Текст книги "Никогда не разговаривай с чужими"

Автор книги: Рут Ренделл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 24 страниц)

7

Время от времени Ангусу Камерону снился один и тот же сон. Как будто он идет через анфиладу огромных, запущенных, с высокими потолками комнат. Бумажные обои с выгоревшими розами свисали полосами вниз от обвалившихся карнизов. Разбитые люстры ненадежно крепились к потолку одним кольцом. Через трещины и проломы в полу открывалась закопченная бездна, где царствовали тараканы. Иногда на своем страшном маршруте через дыру в полу приснившегося дома Ангус видел скелет, который тянул к нему руку. И тогда он кричал…

Когда Ангус был маленьким, приходила Люси. Она успокаивала его, утешала. Теперь было по-другому, он просто тихо стонал в пустой комнате.

Вероятно, именно поэтому он только однажды зашел в дом номер пятьдесят три на Руксетер-роуд, но так и не рискнул подняться выше нижнего этажа. От одной только мысли взобраться по этой лестнице, как Манго, побродить по заброшенным комнатам, как делал это во сне, по телу пробегали мурашки…

Ребята никогда не открывали окна и едва ли знали, возможно ли. Но они понимали, что нельзя даже пытаться, так как их присутствие могли обнаружить.

Теплой июньской ночью, когда часов до девяти, а то и позже еще светло, в гостиной на первом этаже было душно. Все кругом покрывала сухая пыль, от которой хотелось чихать. Моль побила грязно-розовый шелк занавесок. Огромная паутина, словно многоярусная оснастка парусника с бесчисленными канатами, веревками, подвесными койками, спускалась от карниза, оплетенного виноградной лозой, до заляпанного комками засохшей грязи плинтуса. Гекатомба мух, запутавшихся в паутине, нашедших в ней свою смерть.

Грэхем О'Нил в своей футболке с осьминогом пристроился в колченогом шезлонге. Манго освоил садовую скамейку со спинкой из металлических скоб с причудливыми завитушками. Косые лучи заходящего солнца проникали сквозь грязные оконные стекла, рисуя на полу светлые квадраты.

– Он опаздывает, – нарушил тишину Грэхем.

– Твои часы спешат. Я очень удивлюсь, если он опоздает. Что бы ни произошло, он не опоздает. Он не из тех, кто опаздывает.

Манго подошел к окну, но вниз на улицу смотреть не стал. Его взгляд устремился в небо, на башню.

– Восемь сорок пять, – сказал он. – И девятнадцать градусов. – Манго отвернулся от окна, теперь он пристально смотрел на закрытую дверь. Это была филенчатая дверь с накладным замком и шарообразной ручкой из потемневшей латуни. – Мне надо тебе кое-что сказать, пока его нет. Штерн получил наш июньский шифр.

– Что значит получил?

– Есть два предположения, понимаешь? Одно из них, что ему или кому-нибудь из его агентов случайно повезло. Потому что надо проделать огромную работу и выдвинуть массу гипотез, чтобы разгадать шифр. И в первую очередь понять наш принцип, по какому мы шифруем. Ну, ладно. Это, в конце концов, возможно. Но «Ловушка для шпионов»? Это совсем непопулярная книга. Это только для любителей детективов, так? Второе – кто-то передал ему шифр.

Грэхем ничего не сказал, но его губы сложились в трубочку, как если бы он хотел свистнуть. Оконные стекла и красное солнце отражались в его рысьих глазах как в зеркале. Манго ожидал от него вопроса, как он об этом узнал, но вопроса не последовало, и он сказал сам:

– Василиск получил приказ прекратить операцию «Колеса» уже на шифре из «Ловушки» и… – Манго внезапно умолк и прислушался.

Одна из ступенек пятая сверху, скрипела. Не имело значения, с какой силой или в каком месте ты на нее наступишь, она скрипела всегда. Чтобы не допустить этого, Манго, когда поднимался по лестнице, всегда ее перепрыгивал. И ему показалось, что он услышал что-то, но не скрип, а скорее толчок в глубине дома. Он на цыпочках вернулся к металлической скамейке и бесшумно опустился на ее середину. Дверь отворилась, и вошел Чарльз Мейблдин. Если ступенька не скрипнула, значит, он тоже научился пропускать ее.

Он был невысок с детским, можно сказать, младенческим личиком, белокурыми вьющимися волосами и голубыми глазами с поволокой. Из-за отсутствия хоть какой-нибудь эмоции его довольно плоское лицо казалось туповатым.

– Думаю, ты понимаешь, зачем мы попросили тебя прийти сюда. – «Совсем, как мистер Линдси, – подумал Манго. – Я говорю, как наш заведующий, ну а как здесь по-другому говорить?» – Ты можешь сесть, если хочешь. – Движение голубых глаз насторожило Манго. – Пожалуйста, без фокусов! – бросил он Чарльзу и резко спросил: – Как Штерн узнал о «Колесах»?

– Ты меня спрашиваешь?

Манго кивнул. Грэхем поспешил объяснить:

– Василиск получил фальшивку с приказом уже на июньском коде. Настоящее сообщение вынули, а заменили приказом на «Ловушке».

Маленькие ножки Чарльза Мейблдина в безукоризненно белых кроссовках едва доставали пола. Один из красных солнечных квадратов передвинулся на кроссовки, они оказались в центре квадрата, как будто преднамеренно сохраняя симметрию. Но солнце садилось, и очень скоро освещенный квадрат потускнел, а потом и вовсе исчез. Дракон – вот кому меньше всего подходило это имя! – продолжал рассматривать кроссовки, исчезающий квадрат света, затем поднял глаза и в упор посмотрел на Манго.

– Ты считаешь, что я предатель?

Вместо прямого ответа на прямой вопрос Манго бросился в рассуждения:

– Понимаешь, ты перебежчик Я понимаю, что это тяжело. О тебе я не говорю, но не всегда перебежчика ценят. Хоть это парадокс. Потому что, чтобы перейти на другую сторону, надо быть очень преданным той стороне, куда идешь, и еще…

– Он имеет в виду, – перебил Манго Грэхем, его рысьи глаза цвета незрелого крыжовника сверкали, – что предатель всегда остается предателем. Если ты смог предать Штерна, ты можешь предать и нас.

– А есть неопровержимые доказательства, что я его предал? А вдруг я по-прежнему его человек?

Да, Чарльз Мейблдин гораздо умнее Грэхема, отметил Манго. Ему не хотелось думать, что слова Дракона могут быть правдой. Чарльз Мейблдин, голос у которого так и не сломался и оставался как у поющего в церковном хоре мальчика, бесстрастно спросил:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Манго так далеко не заглядывал. Он вдруг обнаружил, что наступили сумерки. Темные облака скрыли вечернюю зарю, комната наполнилась густыми тенями. Запах грязи, гниющего дерева усилился. Манго не хотел терять Чарльза Мейблдина, но ему стало холодно от мысли, что каждый их секрет, каждая новая идея будет тайком переправляться Штерну, и тело покрылось гусиной кожей.

– Ты должен доказать, что ты наш, – сказал он.

8

Джон знал, что Дженифер абсолютно не трогало ни какой у него дом, ни какая в нем обстановка, но она все-таки должна увидеть улучшение, заметить чистые чехлы, новую лампу. И сад, даже если она и безразлична к нему, не мог не вызвать восхищения. В палисаднике буйно расцвела глициния, ее длинные розовато-лиловые соцветия как занавески драпировали окна снаружи. Газоны были четко ограничены и аккуратно подстрижены, высота травы не превышала одного дюйма. Среди уже отцветающего сибирского вьюнка появились анютины глазки. Поддавшись порыву, Джон принес из Троубриджа большую гипсовую вазу. Он поместил в нее уже цветущие герань и бегонию, хоть и считал, что это своего рода обман, и презирал себя за это. Он ловил себя на том, что продолжает делать вещи, ему несвойственные в прошлом, что вся его натура изменилась.

Прежний Джон ожидал бы их у окна, пристально глядя на улицу, на обезьянье дерево у соседей напротив, или мерил бы шагами спальню с окном опять же на улицу, подходя через каждую их сотню то к правому, то к левому краю шторы. Вместо этого он пошел в теплицу прищипывать боковые побеги на кустиках помидоров и сажать в горшочки семена стручкового перца. Он не беспокоился, что может испачкаться, так как не переоделся в рабочую одежду, да он вообще был в спецовке. Она – моя жена, говорил Джон себе, и нечего наряжаться ради нее. В этом и смысл семейной жизни, что можешь оставаться самим собой, можешь вести себя, как будто ты один. И он уже жалел, что приукрасил газон и принес вазу, но до их прихода оставалось слишком мало времени, чтобы что-то изменить.

В течение многих лет Джон выращивал зеленый перец, хоть никогда не любил его. Он делал это скорее за радующий глаз внешний вид. Когда перцы созревали, Джон срывал и отдавал их Колину, Шэрон или своей тетушке, которая, кстати, тоже не особо любила перец. Единственной в семье, кому он нравился, была Черри. Джон теперь не решался произносить ее имя вслух. Он не хотел даже вспоминать о Черри, но с этим оказалось сложнее. Слишком много было связано с сестрой, и тысячи мельчайших деталей постоянно ассоциировались с ее именем. Однако желание забыть тоже не проходило. Черри была не той, о ком он думал, и он не мог простить ее за то, кем она оказалась на самом деле. Но странная вещь – она, жертва Марка, вызывала у него даже больший ужас, чем сам убийца.

Тем не менее два дня назад он ходил на место, где ее убили, сделав своего рода паломничество. Представил сцену смерти, вспомнил время, предшествовавшее убийству, прошел к бывшему офису Мейтленда. В те дни, шестнадцать лет назад, вся собственность строителя состояла из одной комнаты в большом белом полуразрушенном доме викторианского стиля и трейлера, припаркованного под окнами офиса сбоку здания, чтобы оставалось больше свободного места. Дом стоял в зарослях крапивы и ежевики за железнодорожной веткой, которой давно не пользовались.

Джон приходил туда несколько раз, чтобы встретить Черри после работы…

Уклоняясь от этого воспоминания, он воображал ее достойное, по меркам брата-ханжи, поведение, стараясь не думать об объятиях и поцелуях Мейтленда или любого другого мужчины, который мог заглянуть в офис, чтобы договориться о ремонте крыши или других строительных работах. Это вызывало дрожь отвращения. Широкое лицо карлицы с пухлыми щеками, вздернутым носом, густые блестящие волосы, – теперь все предстало у него перед глазами воплощением зла и разврата.

Дом все еще стоял там, но узнать его было трудно. Джону помогли сориентироваться деревья, что росли перед зданием. Это были очень редкие в Англии лириодендроны. Ставшие за эти годы гораздо выше и толще, они широко раскинули густые кроны с паутиной желто-зеленых лирообразных листьев. Какая-то компания купила и отремонтировала дом. Название компании было выгравировано на металлической табличке на входных дверях. Фасад дома цвета слоновой кости блестел на солнце, крышу покрывал темно-серебристый шифер. Ранее свободный участок земли рядом с домом теперь занимало похожее на ангар здание. Всю прилегающую территорию городской совет превратил в одну пешеходную зону с замощенными дорожками, декоративными разноцветными ограждениями, высокими клумбами и соответствующим кустарником. Внизу на реке соорудили пристань для речных трамвайчиков.

Паб у Бекгейтской лестницы был открыт. В теплый летний вечер его постоянные посетители предпочли устроиться прямо на ступеньках. Над входом в бар Джон разглядел подвесные корзины с вьющейся геранью. Они были из Центра садоводства, и Джон вспомнил, как его затрясло, когда при оформлении покупки мужчина сообщил ему адрес для доставки. Джон поднялся на два марша лестницы и остановился на площадке, пытаясь представить, что чувствовал Марк, когда совершил убийство, когда понял, что Черри лежит перед ним мертвая. Но это оказалось невозможным. Он только вспомнил, как мать с возрастающим беспокойством то и дело походила к дверям с желанием броситься к телефону-автомату, тогда у них дома еще не было телефона, и как, в конце концов, на Женева-роуд пришел Марк и выглядел таким нормальным…

Он прошел пешком длинный путь, совсем не замечая дороги, и, очнувшись, обнаружил, что стоит на тротуаре напротив кошачьей лужайки. Было время кормления, но коты, вероятно, где-то отсыпались. Полная средних лет женщина с добрым лицом оставила банки с молоком и тарелки с объедками в траве, выросшей к этому времени ей почти по пояс. Интересно бы знать, какая она на самом деле? Неужели такая же, как Черри, похотливая и ненасытная, безразличная к верности и преданности, к общей морали?

Женщина заметила, что он наблюдает за ней. Это заставило ее поспешно подобрать пакет из-под молока, пустые банки, грязные вчерашние тарелки. «Она принимает меня за какого-нибудь потенциального приставалу», – подумал Джон, и такая идея, хоть и рожденная собственным воображением, не вполне понравилась ему. Почему он не такой, как многие другие мужчины? В мире, полном ужасных вещей, почему он должен оставаться в стороне, как на острове? Мужчины бывали опасны, да и женщины зачастую тоже. Он начал переходить дорогу и почувствовал реальное удовольствие, почти сексуальное, когда увидел, как женщина шарахнулась в сторону, быстро перебежала дорогу, оглянулась еще раз и нырнула в один из переулков.

Но удовольствие скоро сменилось стыдом. «Безнравственность заразна, – подумал он, – и я заражаюсь ею от других». Где-то однажды он слышал или читал фразу: «Порочные связи развращают добрые нравы». Библия или что-то из эпохи Викторианства? Нет, на Библию не похоже.

Джон посмотрел в сторону громыхающей дрожащей эстакады и увидел там, внутри центральной опоры, на высоте пяти или шести футов, приклеенный пластиковый пакет.

Они вернулись. Они пережили все, что держало их в отдалении, арест или даже заключение, и появились снова.

9

Последний перец был посажен и полит, и Джон занялся помидорами. Ни один из плодов еще не начал краснеть. Обычно он оставлял на кусте не более четырех плодоносящих веток, но прищипкой он займется на следующей неделе. То и дело поглядывая на часы, он принялся растворять удобрение в ведре с водой. Было уже пять минут девятого, а они договаривались встретиться в восемь. Он обильно поливал томаты, стараясь не думать о предстоящем разговоре, а направить мысли на записку, которую нашел на кошачьей лужайке.

Сообщение он снова скопировал в блокнот – странно, что продолжал таскать его в кармане, даже когда думал, что мини-Мафия разбежалась, – и, вернувшись домой, первым делом сравнил текст с первым предложением из «Брюса Партингтона». Но, как он и опасался, они поменяли шифр. Да, в последовательности им не откажешь. Судебное разбирательство, тюремное заключение и что бы там еще ни было, они остались верны своим правилам. Наступил июнь, и они изменили шифр.

Двенадцать минут девятого. Ну что ж, надо, по крайней мере, вымыть руки. Как она могла опаздывать, когда дело такое важное? Но, возможно, это Питер Моран заставил ее опоздать. Джон помыл кухонную раковину. Его поташнивало от волнения. Времени оставалось только сбегать наверх и переодеться. Но он дважды взбегал по лестнице, чтобы сбросить мешковатые брюки, клетчатую рубаху и надеть белую, новый галстук и серые фланелевые брюки. Сердце бешено колотилось.

У дома остановилась машина. «Подожди, – приказал он себе. – Не открывай двери, пока они не пойдут по дорожке». Сжав кулаки, он следил за ними из окна в спальне. Обе дверцы машины открылись одновременно, и они вышли. При виде Дженифер в легком хлопчатобумажном платье и сандалиях сердце у Джона болезненно сжалось. Длинные блестящие волосы она стянула на затылке белой ленточкой. Он перевел взгляд на Питера Морана, а затем резко развернулся и побежал вниз.

Прежде чем открыть входную дверь, Джон заставил себя немного подождать, и эти короткие мгновения ожидания показались ему длиной в жизнь. «Если они сейчас не позвонят, – мелькнуло в голове, – я кулаками вышибу эту дверь ко всем чертям». Когда же звонок все-таки зазвенел, Джон вздрогнул. Но он не двинулся с места, пока не досчитал до тридцати. Выдержать больше он был не в состоянии.

– Привет, Джон, – сказала Дженифер.

Она не выглядела ни печальной, ни счастливой. Ее лицо, как всегда, оставалось спокойным. Ни хмурого взгляда или печальных складок в уголках рта, ни легкой улыбки. Питер Моран не произнес ни слова, но Джон был уверен, что это вовсе не из-за смущения. Питер лишний раз доказывал свое пренебрежение к мнению других

– Как чудесно в саду, – проронила Дженифер, и он был счастлив, что она не сказала «в твоем саду».

Они прошли в гостиную, и Джон заметил ее взгляд на лампу, цветы в новых горшках, книги на кофейном столике. Он не мог отвести от нее глаз, хоть и понимал, что должен сделать это. Он забыл, что планировал предложить им еду и выпивку. Кофе он в доме не держал, даже растворимого. А вот вино было, целых две бутылки. Они где-то в кухне, последнее напоминание о «заседаниях» с Марком Симмсом.

– Не хотите выпить?

Дженифер явно удивилась, когда он предложил вино. А вдруг такой, новый Джон понравится ей больше, мелькнула надежда.

– Спасибо. Было бы неплохо.

Питер Моран продолжал молчать. Даже особо не разглядывая, Джон уловил каждую деталь его внешности, толстые стекла очков, сальные, небрежно зачесанные светлые волосы, несколько одутловатое лицо. Кожа имела сероватый оттенок, свободные, мешковатые джинсы испачканы. Для такого важного визита, для встречи, которая должна была решить его судьбу, он даже не удосужился принять ванну и надеть чистую одежду. Всем своим видом он выражал скуку. Он казался – Джон задумался, выискивая точное определение, – вот, случайным посетителем, которому нет дела ни до кого, и до себя в том числе. «Невозмутимый», так бы Дженифер назвала его.

Джон принес вино, чувствуя себя несколько неловко, что не охладил его заранее, а взял прямо из буфета, расположенного рядом с калорифером.

– Мускат?! Мое любимое, – удивилась Дженифер.

Почему он не знал этого раньше? Ему неожиданно показалось ужасным не знать, какое вино любила жена. Налить и протянуть вино Питеру Морану оказалось трудно физически. Питер до сих пор не присел и не произнес ни слова, а лениво бродил по комнате. Но сейчас он взял стакан из руки Джона, не взглянув ни на стакан, ни на него и даже не поблагодарив. Джон почувствовал себя кем-то вроде официанта.

Было не в его правилах пить без тоста, но он действительно не знал, что сказать, а произнести просто «За здоровье» он не мог себя заставить. Выручила Дженифер, которая подняла свой стакан и, глядя прямо на Питера Морана, четко, почти торжественно, сказала:

– За наше будущее – за будущее всех нас.

Волна холода пробежала по спине Джона. Ее слова прозвучали как приговор и одновременно провокационно.

– Отлично, – сказал наконец Питер Моран и, шумно всосав содержимое стакана, проглотил все одним глотком. Он толкнул стакан через стол к Джону, и он, к своему удивлению, наполнил его вновь. Дженифер начала говорить нервно и быстро, что было ей несвойственно:

– Джон, ты знаешь, зачем мы приехали, пора уже поговорить об этом. Конечно, очень любезно с твоей стороны, ну… принять нас и все такое, но не надо забывать, почему мы здесь. Джон, я хочу развод, хочу его как можно скорее. Ты же все понимаешь, я объясняла тебе. Мы совершили ошибку, ты и я. И это к добру не привело. Я никогда к тебе не вернусь, даже если ты не дашь развода, я все равно к тебе не вернусь. Тебе это ясно?

– А я думаю, что со временем, если я не разведусь с тобой, ты вернешься, потому что поймешь, что со мной лучше.

Дженифер неистово затрясла головой.

– Нет, я люблю Питера, и он любит меня. Мы хотим пожениться. Мы хотим публично заявить о наших взаимных обязательствах, а путь к этому – брак

– Ты уже однажды сделала это – со мной.

– Я же говорила тебе – это была ошибка. И все твои усилия бесполезны. Ты не сможешь нас разлучить. Мы по-прежнему будем жить вместе. Разница только в том, что вместо того, чтобы пожениться через шесть месяцев, нам придется подождать пять лет, ну, четыре с половиной сейчас уже. Только, – Дженифер попыталась улыбнуться. Какой жалкой, умоляющей была эта улыбка! – только мы бы хотели, чтобы это было через шесть месяцев.

– Мы? – переспросил Джон, чувствуя, что задыхается от негодования. – Мы? Что-то я не слышал его мнения на этот счет!

Она посмотрела на своего любовника. Вечерний свет падал на линзы его очков, и они казались плоскими непрозрачными металлическими кружками. Питер толкнул пустой стакан через стол во второй раз, но теперь Джон проигнорировал это. Наконец он заговорил. Его голос был прекрасен, Джон был вынужден признать это. Хорошо поставленный, он ассоциировался с Оксфордом, с речью дипломатов или аристократов. Зазвучало правильное английское произношение. И более того! Слова, которые он использовал, употребляли разве что интеллектуалы, и для Джона многое оставалось в некоторой степени непонятным. Как прежде – садомазохизм.

– Джон думает, что он – магнетит, – бросил он под конец пренебрежительно.

– Как тебя понимать? Что это значит?

– Неважно, – вмешалась Дженифер. Ее голос прозвучал ласково, как у учительницы младшего класса. – Неважно, что это значит. Какое это имеет значение? Главное, надо сделать все, чтобы ты понял, как у нас все серьезно. У нас есть друг перед другом обязательства, и мы не намерены менять наше решение только потому, что…

Она не успела закончить, так как в этот момент раздался звонок входной двери.

Непонятно по какой причине Джон был уверен, что это Марк Симмс. Это на него похоже. После того как Джон швырнул трубку и не отвечал на все его последующие звонки, он мог прийти. Вероятно, еще не во всем признался и теперь хочет рассказать все более подробно, не упуская деталей. Звонок повторился.

– Тебя не интересует, кто там? – спросила Дженифер.

Он оставил их в гостиной и пошел к двери. Звонил Колин Гудман. Его машина стояла у ворот, и на пассажирском сиденье прикорнула Констанс, мать Колина. Вероятно, что-то в лице Джона заставило его спросить:

– Ты в порядке? Если ты занят, не будем тебе мешать. Просто я катал маму, и поскольку проезжали мимо…

Но узнать, зачем заглянул Колин, Джону так и не удалось. Возможно, пригласить его присоединиться к ним. Но в этот момент дверь гостиной открылась, и появился Питер Моран.

– Где здесь туалет? – спросил он своим бархатным голосом.

Джон был оскорблен его бесцеремонностью.

– Наверху, – замороженно ответил он. – Наверх и налево.

Для того чтобы подойти к лестнице, ведущей на второй этаж, надо было пройти мимо входной двери, и Джону ничего не оставалось, как представить его Колину. Интересно, помнил ли Колин, кто этот мужчина? Что он – любовник Дженифер? Джон не мог вспомнить, называл ли он когда его имя.

– Колин Гудман, Питер Моран, – сказал он.

Ни один мускул на лице Колина не дрогнул. Он имел несколько утомленный вид, как бывало всегда, когда он брал куда-нибудь свою маму. Но в таких обстоятельствах не в его правилах было апеллировать к друзьям или малознакомым людям. Он не спеша отступил на две ступеньки.

– Я смотрю, у тебя гости. Ну, не буду тебя задерживать.

И когда Джон снова взглянул на машину Колина, видавший виды «триумф-доломит» выглядел гораздо привлекательней грязного «ситроена» Морана, – старая миссис Гудман открыла глаза и постучала по стеклу. Подзывая сына, она приветливо помахала Джону рукой. Питер Моран исчез наверху.

– Послушай, ты уж извини меня. Я тебе позвоню, – сказал Джон. Он подождал, пока Колин дошел до ворот, и закрыл дверь.

Дженифер была в гостиной одна. Муж и жена с минуту молча смотрели друг на друга, а затем Джон прошептал:

– Пожалуйста, вернись ко мне, дорогая. Я тебя очень люблю.

– Не могу. – Голос прозвучал слабо и хрипло.

– Никто не смог бы любить тебя, как я, неужели ты этого не понимаешь?

– Но я люблю его, наверное, как ты меня, – возразила Дженифер.

Это был удар, который заставил его зажмуриться, как если бы он опасался получить повторный кулаком в лицо. Вернулся Питер Моран. С почти физической болью Джон заставил себя взглянуть на него, размышляя над тайной любви. Что же такое было в этом человеке? Правда, он на четыре или пять лет моложе и на дюйм выше, но это все чепуха. Должно же быть что-то особенное, какая-нибудь тайна в его натуре. Джон продолжал рассматривать Питера исподтишка. Рот – полный, но вялый, глаза – скучные и тусклые. Но, посмотрев сейчас на Дженифер, Питер подмигнул, или это ему показалось? Джон не был в этом уверен. Лицо Дженифер оставалось серьезным и несчастным. Нависла гнетущая тишина. Нарушила ее Дженифер. Ее голос звучал взволнованно, неуверенно. «Я растрогал ее своими словами, вывел из душевного равновесия, – подумал Джон. – Ну, что же, это пусть маленькая, но победа».

– Джон, ты подумай об этом, хорошо? Скажем, недельку, а потом сообщи, что надумаешь. Я имею в виду, как нам все уладить. Если ты не хочешь разводиться со мной из-за измены, то, может быть, разведешься по причине несходства характеров через два года? То есть в ноябре следующего года.

– Я подумаю, – ответил Джон. – Как-нибудь подумаю. Но я не изменюсь, не надейся.

Питер Моран вылил остатки вина из бутылки в свой стакан и выпил залпом.

– Мы здесь зря теряем время, – сказал он. – Не понимаю, зачем мы вообще сюда приезжали.

Прежний Джон пропустил бы это мимо ушей, но теперешний ни за что.

– Выпить на халяву, известное дело.

Дженифер умоляюще смотрела то на одного, то на другого.

– Пожалуйста, не ссорьтесь.

– Я не разведусь с тобой, – неожиданно твердо сказал Джон. – Не разведусь по одной причине – тебе будет со мной лучше, чем с ним. Я тебе больше подхожу. А он только сделает тебя несчастной.

– Ради бога, Джен! Пойдем? – взмолился Питер.

Джон подождал, пока за ними захлопнулась дверь, и взбежал наверх. В окно спальни он проследил за машиной. И когда она исчезла из вида, Джон почувствовал дикую усталость и опустошенность. Ему казалось, что во всем мире он остался один, им овладела апатия. Чтобы хоть как-то вытеснить из головы мысли о Дженифер и Питере Моране, он вернулся в гостиную, убрал со стола и вымыл стаканы, выбросил пустую бутылку в мусорное ведро. Прошел почти месяц, как он получил от строительной фирмы смету на ремонт водосточного желоба. Он сел за стол и написал ответ. Затем достал блокнот и попытался сравнить последнее сообщение из тайника на кошачьей лужайке с первыми строками всех книг из книжного шкафа, которые хоть отдаленно ассоциировались со шпионами, включая книгу Конан Дойла и пару рассказов об отце Брауне. Ив Югал издал новый сборник рассказов, где была и «Кошачья походка». Ему повезло, и он сумел взять книгу в библиотеке. Она называлась «Армия броненосца» и содержала восемь рассказов. Джон старательно сравнивал записку с первым предложением каждого рассказа, но разгадку июньского шифра не нашел.

Он прекратил поиск после одиннадцати. Убрав книги, Джон уютно устроился в кресле и закрыл глаза. В темно-красной пелене перед глазами возникли буквы из записки, затем они начали тускнеть, и на их фоне проявилось более отчетливое изображение, как ему показалось, лица Дженифер, ее пухлые щечки и печальные глаза.