Текст книги "Обитель зла"

Автор книги: Сабина Тислер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 20 (всего у книги 28 страниц)

58

Эльза почти всю субботу провела в университетской библиотеке. Она просто не знала, куда себя деть. Уже несколько дней небо над Тосканой было темным, дождливым и затянутым тучами, а воздух – тяжелым и влажным. Влага проникала под пуловер и куртку, белье не высыхало – ни на открытом воздухе, ни в квартире. Анна, снимавшая квартиру вместе с Эльзой, уехала со своим другом в Кьянти на сбор оливок и собиралась вернуться не раньше конца ноября.

Уже два дня Эльза чувствовала себя словно в тумане. Ей ничего не хотелось, для нее не было ничего, что не казалось бы бессмысленным. Она совершенно точно знала, что находится на грани депрессии, и отчаянно пыталась хоть чем-то отвлечься. Она внушала себе, что причина ее плохого настроения – погода, а не Антонио. Она гуляла по улицам, звонила подругам, даже тем, с которыми не встречалась уже несколько лет, и просиживала целыми днями в библиотеке. Однако ничего из прочитанного не доходило по-настоящему до ее сознания, ее разум будто отключился. Не помогло даже то, что она забросила учебники и переключилась на беллетристику. Ничего ее не интересовало. Абсолютно ничего.

Она всерьез подумывала о том, чтобы на выходные поехать в Монтефиеру, но ей не хотелось встречаться ни с матерью, ни с отцом. Она не могла себе представить, что придется смотреть матери в глаза, быть любезной и внимательной, обмениваться с пей ничего не значащими словами и даже обсуждать какие-то дела. Наверное, это все уже стало невозможным.

Но ей было жалко Эди. Эди, который постоянно ждал ее. Изо дня в день. Каждую ночь, каждый час. Эди, который прижимал Тигра к своему животу, носил ведра с водой, говорил «tutti palettti» и глотал дождевых червей, лишь бы она наконец приехала. Но она не приезжала.

Эльза захлопнула книгу так громко, что читатели в зале вздрогнули, и отнесла ее к стойке, где студентам выдавали читательские билеты. Больше не было смысла сидеть, надо уходить. Здесь было слишком тихо, а свет был слишком резким, слишком белым.

От университета она без всякой цели пошла в направлении центра. Она смотрела на витрины, не воспринимая того, что видела. Выпила эспрессо, купила помидоры и базилик. Ей вдруг захотелось салата из помидоров. Если бы она сейчас не была одна, то обрадовалась бы этому. Но она была одна. Чертовски одна, как еще никогда в жизни.

Естественно, она прошлась по его улице. По-другому она просто не могла. Но в окнах Антонио света не было. Значит, он тоже где-то ходит. Как и она. Где-то в Сиене. Но, конечно, не один.

Эльза подумала, не пойти ли в кино, но тут же отбросила эту мысль. У нее не было ощущения, что сегодня вечером она сможет вникать в судьбы и проблемы других людей.

В маленькой траттории она за шесть евро съела spaghetti aglio, olio е peperoncino [92]92
  Спагетти с чесноком, паприка в масле (итал.).


[Закрыть], a потом заказала еще и bruschetta [93]93
  Поджаренный хлеб с оливковым маслом, солью, перцем и чесноком (итал.).


[Закрыть]за три евро, потому что не насытилась микроскопическим блюдом из макарон.

Ей больше не хотелось в одиночестве есть салат из помидоров в своей квартире. Официант, который принес брускетту, посмотрел на нее так, словно она была участницей конкурса обжор, но ничего не сказал. Эльза была бесконечно благодарна ему за это. Она была на грани того, чтобы вцепиться кому-нибудь в горло.

Через полтора часа, выпив полбутылки вина, Эльза покинула тратторию. В голове у нее шумело. Она достала из сумки мобильный телефон и позвонила домой.

– Она там? – спросила Эльза, даже не поздоровавшись.

– Да, – ответил Романо. – Она в выходные хочет остаться дома.

– О'кей, – разочарованно пробормотала Эльза, – о'кей, о'кей, о'кей… Va bene. Я позвоню на следующей неделе. Передай Эди привет от меня и береги себя.

Она не стала ждать, что ответит Романо, и отключилась.

Она чуть-чуть не поехала в Монтефиеру, но действительно только «чуть-чуть».

Она не следила за временем и даже не понимала, сколько прошло – час или два. Она не замечала, что ходит по кругу, хотя дважды очутилась перед одним и тем же ювелирным магазином, в витрине которого лежала цепочка, не выходившая у нее из головы. Неописуемо красивая и неописуемо дорогая. Нечего даже и мечтать о ней…

Эльза устала. Она спотыкалась в узких переулках, поднималась и спускалась по лестницам, брела мимо маленьких магазинчиков, которые закрывались один за другим. Железные решетки с грохотом опускались перед дверями и закреплялись на каменных тротуарах, закрывались ставни, выключался свет. Народу на улицах становилось все меньше, прохожие спешили домой или в рестораны, чтобы поужинать.

Может быть, из-за того, что в городе стало тише, Эльза вдруг услышала фортепианную музыку, которая заполняла тихие переулки, как прилив заливает вымытый прибоем пляж. Она шла навстречу звукам и все отчетливее слышала, как кто-то виртуозно играет на рояле. Да так, что музыка, казалось, захватывает и заполняет весь город.

За ближайшим углом она увидела освещенное окно. За тонкой гардиной у рояля неистовствовал какой-то человек. Его волосы танцевали вокруг лица, когда он запрокидывал голову, его руки летали над клавишами, его обнаженный торс вздрагивал, а музыка напоминала взрыв, огненный шар в черном ночном небе, тысячами искр опадающий на землю.

Эльза еще никогда в жизни не слышала ничего подобного. Она неподвижно стояла на Виа делле Терме и слушала. Долго. И удивлялась, что осталась на улице одна. Она зачарованно наблюдала за этим сумасшедшим, который время от времени вскакивал с места, не столько ходил, как бегал по комнате, жадно пил из бутылки и снова играл. Еще бешенее, еще энергичнее, еще гениальнее, чем прежде.

59

Амадеус был пьян и обкурен, но не настолько, чтобы руки, мысли и чувства отказывались ему служить. Этой ночью он творил мелодию! Очень смутно, краем сознания он понимал, что в запущенной квартире в Сиене проигрывал свою жизнь, в то время как призы кинофестиваля присуждались без его участия и, может быть, кто-то другой стоял вместо него на сцене, чтобы получить колокольню. Но ему было абсолютно все равно. Уже завтра никто не вспомнит о лауреатах фестиваля. А эта музыка была подарком сегодняшнего вечера, и она будет звучать у него в голове, пока он не запишет ее на бумаге.

Артистический псевдоним «Амадеус» был его программой, его чувством и страстью, тем, что составляло его жизнь. Несколько лет назад он закрылся в своей квартире и целую неделю беспрерывно играл только произведения Моцарта. Один из друзей нашел его в полном смятении чувств и тут же вызвал «скорую помощь». В больнице его выходили. С того дня он стал называть себя Амадеусом, и вскоре не осталось никого, кто еще помнил его настоящее, гражданское имя.

В его голове разыгрывались сюжеты, которые он расцвечивал своей музыкой, таинственные образы появлялись, оживали и снова исчезали в тумане. И часто это были образы женщин, которые играли важную роль в его жизни сейчас или когда-то в прошлом.

Например, его импрессарио Гунда. Она была ядреной сорокапятилетней женщиной, питавшей пристрастие к ярко-красной губной помаде и старомодным золотым украшениям. Она утверждала, что делает свою работу чисто из любви к людям, и ей основательно действовало на нервы, когда он начинал привередничать по поводу фильма, для которого писал музыку. Дважды в месяц она высказывала угрозы бросить все, потому что ей в этой «идиотской работе», как Гунда любила говорить, больше нечего было делать.

Конкретно, однако, эта «любовь к людям» выражалась в том, что Амадеус был вынужден регулярно ложиться с ней в постель, что он делал иногда с удовольствием, иногда с отвращением – в зависимости от того, сколько промилле алкоголя было у него в тот момент в крови.

– Собирай своих Матце, Джонни и Вумме и играй на балах для пожарных, – говорила она в такие дни. – Мне все это уже осточертело, я не хочу больше выслушивать постоянное нытье и жалобы. Я открою агентство для артистов. У них даже близко нет таких заскоков, как у музыкантов.

В такие моменты он вставал, подходил сзади и начинал массировать ее плечи. Это стало почти ритуалом. Гунда больше ничего не говорила, только становилась все мягче, начинала глубоко дышать и закрывала глаза. Когда она поворачивалась и запрокидывала голову назад, он целовал ее.

– Ты мой самый любимый из всех, дурачок! – шептала она и не глядя сбрасывала туфли. Потом выдергивала шнур телефона и раздевалась.

Гунда была женщиной, которая нуждалась в быстром сексе, как другим людям бывает необходим аспирин по утрам или грелка на ночь. Лишь когда она кого-то соблазняла, захватывала врасплох или принуждала к сексу, она чувствовала себя сильной и уверенной.

Как чудесно было знать, что Гунда очень далеко и не может внезапно появиться в двери, расстегивая блузку.

Его пальцы пробежали по клавишам, музыка стала сердитой и отчаянной. Он не играл, он выбивал аккорды, как на барабане. Потом вскочил, подбежал к окну и отдернул гардину, забыв, что полностью обнажен.

Он стоял между распахнутыми створками окна, напоминая изображение мужского тела в учебнике правильных пропорций Леонардо да Винчи.

И тут он увидел ее. Она спокойно смотрела на него. Их взгляды встретились.

Внезапно его охватило чувство стыда, и он поспешно задернул гардину.

Теперь его мелодии стали спокойными, тихими и сентиментальными. Слезы выступили у него на глазах. Ему срочно надо было что-то выпить. Он взял бутылку и наконец решился бросить взгляд из окна. Она все еще стояла и смотрела на него.

А потом все произошло очень быстро. Он запрыгнул в джинсы, натянул через голову футболку и распахнул окно. Она улыбнулась.

– Cosa vuole? [94]94
  Вы что-то хотите? (итал.)


[Закрыть]– спросил он.

– Fantastiko! Suona benissimo il pianoforte! [95]95
  Фантастично! У рояля великолепный звук! (итал.)


[Закрыть]– поспешно ответила она, но он все понял.

– Заходи, – сказал он, – заходи, если хочешь. У меня есть открытая бутылка вина.

На итальянском он не мог ей ответить, поэтому перешел на немецкий. Там видно будет, поняла его эта прекрасная итальянка или нет.

Но раздумывала она недолго.

Она вошла в его квартиру так же, как входила в квартиру Антонио.

60

Эльза словно загипнотизированная сидела на старом изношенном диване, смотрела на него и слушала. Ее сердце билось как бешеное, и его удары отдавались внизу живота. Он был старше ее. Намного старше. Он был прекрасен, он был пьян, и он был сумасшедшим. Больше она ничего о нем не знала. Тот, кто приглашает в свою квартиру совершенно незнакомую женщину с улицы, а потом еще и играет ей на рояле, должен быть просто ненормальным. И такой же была она. Потому что женщина, которая идет в квартиру к совершенно незнакомому мужчине, даже не обменявшись с ним парой фраз, не просто сумасшедшая, а та, которой или жить надоело, или она влюблена.

На столе лежала пара фотографий. Фотографий, где у него полосы были немного короче, чем сейчас, а внизу стояло его имя – Амадеус.

Когда он сделал короткий перерыв, чтобы выпить вина, она спросила, правда ли, что его зовут Амадеусом. Он лишь кивнул. И она представилась ему так же, как назвалась когда-то Антонио: «Элизабетта».

– Откуда ты так хорошо знаешь немецкий? – спросил он.

– Это потому что у меня мать немка. – Больше она ничего по этому поводу не сказала, а он удовлетворился таким ответом.

Вино ударило Эльзе в голову, ей захотелось спать. Диван был мягким, а музыка настраивала на мечтательный лад. Около полуночи она вытянулась на диване и заснула.

Тим пришел в три часа ночи. Фильм «Дорога на пляж» получил серебряную колокольню, и Тобиас, режиссер, похоже, больше разозлился из-за второго места, чем обрадовался ему. С вечеринки после вручения наград он быстро исчез.

Тим очень жалел, что Амадеус не пришел и лично не получил награду за свою музыку, но, похоже, больше никто не заметил его отсутствия. А чуть позже и Тим о нем забыл. Он флиртовал с артисткой, исполнявшей в фильме главную роль, до тех пор, пока ту внезапно не забрал с вечеринки ее сверхзанятой муж в безвкусном костюме в редкую полоску. Тим почувствовал себя настолько разочарованным и несчастным, что не пропускал ни один бокал, который ставили перед ним официанты, разносившие напитки на маленьких серебряных подносах. В итоге у него начались трудности с отправкой на такси, потому что он даже не мог более-менее вразумительно назвать свой адрес.

Когда он с трудом поднимался по лестнице, ему в голову пришла мысль, что с Амадеусом могло что-то случиться и потому он не пришел на вручение наград. Поэтому Тим, прежде чем пойти спать, заглянул в гостиную. На диване спала очень молодая женщина, а Амадеус лежал на полу и тихонько похрапывал. Это объясняло все.

Тим, не раздеваясь, как был, улегся в кровать и немедленно уснул. На следующее утро он забыл о женщине на диване, потому что на завтраке, который состоялся около часу дня, ее уже не было.

Эльза проснулась в половине восьмого. На улице только начинало светать. Ее тронуло то, что Амадеус спал на полу возле ее дивана. Поскольку у нее не было с собой даже листа бумаги, она написала свой номер телефона на бумажном носовом платке и выскользнула из квартиры.

В три часа дня он позвонил.

– Где ты? – спросил он.

– У себя.

– Я могу приехать?

– Да, конечно.

Она назвала свой адрес и с бьющимся сердцем стала ждать.

Но он не приходил.

Она ждала до девяти часов. Через двадцать минут она вышла из дома.

В его квартире горел свет, но гардины были закрыты. На Виа делле Терме было тихо, только время от времени мимо с треском проезжал мопед «Веспа», но музыки больше не было слышно. Он не играл. Может быть, спал или был не один.

Она не решилась позвонить в дверь, просто стояла перед домом, носком туфли писала его имя на тротуаре, на брусчатке и не знала, что делать.

Тим оставил его в покое.

Он выпил две бутылки вина и все послеобеденное время записывал музыку, которая все еще звучала в его голове. В восемь часов вечера он уснул, уронив голову на клавиши.

Через два часа он начал постепенно приходить в себя и потихоньку вспоминать, где находится. Под потолком горела люстра, и это моментально вернуло его к действительности. Он посмотрел на часы. Десять минут одиннадцатого. Проклятье! Он пошел в кухню и открыл холодильник. Там не оказалось ничего, за исключением открытой банки томатного соуса, пары высохших стручков перца, маргарина и нераскрытой упаковки пармезана. И только сейчас он вспомнил, что целый день ничего не ел, лишь выпил две бутылки вина. Он почувствовал изжогу и выпил немного воды прямо из-под крана. У воды был металлический горький привкус от старых труб, и он ее выплюнул.

Квартира была пуста. Тим даже не оставил ему записки. Наверное, он расстроился из-за своего квартиранта, который или был пьян, или спал, или играл на рояле.

Элизабетта… Ему захотелось снова ее увидеть. Когда он натягивал свитер, взгляд его упал на телефон, стоявший на полу. Воспоминание пронзило его, как укол в грудь. Прошло уже несколько часов с тех пор, как он сказал, что придет. Проклятье! После нескольких долгих минут поисков он нашел измятый бумажный носовой платок с ее телефонным номером. Он звонил больше двадцати раз. Ее не было дома.

Но когда-то она все равно придет. Ему нужно было только поехать к ней, сесть перед дверью и ждать.

Он вышел из дома и увидел ее. Она не улыбалась, скорее выглядела смущенной, словно ее поймали на месте преступления. Похоже, она опасалась, что он почувствует себя в осаде и что она будет мешать ему. Конечно, она не заинтересовала его, иначе бы он пришел.

Он подошел, минуту молча стоял рядом и в конце концов обнял ее.

– Мой холодильник пуст, – сказал он. – Пойдем к тебе?

Она стояла возле кухонного стола, резала лук, чеснок, помидоры, оливки, перец и казалась ему еще прекраснее, чем накануне. Потом она наполнила небольшие сковородки брынзой, добавила туда свежего зеленого перца, нарезанные овощи, приправу и засунула все это в печь.

Он сидел за маленьким столом у окна, за которым места было только для двоих, и наблюдал за ней. Она поставила на стол белый хлеб, графин с минеральной водой и бутылку вина.

– Ты вчера сказала, что твоя мать немка, а отец итальянец? Эльза только кивнула.

– Где живут твои родители? Здесь? В Сиене?

Она посмотрела на него и на минуту задумалась, прежде чем ответить.

– Нет. Мой отец живет приблизительно в тридцати километрах отсюда, в маленьком городке, в Монтефиере, а мать умерла.

– О… – только и сказал он.

– Это было недавно, она умерла всего лишь пять месяцев назад.

– Она была больна? – осторожно спросил он.

– Да, она сошла с ума. Она была душевнобольной. Она сама себя довела до смерти. Мы все подозревали, что так и будет.

– А что случилось? Я имею в виду, что произошло?

– Она утонула в море. Заплыла слишком далеко, и водоворот затянул ее в глубину. Ее тело так и не нашли.

– Может быть, она еще жива?

– Нет.

Эльза улыбнулась, что показалось ему странным.

– Люди с берега видели, как она ушла под воду. Она не всплыла снова.

Эльза вытащила сковородки из печки и открыла бутылку вина.

– Buon appetito.

Запеченный овечий сыр был великолепен, и он чувствовал, как с каждым глотком ему становится все лучше и лучше.

– Извини, что я не пришел раньше. Но у меня в голове была музыка, и я должен был записать ее. Я просто забыл перезвонить тебе.

– Я так и подумала.

Она улыбалась, и он успокоился.

Во время ужина он рассказывал ей о своей работе. О нерешительных режиссерах, которые всегда хотят чего-то другого, но не знают, чего именно. О композициях, над которыми он работал неделями, для того чтобы за ночь перед записью с концертом полностью переписать все заново. О картинах, которые не вызывали ни единого звука у него в голове. И о картинах, которые рождали у него в голове целые симфонии.

О Гунде, чьи желания он выполнял и благодаря которой получал большинство заказов, он не сказал ничего. Как и о том, что пьет и употребляет наркотики, без которых его чувства мертвы, поскольку тогда все его мысли направлены только на следующую бутылку высокоградусного алкоголя, на следующий пакетик с гашишем или на следующую щепотку кокаина.

Эльза буквально читала по его губам и молилась, чтобы он больше не покинул ее квартиру. Когда он просил ее рассказать о себе, она говорила в основном об Эди, потому что не хотела говорить о родителях, и прежде всего – о матери. Она не хотела вспоминать о ней.

Она рассказала о несчастном случае с Эди, о котором все так часто говорили, что Эльза уже не знала, что запомнила по рассказам, а что было ее воспоминаниями. И вкратце упомянула его внезапную болезнь в тысяча девятьсот девяносто третьем году, когда Эди было пять лет, а Эльзе – девять. Случившееся до сих пор стояло у нее перед глазами во всех подробностях.

У Эди были густые, темные, слегка вьющиеся волосы, которые Тереза старательно и с удовольствием расчесывала. Но еще больше она любила мыть их и сушить феном. Однажды утром она, причесывая Эди, обнаружила у него на затылке проплешину величиной со столовую ложку. Она испугалась и позвала Сару. Голое место буквально светилось между темными волосами. Сара с ужасом отвернулась и приказала Эди постоянно носить кепку или шапочку. Все равно что, главное – чтобы это позорное пятно было чем-то прикрыто. Она избегала прикасаться к посуде, из которой он ел, дезинфицировала туалет сразу же, как только он им попользовался, и уворачивалась, если Эди подбегал к ней, чтобы обнять.

– Что ты из себя строишь! – злилась Тереза. – Это, наверное, от кроликов. Или от линяющей птицы. В этом нет ничего особенного. Через три месяца лысое место зарастет, и все. В любом случае Эди тут не при чем, и не надо обращаться с ним так, словно у него чума.

Но Тереза ошибалась. Лысое место не зарастало, а наоборот заметно увеличивалось. К тому же появились новые проплешины. Сара в буквальном смысле слова впала в истерику. Она боялась заразиться и каждое утро считала выпавшие волосы на своей щетке.

Дерматолог, к которому они повезли Эди, не знал, чем им помочь.

– В подобном случае, – сказал он, – можно лишь надеяться, но не обещать выздоровление.

Тем не менее он выписал какие-то капли, которые трижды в день надо было втирать в проплешины. Капли воняли тухлым яйцом, окрашивали кожу на голове Эди в серо-зеленый цвет и не помогали. Через четыре месяца Эди стал полностью лысым: у него выпали брови и ресницы, и даже исчез легкий пушок на руках и ногах.

Специалист в Сиене был уже пятым врачом, к которому обратились Романо и Сара. Он сказал, что болезнь называется alopecia universalis. Это означало, что Эди с большой долей вероятности имел сильную аллергию на шерсть кроликов и буквально разрушил свою иммунную систему, которая была дезориентирована и боролась против любой растительности на теле. Ошибочная защитная реакция, жертвой которой стали волосы.

– Мы зарежем кролика, – сразу же заявила Сара, – немедленно!

– Это вряд ли поможет, – сказал врач. – С кроликом или без кролика, но иммунная система будет бороться дальше. С помощью кортизона можно чуть-чуть замедлить реакцию или даже остановить ее, но будут ли волосы Эди снова расти – этого не знает никто. Если не повезет, он может остаться безволосым на всю жизнь.

«А ему не повезет, – удрученно подумал Романо. – Он родился неудачником. Если что-то может случиться с ребенком, то это случается с ним».

Романо был прав. Два года они тешили себя надеждой. Сара после купания исследовала каждый сантиметр его тела, не вырос ли где-нибудь волосок, пусть даже на родинке. Но ничего не происходило. Эди из-за кортизона только распухал и становился похожим на сосиску без оболочки.

– Как жаль… – сказал он. – Сначала Эди, потом мать… Бедная ты, бедная! При этом ты нормально держишься.

– Я очень много занимаюсь Эди. Это мне помогает.

Она посмотрела через окно на улицу, в ночь. В большинстве домов света уже не было. Машины лишь изредка проезжали по тихой улице. Она тосковала по нему, но молчала.

Он нерешительно сказал:

– Ну, тогда… Спасибо за ужин, он был классным. Я пойду.

– Пожалуйста, не надо, – неожиданно для себя сказала Эльза и так посмотрела на него своими темными глазами, что ему стало жарко.

– Пожалуйста, останься, – повторила она.

Ее тон был однозначным. Это было то же самое, что сказать: «Раздень меня».

И он понял.