Текст книги "Никогда не разговаривай с чужими"
Автор книги: Рут Ренделл
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 24 страниц)
6
Никогда в жизни он не боялся полицейских. Всегда было ощущение, что они на его стороне, да так оно и было со времени смерти Черри. Вероятно, единственным утешением его и родителей была поддержка полиции, сознание того, что они объединились против человека, который разбил и уничтожил их счастье. Марка Симмса, если они только знали это.
Средних лет ничем не примечательной внешности мужчина и молодая хорошенькая женщина. А почему, собственно, он подумал, что они из полиции? Он был в этом уверен с первого момента, как они вышли из обычной машины без мигалки, без каких-либо других опознавательных знаков спецмашин. Вероятно, потому, что шофер, оставшись в машине за рулем, своим бесстрастным взглядом напомнил ему шофера полицейской машины из того времени, шестнадцать лет назад. Но сейчас они здесь из-за его собственного вмешательства в действия банды, подумал Джон, когда увидел, как мужчина уверенно открыл ворота и пошел по короткой тропинке к входной двери. Это тоже указывало на то, что они из полиции. Любой другой мужчина открыл бы ворота для женщины и пропустил бы ее вперед.
Зазвенел дверной звонок. Хоть Джон знал, что так и должно быть, его звук заставил вздрогнуть. «Боже, какой же я дурак – подумал он. – Они пришли ко мне, потому что из всех мужчин города я единственный, кто имеет самые большие претензии к Питеру Морану. Я его главный враг. Каким-то образом они нашли записку и каким-то образом раскрыли, что Питер Моран неизвестен банде. Будет хуже для меня, если я солгу…»
Почти сразу мужчина сказал – после того как поздоровался и представился инспектором-детективом Фордвичем, – что ему не о чем беспокоиться. Вероятно, его лицо выглядит обеспокоенным, подумал Джон. Они, вероятно, говорили так всегда, прежде чем арестовать, и это ничего не значит. Джон пригласил их войти и провел в гостиную. Инспектор показался ему знакомым. Это смутное чувство узнаваемости переросло в уверенность, когда Фордвич сказал.
– А я был в этом доме раньше, шестнадцать лет назад. Я тогда был констеблем. Не уверен, что вы меня помните.
– Да, нет. Мне кажется, что я вспомнил вас, – ответил Джон.
Вероятно, он тоже изменился, как и этот мужчина. Им обоим сейчас под сорок, и если время не сделало их толстяками, оно уплотнило их мышцы и утолщило кости, бросило седины в волосы. Черты лица несколько расплылись, глаза потускнели. Как контраст, девушка, которую он представил как детектива-констебля Обри, выглядела удивительно молодо. Светловолосая, со свежим лицом, оживленная и энергичная.
Джон беспомощно переводил взгляд с одного на другую, не в состоянии чего-нибудь придумать, чтобы продолжить разговор. Он был убежден, что Фордвич будет с ним играть, держа его в неизвестности, прежде чем дойдет до дела.
– Можно нам присесть?
Джон кивнул. Сейчас он вспомнил детектива лучше. В те дни это был энергичный и живой молодой человек. Он вникал в каждую мелочь их домашней жизни, использовал любой шанс в расследовании, расспрашивал, кропотливо наводил справки и, по-видимому, обладал интуицией и был честолюбив. Его честолюбие, вероятно, сыграло роль в продвижении по службе, но не настолько, чтобы подняться высоко и оставить эту «тихую заводь», которой можно было считать их город.
– Мистер Гриви, у вас есть какие-нибудь мысли, зачем мы здесь? – наконец перешел к делу детектив.
– А что, они должны быть? – Такой осторожный ответ-вопрос полиция, вероятно, слышит часто.
– Нет, если я правильно вычислил, и ничего еще в прессу не попало.
Джон плотно зажмурился. Сразу же на ум пришел Питер Моран. Что-то случилось с ним?
В первый раз заговорила девушка. Ее голос был таким же свежим, как и лицо, мелодичным, но довольно напряженным.
– Думаю, вам все еще больно вспоминать, хоть и случилось все так давно.
Так давно? Что она имела в виду? Даже для особы ее возраста события двухдневной давности не могут быть слишком давними.
– Я объясню, зачем мы пришли, мистер Гриви. В Бристоле арестовали мужчину. Он обвиняется в убийстве молодой женщины. Есть вероятность, что позже его также обвинят в убийстве еще одной девушки и вашей сестры Черри.
7
Марк Симмс, они арестовали Марка Симмса. Джон внимательно посмотрел на полицейских и попытался что-то сказать, но от потрясения дрожали губы.
– Это для вас неожиданность, – сказала девушка-констебль.
Фордвич был менее предупредителен. Он заговорил сначала горячо, нетерпеливо, но затем его речь стала официальной и бесцветной.
– Обвиняемый – мужчина, который жил здесь раньше, приблизительно шестнадцать лет назад. На учете он не состоял, у него даже была приличная работа на одной из фабрик в Руксетере. После того как он отсюда уехал, он попал в психиатрическую лечебницу, где и провел несколько лет.
– Как его зовут? – спросил Джон хриплым от волнения голосом.
– Думаю, я могу вам это сказать. Все равно завтра его имя появится в газетах, так как дело будет рассмотрено в суде сегодня днем. Его зовут Мейтленд, Родни Джордж Мейтленд. Он сын того человека, у которого работала ваша сестра.
Они задержали не того. Он смог спросить имя убийцы, собрав последние силы, теперь же они вновь покинули его, и если он сейчас заговорит, голос прозвучит, он был в этом уверен, как карканье. Фордвич продолжал объяснить причину их визита. Они хотели проинформировать его в первую очередь как единственного оставшегося в живых на сегодняшний день родственника и предупредить его, что могут вызвать в полицию для дальнейшего расследования, и Государственному суду он тоже, вероятно, потребуется как свидетель.
Джон обратил внимание, как смотрела на него девушка. В ее взгляде он видел явное сочувствие. Конечно, она должна думать, что он пришел в такое замешательство из-за того, что дело об убийстве его сестры возобновлено по прошествии стольких лет, но истинной причиной его шока было иное. Он точно знал, что Родни Мейтленд – помнится, он встречал его раньше, по меньшей мере, один раз уж точно – не может быть виновен в смерти сестры, так как преступник – Марк Симмс. Заикаясь, с трудом выговаривая слова, он ухитрился задать вопрос:
– Г-где, вы г-говорите, г-где он п-появится сег-год-ня в суде?
– В магистратном суде, да. Но, как я говорил, дело может быть отложено в связи с обвинением в убийстве вашей сестры.
– Кто-нибудь сообщит мне об этом?
– Как заведено, мистер Гриви. У нас же сохранились ваши подлинные заявления в архиве, ваше и ваших родителей. Я полагаю, вам просто придется подтвердить один или два факта.
Как много они знали об истинной сущности Черри? Без сомнения, все. Этот флегматичный, лишенный воображения мужчина, должно быть, знает всю правду о ней, подумал Джон. У меня нет выбора. Впрочем, не все еще ясно. Я могу пару дней подождать, обдумать, что мне известно, взвесить все. Ведь мужчина, которого они арестовали, так или иначе виновен, виновен в других убийствах. И нечего переживать, что он будет сидеть в тюрьме безвинно.
– Извините, что причинили вам такое беспокойство, мистер Гриви, – собираясь уходить, сказал Фордвич. Его слова прозвучали сочувственно, но выражение лица оставалось презрительным. Он, очевидно, представлял Джона бесхарактерным, слабым мужчиной. Такое отношение выплеснулось в его последнем замечании. – Вы увидите это дело в другом свете, я полагаю, когда сами примете в нем участие и когда справедливость наконец восторжествует.
Но детектив Обри подарила ему приветливую улыбку, сморщив нос, как бы говоря – не обращай внимания, или даже, все будет хорошо, на самом деле будет.
8
Миниатюрность и младенческое личико сына Чарльза являлись источником истинного удовольствия для Глории Мейблдин, чего нельзя было сказать, когда она смотрела на высокую, хорошо развитую дочь Сару. Чарльзу редко давали больше одиннадцати, стало быть, маме одиннадцатилетнего мальчика легко могло быть под тридцать. Однако жаль, что сын настоял, чтобы его подстригли так коротко. Тонкие колечки золотистых локонов, которые осторожно срезала Донна, падали на пол, покрывая волосы предыдущего клиента. Чарльз, сидя между семидесятилетней головой с голубыми волосами, делающей перманент, и рыжеволосой средних лет, выдерживающей пытку под феном, требовал со стальными нотками в голосе, который, к огромному сожалению Глории, на этой неделе начал терять свою дискантную окраску: «Короче!»
– Дорогой, – причитала Глория. – Пожалуйста, не стригись «под ежика».
Она протянула руку с накрашенными фиолетовым лаком ногтями, пытаясь остановить Донну. Чарльз отпрянул назад и вытянул из ее ниспадающего широкого рукава – нитку за ниткой – разноцветные бусы из красных, синих и желтых пластмассовых шариков, совсем не в стиле Глории. Она нервно засмеялась.
– Я чуть не отрезала тебе ухо, – возмутилась Донна. – Сиди спокойно! Я закончу в два счета.
Чарльз выполз из кресла, весьма довольный своей стриженой головой. Он приехал в город с мамой и рассчитывал вернуться либо с ней же в пять часов, либо с отцом в половине седьмого. Было еще очень рано, когда он вышел из салона на Хиллбари-плейс, взглянул на башню, часы показывали только девять двадцать две и восемнадцать градусов тепла.
В Нанхаус ходили три автобуса в час. Ближайший рейс – в девять тридцать. Чарльз направился к автобусной остановке на Хилл-стрит и едва успел на автобус, который подошел немного раньше расписания. Он устроился впереди с правой стороны. Это означало, что он сможет увидеть тайник под эстакадой, когда автобус будет проезжать мимо. Тайник появится на секунду при повороте автобуса налево на Северную улицу, а оттуда на Нанхаус-роуд, но если знаешь, куда смотреть, успеешь ухватить, есть ли что там внутри. Но весьма сомнительно, что там что-то будет. Манго Камерон уехал на отдых в пятницу и вернется только через две недели. Правда, есть малая вероятность, что шифровку ему может оставить Василиск или Единорог.
Автобус ехал быстрее, чем он предполагал, и проскочил поворот на скорости, но Чарльз был начеку, и ему хватило времени удостовериться, что тайник пуст.
Дорога, на которую свернул автобус, лет девять или десять назад, вероятно, проходила по сельской местности, но сейчас здесь все изменилось. Вдоль дороги выросли кварталы домов, и тенистые аллеи тянулись почти до Нанхауса. Автобус остановился под раскидистыми, уцелевшими здесь с давних времен, деревьями. Чарльз устремился на поиски Фен-стрит. Он спросил пожилую леди, которая тут же ласково назвала его «дорогуша», и Чарльз испугался, что она собирается пошлепать его.
Дом под номером двадцать два оказался крайне обветшалым старым коттеджем. Небольшой сад перед домом напомнил ему заросли позади Убежища, правда, здесь крапива не была такой высокой, как там. На крошечной площадке, освобожденной от травы и посыпанной гравием, стоял грязный «ситроен-диана». Через запыленное окно какого-то строения, которое могло служить как гаражом, так и дровяным сараем, он не увидел ничего, что бы могло свидетельствовать о присутствии какого-нибудь его сверстника или, по крайней мере, человека близкого ему возраста. Но не все же тинэйджеры имеют велосипед, тобогган, футбольные бутсы или даже просто высокие сапоги. Однако в сарайчике не было ничего, кроме канистр и банок со смазкой.
Чарльз подошел ко входным дверям, поискал глазами звонок и, не найдя его, забарабанил по двери кулаком. Он понимал, что действует сверхнагло, но придумать другой способ проникновения в дом, чтобы получить нужную ему информацию, он не смог.
Женщина, одетая в синюю кожаную куртку, как будто собиралась уходить, появилась в дверях. Не говоря ни слова, она смотрела на него.
– У вас нет для меня какой-нибудь работы? – спросил Чарльз.
Она вышла за порог, посмотрела на грязную машину, сорняки, ворота, у которых одна петля болталась незакрепленной.
– Да полно! А что ты умеешь делать и… – нерешительно добавила она, – сколько ты хочешь?
Чарльз не желал слишком напрягать себя.
– Я могу помыть машину, – сказал он. – За два фунта.
– Ну, вполне разумно. Мой… э-э-э, кто-нибудь здесь тебе заплатит. Я должна идти на работу. Я и так уже опаздываю. – Она отступила за дверь и позвала: – Питер! Я ухожу. Здесь мальчик собирается вымыть машину. Заплатишь ему два фунта, хорошо?
Чарльз не смог расслышать ответ. Но что он хотел узнать, было уже сказано ею. В доме есть кто-то, кого зовут Питер. Скорее всего, это ее сын, будущий ученик начальной школы Россингхема, из нового приема. Женщина вышла из дома. Теперь в руке у нее была сумка.
– Ведро найдешь на кухне, – бросила она и заспешила вниз по Фен-стрит.
Внутри дом оказался лучше, чем снаружи. Никого не было видно, ни тинэйджера-мальчика, ни его отца. Чарльз нашел и кухню, и ведро со скрученной в нем тряпкой. Он выглянул в окно, выходившее в сад позади дома. Сад оказался таким же запущенным, и в нем он тоже никого не заметил. Было бы здорово найти мальчика и переброситься с ним парой слов. Тогда бы не пришлось мыть машину, дело, которое он знал не понаслышке, а занимался им «на работе».
Наверх в гостиную вела лестница. Чарльз задержался у первой ступеньки, поставил на пол ведро с водой и прислушался. Там кто-то ходил. Ну, ладно, в конце концов, он в доме не один. А рано или поздно этот Питер Моран появится.
Он неохотно принялся мыть машину, мысли бродили далеко от нудного занятия. Чарльз раздумывал над магией или тем, что другие буднично называют фокусами. В этом деле он значительно продвинулся. Он удивлял зрителей простой ловкостью рук, появлением ниток бус или серпантина из их рукавов, но ему хотелось овладеть карточными фокусами, которые, как он слышал, гораздо сложнее освоенных трюков.
Он начал плескать воду на кузов машины. Из-за туч выглянуло солнце, и вода быстро испарялась, оставляя грязные разводы и пятна.
Он услышал, как в доме открыли окно, но, взглянув наверх, никого не увидел. Вода в ведре стала уже слишком грязной, и он выплеснул ее в канаву. Вернувшись с пустым ведром в дом, он наконец-то увидел мужчину, который спускался по лестнице из гостиной. Мужчина был высоким, с длинными светлыми волосами. Косая челка закрывала лоб, темная оправа очков резко выделялась на бледной, нездорового вида коже скуластого лица. С минуту они безмолвно изучали друг друга.
– Это она о тебе говорила? – наконец спросил мужчина. – Ты, что ли, помоешь машину?
Чарльз с легкой улыбкой кивнул.
– Пришел за водой?
Чарльз кивнул снова и уже собирался пройти на кухню позади мужчины, когда тот неожиданно отобрал у него ведро.
– Позволь мне.
Удобный случай, подумал Чарльз и осторожно спросил:
– А ваш сын дома?
– Мой кто? – Мужчина удивленно посмотрел на Чарльза через плечо. Вода, бежавшая из крана, переполнила ведро и выливалась в раковину.
– Она, ну, та леди, звала Питера. Я подумал, что это, должно быть, вашего сына.
– Это меня, – рассмеялся мужчина.
Оставляя на полу дорожку из капель, он вынес ведро на улицу. Чарльз шел за ним. Он догадался, что ошибся, хоть и не мог понять, каким образом. Скорее всего, что представил Питера Морана таким же, как Мартин Хилман и Тревор Аллан, другими словами, тринадцатилетним мальчиком, будущим учеником Россингхема. Вот в чем он заблуждался. Он не сомневался, что Манго проверял его, его преданность Западу. Так было ли это задание насчет Питера Морана частью испытательного процесса? Возможно, в будущем появятся какие-нибудь инструкции. Но, между прочим, ему лучше закончить эту возню с машиной. Может быть, удастся выведать еще какую-нибудь информацию, а не только получить пару фунтов.
Мужчина, которого звали Питер Моран, появился снова, но теперь он вышел, чтобы поинтересоваться у Чарльза, не хочет ли он чашечку кофе. Будучи экономным, Чарльз согласился. Питер Моран осмотрел машину и сказал, что она не была такой чистой уже годы. Это насторожило Чарльза, зашедшего за Питером в дом. Какая откровенная ложь – машина не была вымыта чисто, подтеки и неотмытые шлепки грязи все еще «украшали» ее кузов, на мутных стеклах сияли радужные разводья. Что-то здесь не так, есть над чем задуматься…
Питер начал рыться в ящике буфета, набитом каким-то хламом. Он протянул Чарльзу три? – нет, два соверена[19]19
Соверен – монета в 1 фунт.
[Закрыть] и небрежно сказал:
– Возьми, ты вполне заслужил это. Отлично поработал.
Он улыбнулся. Чарльз, который был способен оценивать людей беспристрастно, решил, что улыбка была заискивающей, нет, скорее соблазнительной и никак не дружеской. В глазах мужчины, каких-то стеклянных и неподвижных, не было и намека на улыбку. И неожиданно Чарльз, проявив чудеса своей интуиции или угадывания чужих мыслей, или как там это еще называется, понял, какого сорта перед ним мужчина. Питер Моран – мужчина, которому нравились или, точнее, который любил персон мужского пола его, Чарльза, возраста. Теперь, когда Питер оглядывал его с ног до головы, глаза у него оживились, он просто сверкал ими, улыбка застыла на губах. Лицо напряглось.
Чарльз не почувствовал страха, так как входная дверь, через которую попадали прямо в эту комнату, оставалась широко распахнутой. Гораздо интереснее, что он почувствовал восхищение собственной чувствительностью, особой проницательностью. Как бы он сумел догадаться – когда действительно в это время не знал ничего, – что за человек перед ним и что ему понравилось бы сделать с ним, не обладай он своей необъяснимой способностью?
Теперь Чарльз не сомневался относительно истинной причины полученного вознаграждения за так и оставшуюся грязной машину. Но тем не менее он принял его, так как в этот момент испытывал некоторые денежные затруднения, сильно посягнув на свои августовские карманные деньги. И чашку кофе он тоже взял. «Питер, наверное, думает, что из-за денег он, по меньшей мере, понравится мне. Однако!»
Питер Моран указал на стул рядом со столом и, когда Чарльз не принял предложения, подтолкнул стул к нему. Чарльз присел, через стол наблюдая за Питером. Что Манго хочет от этого мужчины? Зачем было нужно встречаться с ним?
В задней зеркальной стенке старого буфета, который стоял позади Питера Морана, Чарльз мог разглядеть отражение его плеч и затылка. Если бы он заблуждался насчет своей миловидности мальчика-херувима, певчего церковного хора, мама быстро бы поставила все на место. Она, безусловно, подчеркивала его привлекательность. Он всегда помнил об этом. И сейчас позади полного решимости, но восхищенного лица Питера Морана он увидел в зеркале свое личико с чистыми невинными голубыми глазками, золотистыми, хоть и очень короткими волосами, и вздрогнул, как будто его ударило током.
– Что заставило тебя подумать, что здесь живет мальчик? – спросил Питер Моран.
– Мистер Робинзон сказал. – Этот ответ Чарльз придумал давно для подобных вопросов, задаваемых ему взрослыми.
– Я не знаю никакого мистера Робинзона.
Но и к этому Чарльз был готов тоже.
– А он вас знает.
Эти слова подействовали на Питера Морана гораздо сильнее, чем Чарльз ожидал. Большей бледности, чем у Питера Морана, казалось, и быть не могло, но сейчас его лицо просто обесцветилось. Он прищурил глаза и отшвырнул свой стул.
– Ты бойскаут или еще кто-то?
– Потому что помыл вашу машину? Нет, я не бойскаут. И мне уже пора идти. Спасибо за кофе.
Нерешительность, затянувшаяся пауза – как будто какая-то внутренняя борьба шла за стеклами очков, за широким бледным лбом. Затем осторожно:
– У меня через день-два может быть для тебя другая работа. Но не здесь. Мы могли бы встретиться. Мы могли бы встретиться и выпить кофе где-нибудь в городе.
Чарльз улыбнулся. Он мог себе это позволить. Мальчик вышел на ступеньки. Две женщины с пакетами из магазина появились рядом на тротуаре. Они оживленно болтали.
– А ты не скажешь, как тебя зовут?
– Камерон, Ян Камерон, – сказал Чарльз. – Черч-Бар, в телефонной книге есть.
9
Номера отеля не занимали одно здание, а были разбросаны по маленьким круглым хижинам с тростниковыми крышами и очень причудливым интерьером внутри и состояли из спальни, ванной и террасы, как правило, на солнечную сторону. Манго и Грэхем заняли одну из таких хижин. После обеда с родителями в деревенском ресторане, который славился морепродуктами, они вернулись сюда и написали открытку мистеру Линдси, подписав вверху рядом с датой «Керкира» вместо Корфу.
– Чтобы задобрить Цербера, – заметил Грэхем. Они написали греческое название острова еще и потому, что посчитали, это будет приятно расстроенному классицисту.
– Цербер – звучит как имя агента, – заметил Манго. – Не понимаю, почему это никогда нам не приходило в голову.
– Можно так назвать Мартина Хилмана, – предложил Грэхем, закуривая сигарету.
– Может, не будешь курить? Если отец пройдет мимо, нам не поздоровится.
– Хорошо, я собираюсь бросить, но не надейся, что я сделаю это на отдыхе. Должен же мужчина получать хоть какие удовольствия. А ты просто ужасный кальвинист. Я думаю, в тебе говорит шотландец.
– Если память не изменяет, – сказал Манго, – Кальвин был французом.[20]20
Жан Кальвин (1509–1564) – деятель Реформации, основатель кальвинизма, француз.
[Закрыть]
Как обычно, Грэхем заснул первым. Манго иногда думал, что сигаретный дым заставляет его спать. Застекленные двери на террасу были широко распахнуты, и поток лунного света проникал в спальню. Манго лежал в кровати и наблюдал за ящерицей, прилепившейся к оштукатуренной стене прямо над открытой дверью. В лунном свете она отбрасывала удлиненную очень темную тень с острым хребтом. Если прищурить глаза и немного скосить их, ящерица вырастала до огромных размеров и становилась похожей на дракона. Это напомнило ему Чарльза Мейблдина и, как следствие, неразгаданный шифр Московского Центра. Манго не слишком верил, что Дракон сумеет найти ключ к коду. Не исключено также, что Рози Уайтекер решит отказаться от старого шифра Штерна и придумает что-нибудь новенькое.
Манго повернулся и посмотрел на электронные часы Грэхема, лежащие на тумбочке, расположенной между их кроватями. От беспокойной натуры отца Манго унаследовал страх перед бесполезной тратой времени, например, на сон. Электронные часы были не лучшим зрелищем для людей с таким характером, слишком наглядно здесь минуты убегали в небытие. Но чтобы разглядеть время на наручных часах, не хватало света. На электронных часах высвечивалось одиннадцать сорок три, и как вспышка молнии догадка пронзила Манго. Он понял, что означали цифры в конце шифровок Московского Центра.
Ни номер дома, ни номер телефона, а время! Боже, до чего же все просто! Это было время, девять тридцать одна, три минуты одиннадцатого, двенадцать пятьдесят восемь. Ему хотелось разбудить Грэхема, чтобы рассказать ему, но он все-таки не стал этого делать. Он встал и перешел в шезлонг на террасе, наблюдая за ящерицей, которая превратилась в дракона и медленно, осторожно пересекала безбрежную пустыню…
