Текст книги "Изобретая все на свете"

Автор книги: Саманта Хант

ГЛАВА 15

Мы учимся на поражениях, а не на успехах.

Брем Стокер. Дракула

Пустырный Остров – вовсе не остров. Просто на нем чувствуешь себя как на острове. Груда мусора, осеняющая собой Джамайка-Бей, от самой авеню Флэтбуш. Улицы превращаются в грязные дорожки, большей частью прячущиеся среди тростника и морского овса. Таков был вход на Пустырный Остров, где, пока несколько лет назад городские власти не покончили с ним навсегда, там еще жили несколько семей – изолированная община, зарабатывавшая на жизнь уничтожением домашних отбросов.

В Нью-Йорке что ни день умирают сотни животных – собак, кошек, лошадей, подвальных крыс – и их трупы обычно доставлялись на Пустырный Остров вместе с прочим мусором. Так что эту местность прозвали Бухтой Дохлой Лошади. Обитатели острова собирали кости и мусор, извлекали из них все, что могло пригодиться, и строили из этого свои дома. Остатки закапывали для удобрения, мазут и нитроглицерин – на старой фабрике, когда-то стоявшей на южном берегу Пустырного Острова.

Автобус проезжает через новый мост Марин-паркуэй, и Уолтер прижимается лицом к стеклу, любуясь на Пустырный Остров, восхищаясь его былым смирением, способностью сделать из мусора что-то полезное – почти как у Азора. Он слышит гудение. Возможно, это колеса автобуса гудят на металлическом покрытии моста. Возможно, это его совесть. Он не сказал Луизе, куда отправился. Она, конечно, думает, что он еще спит, как всегда спал после ночных дежурств в библиотеке. Но Уолтер не спит. Спать ему хочется, это верно, он ведь проработал всю ночь, но вместо отдыха Уолтер доехал по линии «Би-эм-ти» до бульвара Рокуэй и сел на автобус, который теперь везет его через мост Марин-паркуэй к Фар-Рокуэй, к крошечному аэродрому в Эджмере, где он собирается встретиться с Азором и Артуром. Азор обещал вернуть его обратно к следующей смене.

«Вспомни того, кого я забыл» – песенка Эла Дабина и Гарри Уоррена засела у Уолтера в ушах. Она повторяется и повторяется под шум колес. Она переносит Уолтера в 1911-й, за двадцать два года до того времени, когда была написана.

Очередь в тот день, 23 мая, должно быть, занимали с шести часов утра. Уолтер встал в хвост за несколько минут до девяти – часа, назначенного для торжественного открытия Публичной библиотеки. Он-то, дурак, воображал, что первым возьмет книгу в новой библиотеке, но к его приходу очередь протянулась вдоль всего здания и уходила в Брайант-парк. Утро было теплым, и розовые лепестки магнолии, вишни и кизила в парке втоптали в бурую грязь. Уолтер слышал сладкий запах умирающих цветов. Он занял место в очереди, пристроился в тени надземки Шестой авеню и надеялся, что все книги не разберут к тому времени, как он переступит порог.

Уолтеру тогда шел двадцать первый год, он жил дома, читал Жюль Верна, валял дурака вместе с Азором, потакал своему возрастающему увлечению почтовыми голубями и зарабатывал, сверля дыры для водопроводной компании.

Очередь продвигалась через Брайант-парк так медленно, что Уолтеру казалось будто он целые геологические эпохи проползает через Нью-Йорк на брюхе. Индейцы, Джордж Вашингтон. Брайант-парк был прежде кладбищем бедняков. Уолтеру виделись груды грудных клеток под тонким слоем земли. Солдаты Федерации. Призывной бунт. Кристал-Палас. А клочок земли такой маленький. Через час Уолтер дополз до парадного крыльца библиотеки и прошел между львами. Р-р-р!

Внутри высокие потолки атриума подчеркивали его рост – или недостаток роста. Но библиотека была единственным местом, где он не прочь был почувствовать себя маленьким. Ему даже хотелось бы стать еще меньше, маленьким как мышка. Тогда он мог бы пробраться на все семь этажей закрытых хранилищ, неторопливо вгрызаться в книги, откусывать по кусочку от каждой страницы. Он поднялся по широкой каменной лестнице на третий этаж, к главному каталогу и читальному залу. Очень ласковая женщина приняла у него заявку на жюльверновский роман «Вверх дном». Он уже читал эту книгу, но перед бесчисленными карточками каталога растерялся и не смог решить, что же ему хочется прочитать.

Перед бесконечными стойками каталога Нью-Йоркской публичной библиотеки, как на берегу океана, мысли улетучивались из головы. В конце концов Уолтер решил выбрать что-нибудь знакомое. То есть он так думал. Когда через несколько минут ему принесли книгу, она оказалась какой угодно, только не знакомой. Он занял место в читальном зале – зал был больше целого городского квартала – и открыл титульный лист. Действительно, вверх дном! «Sans Dessus Dessus» – значилось на титульном листе. Уолтер переворачивал страницу за страницей, пытаясь разобраться в бессмыслице, открывавшейся ему. Тут были все старые друзья Уолтера – A, E, S, T, D, Y, U, N, Z и H, – но как будто руки у них росли из шей, позвоночники тянулись вдоль левой ляжки, глаза смотрели из дыр на ладонях, а ступни росли на макушках, неуклюжим подобием кроличьих ушей. Абсолютно ничего не понятно. Уолтер перевернул несколько страниц, пытаясь выжать смысл из французского текста, но вскоре принялся просто разглядывать читальный зал.

Читатели, сжимающие книги в твердых переплетах, наполняли пространство. Иные спотыкались, зачарованные высотой потолков настолько, что забывали смотреть под ноги.

– Вы знаете французский? – спросила она.

Уолтер уставился перед собой.

– Угу, немножко, – ответил он.

Почему он соврал? Он соврал потому, что она была красивая. Девушка, сидевшая прямо напротив Уолтера за читальным столом, рассматривала книгу у него в руках.

– Хм-м, – сказала она. – Французский…

Как будто в этом было что-то любопытное или подозрительное, или просто она знала, что он солгал. Может быть, она подумала, что он часто приходит в публичные библиотеки и пытается произвести впечатление на девушек, притворяясь, будто читает французские романы. Он присмотрелся к пачке книг на столе рядом с ней. «В поисках ацтеков: путевые заметки», «Геология Аппалачей» и «Волшебник страны Оз» Л. Фрэнка Баума.

– А вы, надо понимать, знаете ацтекский? – спросил Уолтер.

Она без запинки отозвалась:

– Ии. Тала майзи круппор кала хазалайд.

Она с каменным лицом обронила с губ последнее ацтекское слово. Уолтер представления не имел, настоящее или нет. И не знал, как ответить. Он даже не знал, существует ли вообще ацтекский язык. Воздух между ними сгустился. Она ждала реакции Уолтера. Он рассматривал ее черные волосы, закрученные в свободный круглый валик. Одна прядка выбилась из прически и свисала ей за ухо. «Ее ухо», – думал он. Оно было удивительным, как крошечная младенческая ладошка, неотразимым. Она наблюдала за ним, и Уолтер решился:

– Агг, сулеп канту фламмафламма ваину.

Полная чушь, с самыми лучшими намерениями. Он ждал, пройдет или нет.

– Вот именно, – сказала она и улыбнулась, как будто открыла ворота секрету, сдала неприступный город. – Я знала, что вы меня поймете.

«Фью! – подумал он. – Фью!»

– На самом деле я мало читаю, – сказала она. – Просто подумала, что мне может понравиться тот, кто читает много. Понимаете?

Уолтер онемел.

– Меня зовут Фредди, – сказала она.

«Конечно!»

Фредди, точнее Виннифред, вызывала беспокойство. Она захватила его. Уолтер считал, что она из высшей лиги, но счастливые – для него – обстоятельства заставили Фредди взглянуть на Уолтера по-другому. Ее сердце недавно испытало разочарование неким молодым человеком по имени Чарлз. Чарлз обладал многим: темными волосами, здоровьем, любовью к собачьим бегам, холодным темпераментом. К счастью для Уолтера, он ничего этого не имел. «Уолтер, – говорила она иногда изумленно, – ты такой добрый», будто доброта была редким сюрпризом. Фредди было восемнадцать, когда они с Уолтером познакомились в библиотеке. Она к тому времени встречалась с восемью ухажерами (по одному на каждый день недели, плюс утреннее свидание в субботу) и откровенно признавалась Уолтеру: «Мне нравятся мужчины». Но очень скоро между ними выросло что-то быстрое и яростное, что-то вроде тела, извивающегося в джутовом мешке. Она отменила все остальные свидания. Ей нужна была его доброта, а ему нужна была она вся.

Фредди склонялась к самому его уху и шептала: «Уолтер, Уолтер, Уолтер» – потому что им было что сказать друг другу, но для этого не было слов. Странные дела творились, когда Уолтер и Виннифред сходились вместе – дела, которые требовали внимания, которые намекали, что вселенная пытается сказать им: «Не принимайте этого слишком легко».

Их восемьдесят шестое свидание (Уолтер, кажется, все еще не веривший, что эта уверенная красота была рядом с ним, вел счет черточками в маленьком блокноте) застало Уолтера с Виннифред за обычным занятием – они обходили по периметру остров Манхэттен. Во время этих прогулок Уолтер по-настоящему полюбил ее. Эти прогулки совсем не походили на прогулки с Азором, потому что Азор в поисках сокровищ всегда упирался взглядом в землю. Фредди смотрела вверх, вниз, направо, налево. Она замечала вещи, которые большинство людей не замечает, и он был счастлив, что именно ему она указывала на своим маленькие диковинки: «Взгляни на тот голубой пакет, запутавшийся в прутьях забора, Уолтер» или «Смотри, как плывет небо в этих лужах!»

Ничто не было слишком мелким, чтобы удивить ее, и, когда Уолтер бывал с ней, грязный город наполнялся маленькими сокровищами.

– Твоя щетина как крошечный лес, – говорила она, когда Уолтер прижимал ее к себе. И у Уолтера дрожали колени.

В свое восемьдесят шестое свидание они прошли от самого причала у ее дома на Пятьдесят третьей улице до Чэмерс-стрит. Что именно случилось потом, трудно определить – возможно, забытая трубка или искра от керосинки, газеты так и не уточнили – так или иначе, пожар начался на фабрике Джозефа Сталлинга, поставщика «Лучших фейерверков для патриотичных американцев», и подобного фейерверка не знала история Америки. Нижний Манхэттен рокотал и вспыхивал волшебной силой такого количества пушечного пороха. Все дети из Бруклина, Куинса и Нью-Джерси взобрались на крыши или прижали носы к окнам, чтобы полюбоваться распускающимися зелеными цветами, алыми китайскими драконами и лиловыми колесами, взрывавшимися одновременно. Уолтер с Фредди из безопасного местечка на дальнем конце пирса, обнявшись, наблюдали огненное действо, изучая отражения взрывов в темной воде вокруг них. Шоу продолжалось больше часа, поскольку добровольные пожарные дружины, прибывшие на пожар, ничего не сумели сделать. И Уолтер понимал, что это знамение, возможно, недоброе, но Уолтеру было все равно, даже если ему предстояло прожить жизнь, сгорая, и сгорая, и сгорая, и сгорая. Он попросил Фредди выйти за него замуж, и небо взорвалось оранжевым и зеленым, лиловым и алым, когда она сказала ему: да, она будет его женой.

День венчания был отмечен короткой утренней церемонией в церкви Троицы, после чего гостям предложили прогуляться вместе с новобрачными по улицам Манхэттена, через Бруклинский мост, где вся компания села на трамвай до Проспект-парка.

– Уолтер, смотри, из-под стальных колес вылетают искорки!

Молодожены отлично провели день, танцуя в Концерт-грув под музыку оркестра Уильяма Нолана.

– Ты заметил, что у того, который играет на укелеле, усы разные?

К великой досаде Уолтера на венчание были приглашены все восемь отставных ухажеров Фредди, и все они приняли приглашение, надеясь в последнюю минуту отыграть любовь Фредди. Однако Уолтер, осторожный новобрачный, не дал ей шанса принять предложение другого партнера, протанцевав с ней от полудня до десяти минут шестого, когда Нолан объявил последнюю песню перед закрытием. Фредди пришлось ограничиться улыбками, которые она посылала старым приятелям через весь зал, пока Уолтер кружил и кружил ее, а она запрокидывала голову. Он надеялся, что у нее в глазах все пойдет кругом, и она ничего не сможет разглядеть, кроме него.

А потом эрцгерцог Фердинанд был убит по приговору «Черной Руки», и Австро-Венгрия объявила войну Сербии, и, поскольку Россия была союзницей Сербии, Германия присоединилась к Австро-Венгрии, Франция заключила договор с Россией, Британия объединилась с Францией, Италия, единственная из наций, проигнорировала все договоры и союзы, и Соединенные Штаты выразили недовольство действиями германских подводных лодок, угрожавших коммерческому судоходству. Первая мировая раскрутилась и засосала в свой водоворот отчаянно сопротивлявшегося Уолтера, выбросив его на европейский фронт далеко от жены.

Уолтера и других солдат его отделения погрузили на борт такого большого и длинного судна, что его днище подбрасывало одновременно на трех десятках волн. На время двухнедельного плаванья Уолтер сумел укрыться. Он забился в тайник под трапом, и там мог без помех пробиваться сквозь любопытную книгу, которую читал в то время – «Тристрам Шенди» Лоуренса Стерна.

Многое в этой книге казалось Уолтеру вполне разумным, хотя написана она была между 1760 и 1767 годами. Она точно передавала многие чувства, которые он пережил в армии на борту огромного как город судна, уносящего его к тому, в чем он без сомнения видел верную смерть. Он все время думал о Фредди, вел разговоры с отсутствующей женой, забывая о присутствующих рядом людях. Он старался заметить на судне те чудесные мелочи, которые разглядела бы она. Он старался замечать мелкие подробности, но у него не было ее искусства, и он держался более обыденных вещей. «Что ты ела на обед, милая?» – спрашивал он, воображая кушанья, которым посчастливилось коснуться горла Фредди. Он не завел друзей среди других солдат. Его Нью-йоркский акцент и что-то в наклоне его хрупких плеч делало его непопулярным среди вскормленных на говядине и кукурузе ребят, преобладавших в части.

Одиночество Уолтера было наконец нарушено, когда он разговорился с Геши – солдатом из Омахи, подумать только! Геши любил аэропланы и умел отличить «Кертисс JN-D4» – он звал их «Дженни» – от «Ленинга М-8» по звуку двигателя. Он все высматривал «Кертисс F-5L» – флотские аэропланы, умевшие садиться на воду. Уолтер нисколько не интересовался авиацией, но он позволял Геши рассказывать об аэропланах, а потом Геши день за днем терпеливо выслушивал точнейшие описания оттенка ее волос, или как беззвучно шевелились ее губы, когда она читала, и какими веснушками усыпаны ее плечи, и как, если он приносил ей цветы, она всегда анатомировала один из них, отрывая лепестки, чтобы разобраться во внутреннем строении. Эти разговоры оживили и Геши, и Уолтера. Ради них ровно на час в день Уолтер отрывался от размышлений над страницами 33 и 34 в своем издании «Тристрам Шенди», на которых скончался герой Стерна, бедный Йорик, и Стерн отметил его кончину, залив черной краской страницу 33 и – на ее обороте 34 – двумя сплошными прямоугольниками, которые, как втайне считал Уолтер, соединялись сквозь бумагу, создавая дыру во времени, надгробие в томе, столь же бесконечном, как могила, углубляющаяся в ничто и еще раз в ничто.

Уолтер упирался мутным от морской болезни взглядом в эту страницу, в уверенности, что без поддержки других солдат, его боеспособность, и без того невеликая, скоро исчерпается, и эта черная дыра, эта страница, станет его концом.

Когда судно входило в порт, Уолтер стоял у борта с горбом вещмешка за спиной. Он был одним солдатом из миллионной армии. Зеленая солдатская масса на палубе сбилась так плотно, что ряды сливались и щетинились в едином движении, как мохнатая спина гусеницы. Колени Уолтера ослабли и плохо держали. Он сутулился. Он то и дело глубоко вздыхал, и воздух каждый раз обжигал ему грудь. Колышущаяся толпа продвигалась к сходням, и ему ничего так не хотелось, как остаться здесь, на борту судна, которое возвращалось в Америку, но его увлекал напор солдат, которым по большей части смертельно наскучило плавание, и они запросто затоптали бы всякого, кто встал бы у них на пути к твердой земле.

На суше солдат разбили по разным загонам, прогоняя мимо чиновников, выкрикивавших: «Номер?», а потом: «Фамилия?» Он не был трусом, просто он был влюблен. И здесь, в человеческой массе, Уолтер сдался перед судьбой и поверил, что никогда не вернется домой к жене. Армейские порядки почти убедили Уолтера, что он уже умер и попал в ад.

– Номер?

– ЮС55231082, – ответил он.

– Имя?

– Уолтер Дьюэлл.

Он подвергся рутинному опросу, вплоть до последнего вопроса: «Печатать умеешь, солдат?»

– Печатать?..

Он с трудом понял вопрос. Буквы? Да, он умел печатать, мать научила его, когда ему было девять. Он печатал только указательным и средним пальцем, но этими четырьмя работал стремительно. Он решил, что не понял вопроса. Из открытого рта не раздалось ни звука.

– Ладно, дальше, – буркнул вопрошавший.

Но Уолтер не двинулся с места. Он застыл, вспоминая, как сидел на кухне в доме на Одиннадцатой авеню, в котором родился. Мать подрабатывала, печатая письма на машинке, которую они с отцом Уолтера спасли из разорившейся газетной реакции. Это была модель «Шольс и Глидден» – из черного металла, украшенная золотыми цветами и птицами, хотя некоторые накладки успели отвалиться. Уолтер вспоминал, как сидел у матери на коленях. У него самые кончики пальцев торчали из рукавов свитера, и он клал их на материнские пальцы, а она печатала. Понемногу он так хорошо запомнил клавиши, что попросил, чтобы она завязала ему глаза полотенцем и испытала его.

– Напечатай «часы», – велела она.

Это было слово с ловушкой – для него требовалась только левая рука.

– Проходи, солдат.

– Я печатаю. Да, я печатаю, – сказал Уолтер, напрягая голову, шею, голосовые связки, чтобы пропищать ответ из ведра своей каски.

– Печатаешь?

– Да, сэр.

– Выйди из строя, солдат. Через этот проход к тем воротам, оттуда будет транспорт на базу. Получишь приписку.

– Да, сэр.

И Уолтер ушел, не оглядываясь. Он боялся, что если покажет, как он счастлив этим назначением, армия заберет его обратно. Он потупил глаза. Он не смотрел на других солдат, которых загоняли в грузовики, направлявшиеся на фронт. Он не оглянулся на Геши. Вина якорем засела у него в животе. Солдатам раздавали винтовки. Их отправляли в бой, а Уолтер, волей случая, избежал гибели, отвращенной длинными тонкими пальцами, рукой матери, протянувшейся с небес. Он спасся.

В городке было не больше тысячи жителей, и все они проявляли полное равнодушие к американским солдатам и к самой войне. Большинство мужчин и женщин работало канатчиками. Вокруг городка тянулись бесконечные поля конопли, выраставшей до чудовищной высоты – десять, одиннадцать, даже двенадцать футов. Осенью, сняв урожай, горожане проводили зиму на фабрике, превращая конопляное волокно в веревки и канаты для продажи флоту. Именно здесь, в двадцати милях от Лиона, американская армия расположила административный корпус. Достаточно далеко и неприметно, легко замаскировать. А это было важно, потому что работой Уолтера, еще четырех писарей и одного офицера было печатать все до одного приказы: каждый призыв к наступлению, отступлению, атаке, организации медицинской службы, диверсиям на железнодорожных путях, снабжению продовольствием, освобождению пленных, уничтожению командного состава противника, принятию капитуляций и даже к тому, чтобы ничего не делать. Все, вплоть до заказа на десять ящиков консервированной свинины, должно было печататься под копирку в трех экземплярах и отсылаться в Америку, где все это копились в комнате, заполненной металлическими ящиками.

К прибытию Уолтера все писари проработали уже по семь месяцев. Двое рядовых ходили в соломенных шляпах вместо положенной формы. Имелась маленькая книжная полка с картонной табличкой:

БИБЛИОТЕКА ЛАРРИ

Самообслуживание.

5 ц. в неделю за книгу или десять сигарет.

Книги возвращать – Паволек, это к тебе относится!

На полке Уолтер нашел «Идиота» Достоевского рядом с пухлой книжицей под названием «Дворец женщин» – творением некого Тада Блэка. Кроме того, имелось подборка «Сетади ивнинг пост», «Журнала домохозяйки» и сборник рассказов Эдгара Алана По.

Солдаты, оказавшиеся вместе с ним среди конопляных полей Франции, были чудаками различного рода. Это относилось и к офицеру-шифровальщику Горацию Кросби, мечтавшему в один прекрасный день соорудить потрясающе необычный плавательный бассейн для калифорнийской клиентуры. Штат административного корпуса составляли книжные черви, любители наблюдать за птицами, разгадыватели кроссвордов и один миколог, регулярно собиравший обильный урожай изысканных грибов в роще за конторой и жаривший их для рядовых в местном масле.

Контору наполняло щелканье пальцев по клавишам то и дело ломавшихся машинок. Мужчины печатали быстро и сдабривали служебные обязанности более приятными занятиями: плавали в ручейке, на котором поставили запруду, читали, спали и ежедневно писали домой женам. Уолтер держался «Тристрам Шенди». Книга была очень длинная, и между работой и чтением Уолтер думал о Фредди и вымучивал стихи, которые записывал, чтобы развлечь ее. Одни патетические, другие смешные. Вот одно из них:

 
В лесной глуши или в пустыне дикой
Сойдутся вновь влюбленные сердца.
Их крови гул туманною сиреной
Зовет всех одиноких – надейся до конца!
 

А вот другое:

 
Великий мастер – пивовар,
И не дерет за свой товар.
А виски – скажем прямо —
Поруха для кармана.
На виски я не разорюсь —
Я пивом допьяна напьюсь.
Не думайте, что я небрит,
Мне пена щеки серебрит.
Пусть пузырьки в носу бурлят весь день —
Мне носом пузыри пускать не лень!
Лишь только пересохла глотка,
Долой летит тугая пробка!
Берет тоска – пивко хлебай,
И птицей в небеса взмывай!
 

Так что война шла мимо Уолтера, и он почувствовал себя вполне счастливым, когда в ноябре 1918-го в Компьенском лесу подписали мирный договор, и его отпустили домой к Фредди с коллекцией сомнительных стишков и парой парижских шелковых чулок в вещмешке.

Он стоял перед дверьми их дома. Он столько раз представлял, как это будет, и всегда по-разному. Она будет спать на диванчике, и он склонится, чтобы разбудить ее поцелуем; или она будет стоять у раковины, а он устроит ей сюрприз – обнимет сзади.

Но теперь, когда дошло до дела, он пришел в ужас при мысли, что сейчас увидит ее. Он стоял перед дверью. Постучать? – думал он. Два года – немалый срок, как бы часто не писал письма. После мгновенья колебаний Уолтер решил не стучать. Он вошел в их дом, и, словно жар, ждавший только притока кислорода, чтобы вспыхнуть, Уолтер с Фредди сожгли друг друга дотла, до костей.

Уолтер скоро вернулся на работу в водопроводную компанию, а Фредди почти сразу узнала, что она беременна. Он пришел в восторг, но не прошло и семи с половиной месяцев, когда он, вернувшись с работы, услышал сверху спокойный голос Фредди, сказавшей, что им надо поговорить.

– Вызови врача.

Она медленно выговаривала слова. Она сидела в кресле-качалке, глядя в заднее окно во двор.

– У меня начинаются роды, Уолтер. – Она обернулась к нему. – Должно быть, преждевременные. – Она сказала это шепотом.

Он опешил. Она обхватила себя руками, скрючившись от боли схватки, А Уолтер все пялился на нее, пытаясь разобраться в ереси календаря. Семь с половиной месяцев. Фредди тяжело задышала. Пот выступил у нее над губой, и стало ясно, что схватки начались не сию минуту.

– Уолтер, – отчаянно повторила она, – вызови врача.

Он все стоял, уставившись на нее, взвешивая возможности. Он мог вырвать собственное сердце и оставить его здесь с ней, чтобы она прикончила его, наступив ногой – или он мог поверить ей. Преждевременные. Она опять поморщилась. Схватки шли одна за другой. Наконец ей пришлось заорать:

– Уолтер!

Он послал соседа за врачом, а сам вернулся к ней. Фредди, пытаясь добраться до кровати, упала на пол. Ее живот, казалось, колыхался сам по себе, отдельно от нее.

– Ну-ка, обхвати меня за шею, – сказал он, поднимая ее на кровать.

Напряженный. Добрый. Он бережно расстегнул пуговицы на высоком воротнике блузки и помог ей переодеться в белую ночную рубашку. Очень скоро Уолтер заметил, что роды – куда более сложный процесс, чем ему представлялось. Ночная рубашка, которую Фредди скомкала между ногами, стала ярко-красной от крови.

– Уолтер, – сказала она.

Он не ответил.

– Что-то не так.

Уолтер смотрел на нее. Все время, что они провели врозь, он не отделялся от нее. Два года за морем она оставалась частью его. До сих пор. То, что творилось сейчас с ее телом, пугало его.

Она отделялась. Она становилась собой, отдельной, одной, без Уолтера.

– Пожалуйста, – сказал он, – не надо.

Ему почудилось, будто она хочет в чем-то признаться, объяснить, почему ребенок появляется на свет всего через семь с половиной месяцев.

– С ребенком что-то не так. Я чувствую. Я…

Стук в дверь прервал ее, и Уолтер спустился вниз впустить врача. Лицо Уолтера ничего не выражало.

Доктор поднес ватную подушечку, смоченную в эфире, ко рту и носу Фредди. У Уолтера от запаха поплыла голова. Он был как в тумане. Он, сколько мог вытерпеть, смотрел на Фредди, но ему было мучительно видеть, как она корчится от боли. Он отвернулся к окну спальни. Белка сидела на подоконнике напротив и грызла что-то, а когда он опять обернулся к Фредди, эфир уже подействовал. Уолтер принес все, чего потребовал врач. Он почти ничего не говорил. Он наблюдал за ходом родов. Волосы Фредди разметались по подушке. Все случилось слишком быстро. Куда девалась его жена? Кровь выпачкала половицы под кроватью. Очень много крови. Он коснулся пятна носком ботинка. В доме казалось ужасно тихо. Откуда же так много крови? Но разве кровь вытекает из тела с таким шумом? Нет, рассудил он. Нет, без шума.

А потом кто-то закричал, но это была не Фредди, у которой голова моталась по подушке, а изо рта стекала струйка слюны. Это был ребенок.

– Ваша дочь, – объявил врач слишком спокойно, чтобы поверить в реальность происходящего.

Уолтер протянул руки и взял крошечный комочек, и ему совсем не было дела до его настоящего происхождения. Дочь, он знал это с самого начала, была его.

– Моя дочь? – спросил он у врача, как будто тот, ученый медик, мог с первого взгляда определить отцовство.

– Да. Пожалуйста, возьмите ее и заверните вот в это. Здесь что-то не в порядке.

Врач снова занялся Фредди, а Уолтер смотрел, как кровь, толстая, как боа-констриктор, вытекает из его жены. Он стоял и смотрел. Малышка закричала, и Уолтер прижал ее к себе, хоть и не знал, как это делается.

– Уолтер! – Кто-то заговорил с ним. – Уолтер! – Это была Фредди. Едва-едва – но она.

– Дай мне, – сказала она и не закончила фразы.

Он поднес ей малышку.

– Фредди. Смотри. Девочка!

Кожа Фредди была как бесцветное стекло на свету, а под ней была зелень.

Он нагнулся, держа младенца поближе, чтобы Фредди было видно, как сами собой двигаются ее ручки и ножки. Как она становится человеком. Он чувствовал тепло младенческого тельца. Доктор – так казалось Уолтеру – боролся с огромной змеей крови. Змея обвивала его. Рук уже не было видно.

– Уолтер, я должна тебе что-то сказать. Помоги мне.

– Нет, – сразу ответил он.

Он не хотел знать правду. Он сделает девочку своей, даже если она была не его. Он не верил в наказание – для Фредди или для себя. Ребенок принадлежал ему.

– Я сделаю… – сказала Фредди. – Помоги.

– Что? В чем помочь? – спросил он.

– Да, – сказала Фредди.

– Да? – в этом не было смысла. И Уолтер понял, что происходит. Он опустил голову на грудь, бережно держа малышку между ними. – Нет, Фредди.

– Я сделаю, – сказала она, но фраза оборвалась. Кровь Фредди еще стекала с кровати, а Фредди, двадцати одного года, пробыв матерью только минуту, уплыла по течению этого потока крови, от Уолтера и от своей новорожденной дочери, которую Уолтер скоро назовет Луизой.

Азор позвонил вчера ночью.

– Она готова, – сказал он. – Артур устранил неполадки. Он гениальный механик. Разбирается в вещах, о которых я представления не имел.

Уолтер оценил это заявление, прежде чем спросить:

– А в чем было дело? В альтимапластикаторе, или как там ты говорил?

– А, нет, – отозвался Азор. – В карбюраторе. – Он говорил довольно отрывисто и официально, будто где-то поблизости затаилась опасность. – Так что, если ты собираешься искать Фредди, я готов. Так мне кажется. Можем отправиться завтра, хотя мне это не слишком нравится. Я больше интересуюсь будущим, а не прошлым. И, Уолтер, – Азор шумно выдохнул, – как бы там ни было, тебе, понимаешь ли, не удастся с ней поговорить. Я тебе не позволю. Слишком рискованно. Луиза, – сказал он.

– Мог бы не напоминать, – бросил Уолтер и сменил тон на более легкий, какой может позволить себе только старый-старый друг. – Я буду у тебя, – сказал он и ничего не сказал потом Луизе. Не хотел ее беспокоить. Не хотел, чтобы она думала, что он расскажет Фредди о будущем, предупредит, что ей нельзя рожать. Он этого ни за что не сделает. Не откажется от Луизы, чтобы вернуть Фредди. Он просто хотел еще раз повидать ее, походить за ней еще день, послушать ее голос, спрашивающий торговца, много ли песка в его шпинате.

Плюс он заранее представлял, что сказала бы ему Луиза.

Плюс он вернется к ужину.

Автобус довозит его до деревушки Эджемер. Собирается дождь. С моря идет гроза, поэтому Уолтер поспешно идет самой короткой дорогой к аэродрому. Комья сухих водорослей катаются по песчаной дорожке, как перекати-поле. Уолтер проходит мимо пустого ангара, любуясь двумя-тремя самолетами, которые не перегнали на поле в Линден в Нью-Джерси, когда военные закрыли аэродром Рокуэй. Он замечает старый грузовик пожарной службы, который, судя по всему, больше помешал бы, чем помог, если бы один из самолетов загорелся.

В ангаре Уолтер хихикает. Он чувствует себя так, будто заново собирается на первое свидание с Фредди.

– Привет! – окликает он.

Серьезное лицо Азора выглядывает из-под аппарата.

– Привет!

Артур откидывается назад, чтобы взглянуть на него.

– Здравствуйте, мистер Дьюэлл! – кричит он и снова склоняется над своей работой.

– Привет, Артур! – кричит Уолтер. Он очень возбужден. – Так чем вы занимаетесь, ребята? – спрашивает он.

– Просто последняя настройка вращения парасинтезирующего акселератора. Сегодня с утра эвтронный коллектор коротило при каждом прохождении орбиты, – отвечает из-под машины Азор.

Уолтер кивает. Для него это полная бессмыслица, но ему все равно. У него кружится голова от восторженного предчувствия.

– Не понимаю, что за чертовщину вы оба несете, – говорит он.

Азор отвечает не сразу.

– Дело вот в чем. Мне пришлось как-то назвать детали. Никто до меня таких не делал, поэтому я подобрал названия по своему вкусу. Можешь называть их как хочешь. Можешь назвать их горчичным семечком и кукурузным початком, если тебе так больше нравится.

Если Уолтер на минуту и заподозрил, что ввязывается в дурацкое предприятие, то сомнения тут же рассеиваются. Человек, которому приходится ковать самому себе орудия и давать им имена – такой человек чего-нибудь да добьется. Уолтер стоит, свесив руки, дожидаясь, пока Азор с Артуром закончат работу.