Моя работа произвела немалое впечатление на мистера Эдисона. В следующий раз я столкнулся с ним в химическом отделе. Длинный ряд столов был уставлен колбами, ретортами, пипетками и толстостенными стеклянными банками, заполненными удивительными составами. Все это выглядело как во сне, но я подумал тогда, что если мне удастся остаться у мистера Эдисона, мои изобретения обретут дом. Я сделал ему предложение.

– Я многое мог бы здесь изменить. Ваша лаборатория в ужасном беспорядке. Вы много теряете в эффективности. Я уверен, что, кое-что наладив, я сэкономил бы вам целое состояние на деловых расходах, – сказал я, апеллируя к его любви к деньгам.

Он почесал свой выдающийся подбородок и возвел глаза к небу.

– Что вы говорите!

– Я гарантирую результат, сэр.

– Ну что ж, если сумеете, вам причитается пятьдесят тысяч долларов.

– Пятьдесят тысяч долларов! – повторил я.

Я хотел удостовериться, что не ослышался. У меня уже имелось идей на все пятьдесят тысяч и не хватало только средств на их осуществление.

– Да, – сказал он, – пятьдесят тысяч долларов.

И с этим «да» каждая из моих идей обрела крылья и взмыла в небо, затмив его надеждами.

Прошло много недель, и я выгрыз себе место в лаборатории Эдисона. Его заинтриговал мой акцент, и он попытался отыскать Смиляны на карте. Не обнаружив там моего крошечного городка, он с неподдельным интересом спросил у меня:

– Вам случалось когда-нибудь есть человечину?

Не считая того вопроса, нам редко выпадал случай общаться непосредственно, поэтому я удивился, заметив однажды, что он стоит рядом со мной.

– Вы слышите этот звук?

Музыка уже несколько недель как заглохла. Он постоял, устремив палец к потолку.

– Вот! Вот! Вот! – повторял он, каждый раз тыча пальцем в другую сторону. – Вот!

Я много чего слышал. Рядом со мной горячо спорили два грубияна: пожилой венгр, много лет проработавший у Эдисона, и молодой человек, только из колледжа, что делало его мишенью множества едких шуток.

– Будь у вас на унцию здравого смысла, вы бы поняли, что алюминиевые пластины здесь годятся не лучше арахисового масла! – вопил один, в то время как второй, размахивая тяжелым молотком, разносил вдребезги устройство, уже напоминающее кучу старого лома – устройство, на изготовление которого оба работника потратили четыре дня.

Я не так уж долго пробыл в лаборатории, но успел понять, что Эдисон любит объединять в пары людей, которые друг друга не выносят. Он верил, что раздражение, злость, разногласия и ссоры способствуют рождению хороших идей.

Слышались кашель, плевки, чирканье спичек, пыхтенье курительных трубок, шорох коробок с завтраками, отброшенных в сторону теми, кого внезапно осеняла светлая мысль. И ругань, и лязг труб отопления. И постоянный гул работающих машин, а также голос мистера Эдисона, считавшего себя создателем всего этого. Одному молодому балбесу Эдисон поставил задачу превратить фонограф с пластиной из оловянной фольги в машину, способную записывать не только звук, но и изображение. Задача оказалась столь же неразрешимой, как получение золота из соломы. Бедняга на ней свихнулся. Из угла мастерской слышалось его бессмысленное бормотание.

– Это, – провозгласил Эдисон, – голос… – но конец фразы заглушил страшный грохот.

Я нервничал, удивленный его доверием. Великий человек готов открыть мне тайну!

– Чего? – прокричал я, перекрывая гул.

– Голос капитализма! – ответил он. – Слышали о таком?

– Да, слышал, – ответил я, вспоминая матросов на корабле и тюрьму, куда их отправили. – Слышал. Не уверен, что он мне по душе.

– В капитализме нет ничего дурного, – сказал он мне.

– Не считая того, что для того, чтобы продать, надо быть владельцем, а кто может владеть вещами, которые мы изобретаем? Как я могу быть владельцем переменного тока? Это все равно что быть хозяином грома и молнии. С этим я не могу согласиться.

– Люди сплошь и рядом приобретают в собственность гром. Так устроена Америка. И, прошу вас, довольно о вашем переменном токе. Даже если вы в последний раз упомянули эту нелепость, все же один раз вышел лишний. Переменный ток опасен, а главное… – Эдисон нацелил палец прямо мне в грудь, – мои лампы от него не работают. А мои лампы, – напомнил он мне, – это ваш хлеб.

Я трудился день и ночь, и, честно говоря, мысль о пятидесяти тысячах долларов постоянно маячила у меня в голове. Мои собственные изобретения непрестанно роптали, что я о них забыл, что им нужны обещанные деньги. Я приходил на работу в 10:30 утра и уходил в пять утра. Я не нуждался в сне: наоборот, сон, кажется, отнимал у меня силы. То же самое, как я выяснил, относилось к еде и друзьям. Все это отсылало мою жизнь в сторону, а я старался, чтобы моя жизнь направлялась по одному маршруту – обеспечивала работу. Пятьдесят тысяч долларов могли бы далеко продвинуть мои изобретения. Итак, работая чуть ли не круглосуточно, я всего за несколько месяцев выполнил тяжелую и нудную задачу по переоборудованию лаборатории, сделав ее современной и эффективной – самой эффективной. Я присвистнул и отправился за обещанной Эдисоном наградой.

– Я закончил, – сказал я ему.

– Действительно. Впервые вижу такую работу. Возьмите с полки пирожок.

– Я хотел бы получить пятьдесят тысяч долларов, которые вы мне обещали.

– Вы, верно, шутите?

– Но, сэр, вы обещали именно столько.

– Вам еще предстоит познакомиться с американским чувством юмора, [12]12
  См.: О'Нейл Д. Электрический Прометей. – Примеч. авт.


[Закрыть]– сказал он и захохотал, словно желая продемонстрировать, как забавна его Америка.

Я не смеялся. Я молчал, пока мой гнев не перегорел. Я отвлекся. Моего внимания требовали два варианта действий. Один забился на пыльную верхнюю полку и поглядывал на меня из-за коробок с предохранителями. Другой, трепеща крыльями, стоял в дверях, готовый уйти. Два варианта завели спор – терпеливым, тихим шепотом, словно обсуждая секрет, и оба напоминали голос моего отца, беседовавшего с Богом.

Эдисон еще говорил со мной: шевелил губами, по-птичьи дергал вверх-вниз подбородком, но я не слышал ни слова. Я оглох для всех звуков, кроме шепота голосов внутри меня.

– Пс-с-т, – шептал один, – я вижу, ты готов уволиться?

– Да, – отвечал второй, – именно об этом я и думаю.

– А, понятно. Намерен бороться в одиночку? Хочешь перевернуть мир?

– Именно.

– Ну, так я и думал. Отлично, до свидания. Желаю удачи.

– И тебе того же.

– Только, пока ты еще здесь, можно тебе кое-что сказать?

– Конечно.

– Ничего у тебя не выйдет.

– Неужто не выйдет?

– Не выйдет. Тебе нужен Эдисон. Видишь ли, чтобы идея стала реальностью, ей прежде всего нужны деньги, а деньги здесь на улице не ваяются.

– Обо мне не беспокойся. Обойдусь. У меня полно сил и полно хороших идей. Плюс, сам по себе я смогу продвигаться гораздо быстрее. И вообще, если я останусь, он припишет себе все мои изобретения. Он все испортит – возьмет блестящую идею и превратит ее в ходовой товар.

– Да, верно. Но в чем смысл изобретения? Не в том ли, чтобы делать вещи, которые люди будут покупать?

– Гм, я думал, смысл изобретения в том, чтобы сделать жизнь людей лучше.

Лаборатория надолго затихла, как будто все крикуны, включая самого Эдисона, прислушивались к спору. Обе стороны, казалось, были правы. Молчание затянулось. Пылинки остановились в воздухе.

Я прочистил горло.

– Мистер Эдисон, – сказал я, – я увольняюсь.

Я почти никому не рассказывал, что было потом, Сэм. Я стал землекопом. Копал канавы. Поначалу я был так зол, что мне хотелось поглубже зарыться в землю, как будто мотыгу и лопату мне дали для того, чтобы в глубокой и темной яме можно было скрыть мой позор. Пятьдесят тысяч долларов пропали. Дипломированный инженер с изобретениями, которые, я знал, могли бы изменить мир, роет канавы, чтобы заработать на жизнь. Я не один так переквалифицировался. В рядах землекопов было три доктора – иммигранты, узнавшие, что здесь их знания не нужны. Был человек, объявивший себя видным политиком.

– Вроде мэра, – говорил он, – дома, в Румынии.

Глядя на его тонкую полупрозрачную кожу, я готов был ему поверить. Был еще человек, который владел большой текстильной фабрикой и остался ни с чем, когда его фабрика сгорела от поджога. Были даже люди, успевшие повоевать и навидаться всяких ужасов. Все мы принадлежали канаве. Несчастные или опозоренные, мы рыли глубже и глубже. С каждым днем канава достигала новых глубин, и все оставалось по-старому, кроме только жестокой ломоты в плечах и боли в ладонях.

Пар от дыхания застилал мне глаза так же, как и людям, работавшим справа и слева. Темная земляная стена поднялась нам сперва до бедер, потом выше плеч, потом стала доставать мне до середины лба. Выпрямляясь и глядя перед собой, я видел только грязь с редкими камешками и бурыми булыжниками. Чтобы увидеть поверхность земли, мне приходилось вытягивать голову.

В глубине почва была теплее воздуха. Я чувствовал это тепло, поднимающееся из-под ног, и точно знал, где я. Неподалеку от ада.

Я пытался обдумать план сборки моего генератора переменного тока, но с каждой следующей лопатой земли отбрасывал эту мысль все дальше от себя. В канаве мои изобретения стали неуловимыми, как последние обрывки сновидения, когда ты просыпаешься. Обрывки расползались в руках, и мысль о переменном токе вытеснялась мыслью о голодном желудке.

Мы копали все глубже. Мы даже точно не знали, зачем мы копаем. Дни, недели, месяцы я только и знал, что удары мотыги и ворчание соседей по канаве. Мы редко заводили разговоры. Я скоро перестал замечать рядом с собой людей. Я зарывался глубже и глубже, не думая о времени, потому что времени на дне темной канавы не существовало, а клочок голубого неба над головой съеживался с каждым днем. Я питался черноземом. Я думал об обещанных пятидесяти тысячах долларов, об американском чувстве юмора Эдисона и точил лопату о серый камень. Я зарывался все глубже. Мое несчастье и мои изобретения становились одинаково смутными, неважными и далекими-далекими. Я копал.

Копал до того дня.

– Эй, там, внизу!

Голос успел заржаветь на пути к моим ушам. Я не отозвался.

– Эй, там, внизу. Я ищу инженера по имени Никола Тесла.

Имя показалось смутно знакомым. Я опустил лопату и прислушался.

– Эй, мистер Тесла, вы там?

Я прокаркал что-то в ответ, но я уже много недель ни с кем не разговаривал. Пришлось сначала выкашлять из горла грязь.

– Здравствуйте!

– Да, здравствуйте! Вы здесь, мистер Тесла?

Я потер плечи, отделяя себя от грязи и канавы.

– Да. Да, я Никола Тесла, – сказал я, сам только теперь вспомнив об этом.

– Мистер Тесла, тут кое-кто хотел бы с вами поговорить. Погодите минуту, мы скинем веревку.

Я потер ладони, пытаясь стереть грязь. Напрасные усилия. Я был весь в грязи. Я ждал, пытаясь сосредоточиться на точке света вверху. Я моргал. День слепил мне глаза.

– Сколько я здесь? – крикнул я наверх.

– Около года, – ответил голос, и следом за ним вниз спустился конец веревки с узлом.

Он ударил меня по голове. Я испытал веревку, туго натянув ее, и принялся карабкаться к небу, где мистер А. К. Браун из телеграфной компании «Вестерн юнион», подобный сбывшейся мечте, ждал меня, чтобы основать «Электрическую компанию Теслы» – ждал, пока я выберусь на поверхность и переверну мир.