Текст книги "Никогда не разговаривай с чужими"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

10

Полицейские не возвратились. Весь уик-энд Джон мучился в поисках решения, что делать. Он уже подумывал навестить Марка Симмса, чтобы рассказать ему о беседе с инспектором Фордвичем, даже заставил себя подойти к телефону и набрать номер. Но никто не ответил, несмотря на то, что он несколько раз повторил набор. Новости о процессе над Родни Мейтлендом появились в газетах, и не только в «Свободной прессе», но и в центральных. Телевидение тоже не оставило судебное разбирательство без внимания. Но Родни обвиняли только в одном убийстве бристольской девушки, которое произошло в июне. И Джон решил не предпринимать никаких действий, пока ситуация не изменится и Мейтленда не осудят и за убийство Черри тоже. Однако визит полиции все-таки заставил его дойти до кошачьей лужайки, чтобы поставить все на свое место. Надо учиться на собственном опыте, думал Джон, и не повторять ошибок. Достаточно того страха, которого он натерпелся, когда приехали Фордвич и та симпатичная девушка, Обри, если память не изменяет. Лучше попытаться что-то сделать сейчас, чем сохранять риск попасть в затруднительное положение впоследствии…

Трудность заключалась в том, что он не знал августовского шифра. Он несколько раз перечитал сообщение, что было в последней записке, – «Люди Октября принять с воскресенья». Тогда он так и не понял смысла приказа и сейчас еще раз попытался разобраться в этом.

Итак, это было последнее сообщение из тех, что появлялись в тайнике в июле. И если следовать логике, в нем должно быть написанное в старом шифре сообщение о новом. Но в прошлый четверг, когда Джон прочитал это сообщение, он посчитал, что октябрьские люди – это группа бандитов, каких-нибудь новичков, которые, вероятно, должны включиться в деятельность в октябре. Но если учитывать, что они приступят к «работе» с понедельника, то первое августа тоже понедельник и к тому же начало месяца, когда должен вступить в силу новый код. Так, может быть, «Люди октября» – название книги?

По дороге домой из Центра садоводства Джон позвонил в библиотеку на Люцерна-роуд и спросил библиотекаря, существует ли книга с названием «Люди октября».

– Да, – ответила девушка. – Это детективный роман Энтони Прайса. В библиотеке есть экземпляр, но, к сожалению, он на руках. Подождите минутку, я посмотрю в компьютере.

Но и в Центральной библиотеке, и в библиотеке на Руксетер-роуд книги тоже были выданы. Вероятно, их разобрали члены банды, подумал Джон.

Следующим утром он совершил такое, чего бы никогда не сделал раньше и вряд ли допускал, что вообще может сделать это. Но никогда не знаешь, на что ты способен, пока не попытаешься. Это показалось ему мудрым философским заключением, исключительно подходящим к нему самому, и весьма ободрило его. Он позвонил в книжный магазин Хачарда и спросил, нет ли у них экземпляра «Людей октября».

– Даже несколько, – ответили ему, и Джон сразу же поехал туда, затратив на это время ланча, решив, что дело того стоит. Он купил книгу в мягком переплете.

После обеда пошел сильный дождь, и покупателей в Троубридже почти не было. Единственная женщина, приехавшая после четырех, покинула магазин, так ничего не купив, после того, как Гэвин вывел ее из себя своими замечаниями, что она неправильно произносит «истинное название предмета». Высокомерно, менторским тоном он высказал ей, что так говорят только невежды, а то, что она просит, называется «philadelphus», а вовсе не «syringa». Покупательница возражала, говорила, что не уверена, так ли это на самом деле. В конце концов, вспылив, она сказала, что купит, что ей надо, в другом питомнике. Гэвин как ни в чем не бывало отправился кормить скворца сосновыми семенами, которые он называл «pignolias». Пройдя в оранжерею, Джон устроился с книгой на высоком табурете, решив поработать над августовским шифром, внимательно вчитываясь в первое предложения книги: «Генерал спокойно сидел в машине у терминала аэропорта, ожидая свою мать и жену…»

Гэвин просунул голову в дверь.

– Можно я возьму Геракла на ночь домой?

Это уже вошло у него в привычку, большинство ночей скворец проводил в компании с парнем. Джон понятия не имел, откуда у Гэвина взялись деньги, но молодой помощник приобрел машину, малолитражку «Метро», и уверял, что Геракл наслаждается поездками в машине.

– Меня это не касается, – ответил Джон.

На кусочке бумаги, вырванном из блокнота, он написал, используя шифр, составленный при помощи «Людей октября»: «Левиафан – Дракону. Питер Моран – прекратить наводить справки, снять „хвост“ и наблюдение». Он вложил записку в небольшой пластиковый пакет, который они использовали для подснежников или луковичек крокусов. Дождь продолжал монотонно стучать по стеклянной крыше.

Этим утром ехать на работу на «хонде» было слишком мокро. Он поспешил к автобусной остановке, и, когда дошел до нее, дождь внезапно прекратился, облака скрылись за горизонтом, и засияло солнце. Под его лучами мокрая дорога белесо блестела, слепя глаза…

В тайнике на кошачьей лужайке ничего не было. От бобины липкой ленты, которую он носил в кармане последние недели, Джон оторвал два кусочка и приклеил свою записку к металлической поверхности внутри центральной опоры.

К восьми уже стемнело. Этим вечером он впервые осознал, что прошел почти год, как Дженифер бросила его. Оставалось только три месяца. Он сидел за ужином – багет, сыр и маринованный лук – который хозяин «Гусака» назвал бы обедом пахаря, и читал «Людей октября». В девять он включил вечерние новости Би-би-си. Первым прошло сообщение об аресте мужчины за убийство ребенка в Ланкашире. Маленькая девочка, пропавшая две недели назад, была найдена в лесу. Ее изнасиловали, а затем задушили. Джон тут же подумал о Питере Моране. Возможно ли, чтобы такие люди не испытывали страстного желания убивать свою жертву, а делали это только в панике, из страха разоблачения, или чтобы заставить ее замолчать, не звать на помощь? Это заставило Джона содрогнуться. Смог бы Питер Моран убить свою жертву? Конечно, могло быть, что он давно не совершал ничего подобного, судебный процесс и приговор, пусть и мягкий, испугали его и заставили контролировать и сдерживать себя. Но Джону как-то не верилось, что подобные люди легко могут подавить дурные наклонности. Это Дженифер легко было врать, что он не в силах обидеть ребенка, а так ли оно на самом деле? Как она могла проверить?

Время новостей заканчивалось. И после материалов о Северной Ирландии и Южной Африке, об Общем рынке и о королеве-матери диктор, казалось, совсем бесстрастно упомянул, что арестованного на прошлой неделе за бристольское убийство Родни Мейтленда сегодня обвинили также в убийстве Марион Энн Бертон в Кардифе в 1970 году и Черри Уинифред Гриви в 1971-м.

Джон снова попытался дозвониться Марку. Слушая в трубке длинные гудки, Джон подумал, что, может быть, Марк уехал куда-нибудь на отдых. Но как такое возможно? Поразительно, нереально продолжать жить по-прежнему, ездить отдыхать, наслаждаться радостями жизни и не чувствовать за собой никакой вины. Неужели сейчас Марк не сознается полиции? Неужели позволит, чтобы человека обвинили еще в одном убийстве, которого он не совершал?

Джон позвонил Марку еще раз в десять и, когда к телефону снова никто не подошел, набрал номер Гэвина. Вряд ли скворец научился отвечать на телефонные звонки, но прежде, чем раздался голос парня, Джон отчетливо услышал: «Ха, ха, ха! Проклятье! Я – корзинка! Я – пустое гнездо!»

– Я завтра утром задержусь. Буду часов в одиннадцать.

Казалось, Гэвину было все равно, во сколько появится начальник

– Хорошо, нет проблем, – бросил он и уже совсем иным тоном спросил: – Послушайте, вам хорошо его слышно?

«Геракл правит хорошо!» – надрывался скворец.

Полицейский участок, куда направлялся Джон, был единственным в Февертоне. Фордвич говорил, что его почти всегда можно там застать. Джон прошел весь путь пешком. Он понимал, что надо идти в полицию, но инстинктивно тянул время. Его маршрут проходил мимо развалин старой городской стены, вдоль которой власти распорядились разбить газоны и посадить каллы и амаранты, которые этим летом были фаворитами. Кровавые любовники – так называли их в городе. Столики, выставленные из винного бара в тень городской стены, были заняты все. Джон понимал, что больше никогда не сможет пройти мимо этого места, не вспомнив о Дженифер и о том, как она здесь рыдала.

В полицейском участке его попросили подождать, так как инспектора Фордвича на месте не оказалось. Ожидание было таким же невыносимым, как ожидание у дверей кабинета врача. Время шло, а Фордвич все не появлялся. Окна участка с улицы казались непрозрачными, создавалось впечатление, что они выкрашены белой краской, но изнутри было видно все, что происходило за ними. Интересно наблюдать за людьми, которые проходили мимо и, не подозревая, что на них могут смотреть, разглядывали, как в зеркале, свое отражение. Наконец ему сообщили, что детектив Фордвич вернулся и сейчас пригласит его к себе. Кто-нибудь его проводит. «Кем-нибудь» оказалась детектив-констебль Обри. Она ввела его в небольшой безликий кабинет, по стенам которого были развешаны карты, диаграммы, какие-то схемы. Фордвич поднялся из-за стола, вышел ему навстречу и довольно неожиданно протянул руку.

– Я не хотел говорить об этом с вами, – начал Джон. – Но, похоже, у меня нет выбора. А оставить все как есть я тоже не могу.

– Это как-нибудь связано со смертью вашей сестры, мистер Гриви?

Сейчас, когда Джон действительно находился в полиции, смотрел в лицо детектива-инспектора Фордвича, ему показалось, что он собирается совершить непростительное предательство. Но он уже не представлял, что можно поступить по-другому. И поскольку он здесь, дело надо довести до конца. Впрочем, с какой стати он должен хранить верность Марку Симмсу? Он и так слишком долго собирался рассказать правду. Ему надо бы прийти несколько недель назад, как только узнал. Теперь уже трудно вспомнить, почему он сразу не сделал это. Но когда он сидел здесь в тишине, глядя на Фордвича, какая-то дикая идея мелькнула в голове. Сознание, что обыкновенный, как он сам, человек смог совершить зло и избежать наказания, приводило его в смущение. Это заставляло думать, что беззаконие допустимо, если причина, по которой оно совершено, достаточно веская. Значит, можно оправдаться, если натравить людей на Питера Морана…

Джон начал говорить. Абсолютно открыто, без обиняков и ничего не скрывая, он рассказал Фордвичу о признании Марка Симмса. Он рассказывал, как после недель молчания Марк наконец сломался и, стоя перед ним на коленях, признался в убийстве Черри. Фордвич слушал. Он не перебивал Джона, не искал его взгляда. Облокотившись на стол, он кончиками пальцев постукивал по правому углу и внимательно смотрел в окно, как будто вид из него – башня «Сит-Вест» с подмигивающими наверху цифрами девять сорок два, девять сорок три, девять сорок четыре, восемнадцать градусов, восемнадцать градусов – был для него притягательней всего.

Наконец Джон закончил. Он весь дрожал от напряжения, но старался не выдать себя и внешне казался спокойным. Фордвич, который с самого начала рассказа не произнес ни слова, кроме «Дальше» или «Продолжайте», сказал сдержанно, беспристрастно:

– Вы абсолютно правильно поступили, что пришли и рассказали нам.

Джон кивнул. Как отреагировать по-другому, он не знал.

– Но почему вы не пришли раньше?

– Я подумал, что это было так давно. И вряд ли кому теперь важно, наказали его или нет.

– А как же справедливость?

Джон почувствовал, как девушка за его спиной затаила дыхание.

– Именно ради справедливости я и пришел.

Фордвич поднялся и, выйдя из-за стола, начал описывать круги по кабинету. Он остановился у окна, затем вернулся к столу, встал перед Джоном и, глядя ему в глаза, произнес:

– А что бы вы сказали, если все, о чем вы сообщили, весь ваш рассказ – неправда и никакого отношения к ней не имеет с начала до конца?

Джон почувствовал, как краска стыда заливала лицо.

– Хотите сказать, что я лгу? Нет, я сказал чистую правду.

Он не мог усидеть на месте, вскочил со стула и с такой силой ухватился за спинку, что суставы пальцев побелели. Девушка как-то странно посмотрела на него, и, как ему показалось, с сочувствием.

– Я рассказал вам только то, что он мне рассказал. А он признался мне, что убил мою сестру. Он даже в деталях все описал, место, время, все.

– Сядьте, мистер Гриви! Не выходите из себя! И позвольте сказать кое-что. У нас все это было в архивах, и мы, конечно же, просмотрели их внимательно после того, как был арестован Мейтленд. Нам не разрешили тогда рассказать вам об этом, ни вам, ни вашим родителям. Полагали, что это будет слишком больно для вас. Но ваша сестра оцарапала того человека, который ее задушил. Должны были остаться глубокие царапины, так как под ее ногтями было много крови и кожи. Вы, надеюсь, не сомневаетесь, что мистер Симмс оказался первым у нас под подозрением? Да-да, именно так и было. Все его передвижения были нами проверены и перепроверены. Все, что он сказал, тщательно проанализировано, проверено. Мы не полные дураки, мистер Гриви, вы же понимаете. И если мы что-то делаем, мы знаем, что и зачем мы это делаем. И, исходя из того, что мы обнаружили под ногтями вашей сестры, Марк был первым, кому сделали анализ крови, и большего доказательства его невиновности просто не требовалось. Кровь мистера Симмса второй группы, резус отрицательный, а кровь под ногтями была четвертой группы, резус положительный. Точно такая, как у Родни Мейтленда.

11

Все разъехались на отдых. Даже уличное движение в городе стало менее оживленным. Левиафан, Химера и Медуза, другими словами, Манго и Ангус Камероны и Грэхем О'Нил, были на Корфу, Сцилла, он же Кит О'Нил, был в Швеции. Единорог, или Николас Ролстон, и Василиск или Патрик Крэшоу, тоже разъехались кто куда со своими семьями. Харибда и все остальные члены семьи Хобхаус переехали в предместье Россингхема Санта-Мари на месяц. Только Мейблдины по каким-то причинам, связанным с бизнесом родителей, не могли никуда уехать до последней недели августа.

Поэтому Чарльз и не ожидал обнаружить в тайнике под эстакадой какой-нибудь новый приказ. Он был достаточно занят и без этого. Возникли неожиданные трудности в выяснении сроков начала ремонтных работ внутри дома номер пятьдесят три на Руксетер-роуд. Попытка завязать знакомство с Мартином Хилманом, явно более инициативным из двух возможных членов Лондонского Центра, тоже пока не увенчалась успехом. Они условились встретиться в кафе, расположенном на полпути к Шот-Тауэр от Бекгейта, но когда он туда добрался, единственными посетителями кафе оказались Рози Уайтекер и Гай Паркер. Рози нанесла зеленую краску на взъерошенные волосы и надела черные очки в металлической оправе, как у Грэхема О'Нила. Одежда на обоих, с головы до ног, была модного, как будто пыльного, черного цвета. Они сердечно поздоровались с ним, а Рози даже поинтересовалась, не хочет ли он коку. Чарльз вежливо отказался и отошел в задумчивости. Теперь он не подошел бы к Мартину ближе двух метров и то же самое посоветовал бы и Манго.

Новые электронные часы Чарльза показывали шесть двадцать четыре. Отец поедет домой в семь, и у него в запасе достаточно времени, чтобы доехать до гаража на автобусе. Тайник можно проверить с таким же успехом и через день. Автобус, подошедший к остановке, шел по другому маршруту, но до Ростокского моста его маршрут совпадал с тем, по которому три дня назад Чарльз ездил в Нанхаус. Устроившись на месте, которое он всегда выбирал, если оно было свободным, – впереди справа, – Чарльз размышлял о «работе», которую мог бы предложить ему Питер Моран.

Нельзя сказать, что он легко отделался, потому что особой опасности и не было. Входная дверь коттеджа оставалась открытой все время, и к тому же он почти с первого взгляда определил, что реальная угроза существует. А это значит, что он сразу же выиграл битву наполовину. По этой причине Чарльз почувствовал настоящую гордость за себя, мысленно одобрительно похлопал себя по спине за бесспорную изощренность, искушенность. Но он не мог избавиться от мысли, насколько незавидным было бы его положение, если бы родители узнали обо всем.

Пару лет назад, не больше, его сестра Сара с подружками разговорились с каким-то мужчиной, которого они случайно встретили и позволили ему пойти вместе с ними в кино. Сара довольно неблагоразумно рассказала об этом родителям. Ничего не произошло, мужчина оказался просто общительным человеком и откровенно радовался их компании, но Чарльз тогда подумал, что отца хватит удар, а что же говорить о матери! Когда Сара начала рассказ о походе в кино с незнакомцем, мама демонстрировала отцу платье, или костюм, или что-то, что купила себе в этот день. Если бы кто-нибудь сказал Чарльзу, что в такой момент маму сможет что-то расстроить, он никогда бы не поверил. Но что было! Она взорвалась, как петарда, она не просто кричала, она визжала. И под конец заставила Сару торжественно поклясться, что не заговорит больше ни с одним мужчиной никогда, всю свою жизнь. Ну, почти…

Такое не забывается, и Чарльз мог предвидеть, какой скандал вызвало бы его сообщение о неожиданной встрече с Питером Мораном. Поэтому он вовсе не собирался рассказывать что-нибудь родителям и не видел в этом ничего дурного.

По привычке он посмотрел направо, когда автобус съезжал с эстакады. Неужели в центральной колонне что-то есть? Это довольно неожиданно, но возможно. Тогда записка, без сомнения, от Харибды, который мог на денек приехать из Россингхема. Ведь, в конце концов, приезжает же он сам из Фенбриджа, а расстояние до города такое же.

Чарльз выскочил из автобуса на следующей остановке. Было только шесть сорок. Он сможет добежать до гаража кратчайшим путем через Ростокский мост, а отец, конечно же, дождется его.

Записка была уже с использованием шифра «Людей октября». Код лежал у него в кармане, в последнее время Чарльз не позволял себе выходить из дома, не прихватив его. Что-то Харибда… Ему пришлось подпрыгнуть, чтобы оторвать пакетик от металла. Запихнув пустой пакетик в карман, Чарльз торопливо развернул извлеченную из него бумажку и замер в изумлении. Конечно, он не смог прочитать записку сразу, большая ее часть оставалась непонятной, но первое слово состояло из восьми букв, и он был уверен, что в ключе «Людей октября» это было «Левиафан». Более того, он был почти уверен, что первые два слова читались как «Левиафан – Дракону». Как же такое могло быть? Записка была новой, помещена в тайник не более чем три дня назад, а Манго уже шесть дней на Корфу!

– Ну, и чем же ты занимался весь день? – добродушно спросил отец, когда они сели в «вольво».

Чарльз подумал, что выразить его деятельность можно довольно хорошо единственной фразой.

– Да тем и этим, – ответил он и открыл блокнот с ключом к шифру «Люди октября».

Он начал быстро дешифровать. Обычно в таких поездках они с отцом безмятежно молчали, чего нельзя было сказать о матери, в машине Глория безостановочно болтала. Но сегодня отец нарушил традицию и решился поговорить. Наверное, это была чистая случайность, что отец заговорил об опасностях, грозящих молодым людям и особенно тем, кто выглядит младше своего возраста, о назойливости тех, кого отец считал «больными» взрослыми. Он называл их также «педарастами», неправильно произнося это слово, как с досадой заметил Чарльз. Отец продолжал рассказывать о том, что арестовали какого-то мужчину за изнасилование и убийство ребенка где-то на севере и он был окружен и избит толпой, когда полиция перевозила его из зала суда. Это показывали по телевизору.

– Я думал, что мне следует поговорить с тобою об этом, пока рядом нет мамы и сестры.

Чарльз подумал, что тема беседы оказалась как будто из жизни Сары и его самого. Но он только сказал «Да» и кивнул головой. Дальше смотреть в блокнот было бы невежливо, к тому же он уже расшифровал сообщение. «Левиафан – Дракону. Питер Моран – прекратить наводить справки, снять „хвост“ и наблюдение». Отец заговорил дальше смущенно. Он попытался описать, какие уловки может применять такой мужчина, чтобы завязать знакомство. Чарльз почувствовал непреодолимое желание проделать фокус с пачкой отцовских сигарет «Серебряный обрез», который заключался в том, что, когда он потянулся бы за сигаретой, вместо нее он вытащил бы метров десять пурпурной ленты. Но он понимал, что делать этого не следует.

Они ехали вдоль реки. На другом берегу был виден Нанхаус, и Чарльз подумал, что смог бы определить, где расположена Фен-стрит, и, возможно, вычислить, где крыша дома Питера Морана. При мысли о Питере Моране он почувствовал неприятный холодок страха. Одной из сильных сторон его характера была способность признаться себе, что он чего-то боится, если дело обстояло действительно так, но не показать это другим, скрыть свой испуг под маской загадочности, таинственности. Слушая отца вполуха, он механически отвечал на его вопросы. В голове крутилось расшифрованное сообщение, он повторял его про себя с возрастающим беспокойством.

Помимо того, что Манго не мог написать и отправить сообщение, язык записки был неправильный. Манго никогда бы не использовал такие слова, как «прекратить наводить справки», «снять наблюдение». Он просто написал бы «Отменить проект Питера Морана». Коротко, ясно.

Следовательно, сообщение пришло не от руководителя Лондонского Центра, а от кого-то еще, возможно, от Московского Центра. Код «Людей октября» был сломан, это элементарно мог сделать крот. К тому же этот приказ состряпан агентом, который не знает, что Манго уехал. Возможно, что самой Рози Уайтекер. В конце концов, когда он последний раз ее видел, она находилась не более чем в четверти мили от тайника под эстакадой. Можно было бы просто поздравить себя, что так рано обнаружил обман, если бы все было так просто. Но дело здесь не только в хитрости Востока. Если Московский Центр отменяет приказ Манго, то у него должны быть веские причины для этого. Вероятно, они сами напуганы успешными результатами наблюдения за Питером Мораном. Это они, а не Манго, хотели, чтобы Питера Морана оставили в покое.

– Думаю, я объяснил тебе доходчиво, – Чарльз услышал голос отца, – чтобы ты понял – ни при каких обстоятельствах не позволяй никому, даже молодому и приветливому, оставаться с тобой наедине. И знакомиться с людьми тебе лучше дома или в школе. А где-нибудь – слишком велик риск. В общем, в двух словах, используя всем известный штамп, можно сказать: «Никогда не разговаривай с чужими».