Текст книги "Никогда не разговаривай с чужими"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц)

Рут Ренделл
Никогда не разговаривай с чужими

Часть 1

1

По давно забытым причинам со времен Второй мировой войны мост, по которому Манго переходил реку с правого, западного, берега на левый, называли Ростокским. Висячий, выкрашенный в скучный темно-красный цвет, с пешеходными дорожками по обеим сторонам, он был довольно широк. Три моста вверх по реке, каменные Александровский и Святого Стефана и разводной Рендолф, сияли яркой иллюминацией. Лавина света накрывала зыбкую, с маслянистым блеском поверхность воды, но под мостами вода казалась почти черной. Манго посмотрел направо, и перед ним открылась иная картина. Южнее Ростокского, вниз по реке, мостов не было, по берегам в сгущающихся сумерках едва проглядывали унылые постройки, должно быть, товарные склады. Всего половина седьмого, а городские окраины утонули во мраке, лишь красные огоньки проблескивали на подъемных кранах. На горизонте, в бледном мартовском небе с трудом угадывалась гряда высоких холмов.

Манго остановился под фонарем на южной стороне моста. Тусклый свет падал на высокую – где-то по плечи ему – стену-заграждение. Глубина реки под мостом издавна привлекала самоубийц. Тихо и пустынно.

Этим вечером река сильно пахла нефтью, рыбой и еще какой-то тухлятиной. С легким шорохом плескались волны у высокой набережной. Скользкая слизь и прибившиеся водоросли покрывали ее пеструю, похоже, гранитную облицовку.

Манго спустился с моста и направился вдоль набережной в сторону Бекгейтской лестницы. Вокруг – ни души. Вряд ли кто жил здесь. Возможно, какой-нибудь рыбак и задерживался у парапета с удочкой, но не в этот час. На широкие марши лестницы из окон паба лился свет. У стойки бара Манго разглядел двоих мужчин. Единственная освещенная комната, уютная и чистая, и эти мирно беседующие пьяницы составляли резкий контраст мрачному и безжизненному окружающему пространству.

Давно, еще до рождения Манго, здесь убили девушку. Ее нашли на лестничной площадке между двумя маршами. Манго было лет восемь, когда какой-то мальчишка постарше рассказал это, показал место и позвал его искать пятна крови. Ошеломленный и испуганный Манго присоединился к ватаге, но, конечно же, поиски не увенчались успехом. Уже много позже Манго узнал, что девушку задушили. Время от времени его охватывал стыд, что он играл на этом страшном месте, изображая убийцу, – никто из ребят не хотел быть девушкой, но все соперничали за роль маньяка-преследователя.

Настоящего убийцу так и не нашли, а это место еще долго потом пользовалось дурной славой, к нему тянулись всякие бродяги, сделав его своим прибежищем. После ужаса, испытанного в детстве, Манго старался не приходить сюда в одиночку и мог по пальцам пересчитать, сколько раз пробегал по ступенькам этой лестницы. Впрочем, в компании Яна или, скажем, Ангуса он иногда заходил сюда, но особой надобности для этого не было, лестница вела только к воде.

Его обычный маршрут к эстакаде проходил по Альбатрос-стрит. Однако сейчас Манго не пошел к ней по Бред-лейн, а решил сделать небольшой крюк. Он хотел лишний раз убедиться, что за ним не следят, несмотря на уверенность, или почти уверенность, что так оно и есть.

Ну да, район приятным не назовешь. Мрачные строения, которые можно представить чем угодно, только не жилыми домами, заброшенные доки, старая пристань. Почти на квартал вытянулось сооружение с металлическими решетками на окнах, за которыми при слабом внутреннем освещении вырисовывалась гора картонных коробок. Рядом примостился полуразрушенный кирпичный дом, следом втиснулось побеленное здание фабрики, а в старинных коттеджах, расположенных дальше, теперь разместились мастерские. С высоты бетонных столбов, напоминавших засохшие растения, мигали зеленовато-белые, похожие на кочаны капусты лампы. Их сияние, словно фосфоресцирующая жидкость, разливалось по мостовой и стенам домов.

Над главной улицей приблизительно в полукилометре от Ростокского моста, проходила эстакада. Она стала дополнительной полосой для транспорта, двигавшегося с Александровского моста на юг к объездной дороге, которая, в свою очередь, выходила на главную магистраль Юг-Север. Эстакаду соорудили лет двадцать назад, чтобы разгрузить старую городскую дорогу, пробки на которой стали к тому времени привычным делом. Впрочем, если задуматься, много ль тогда было машин? Никто не представлял, что будет твориться на дорогах сейчас, поэтому эстакаду построили с односторонним движением. Утром машины двигались по ней с юга на север, а вечером – обратно. Для двустороннего движения она была попросту узка. Планировали построить новую трех– или четырехполосную эстакаду, руки до строительства так и не дошли.

Машины на эстакаде грохотали как раскаты грома. «Похоже на выстрелы», – подумал Манго, поворачивая налево, к Альбатрос-стрит. Он прошел между темным глухим строением и фабрикой, над грязным главным входом которой висела табличка. На ней большими желтыми буквами было выведено: «Оман-Сулейман». Мужчина в тюрбане вставлял в окно матовое стекло. Огромный ярко-рыжий кот, опрокинув урну, вытащил из нее пакет с мусором и теперь старательно драл его в сторонке. Если не считать двух пьяниц в пабе, это первые живые существа, которых Манго увидел, с тех пор как покинул мост. Каждый сосредоточенно занимался своим делом, совершенно не обращая друг на друга внимания. Манго любил кошек, и ему нравилось их бездомное семейство, жившее внизу под эстакадой.

– Привет! – сказал он, протягивая руку огненному коту. Кот нехотя повернул голову и бросил на него недружелюбный взгляд,

– Он может укусить, – вдруг произнес мужчина в тюрбане.

– Спасибо, что предупредили, – вежливо ответил Манго.

Мужчина в тюрбане соскоблил с большого пальца замазку.

– Он укусил меня два раза, а мою жену – один. – Собрав инструменты, он открыл правую половину двустворчатой двери. – Дьявол! – позвал он кота и дважды хлопнул дверью. Кот даже не вздрогнул от громкого стука и продолжал свое дело, как будто здесь никого и не было и он ничего не слышал.

С остервенением продолжая рвать пакет, рыжий Дьявол выудил цыплячье горлышко. К большому облегчению Манго, мужчина скрылся за дверью. Теперь никто не смотрит на него, никто не заметит, куда он пойдет. Не считая кота, которого, впрочем, принимать в расчет не стоит.

Впереди показалась сбегающая вниз петля эстакады. В этом месте она соединялась с объездной дорогой. По всей длине эстакада поддерживалась вертикальными бетонными опорами со стальными подпорками не круглого, а скорее крестообразного сечения, с четырьмя прорезанными по всей их длине пазами.

Обычно на подобных развязках дорога заканчивается тупиком где-нибудь на складских задворках, здесь же она упиралась в зеленую лужайку. Летом, вероятно, трава на лужайке высыхала и желтела, но сейчас была еще невысокой и сочной. Чахлые кустики слегка портили вид зеленого ковра.

Манго казалось, бетонные опоры дрожат под тяжестью машин. Рев наверху походил на грохот воздушного боя. Движение по эстакаде не прекращалось ни на минуту, но вниз по петле машин съезжало мало, особенно сейчас, когда смена закончилась и фабричные рабочие разъехались по домам. Прежде чем перейти дорогу, он огляделся, словно выискивая возможного наблюдателя. В тусклом голубоватом свете фонарей тени казались резкими и вытянутыми. Манго запрокинул голову и тотчас же почувствовал на лице тонкую водяную пыль. Понятно, почему стемнело так рано. Огромная туча рваным балдахином накрыла полнеба. Вдалеке сквозь дождевую завесу редко проблескивал светофор. Ни души. Монотонный рев эстакады уже не воспринимался, превратившись в разновидность тишины.

Манго перешел дорогу и ступил на лужайку. Ботинки мгновенно покрылись капельками. Спрятавшись под эстакадой от дождя, он достал из кармана бобину липкой ленты и прозрачный пакетик, в которых обычно продают булочки в супермаркетах. В нем лежала небольшая свернутая вдвое бумажка. Он торопливо отмотал с полметра ленты и попытался оторвать, но лента расползлась вдоль и тут же снова прилипла к бобине. Вторая попытка оказалась удачнее. Ниже уровня головы – головы Манго, который, вообще-то, был очень высоким и худым, – он осторожно просунул пакетик в паз подпорки правой центральной опоры. Из сорока восьми пазов он выбрал тот, что практически ниоткуда не был виден. Манго закрепил пакет двумя кусочками ленты, крепко прижав их ладонью к холодному металлу.

Чтобы еще раз проверить, не заметен ли откуда-нибудь тайник, он решил обойти опору кругом, но в какой-то момент ему показалось, что на другой стороне дороги что-то мелькнуло. Манго пересек лужайку и направился к узкому проходу между красной кирпичной стеной церкви, давно не действующей, заколоченной досками, и оштукатуренным приземистым строением с плоской крышей и металлическими решетками на окнах. Свет стоявших далеко друг от друга фонарей сюда не попадал, так что обе постройки оставались в темноте. Перейдя пустынную улицу, он оставил позади устойчивый шум оживленной эстакады…

Они пользовались этим тайником давно, еще Ангус устроил его. Без всякой рисовки и хвастовства он сделал то, что долго считалось прерогативой Московского Центра. И впоследствии, передавая все дела, сообщил о тайнике: спустись под Росток, Манго, где эстакада идет вниз, там ты увидишь дюжину стальных подпорок, проверь у центральной правой опоры, это там.

Ангус пользовался тайником часто, но Гай Паркер так никогда и не узнал о нем. По достоинству оценив тайник, Манго держал его как свой личный, доверяя только себе и своим лучшим агентам. Даже его заместитель оставался в неведении. А что до Айвена Штерна, так тот и не подозревал о его существовании, хотя…

Манго пригнулся и, держась в тени, торопливо зашагал мимо церкви времен королевы Виктории с заколоченными двустворчатыми дверями, контрфорсами и огромной аркой из песчаника. Видимо, когда-то в выступ церкви врезался грузовик, здесь кирпичи были расколоты и крошились понемногу. Манго распрямился только в тени огромного камня, неожиданно возникшего перед ним в узком переулке.

Нет, ему не показалось. Движение было, определенно было. Уголок черной пленки – первоначально мешок для мусора, – приколоченной кем-то, чтобы закрыть разбитое окно, был оторван, и, вероятно, он-то и хлопал на ветру.

Да, можно согласиться, причина его беспокойства – ветер. Именно ветер бросал струйки дождя в лицо, именно ветер гнал по улице пустую металлическую масленку, создававшую дикую какофонию. Но что, если кто-то пнул ее ногой и заставил скакать с таким лязгом?

Сейчас масленка спокойно валялась на дороге, пленка неподвижно висела в оконной раме. Все замерло, кроме ревущей дороги. Но и ее шум ослаб: с наступлением темноты машин заметно поубавилось. Ладно, там никого не было, просто померещилось, и он не видел мужчину в черном дождевике, который на одну секунду, даже на долю секунды мелькнул в переулке, чтобы проследить за его действиями в металлической роще под эстакадой. Никакого мужчины не было, это кусок блестящей черной пленки развевался на ветру. Но вряд ли будет правильным вернуться сейчас к эстакаде, чтобы забрать из тайника шифровку. Если он так сделает, на тайнике можно ставить крест и никогда больше им не пользоваться. А Василиск? Ведь он так рискует, когда приходит за сообщением. Предупредить связного у него нет возможности.

Манго сознавал свою сверхмнительность. Он часто видел, чего не было или другие люди утверждали, что этого быть не могло.

– Выдумщик, вот ты кто, – говорил Ян, – или шизофреник

Но, с другой стороны, он не мог припомнить у себя ни единой галлюцинации. Лучше не касаться всякой чертовщины, а доверять здравому смыслу и опыту. Последний взгляд в переулок, и назад, мимо «Оман-Сулеймана».

Кот убежал, оставив на тротуаре обглодыш цыплячьей шейки и косточки. Холодало, порывы ветра из-за угла усилились. Манго убедился, что его не преследуют. Но, даже уверенный в этом, он по дороге домой – на всякий случай – продолжал петлять, ныряя в лабиринты закоулков, которые постепенно сменялись более благоустроенными кварталами с домами, построенными еще до Первой мировой войны, магазинами на углах, аккуратно подрезанными деревьями и плотно, одна за другой, припаркованными вдоль сточных канав машинами.

Если бы за ним кто и следил, то здесь он смог бы легко ускользнуть от преследователя. Манго всегда мастерски уходил от «хвоста». Было время, вскоре после того, как он стал главным руководителем, Московский Центр приставил к нему «хвост». За ним следили постоянно в течение недель или даже месяцев, однако «хвост» Манго вычислил в первый же день. Другие агенты тоже имели счастье учиться у Ангуса, но никто на самом деле не перенял опыт своего придирчивого учителя лучше его. Манго получал огромное наслаждение, оставляя «хвосты» с носом. А в один прекрасный день он испытал ни с чем не сравнимое удовольствие, ухитрившись довести Майкла Штерна – преемник Гая Паркера поручил своему собственному брату следить за ним – до заброшенного склада и там запереть.

Манго свернул на улицу, бегущую вниз к Шот-Тауэр. Не пройдя и полпути, он увидел очертания громоздкого бетонного Александровского моста, низко нависшего над водой. Немногим судам удавалось подняться по реке выше Ростокского моста. Ограждение, выполненное из прямых и изогнутых, как парабола, металлических балок, когда-то красное с зеленым, сильно выгорело на солнце. Если кто-то идет за ним – в таком случае это очень опытный, почти невидимый кто-то, – вряд ли он решится перейти мост, наверняка поняв, с кем связался.

На середине моста Манго почувствовал себя незащищенным и одиноким. Машины пролетали мимо, и только единственный пешеход – он даже и не рассмотрел его, а лишь отметил, что это молодой мужчина, – прошел навстречу по проезжей части дороги за перилами, отделяющими тротуар. На нем не было дождевика, и появился он, во всяком случае, с другой стороны. Следи за ним даже один из выдающихся «хвостов» немецкого отделения Уттинга, кто-то из великолепных братьев Штерн – Московский Центр обожал игру слов,<sup>[1]1
  Stern – хвост (нем.). (Здесь и далее примечания переводчика.)


[Закрыть]</sup> – он не смог бы находиться в двух местах одновременно.

Они прошли мимо друг друга нарочито равнодушно. По крайней мере, Манго. Он оторвал взгляд от покрытой рябью поверхности воды, которую только что внимательно изучал, и посмотрел на башню страховой компании «Сит-Вест» на западном берегу. Зеленые цифры на ее крыше показывали шесть часов пятьдесят девять минут и шесть градусов по Цельсию. Но часы на северной стороне апсиды<sup>[2]2
  Апсида – выступ здания, полукруглый, граненый или прямоугольный в плане, перекрытый куполом или сомкнутым полусводом, алтарный выступ.


[Закрыть]</sup> кафедрального собора, невидимые с моста, начали отбивать семь. Они всегда чуть-чуть спешили.

Туман, окутавший величественный собор, опустился на могилы, и он, как прекрасный дворец, приснившийся во сне или пригрезившийся в мечтах, парил над землей. Два его шпиля и восточный, с ликом святого, фасад, казалось, вознеслись к небесам.

Бой часов вызвал у Манго дрожь по всему телу. Дорога сбегала с моста прямо под стены собора, в раскрошившемся камне которых Манго разглядел выпуклые лица фантастических горгулий. Высоко над ним они усмехались, гримасничали и кривили рты в смертельной агонии. Казалось, лица внезапно выплывали из тумана и как будто стремились прикрепиться к телам средневековых людей, внимательно следивших за прохожими с высоты каменных стен. Манго затряс головой: «Никаких видений! Здесь нет ничего, здесь никогда ничего не было. Надо убираться отсюда поскорее. Бегом. Я же неплохо бегаю».

2

Внезапный холод заставил Джона Гриви застегнуть «молнию» на куртке, не из черной пленки, а из темно-синей кожи, блестящей под дождем. Куртка принадлежала его жене и раньше вряд ли бы ему подошла. Но за последнее время он сильно похудел, а плечи и прежде были узкими. Он надел куртку, потому что она носила ее, потому что куртка была одной из немногих ее личных вещей, еще остававшихся у него.

Не задержавшись в переулке, Джон вышел на открытое место под фонарем. Ему и в голову не могло прийти, что кто-то может оказаться на лужайке под опорами. Он постоянно думал об этой лужайке и о записках, его беспокоил тот факт, что уже целый месяц под мостом ничего нет. Но чтоб на самом деле увидеть, как прячут записку? Такое осознавалось с трудом. Джон немедленно отступил в темноту. Вряд ли очень высокий и очень худой человек с лужайки смог заметить его, он сам-то взглянул на него только мельком.

Вернувшись в переулок, Джон не побежал, но пошел довольно быстро в его конец, где и скрылся в дверном проеме. «Здесь можно постоять минут десять, – подумал он, – пока тот человек не ушел». В конце концов, у него уйма времени, впереди целый свободный вечер. И единственное намерение: проверить опору, удовлетворить свое любопытство, постараться и найти ключ к разгадке всего, что уже три месяца не дает ему покоя. На сегодня, подсчитал он, возможно, чуть больше. Первое из сообщений он увидел точно в декабре, никаких сомнений. До того не было повода приходить сюда, в это заброшенное место, где днем еще теплилась какая-то жизнь, но к ночи окончательно вымирала.

Стрелки на часах ползли медленно. Ровно в семь он покинул свое убежище и направился обратно по переулку. На мгновение появилось скверное предчувствие наказания за любопытство. А что, если длинный худышка поджидает его за углом с дубинкой или, того больше, – с пистолетом? Он приказал себе идти осторожно, готовясь к чему угодно, но за углом никого не оказалось.

Поток машин как расплавленный металл лился по эстакаде. Она слегка вибрировала. В кустах у коротких опор, поддерживающих петлю, сбегающую направо вниз, прятался кот. Джон заметил его горящие пронзительно зеленые глаза. На кошек у него аллергия, их шерсть вызывала что-то вроде приступа астмы, но на открытом воздухе такого обычно не случалось. Он перешел улицу и, осторожно ступая по влажной траве, направился к подпорке, внутрь которой высокий мужчина спрятал новое сообщение. Смешно, но каждый раз, когда в руках оказывался маленький пакетик, вынутый из тайника, его охватывало сильнейшее волнение. Подойдя к подпорке, Джон вытащил из щели конверт и осторожно отклеил скотч, стараясь не порвать его. Интересно, почему на этот раз пакетик приклеен выше? Так было впервые за все время слежки за тайником.

Как он и ожидал, записка оказалась зашифрованной. Хорошо бы знать, изменили они код или нет? Впрочем, какая разница, ведь ему пока не удалось расшифровать ни одной, и он все так же далек от разгадки, как и в самом начале. Уже стало привычкой переписывать слова в маленький, специально купленный блокнот. Под эстакадой было темно, и Джон, чтобы скопировать шифровку, вернулся к фонарю на другой стороне улицы. Закончив нехитрое дело, он запихнул бумажку в конвертик и, вернувшись к тайнику, приклеил его обратно, стараясь попасть на прежнее место.

Надо ли проследить за высоким мужчиной? Джон признался себе, что на это у него не хватит храбрости. Не сейчас. Во всяком случае, пока он себя не подготовит. Было еще одно соображение, возможно, нелепое, но требующее немедленных действий: он боялся, что куртка промокнет насквозь. Этого допустить нельзя, и, что бы там ни было, он должен поскорее тщательно просушить ее. Кто знает, не испортится ли она под дождем?

Дженифер купила эту куртку, когда они проводили медовый месяц на озере Гарда. Ему-то казалось, что куртка слишком груба для нее, а ей понравилась мягкая кожа и необычный цвет.

– Только итальянскую кожу можно сравнить с этой, – сказала она.

Дженифер давно планировала купить себе что-нибудь кожаное, и вопрос был закрыт.

Куртка пахла Дженифер, создавая мимолетную иллюзию ее близости. Он надел куртку на улицу впервые, да и то потому, что телевизионный прогноз пообещал безоблачную погоду на западе.

В первый раз, когда он приехал сюда – вернее, проезжал, возвращаясь из Нанхауса, – он был одет более благоразумно в плащ. И зонт взял. Да! Зонт ему был просто необходим – ему тогда пришлось слишком долго стоять, наблюдая за окнами и входной дверью, напротив коттеджа на Фен-стрит, в котором жила Дженифер. Тогда – это было точно до Рождества – ее не оказалось дома. Но, вопреки здравому смыслу, он вернулся сюда через несколько дней и был вознагражден, увидев ее, точнее, ее силуэт за мутными оконными стеклами гостиной. Возвращаясь домой на автобусе и наблюдая из окна ошеломляющую нищету пригорода, он поймал взглядом что-то приклеенное внутри подпорки одной из опор эстакады. Но был слишком расстроен тогда, чтобы задуматься над увиденным и, больше того, что-нибудь предпринять.

Ездить в Нанхаус не имело никакого смысла. Он вел себя как Любопытный Том, известный извращенец. Но Джон ничего не мог с собой поделать. Он вернулся и ждал ее появления. Наконец она мелькнула в окне наверху. И он продолжал стоять на другой стороне улицы, жадно глядя на окно, пока она снова не появилась. Отдернув легкую занавеску, Дженифер улыбнулась и помахала рукой. Не веря своим глазам, дрожа от нетерпения, он уже готов был выскочить из-за куста боярышника и перебежать дорогу, но в этот момент заметил, кто шел с другой стороны, кому она улыбалась и махала рукой, кого она ждала. Джон развернулся и поспешил прочь.

Деревню, в которой она поселилась, наполовину поглотил разрастающийся город. Так маленькой хорошенькой рыбке приходится жить в тесном соседстве с акулой и знать, что в любой момент хищница может слопать ее. Новые постройки на окраине Нанхауса принадлежали уже городскому совету, в то время как на другой стороне деревни дома оставались пока частными владениями. Вот именно в таком коттедже – собственности Питера Морана – и жила сейчас Дженифер. Правда, было бы немалым преувеличением называть коттеджем лачугу под соломенной крышей, даже включая прилепившуюся к стене пристройку, похожую на будку. «И это лучшее, что он сделал для нее, – подумал Джон. – Великолепный Питер Моран со всеми своими университетскими степенями и шикарным голосом смог предложить ей только это?»

Автобус приезжал в Нанхаус через целых два часа, и Джон решил идти обратно пешком, несмотря на то что было далеко и подобные прогулки никогда не приводили его в восторг. Конечно, можно было бы приехать на «хонде», но Дженифер как-то пристыдила его, что он до сих пор гоняет на мотоцикле, вежливо объяснив: все это хорошо до тридцати. Возможно, и так, но что делать, если тебе уже гораздо больше, но ты не можешь позволить себе машину? Если бы она заметила его у себя под окнами, где гарантия, что не увидела бы и мотоцикл?

Домой он возвращался по дороге, которой почти не пользовались, как построили автостраду, и где совсем недавно была сельская местность. Джон в задумчивости пропустил поворот в свое восточное предместье и прошел под эстакадой. Сориентировавшись, где находится, он повернул обратно и минуты две или три шел назад к Восточному Банку и к тому месту, которое избегал последние шестнадцать лет. Конечно же, здесь все здорово изменилось, много перестроено, снесено и построено заново, но он узнал это место. Он узнал его, несмотря на свежий бетон, сверкающий металл, облицовку и покраску.

Он перешел улицу и немного срезал путь, пройдя через лужайку между опорами эстакады. Стоп! Почему он обернулся? Вспомнил, что видел из автобуса? Что-нибудь услышал? Рев машин или шаги? А может, ор котов? Когда начались его частые визиты сюда, он нередко видел и рыжего кота-повелителя, и его разношерстных жен с отпрысками-котятами, и соперников-котов. Они все жили здесь, под опорами в траве и в чахлых колючих кустиках.

Что бы ни заставило его оглянуться, он оглянулся и увидел прикрепленную внутри подпорки центральной опоры – первой, или первой к нему, – завернутую в пленку бумажку. Глубокая нищета, место самоубийств – это могло интересовать его прежде, пока он не усмотрел маленький пакетик. До тех пор он полагал, что несчастья засосали его, как болото, и отныне его место среди стариков-побирушек, с которыми он может разделить печали и радости и выплакать море слез о погибшей сестре, что теперь ему вряд найдется место на том островке, где можно поразмышлять или заняться чем-нибудь интересным. Однако здесь…

Тайник располагался на высоте примерно шести футов. Джон отклеил скотч, вытащил из пакетика сложенный вдвое лист и прочитал записку, точнее, попытался прочитать. Как хорошо, что у него с собой шариковая ручка! Джон скопировал шесть закодированных слов, или шесть групп букв, на кусочек бумаги – счет из супермаркета, который обнаружил в кармане плаща. Затем он снова сложил шифровку, запихнул в пакетик и приклеил его внутри колонны. Дома он еще раз рассмотрел шифровку. Джон знал о шифрах очень мало, и это малое он почерпнул из книг, прочитанных в детстве, лет двадцать пять или тридцать назад. Но его так заинтриговало невероятное послание, найденное в таком невероятном месте, что он показал его Колину Гудману, не объяснив, однако, каким образом оно к нему попало. Тогда он не знал, разбирается Колин в шифрах или нет, он знал точно лишь, что тот здорово разгадывает кроссворды. Правда, кроссворды не очень трудные, из «Таймс», иногда из «Гардиан». Но, как выяснилось, Колин и шифрами тоже интересовался как любитель. Он взглянул на буквы, написанные на счете супермаркета, и поспешил заявить, что у него, кажется, есть здравая мысль об использованном коде, хотя вероятность дешифровки очень мала.

…С начала января и до середины февраля у тайника никого не появлялось. Затем были две шифровки, и вот теперь эта.

Удивительно, что сотворили с ним записки, – думал Джон по дороге домой. Они расстраивали его и – это казалось уже вовсе невероятным! – утешали. Он был несчастлив, с уходом Дженифер жизнь остановилась. Она – его единственная любовь, она – все в его жизни. Ее вероломство раздавило его. Но теперь он больше не мучился, как еще совсем недавно, зациклившись на своих болячках. Кажется, прошла вечность с постыдного пикетирования ее дома. Теперь он прекратил думать исключительно о ней, мог не вспоминать ее целыми часами. С каждым новым походом на лужайку под эстакадой, где жили коты, с ожиданием новых сообщений все сильнее просыпался в нем интерес к жизни, своей жизни. Конечно, могло показаться абсурдным, смехотворным, что мужчина его возраста так увлечется детективной историей, но случилось именно так, и он благодарил небеса за поддержку. Не будь ее, разве выдержал бы он все и не сломался? Разве освободился бы от отчаяния?

Домом номер двадцать пять по Женева-роуд, небольшим особнячком, владели два хозяина. Вся улица состояла из похожих строений, но кое-что отличало дом номер двадцать пять от остальных, заставляло выделить его даже с конца улицы, примерно за двести ярдов, – сад, которым был окружен дом.

От буйно расцветшей в крохотном палисаднике ранней сливы в сгущающейся темноте исходило розовое мерцание. Свет лампы слегка приглушил его, но не заглушал совсем изысканности цветов. Подойдя ближе, он разглядел под деревом голубые звездочки первоцвета, кустики аконитов. Лиловые лепестки распустившегося ириса прятались в длинных острых листьях. И в то же время соседские сады, вычищенные и аккуратные, еще стояли обнаженными.

Ну, кто, кроме него, смог бы создать такую красоту? Он гордился этим цветущим островком под окном, несмотря на то что ни палисадник, ни другой, больший участок позади дома с альпийскими горками, маленьким прудом и превосходным газоном, отделенным цветочным бордюром, не смогли противостоять коллекции редких растений и дереву гинкго. Он никак не мог понять, почему Дженифер не привязалась к саду. Через несколько дней после ее ухода, когда надо было хоть кому-то излить душу, а Колин оказался под рукой и согласился выслушать, он спросил его об этом.

– Не думаю, – мягко ответил Колин, – что сад, каким бы он ни был красивым, удержит женщину, если она решила бросить мужа.

Пусть так, хоть это и глупо.

Джон вошел в дом, грязный и убогий внутри. Запах заношенного белья, давно не стиранных занавесок, пыльного ковра с порога ударил в нос. Так бывало всегда, когда он возвращался с прогулки на свежем воздухе. Но через некоторое время он уже переставал улавливать этот запах. Здесь не было ничего напоминающего Дженифер. Он включил свет, снял синюю кожаную куртку и повесил на спинку стула. Дженифер почти не изменила обстановку в доме, все осталось так же, как при его матери. Похоже, Дженифер устраивало. Ему казалось странным, что молодая женщина с отличным вкусом и передовыми идеями соглашалась жить в обстановке пятидесятых годов, несмотря на то что он не единожды предлагал ей выбросить старье и купить новые вещи.

Он присел, открыл блокнот и стал рассматривать последнюю шифровку. СИДКСКДМ АФ ХСРКТАВЛИЕ СХИМС КД ЛФДАИЛА. Это было четвертое сообщение. Колину он сказал, что его школьный друг, который живет на Севере и с которым он давно переписывается, присылает ему такие закодированные письма. В свое время они, как все школьники, увлекались всякими шифрами и кодами. Однако он не был уверен, что Колин поверил ему. Звучало неубедительно.

– Знаешь, – сказал Колин, – я думаю, шифр составлен из строчки книги.

– Как понять – строчки книги? Какой книги?

– Вот этого мы и не знаем.

– Объясни по-человечески?

– Ладно, давай возьмем предложение, любое. К примеру: «Нам сейчас нужна помощь». Первая буква Н будет вместо А, вторая буква А будет Б, М – это В, С – Г, и так далее по алфавиту.

Колин написал все пары. Джон внимательно посмотрел на лист бумаги.

– А что делать, когда ты, к примеру, дойдешь снова до Н? Н уже А и не может быть И. Ты что, должен ее пропустить и продолжать с У? А если буква в тексте совпадет с буквой в алфавите, тогда как?

– Ерунда! Делай как делаешь. Но если первое предложение закончится раньше, чем буквы алфавита, начнешь другое. Например: «Быстрая рыжая лисица прыгнула на ленивую собаку». Ясно?

– Что-то слишком просто, – усомнился Джон.

– Да, просто! Но если ты не знаешь, что за предложение, расшифровать практически невозможно.

– Выходит, если не знать предложения, то и не расшифруешь?

– Возможно, и найдутся знатоки, но я бы не взялся.

– Значит, если не узнаю, что за книга, прочитать письмо нет шансов?

Колин рассмеялся.

– Все не так плохо, как кажется. Вы так давно знакомы с этим твоим другом, ну, Филиппом, ты наверняка знаешь, какие книги ему нравились. Уверен, и у тебя была любимая книжка в детстве.

Лгать дальше Джону не хотелось, и он только неуверенно пожал плечами.

– Знаешь, наиболее вероятны первая или последняя строчки. Но скорее – первая.

– Почему так?

– Потому что пока доберешься до конца книги, закончатся буквы в алфавите, – терпеливо объяснил Колин. – Послушай, а у тебя есть ключ! Слова-то повторяются. Может, это имена? Смотри! ХСРКИАБИЕ и СИДКСКДМ и ОКЮИУФИ.