Текст книги "Никогда не разговаривай с чужими"
Автор книги: Рут Ренделл
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 24 страниц)
Часть 4
1
Чарльз не мог вспомнить, когда должен вернуться Манго, в пятницу или субботу. Но точно, что через неделю. Конечно, до приезда Манго он мог бы не предпринимать никаких действий насчет Питера Морана, а просто, ничего не делая, ожидать дальнейших инструкций. Чарльз действительно не мог понять, что происходило.
Во-первых, это могло быть проверкой. Манго говорил, что будет проверять его. Очевидно, это и была проверка его преданности: следовать за Питером Мораном и наблюдать за ним.
Во-вторых, если он когда-либо сомневался в ценности этого дела, приказ от Рози Уайтекер, или Штерна, или кого-нибудь еще прекратить слежку подтверждал значимость наблюдений.
Чарльз не предпринимал никаких действий ни в субботу, ни в воскресенье. Впрочем, в воскресенье он и не мог ничего сделать, никто из родителей в город не собирался. Большую часть дня он отрабатывал карточные фокусы. Один из них назывался «водопад» и заключался в следующем. Колоду из пятидесяти двух карт надо разделить пополам, взять по половине в каждую руку и, выпуская карты тонкой струйкой из ладони, ухитриться так перемешать их, чтобы карта из левой руки следовала за картой из правой, пока вся колода не соберется вместе. Он надеялся отрепетировать трюк достаточно хорошо уже к вечернему чаю, чтобы за столом небрежно, как бы само собой, продемонстрировать свое умение Саре и родителям, но пока он не был доволен своим исполнением. Если уж хочешь совершенства, значит, надо добиваться его, как бы много ни пришлось для этого работать.
Говорили, что Манго боялся вытянуться еще больше и отчаянно надеялся, что перестанет расти. Чарльз был все еще только около пяти футов.[21]21
1 фут = 30,47 см.
[Закрыть] Он знал, что, в конечном счете, подрастет, так как родители достаточно высокие, но ему хотелось быть выше сейчас. Рассматривая себя в зеркале, он был беспристрастен. Если бы дело касалось только внешности, какой изумительный ребенок-актер из него получился бы. Прямо Ширли Темпл восьмидесятых. Ангельское личико пристально глядело на него из зеркала. Он узнавал в нем блаженное выражение, «не от мира сего» – как будто взгляд застыл на чем-то потустороннем, – таким художники прошлого наделяли в своих картинах херувимов или святых младенцев. В первую очередь это касалось глаз, но не последнюю роль играл и нежный рот, и бледная жемчужного цвета полупрозрачная кожа. Даже волосы, которые еще на прошлой неделе достигали нежелательной ему длины, закручивались в нежные локоны. «Чертовски хорош! – подумал Чарльз. – Дерьмо…»
Знал ли Манго, что за фрукт этот Питер Моран? Была ли это часть проверки, самой ужасной из всего пережитого, чтобы доказать преданность или даже погибнуть, пытаясь сделать это? Чарльз вспомнил, что где-то читал о новообращенных друидах. Чтобы добиться признания, они должны были пролежать всю ночь в резервуаре с ледяной водой, сочиняя эпические стихи. Но такое суровое испытание было бы для него предпочтительнее того, что его ожидало.
Продолжая тренироваться, Чарльз снова разложил колоду на две части и как-то странно, восторженно позавидовал Манго, его нервам, его жестокости. Раньше ему часто казалось, что Лондонский Центр был недостаточно жесткий, Манго и, очевидно, до него Ангус были не настолько строги и суровы к явным правонарушениям, таким, как воровство, подлог, насилие, каким собирался быть он, когда заменит Манго, в чем не сомневался. В его организации не будет места для всей этой щепетильности.
Но в свете последних событий Чарльз должен был с радостью признать, что Манго освободился от угрызений совести, мягкотелости. Если только он сам не станет объектом для испытания новых качеств руководителя. Неприятный холодок пробежал по спине струйкой, такой четкой, как и «водопад» падающих карт. Снова потеплело, но почему-то руки мерзли весь день. Но, во всяком случае, он довел свой трюк до совершенства и никогда теперь не выполнит его плохо. Это так, он подчинил себе карты навсегда и сможет контролировать свои движения при любых обстоятельствах
Чарльз спустился вниз с желанием порисоваться, ну, уловить момент, когда можно перед всеми домашними сделать это как бы случайно, не задумываясь, как, скажем, любой может открыть книгу.
– О господи! – воскликнул отец. – Изумительно! Повтори, пожалуйста.
Чарльз улыбнулся, не разжимая губ. Они переняли такую улыбку у Гая Паркера, казалось, так давно. И вновь он представил, насколько другой была бы реакция отца – гневной и раздраженной, если бы он узнал, что его сын намерен наладить взаимоотношения с педерастом.
Но второй раунд противоборства Чарльз решил отсрочить.
Этим днем, приехав в город вместе с матерью на ее «эскорте» почти к обеду, он не собирался в Нанхаус. Когда он представлял, как Питер Моран звонит в пустой дом Камеронов, у него волосы вставали дыбом от страха. Нет, сегодня он займется строительной фирмой «Олбрайт-Крэвен», которая выиграла, как он, наконец, разузнал, тендер на реконструкцию Пятидесятнических Вилл. Как туда проникнуть, чтобы провести свое расследование, Чарльз еще не придумал. Его миниатюрность и юный вид снова представлялись ему серьезной помехой.
Но так уж случилось, что в этот день ему было не суждено попасть в здание фирмы. Он снова случайно столкнулся с Питером Мораном.
Было время для позднего ланча, и кто-то занял абонентное парковочное место «эскорта» на Хиллбари-плейс. Маме пришлось поставить машину гораздо дальше, на подземной стоянке на Александр-бридж-стрит. Затем ей захотелось купить Чарльзу тренировочный костюм, который она увидела в витрине Дебенхема. Костюм ему не понравился, и он заявил, что никогда не наденет его. Чарльз также не позволил Глории накормить его обедом в ресторане Дебенхема, расположенном на его крыше-саде. Он боялся, что «Олбрайт-Крэвен» может закрыться на обед, а ему, между прочим, потребуется не менее получаса, чтобы пешком добраться туда. К Февертонской площади, которая лежала прямо за старой городской стеной, он подошел к часу. Часы на «Сит-Вест» показывали двенадцать пятьдесят семь и двадцать пять градусов. Через минуту или две, как он вышел на площадь сквозь ворота в стене, он услышал, как часы кафедрального собора пробили один раз. Как всегда, они чуть-чуть спешили. День был жаркий и солнечный, и уйма людей заполнили площадь. Они сидели на скамейках, лежали прямо на газоне и ели свои сэндвичи.
Странно было бы не думать о Питере Моране, это было бы противоестественно. И хоть мысли о нем, как говорят, притаились в подсознании, но Чарльз не заметил Питера, сидящего на низеньком столбике рядом с лестницей фирмы «Олбрайт-Крэвен». Питер был как на ладони, впрочем, как и сам Чарльз, но он не видел Питера, пока не оказался в ярде или двух от него. Моран сидел спиной к тротуару, поглядывая на выходящую на лестницу большую, с серебряным орнаментом, черную вращающуюся дверь. На нем была очень старая белая футболка с короткими рукавами. Светлые волоски покрывали бледные руки. Он слегка откинул голову, и его довольно длинные, сальные волосы касались ворота футболки. Интересное дело, заметил Чарльз, когда чего-нибудь боишься, но думаешь, что такое больше никогда не случится, это немедленно происходит в действительности. Он мог бы остаться незамеченным и проскользнуть мимо, но не упускать же такой удобный случай? Вокруг – люди, так что он в полной безопасности.
– Привет, – окликнул он Питера Морана.
Питер повернулся, и Чарльз не заметил в его глазах особого удовольствия от его появления. Питер даже как будто и не удивился.
– А-а, привет, привет, – бросил Питер, быстро взглянул наверх лестницы, и затем пустые, как стекляшки, глаза снова уставились на Чарльза. Казалось, что взгляд постепенно становился более дружелюбным. – И что же тебя привело сюда?
– То и это, – по привычке ответил Чарльз. Его мужество, на мгновение покинувшее его, казалось, вернулось в полном объеме, в общем-то, немалом. – Извините, если не застали меня дома, когда звонили.
– Я действительно звонил, как ты просил. Только никто не ответил.
Он был обыкновенным мужчиной, простой человеческой особью, со средним, без сомнения, коэффициентом умственного развития. Ничего выдающегося. Чарльз имел обыкновение абсолютно хладнокровно, вот как сейчас, оценивать людей. Ну, что же, он не слишком большой, довольно хрупкий, нездорового вида, не выше, чем… сколько? – пять футов девять или десять дюймов? Этот жадный взгляд, что, казалось, неожиданно изменил выражение лица, может, потому, что он голоден? О! Вот за едой и поговорим, подумал Чарльз.
– Вы что-то говорили насчет кофе?
Взгляд вернулся на ступеньки.
– Не сейчас. Сейчас я не могу.
Он сказал это сдержанно, почти равнодушно, как будто это Чарльзу было нужно и Чарльз делал первые попытки. Или он еще о чем-то думал?
Чарльз не знал, что делать – уйти, или сейчас же войти в здание, или вернуться позже, но одно ясно, надо подумать, как возобновить наблюдение за этим человеком. Возможно, это именно то, что надо делать. Из раздумий вывел шепот Питера, или это было скорее шипенье. Поднимаясь со столбика, не отрывая взгляда от лестницы, он произнес:
– В это же время, в среду. В Февергейтском кафе. У столиков, что снаружи.
Чарльз не сказал ни да, ни нет. Группа людей, среди которой были ребята его возраста, проходя вдоль тротуара, увлекла его за собой. Это был, как сказали бы некоторые, кусок удачи, так как это исключило возможность быть узнанным женщиной, которую Питер Моран пришел встречать, женщиной, с которой он говорил в дверях коттеджа в Нанхаусе. Они спускались по лестнице вместе. Не глядя друг на друга, не держась за руки, но, бесспорно, вместе. Чарльз продолжал двигаться в толпе – как он догадался по картам и путеводителям в руках – иностранных туристов. Холодность Питера теперь была объяснима. Можно понять, что он не хотел, чтобы другие люди – а все-таки, кто она? Сестра? Домоправительница? Неужели жена? – видели, с кем он разговаривал. При мысли, что его могли бы узнать, новая волна холодной дрожи пробежала по спине.
Он не должен идти в Февергейтское кафе в среду. Он не обещал. Даже если бы он и пообещал, он не должен идти.
2
В больнице Джону первым делом сделали противостолбнячную инъекцию, а затем обработали и зашили рану. Джон думал, что его отпустят домой сразу после оказания первой помощи, но врачи сочли необходимым задержать его на пару дней.
– Для вас же лучше, – сказали ему. – Вы потеряли слишком много крови.
Больничные корпуса размещались на высоких холмах предместья, и из палаты, куда положили Джона, хорошо просматривалась вся долина, Хартлендские Сады, за которыми он разглядел Фонтильский Двор, где жил Марк Симмс. Солнечные лучи падали на стекла огромных окон, превращая их в золотые зеркала.
На другой день Джон позвонил Колину, чтобы сообщить, где находится. Колин тотчас же приехал навестить, а затем, собираясь уходить, пообещал заглянуть на Женева-роуд и полить в теплице, если будет надо. Но Колин был его единственный посетитель. Джон страстно желал – себе он мог признаться в этой абсурдной надежде, – чтобы приехала Дженифер. Было бесполезно утешать себя, что Дженифер не знает, что произошло, и вряд ли Колин сообщит ей об этом, потому что, если бы она даже и узнала, она не приехала бы. Но, когда наступило время посещений и жены, подруги и матери ворвались, как стадо голодных зверей, которых наконец-то допустили к кормушке, он поймал себя на том, что, затаив дыхание, он пытается в их толпе разглядеть ее. Затем он откинулся на подушки, с сожалением признав, что это бесполезное занятие.
К счастью, такому испытанию он подвергался только дважды. В воскресенье его отпустили домой с предписанием несколько дней не выходить на работу. В первый раз со времени своего медового месяца он не ночевал дома. И теперь его охватило чувство, что он отсутствовал здесь вечность. Незастеленная постель, «Люди октября», лежащая на кофейном столике открытой, чайная чашка и тарелка для бутерброда в мойке казались признаками поспешного бегства с квартиры ночью куда-нибудь далеко, чтобы избежать оплаты. Ответа от Дженифер на его письмо не было. Ему стало абсолютно ясно, что, изменив ее мнение о Питере Моране, сам он ничего не выиграл. Она прилипла к Питеру Морану, потому что, по его мнению, она, пройдя огонь и воду, не оставила желания выйти за него замуж и разорвать старый брак
Колин явно перестарался в теплице. Помидоры стояли в луже от чересчур обильного полива, листья на кустах пожелтели. Джон слил излишнюю воду и задержался в душной маленькой пристройке, полной жужжащих насекомых, думая о Гэвине, о любви, об объектах любви. Почему-то ему всегда казалось, что Гэвин должен иметь какую-то дикую сексуальную жизнь, успех у симпатичных подружек, нежную мать и, возможно, сестер, счастливую семью. Скорее всего, так оно и было, но сам он любил только скворца. Как удивились бы те люди, что купили Геракла, узнай они, к чему привела их покупка!
И на следующий день ему стало ясно, что они узнают об этом. Приехала полиция, чтобы известить его, что так или иначе Гэвина должны обвинить в «противозаконном причинении ущерба». Так, кажется, они выразились. Джон протестовал, но безрезультатно. Ему дали понять, что здесь решает не он, а когда он поинтересовался, где сейчас Гэвин, ему ответили безразличным тоном, что он помещен в Самердейл. Это была психиатрическая лечебница, которая во времена родителей была известна как Коплсфилд, по названию района, где она располагалась. Ее тогда называли «приютом». Джону очень хотелось задать несколько вопросов, и он обязательно задал бы их, будь здесь Сьюзен Обри. Но этих двоих полицейских он раньше никогда не видел. С деревянными лицами, они говорили отрывисто, словно выплевывали только необходимые полицейские термины.
Как только полицейские ушли, зазвонил телефон. Джон так и не мог избавиться от мысли, что Дженифер может позвонить, и даже отказался от попыток излечиться от этого. Иногда он в деталях представлял возможный разговор, он даже пытался убедить себя в том, что раз ей нравится ухаживать за людьми, которые нуждаются в ее заботе, зависят от нее, то когда она узнает, что с ним случилось…
В телефонной трубке раздался голос Марка Симмса. Он звучал достаточно уверенно:
– Привет, Джон. Как ты там?
У него не было сейчас причины положить трубку – или, наоборот, причина стала более весомой?
– Нормально, – ответил Джон. Он давно понял, что было бы бессмысленно рассказывать сейчас Марку что-нибудь о неожиданной стычке с Гэвином, о своей ране и пребывании в больнице. Марк, возможно, собирался извиниться. И чтобы дать ему шанс сделать это, Джон очень вежливо продолжил: – Думаю, ты знаешь, что полиция задержала кого-то за… за убийство Черри?
Марк даже не выдержал паузы.
– Именно за этим я тебе и звонил, собственно говоря. Ну, почти за этим. Я не был уверен, что полиция была у тебя. Они и от меня тщательно скрывали информацию на самом деле. Кое-что прозвучало неожиданно в конце концов.
– Они были у меня тоже.
– О, хорошо! Я имею в виду, теперь все правильно. Они же никогда тебе ничего не говорили. Ну, а теперь все стало ясно, на все вопросы есть ответы, тайны растворились. Сын старика Мейтленда, мог ли ты в это поверить? Я знал его только в лицо. Ну, с этим навсегда покончено. Пора начать все с чистого листа. И начиная разговор сызнова, кого я увижу сегодня вечером? Угадай с трех раз.
– Я не знаю никого из твоих друзей, Марк, – ответил Джон.
– Этих ты знаешь. Хотя вряд ли они уже мои друзья, но кто знает? Дженифер и Питер, что ты на это скажешь? Я приглашен к ним на ужин. Они предложили мне привести кого-нибудь, вероятно, имели в виду женщину. Но у меня нет знакомых женщин. Ты же знаешь, какой я отшельник. Я слишком люблю себя. Ты – единственный человек, кого я мог бы привести с собой, но это уж точно невозможно, да?
– Конечно, невозможно, – подтвердил Джон и положил трубку, сдерживая желание пойти куда-нибудь и напиться. Было странно разговаривать с человеком, чье поведение, казалось, бросило вызов всем нормальным человеческим законам. Рыдая и дрожа от страха, подставляя себя под удары, Марк ползал у него в ногах и признавался в убийстве, которого не совершил да и не мог бы совершить. Каков бы ни был мотив – одиночество, чувство вины, желание привлечь внимание или просто опьянение, – он наверняка уже забыл об этом. Джон был уверен, что Марк забыл даже, что это было вообще. Весьма вероятно, что вина всему – пьянство, именно оно стерло все из памяти, кроме разве что смутных воспоминаний о том, что вел себя глупо.
А как он познакомился с Дженифер? А с Питером? Конечно же, в Февергейтском кафе, когда Дженифер плакала, а Марк поймал для нее такси и, более того, кажется, отвез ее домой в этом такси. После бутылки или двух он, возможно, упал на этот раз в ноги Дженифер и сделал ей другие фальшивые признания, к примеру, что убил свою жену или – отзвуки намека Колина – имел гомосексуальную связь с ним, Джоном. От Марка Симмса всего можно ожидать.
3
Что может произойти в ресторане? Ничего страшного. Чарльз теперь понимал, что ему все-таки следует пойти на условленную встречу. Он сделал уже так много, что не стоит останавливаться. И ничего не должно случиться. Они о чем-нибудь поговорят, и, возможно, некоторые высказывания он найдет неприятными и даже опасными, но все сумеет удержать под контролем своим хладнокровием, невозмутимым видом, который он старается иметь и который постепенно становится его второй натурой. Но странно, несмотря на все бесспорные доводы, он все-таки боялся.
Неизбежно вследствие этого его охватило какое-то потрясающе изумительное чувство. Удивляло, но одновременно и шокировало, что ему приходилось обдумывать свои действия, когда распространилось мнение о росте всеобщего или, по крайней мере, национального страха перед педерастией, изнасилованием детей, их похищением и убийством и тому подобным. В глазах взрослых он все еще оставался невинным, возможно, несведущим, наивным ребенком, который не представляет, что с ним может произойти. Чарльз, однако, был далеко не таким уж и несведущим. Если в его познаниях неделю назад и были пробелы, он исправил это. И теперь он знал о сексуальном насилии над юношами, возможно, гораздо больше, чем его родители. Библиотека, а затем, когда эта затея провалилась, полки книжного магазина Хачарда предоставили ему возможность узнать все, что он хотел узнать, и даже более того. И теперь он собирался на встречу с широко раскрытыми глазами, вооруженный знаниями.
Он смотрел телевизионные новости вместе с родителями и Сарой. Передавали какую-то дискуссию о половом воспитании в школах. Кто должен им заниматься – учителя или родители? Обсуждают ли мальчики эти вопросы дома? Чарльз, внутренне посмеиваясь над этим, отметил себе, что все можно бы предоставить самим детям. Они могли бы почерпнуть информацию из книг, которых предостаточно и в библиотеках, и на полках книжных магазинов. Затем на экране промелькнуло детское лицо. Снова пропал двенадцатилетний мальчик. Моложе, чем он, но по описанию – выше. Все время это случается, то с мальчиками, то с девочками. Этот мальчик был из Ноттингема. Чарльз со своей наблюдательностью раньше других заметил, как они похожи. Они с мальчиком оба примерно одного возраста, с похожими фигурами. Даже волосы у пропавшего мальчика золотистые, как у него, такое же ангельское лицо. Чарльз заметил, как родители со страхом переводили глаза с экрана на него и обратно. На экране мать пропавшего мальчика, вся в слезах, заламывала руки и громко зарыдала, когда ее спросили, может ли она что-нибудь сказать:
– Кто-нибудь, найдите Роя, пожалуйста, пожалуйста, верните его…
– Это недопустимо, так нагружать людей, – проворчал отец. – Она не должна так делать…
– Я бы просто умерла, – перебила его Глория. – Если бы что-то такое случилось с моими детьми, я просто бы умерла, я это знаю.
Бедная мама! Чарльз беспристрастно подумал, как смешно это выглядело бы, если бы полиция приехала сообщить ей новость, что ее сын убит, а она была бы в бирюзово-синих колготках и юбке выше колен, как сейчас. Но все-таки, что случилось с Роем? Какая-нибудь отвратительная вещь, описанная в его книгах? Газеты переполнены сообщениями о насилии над детьми, подумал он, просмотрев «Свободную прессу» и отложив ее в сторону. Но, вероятно, таких случаев было не больше, чем обычно. Просто сейчас его внимание заострено на этом. Это точно так, как было, когда он искал музыкальный центр на свое тринадцатилетие. Буквально в каждой газете находил объявления о новейших альбомах, и в каждом магазине продавались проигрыватели.
Они выехали с отцом утром. Разговоров о педерастии больше не было. Чарльз снова показал фокус с сигаретной пачкой и розовой лентой, вызвав дикий хохот и восхищение, особенно когда полная пачка «Шелкового обреза» появилась снова.
Было только половина одиннадцатого, когда они приехали в город. У Чарльза до встречи оставалась уйма времени, предстояло как-то убить его. Легкий туман стелился над рекой. Золотистая от солнца дымка висела в аллеях между зданиями на восточном берегу. Какой-то человек ловил рыбу с набережной у Бекгейтской лестницы. Чарльз побрел через Ростокский мост к эстакаде. Если Московский Центр до сих пор не узнал, что Манго уехал, в тайнике центральной опоры он, вероятно, обнаружит новый фальшивый приказ, который сможет что-нибудь подсказать.
Но тайник был пуст. Чарльз замяукал. Это было не обычное подражание кошачьему мяуканью, как пытаются изображать многие люди, а точное, достигнутое долгой практикой мягкое призывное завывание. Результат не заставил долго ждать, и Чарльз пожалел, что мяукал так убедительно, потому что у него не оказалось ничего, что бы он мог дать шестерым или семерым котам, которые прибежали на его зов и терлись об его джинсы усатыми мордочками…
Идти пешком до Февертона было слишком далеко, даже если надо было как-то убивать время. Чарльз направился к автобусной остановке, стараясь настроиться на встречу решительно. «Я должен узнать, что хочет Манго, – думал он. – Какова цель этого знакомства. Это не может быть просто проверкой, без сомнения. А если это все-таки проверка, как узнать, прошел я ее или провалился? Действительно, нужен какой-то знак».
Задание по строительной фирме оказалось в конце концов одним из самых легких, когда-либо полученных им. Оно показало, насколько безосновательны были все волнения, сколько времени и энергии было растрачено впустую. Все оказалось гораздо проще. Когда Чарльз вошел в здание через те сверкающие черным лаком и серебристым металлом двери, ему даже не пришлось пробираться к лифту или заговаривать с охранником в окошечке его уютного местечка, так как он увидел в центре фойе стенд в виде пирамиды, на котором размещались материалы по Пятидесятническому проекту.
На щите, укрепленном на одной стороне трехгранной пирамиды, были нарисованы те пять домов на Руксетер-роуд, как они будут выглядеть после реконструкции, когда вставят новые окна, оштукатурят стены и сделают новые балконы. На другой стороне – как все будет внутри домов с арками, разными уровнями, кухнями и ванными комнатами. На третьей стороне пирамиды разместили чертежи деталировки, спецификации и – что более всего интересовало Чарльза – проектные даты начала и конца строительных работ. «Начало – октябрь, – прочитал Чарльз. – Завершение работ – начало лета». Потенциальные покупатели были засекречены, так как спрос ожидался огромный.
Охранник подошел сам.
– Тебе что-нибудь надо, сынок?
– Я ищу мистера Робинзона, – привычно назвал фамилию Чарльз.
– Но здесь нет никакого мистера Робинзона.
Чарльз вышел на солнышко. У него оставалось достаточно времени, чтобы положить послание о судьбе Убежища в тайник под эстакадой для Манго. Хотя, с другой стороны, возможно, делать это и не стоит. У Московского Центра есть шифр «Людей октября». И Ангус Камерон знает об этом тайнике, он сам передал его брату, Чарльз как-то слышал об этом. Предположим – это возможно? – Ангус Камерон, или Химера, бывший руководитель Лондонского Центра, был кротом в организации. Страшно даже подумать!
Чарльз медленно пошел к реке. Туман рассеялся, чистая, серебристо-голубая вода казалась абсолютно гладкой. Несколько лебедей выплывали из глубокой тени Рендолфского моста. Вдоль реки тянулись пешеходные дорожки, обсаженные по обеим сторонам зеленым кустарником. На открытой площадке, которую когда-то назвали Рио-Плаза, в передвижной палатке Чарльз купил себе мороженое – шоколадно-мятное Корнетто. На развалинах городской стены, сбегающей под воду, сидел брат Грэхема О'Нила Кит, которого в организации звали Сциллой. Они плохо знали друг друга и ограничились лишь приветственным взмахом руки.
«Я бы мог вместо этого дойти до Хиллбари-плейс, – подумал Чарльз. – И попросить мамочку купить мне ланч, что-нибудь китайское». Он смутился, когда осознал, что мысленно использовал слово, которое не говорил уже года два, и назвал мать – мамочкой. Ну и что дальше? Совсем как ребенок..
Он поднялся по крутой улочке к проходу в городской стене. Рядом с воротами висела металлическая пластина, на которой сообщалось, что стена была возведена еще римлянами. Эта мемориальная доска была ему хорошо знакома с тех пор, как он научился читать, но он все равно постоял перед ней, внимательно изучая написанное. Было только без двадцати час, а он не хотел приходить в ресторан раньше Питера Морана. Он сам хотел понаблюдать, как придет Питер. Или приедет?
Отсюда Февергейтское кафе хорошо просматривалось, его столики, покрытые розовыми скатертями, тенты от солнца. Конечно, и его было бы видно оттуда неплохо. Чарльз прошел вдоль стены до бойницы, в это время года заплетенной массой ползучих растений с наполовину высохшими листьями. Он присел на корточки, долизал мороженое и бросил тонкий кончик вафельного рожка с капелькой растаявшего мороженого стайке воробьев.
Отсюда не было видно «Сит-Вест», и свои наручные часы он тоже не надел, но ему показалось, что Питер Моран приехал гораздо раньше назначенного времени, видимо решив появиться здесь до своего гостя. Он проскользнул мимо столиков на открытой площадке и исчез в полумраке ресторана. Чарльз выпрямился. Он почувствовал дурноту от страха, когда представил себя в темном углу ресторана рядом с Питером Мораном. Но в этот момент мужчина появился снова и сел за один из столиков под тентом. Чарльз вздохнул с облегчением. Он подождал, пока часы на соборе Святого Стефана пробили час, и медленным, прогулочным шагом пересек широкую пешеходную дорожку. Машины по ней не ездили, так что можно было не спешить.
Питер увидел его и улыбнулся. Чарльз подметил, что Питер относится к такому типу людей, чьи лица несимпатичны в обычном состоянии, но становятся приятными, когда человек улыбнется. Сегодня на нем была абсолютно чистая рубашка с острым воротом, и это понравилось мальчику. Но серебряная цепь на его покрытой светлыми волосами груди почему-то вызывала отвращение.
– Привет, Ян.
Мгновение Чарльз не мог понять, что это значит, но затем вспомнил, что сам так назвался тогда, в коттедже в Нанхаусе. Он молча присел, приклеив к губам загадочную улыбку Гая Паркера, которая успешно получалась после тщательного изучения репродукции «Моны Лизы». Затем произошло что-то страшное, или так показалось в первый момент, но тело стало словно ватным. Питер Моран наклонился вперед и потянулся рукой к его лицу. Одним пальцем он коснулся уголка рта.
– У тебя мороженое еще и на подбородке, – объяснил он, показывая коричневые следы от шоколада и зеленые от мороженого.
Чарльз кивнул, онемев от страха.
– Чего бы ты хотел съесть, Ян? Думаю, на одном мороженом ты долго не продержишься. Посмотри меню, вон там, на доске. – Идея просто выпить кофе, видимо, была забыта. – Только не заказывай так называемые порционные блюда. Я человек небогатый, ваше величество. Честно, обычно я питаюсь в столовых для безработных. Тебя не смущает моя честность, а?
Чарльз покачал головой. Он понимал, что было бы лучше сказать сейчас что-нибудь.
– Как мне вас называть?
– Питер. Мы будем Питер и Ян. Понимаешь, мне и в голову бы не пришло назвать тебя мистер Камерон.
Ничего здесь, где кругом люди, случиться не может, успокаивал себя Чарльз. Странно, что когда он ожидал в бойнице, ему действительно хотелось знать, не ошибается ли он в Питере. Может быть, он вовсе не педераст, а просто одинокий человек. Или потерял, а может, не имел никогда детей. Но коснувшийся губы и подбородка палец дал понять, что он хотел принять желаемое за действительное. Он подарил ему другую «Мону Лизу» и заставил себя прочитать меню.
– Мне спагетти по-болонски и чипсы, – сказал он Питеру. Это не показалось ему слишком дорогим, и Питер решил взять это и себе тоже. Кроме того, он заказал вино, вероятно, дешевое, так как его принесли в стеклянном кувшине и в большом – возможно, целый литр – количестве. Для Чарльза он расщедрился и на баночку коки. Питер заговорил о еде, об итальянской кухне, в частности рассказывая Чарльзу о пасте, тарталетках к кофе, заполненных кремом с шоколадной крошкой, окрашенным в оранжевый или ярко-зеленый цвет, о булочках с марципаном, сделанных в форме кукурузного початка или стручка перца. Он, видимо, посчитал, что Чарльз – сладкоежка, наверное, из-за съеденного мороженого. Это напоминало сказку раннего детства, где сказочник соблазнял детей корзиной сладостей.
– Ну, хватит этой чепухи, – вдруг сказал Питер Моран. – Расскажи мне о себе. Расскажи, кто ты, Ян Камерон.
Выдумывай как можно меньше, приказал себе Чарльз. Он хорошо усвоил науку обмана. Итак, он жил на Черч-Бар со своими родителями и братьями. Ему двенадцать – хоть было против его правил и почти болезненно делать это, он уменьшил свой возраст на два года. И Питер Моран, казалось, без труда поверил, что ему только двенадцать.
– Где будешь учиться дальше?
– В Россингхеме, – ответил Чарльз. – Я буду там учиться со следующего семестра.
Принесли спагетти. Чарльз совсем не чувствовал голода, но понимал, что должен заставить себя есть. Питер налил себе уже третий стакан.
– Я учился в Россингхеме, – сказал он.
Чарльз внимательно посмотрел на него. Даже один год учебы в Россингхеме накладывал отпечаток на учеников, приучал их к аккуратности и чистоплотности. Было совсем не обязательно дважды в день принимать душ или менять рубашки, это было уже делом самого Чарльза, что в глазах одноклассников выглядело даже эксцентрично, но следить за своим видом становилось привычкой. Однако Питер Моран выглядел если не грязным, то каким-то неряшливым. При каждой их встрече волосы Питера нуждались в мойке. Как можно так опуститься после Россингхема и отказаться от прежних привычек?