Текст книги "Луна в ущельях"
Автор книги: Рустам Агишев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 18 страниц)
5
Когда поздно вечером Стырне вернулся в гостиницу, Виктор Степанович в полосатой пижаме пил из термоса чай, просматривал вечерние газеты. Они поздоровались, будто не виделись по крайней мере неделю – таким наполненным и протяженным оказался их первый день в столице.
Не замечая подавленного состояния Стырне, Виктор Степанович оживленно рассказывал об успешных испытаниях перлита, получающего теперь всероссийскую прописку. Чуть косо разрезанные, насмешливые глаза Виктора Степановича искрились так, как будто ему присуждена уже Ленинская премия, – и Стырне искренне позавидовал бесхитростной натуре товарища. Сам он чувствовал себя неспособным радоваться или печалиться сколько-нибудь. Пожалуй, слишком надоели ему все эти передряги.
Переодевшись, он взял газету, сел в кресло с широкими полированными подлокотниками и с облегчением вытянул ноги. Стоявший подле кресла торшер светился мягким зеленоватым светом, и Ян Зигмундович впервые за день почувствовал, как он устал. Поняв его настроение, Виктор Степанович тоже молчал.
Некоторое время они шелестели газетами, курили, перебирали каждый про себя события последних дней, перебрасывались изредка односложными, ничего не значащими замечаниями. Виктор Степанович встал, пожелал спокойной ночи, но у самой двери спальни остановился, словно что-то вспомнив:
– Кстати, как вам понравился курбет Вербина? Ловкач, не правда ли?
– Какой курбет? Я ничего не знаю.
– Неужели не слыхали? – Обрадованный случаю еще немного поболтать перед сном, общительный Виктор Степанович закурил новую папиросу: – Начальник главка решил передислоцироваться повыше – вот и все.
– Куда? Кто сказал? – спросил Стырне, вспоминая разговоры инженеров, которые он пропускал сегодня мимо ушей.
– В министры метит – не меньше. Я о нем уже всего наслушался. Чует, бестия, куда ветер дует – ну и переменил галсы. Далеко пойдет, посмотрите.
– На какую же должность?
– Пока начальником отдела. А дальше дело сладится, посыплются на него, как из рога изобилия, награды и повышения.
– Почему? Вы, кажется, сами говорили, что он – плохой человек.
– А разве я говорю, что повышения получают только хорошие люди? Как раз хорошие люди чаще всего скромно свое дело делают, а командуют зачастую ловкачи, вроде вашего Вербина. Ради карьеры такой продаст мать родную, а товарища растоптать ему легче, чем прихлопнуть муху. А ну их к богу в рай! – Виктор Степанович махнул рукой и скрылся в спальне.
...Так вот почему сейчас особенно невыгодно Вербину признавать, что ошибался насчет фосфоритов. Стало быть, есть дополнительный фактор, очень даже конкретный фактор... Конечно же, как ему сейчас признать открытие Сырцова? Старый же ты осел, Ян, тюлень и тугодум! Становишься игрушкой чужого честолюбия. Да, что-то ты, видно, утратил... Нет, это слишком, черт возьми! Мальчишки начинают играть тобой, как пешкой.
Разобрав в полутьме постель, Стырне лег, долго слушал ровное посапывание Виктора Степановича и никак не мог уснуть.
...Ему приснился Кремль, он помнился ему еще по двадцатым годам, когда не было на башнях рубиновых звезд, а сверкали одни купола церквей. В одном из деревянных флигельков, каких немало тогда лепилось изнутри к стенам Кремля, жила временно семья Стырне.
Под окнами их квартиры двумя ровными шеренгами выстроились на плацу стрелки в краснозвездных буденовках, держа в руках трехлинейки с примкнутыми штыками. Командует приземистый, косолапый, как медведь, носатый Зигмунд Стырне. По его команде стрелки опрометью бросаются в атаку, бегут с криком ура, штыки наперевес, стреляют с колена холостыми патронами, а потом лихо маршируют с песней, стуча по брусчатке коваными сапогами.
Вот с черной потертой портфелькой под мышкой спешит через плац Рудзутак. На нем белый мохнатый шерстяной свитер, полосатые брюки с вздувшимися коленками, штиблеты с тупыми вздернутыми носками. Он щурится сквозь пенсне на солнечные блики в куполах, улыбается высокому летнему небу с розовыми облаками, рослым немолодым стрелкам.
Подбегает отец, отдает секретарю ЦК рапорт. Потом, распустив роту, по-приятельски приглашает Рудзутака домой выпить чайку. Тот отговаривается делами, и они садятся на скамеечку под окнами флигеля. О чем-то они говорят по-своему, по-латышски, отец заразительно смеется, показывая крепкие зубы, говорит, кивая на малыша:
– Знакомься, товарищ Рудзутак, мой последний, а тебе тезка.
Рудзутак с интересом рассматривает малыша, шутливо хмурится на него, на Яника, и говорит:
– Ишь какой суровый, может, он старше нас с тобой, Зигмунд, а?
– Нет, это он потерял золотой шарик, – смеется отец.
– Ничего, найдет. Дайте только время. Верно, Яник? – говорит Рудзутак.
– Верно, – смущаясь отвечает мальчик.
Рудзутак идет дальше, и отец с сыном смотрят ему вслед.
...От спущенных штор темно, однако по закраинам их уже пробиваются в спальню блики неяркого зимнего утра. Виктор Степанович спит, разметавшись в своей кровати. Сиротливо висит на спинке стула носок.
Ян Зигмундович рывком сел в постели, встряхнул головой. Все это ему, оказывается, приснилось. Но как ясно!
Негромко зазвонил в изголовье белый телефон с растягивающимся шнуром. Звонила Мирдза. Голос ее был какой-то незнакомый, далекий.
– Спишь?
– Уже проснулся.
Мирдза чуть помедлила.
– Ты знаешь, я много думала о том, что ты рассказал мне вчера... – Мирдза еще немного помолчала и сказала очень ясно: – Нельзя парня обидеть, Ян. Неправа Ильза.
– Да, Мирдза. Я и сам так думаю.
– Приходи, Яник. С добрым утром тебя! – И она положила трубку.
А он полежал еще немного, держа на весу попискивающую трубку и чему-то улыбаясь.
6
Молоденькая секретарша с подведенными стрелкой уголками глаз приветливо встала навстречу:
– Пожалуйста, пожалуйста, Ян Зигмундович. Для вас всегда – зеленая улица, – и без доклада открыла обитую блестящим черным пластикатом дверь в кабинет.
Вербин тоже поднялся, крепко стиснул руку, как обычно слишком быстро разжимая пальцы, несколько удивленно взглянул на вновь появившийся толстый портфель.
– Слушаю вас, Ян Зигмундович. – Вербин вежливо улыбнулся, давая понять, что хотя и очень занят, однако готов его выслушать.
– Говорят, вы нас покинуть собираетесь, Герман Алексеевич? – Стырне ответно улыбнулся, как бы желая сказать: весьма тронут вниманием, однако отлично понимаю, что моя особа интересует вас не больше, чем прошлогодний снег.
Вербин сделал озабоченное лицо и сказал с деланным безразличием:
– Да, есть кое-какие наметки. Ведь, говоря о дальнейшей совместной работе, я имел в виду забрать вас именно в министерство.
– Забрать?
– Пригласить, извините. На новой работе ведь требуется надежный тыл.
– Весьма польщен. Нечто вроде армейского обоза. На эту роль вы меня готовите?
– Я бы назначил вас главным референтом по полезным ископаемым. Вас это устраивает?
– Вполне. Но прежде чем бросить наше богоугодное управление, нужно проделать две вещи.
– Именно?
– Показать московским врачам геолога Сырцова и обеспечить ему длительное лечение. Этому человеку мы обязаны открытием нового месторождения.
Вербин что-то промычал сквозь зубы, выражая не то согласие, не то сомнение, и спросил:
– А что второе, товарищ Стырне?
– Войти в правительство с ходатайством о финансировании ускоренной разведки месторождения «Большой Пантач».
– Но ведь мы с вами полагали... Я недавно докладывал министру... Нас могут обвинить, понимаете...
– Что особенного, Герман Алексеевич? Скажут, что мы с вами плоховато знаем недра республики. Так это правда. И полезные ископаемые лежат под травкой и посмеиваются. Планы составляются без учета реальных ресурсов, и виноваты в этом мы, геологи. Все еще умиляемся, что добываем много больше, чем в тринадцатом году. А современная экономическая наука тоже над нами посмеивается. Хочешь не хочешь, а приходится сейчас учитывать мировые индексы.
Как всегда в минуту замешательства Вербин вытянул из-за борта дорогого костюма кончик шерстяного галстука и принялся протирать пенсне. Лицо его покрылось нервными пятнами.
– Прекратите демагогию, Стырне, – сказал он, водрузив очки на место, и отрывисто приказал появившейся секретарше: «Машину!» Собирая в папку бумаги, он, казалось, забыл о существовании собеседника. Наконец поднял на него глаза: – Кричать мы горазды, товарищ Стырне. Где же доказательства, анализы?
– Есть пока только образцы,– сдержанно сказал Стырне и, отодвинув в сторону поставленные для украшения минералы, стал выкладывать из портфеля камень за камнем. Желтые и серебристые, коричневые и сероватые, остроугольные и гладкие – они образовали на столе причудливую мозаику. Особо выделив фосфориты, Стырне сказал:
– Они еще не побывали в камералке, но верьте моему глазу – не менее тридцати процентов содержания. Богаче даже известных Вятско-Камских месторождений.
Вербин взял один из образцов, покачал в руке и без всякого энтузиазма положил назад. Голос его был сдержан и сух:
– Хорошо, оставьте свои соображения здесь. И можете быть свободны. Можете уехать совсем. Не задерживаю.
– Я не особенно тороплюсь, Герман Алексеевич. – Стырне усмехнулся и положил перед начальником исписанные крупным четким почерком листы, понимая, что обрывает последний шанс на переезд в Москву. – С вашего разрешения, я постараюсь дождаться реальных результатов.
– Но у вас могут возникнуть неприятности в местном управлении, и тогда уж я ничего не смогу для вас сделать.
– Даже в местном управлении? А собирались пригласить в министерство, – с веселым бесстрашием сказал Стырне, наблюдая, как Вербин укладывает подальше в сейф его докладную.
– Собирался, но передумал, – в упор ответил Вербин, захлопывая сейф. – С вашим молодым энтузиазмом полезнее всего именно в поле работать.
– Меня, дорогой товарищ, полем не испугаешь. И в пятьдесят не стыдно поработать в поле. А вот вас, Герман Алексеевич, и арканом не вытащишь туда. Вас не стащишь с насиженного места. Это точно.
Он поднялся, неторопливо застегнул ремни на портфеле и пошел к выходу. Дверь с ярко начищенной фигурной бронзовой ручкой сухо щелкнула.
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Мороз заковал в ледяную броню реку. Снег обильно засыпал окружающие город сопки, долины, тайгу. Было много метелей. Ветер часто гонял по улицам города этот предательский дымок, без которого не обходится ни одна пурга на свете. Зазевавшись, мальчишки потом долго оттирали щеки, а ветер опять бросал им в лица пригоршни слежавшегося колючего снега. В январе метель разыгралась в полную силу и продолжалась трое суток. Улицы замело, снегоочистительные машины и бульдозеры не успевали пробивать проходы автобусам. Целый день легковые машины не ходили совсем. На иных перекрестках, к великому удовольствию мальчишек, сугробы поднялись чуть не до проводов.
Забросив на плечо синий с белой каемкой спортивный баул, Дина в канареечном лыжном костюме и шерстяном берете ходко шла на лыжах по обочине улицы. Она спешила в больницу, в мешке было все теплое для Вадима – мохнатый серый свитер, шерстяные носки, которые она связала сама, отличный белый шарф и новая меховая шапка пирожком.
Когда отец сообщил из Москвы, что уже разговаривал в онкологическом институте, она исподволь стала готовить Вадима в Москву. С каждым разом разговаривать с ним было все труднее. По-видимому, он догадывался, что серьезно болен, однако ей не признавался.
Чудесно, как в сказке, несмотря на больничную обстановку, встретили они Новый год. Близко к двенадцати пили из термоса горячий чай с шоколадными конфетами, выпили по рюмке принесенного ею украдкой вина, читали вместе новогодние открытки и телеграммы, слушали радио, приникнув ушами к одной паре наушников.
Больничный режим в эту ночь кое-где был нарушен. Ходячие больные раздобыли вина и поделились, как могли, с лежачими. Всполошившийся персонал носился по коридорам, наводя порядок, и все-таки по закоулкам больницы разные голоса снова и снова приглушенно тянули «Подмосковные вечера», и Дина думала, что в новогоднюю ночь не надо этого запрещать, что радость, пожалуй, самое лучшее лекарство.
– Это ему зачем? Ведь он еще не едет, – недовольно сказал Лебедь, увидев содержимое принесенного Диной спортивного баула.
– Он примерит и будет знать, что у него все есть. А то ничего не успел купить сам.
Они сидели в ординаторской на покрытом простыней узком топчане, на какой обычно кладут больных во время осмотра. Здесь никого, кроме них, не было, и они разговаривали с той небрежной шутливостью, какая установилась в их отношениях с первого дня знакомства. А познакомились они так. Она стояла в очереди за билетом в кино, и, когда она была уже близко от кассы, к ней протолкнулся хорошо одетый молодой человек и, сунув в руку холодный металлический полтинник, попросил купить ему билет. Это было так неожиданно, что она ничего не успела сообразить и машинально купила два билета. Места, как водится, оказались рядом. С этого знакомство и началось.
– Знаешь, Динка, мне иногда бывает чертовски трудно с тобой разговаривать, – сказал он.
– Почему?
– Черт тебя знает, – он сердито сдвинул густые черные брови, – то ты нормальная девчонка, то выламываешься, как переспелая поэтесса, не успевшая выйти замуж:
– Чем именно я тебе досадила?
– Просто трудно бывает с тобой найти нужный тон. Вот и приходится говорить одно, думать другое, делать третье. Тебе я говорю: «Вадим Сырцов будет жить!», а про себя уныло гадаю: «Протянет ли до лета?» В то же время прописываю ему курс лечения на сто лет жизни. Зачем ты хочешь везти его в Москву?
– Элементарно, – с усилием сказала Дина. – Там профессора, академики. Надо испробовать все средства.
– «Академики»! – передразнил Лебедь. – Там, конечно, к услугам дураков и аллопаты, и гомеопаты, и прочие разные колдуны. А что толку? Если у природы в данном месте образовалась брешь, – ничем не заделаешь. «Напрасны ваши совершенства», как говорится. Возьмем для примера Николая Островского. Как тяжело все переживали его болезнь. Андре Жид плач поднял на всю Европу. А спасти не удалось.
– Замолчи! Ты приводишь те примеры, которые тебе выгодны. А сколько случаев, когда воля к жизни в конце концов побеждала. Возьми четверку наших ребят во главе с Зиганшиным. Их носило по океану сорок девять дней, и они победили.
– Сравнила! У них было хоть крошечное, но надежное судно, и они были здоровы. Здесь этот случай совсем ни к селу ни к городу.
Дина отошла к окну. Лебедь невольно задержался взглядом на ее фигуре, но, заметив, что затененное со двора высоким ящиком окно отражает, как зеркало, быстро отвел глаза и, закуривая, задул огонек спички тонкой струйкой дыма.
– Ты мне все-таки растолкуй... как могло это случиться,– глухо попросила Дина.
– Щербинка в зубе. По ней, как судебные медики по отверстию от пули, я нарисовал полную картину. Вместе с пищей он наглотался, видать, порядочно и давно крупиц урановой смолки, дробя ее зубами, как жерновами. А уран, соединяясь с фосфором костей, образует нерастворимые соединения, которые, в свою очередь, расправляются с кроветворной системой, как колорадский жук с картофельной ботвой. Правда, это не столь изящное сравнение...
– Перестань! Это ужасно! – Дина выдохнула воздух и кончиками пальцев быстро смахнула с ресниц слезы. – Неужели ничего нельзя сделать?
– Пытаются. Но результат пока... – Лебедь нарисовал в воздухе нуль и развел руками.
Дина взглянула на него и спросила:
– Что ты рисуешься даже сейчас? Не стыдно?
– Я тебя понимаю и не сержусь на тебя... – очень мягко и просто заметил он. Помолчав, перевел разговор на другое: – Предок пишет что-нибудь?
Лебедь знал от нее о планах переезда и, по-видимому, имел в виду именно это. Дина пожала плечами.
– У него какие-то неприятности. Он, правда, и сам их предвидел, но сейчас молчит. Это тетя Мирдза проболталась маме по телефону, а мать уж, ты знаешь...
– Не мать, а восторг! – воскликнул он искренне. – В сорок пять выглядеть цветущей женщиной... Впрочем, каждому возрасту присуща своя прелесть. Как говорят французы, женщина очаровательна в двадцать, непобедима – в тридцать, незабываема – в сорок. Ты, видно, замешана из того же теста.
Дина подняла на него глаза и покачала головой:
– Нет, Игорь, я хотела бы не так. Если бы можно было, я хотела бы однажды вспыхнуть ярко и кому-нибудь принести счастье. И все. Понимаешь?
– Нет.
Девушка изумленно на него взглянула и сказала медленно, тихо:
– Мне порой жалко тебя. Ты любишь притворяться, и сам не знаешь – зачем. Ну, ладно, я пойду.
– Дина...
Она посмотрела на него, молча прошла через комнату и затворила дверь.
2
Вадим перелистывал свежую «Неделю» и давно дожидался Дину. Прочитан был от корки до корки еженедельник, исследованы до единой крапинки потолок и стены, шкаф и сучки на его некрашеных стенках, пересчитаны все семнадцать ребер батареи центрального отопления под окном. Осталось пересчитать витки на электропроводке, но дальше боковой стенки дело пока не шло – не хватало терпения.
Привыкшему всегда что-то делать, двигаться, работать, торопиться, все время торопиться, Вадиму только первая неделя в больнице была, пожалуй, приятна, он отдыхал. А после новогодней ночи, словно положившей невидимую черту между прошлой жизнью и настоящим, между мечтами и реальностью, он заскучал в чистой и теплой комнате. Вспоминал тайгу, свои бесконечные переходы и скитания, и убогий, крытый корьем шалаш казался ему куда краше больничной палаты.
Родителей Вадим не помнил, или почти не помнил. В местных газетах, как он узнал, став взрослым, писалось в ту пору, что оба они были враги народа. Доставленный из детского сада прямо в детский дом, мальчишка рос угрюмым и нелюдимым. Он помнил отцовы крепкие плечи и ласковые руки матери, которые никогда не отдыхали и всегда о нем заботились. Их не было в детдоме, не было нигде... Он думал о них, а время шло. Минула война, прошли пионерские годы с летними лагерями на лесистом берегу Каргиня, с торжественной линейкой по утрам и кострами до неба перед отбоем. Геологический закончил в одном из сибирских университетов, попав туда по конкурсу. Служба да тайга – вот пока и вся биография. Дина? Да, Дина.
Первая после тундры встреча произошла в кабинете главного геолога. Комната была не очень большая: Вадим запомнил светлые шторы и обилие образцов на столах, на полке, в шкафу, даже, кажется, на полу.
Они поспорили тогда с отцом Дины. Прилетев с поля на попутном вертолете, Вадим азартно требовал разделить отряд и отступиться от проекта в пользу более перспективных маршрутов. Стырне спокойно повторил излюбленную фразу: важен любой поиск, чтобы закрасить белое пятно.
– Зачем мне вскрывать, например, третью линию, когда проходит-то она между двумя пустыми, уже вскрытыми? – горячился Вадим. – Это же напрасная трата труда, времени, государственных денег.
Главный геолог повторил:
– Отряд ищет не уголь, а фосфориты. Надо идти сплошной задиркой и не отклоняться от проекта ни вправо, ни влево.
Вадим потер заросший густой щетиной подбородок:
– Так только пешки ходят.
– Дойдите до линии противника и станьте ферзем.
В это время и вошла Дина, вошла без стука и сразу начала было оживленно говорить с отцом, но, узнав в обросшем плечистом его собеседнике Вадима Сырцова, воскликнула:
– Вот так дела! Откуда ты? Здравствуй, Вадим!
– Здравствуй!
Произошел короткий обмен репликами, какой бывает между знакомыми, не видевшимися несколько лет. Она невпопад сказала, что учится на химфаке Московского университета и проводит каникулы у отца. Вадим вежливо улыбнулся, и ее разозлила эта улыбка: она ясно видела, что ему не терпится возобновить прерванный ее приходом разговор. Отойдя к окну, она замолчала.
– Разумеется, Вадим Аркадьевич, вы не пешка, – осторожно говорил главный геолог. – Но все мы пешки, если посмотреть сверху, со спутника, что ли – иными словами, с точки зрения Госплана. И особенно огорчаться, собственно, нет оснований. Белых пятен становится все меньше.
– Странный у вас взгляд, Ян Зигмундович! – взорвался Вадим. – Поиски полезных ископаемых вы выдаете за какую-то самоцель, будто у геологии одни задачи, а у страны – другие. Черт с ними, с белыми пятнами – нужны фосфориты!
– Так давайте, давайте их! – Главный геолог протянул увесистую ладонь и слегка потряс ею.– Самые хорошие слова – это камни. Где они? Их нет. В Алитэ-Каргинской свите нет фосфоритов.
– Вы уверены?
– Безусловно! Она сложена компонентами, исключающими их наличие.
– Зачем же тратите на поиски десятки тысяч рублей, зачем кормите человеческой кровью таежный гнус, если уверены, что там пусто?
– Нужно закрасить пятно, – бесстрастно повторил Стырне.
– А если я все-таки найду?
– Чудес в природе не бывает!
– А это что? – Вадим со стуком высыпал на стекло перед главным геологом пригоршню желтоватых камушков.
Дине очень хотелось вмешаться, ее тонкие загорелые пальцы так и тянулись к камушкам, но она сдержалась, с внешним безразличием следя за разговором.
Отец, видно подстегнутый ее присутствием, словно закусил удила. Он мельком взглянул на камушки и даже не прикоснулся к ним.
– Послушайте, Сырцов, вы ведь не стажер, а начальник отряда, – сдержанно заметил он, берясь за бумаги. – Таких фосфатов кальция в любой речке... Нужны промышленные залежи!
Вадим покраснел до корней волос. Так и не подняв глаз, он медленно вышел из кабинета.
Дина догнала его за углом прилегающего к управлению парка и, поравнявшись на самом медленном ходу, приоткрыла дверцу автомобиля.
– Садитесь, подвезу.
Вадим удивился, увидев ее за рулем машины, но ничем не выразил этого и, машинально перешагнув каменную канавку, отделявшую тротуар от мостовой, опустился на сиденье. «Запорожец», качнувшись, стал набирать скорость.
– На малый аэродром?
– Туда.
Он заметил, что девушка поехала не в ту сторону, но ничего не сказал. Видимо, ей хотелось побыть с ним подольше наедине. Ну что ж, ведь они крещены пургой и белой тундрой. Вадиму вспомнились ночи, когда, случалось, ему страшно хотелось ее увидеть, но он посмеивался за это над самим собой. А сейчас она сидела рядом, держа руки на белой винипластовой баранке.
– А почему бы, – она опять перешла на «ты», – почему тебе не отдохнуть денек-другой? – И Дина повернула зеркальце так, чтобы видно было его лицо.
– Я прилетел незаконно. Ребята сегодня же улетают назад.
– Сколько в твоем распоряжении?
– Час.
Машина катилась по улицам, брала подъемы, обгоняла другие машины и давала обогнать себя, смирно замирала перед «зеброй», если там был хоть один пешеход, и перед красным огнем светофоров на перекрестках, а они сидели друг подле друга, плечом к плечу и молчали. Ему все не верилось, что она рядом, что это ее нога в тонком капроновом чулке тут, рядом с ним, нажимает на педаль сцепления. Хотелось ехать так долго-долго; они удивительно понимали сейчас друг друга, и говорить об этом не требовалось.
Она мельком взглянула на часы, и он понял, что она считает, сколько еще минут осталось быть вместе. Он тихо улыбнулся этому, и она тоже поняла. Совсем рядом были ее синие сияющие глаза. Как часто вспоминал он их за последний год. Почему?
А она думала о своем. Тогда она знала, что они встретятся, теперь знает, что Вадим найдет эти камни, которые так нужны. Рядом с ним ей становилось светлее, надежнее. Его сдержанность с ней была из того мира, где все прочно, и это ей нравилось. На одном из безлюдных перекрестков, когда уже выезжали к аэродрому, Дина остановила машину, повернулась и положила руки ему на плечи. Щетина на его лице колола, но у него были твердые, шершавые от морозов и ветра губы. И это ей тоже нравилось.
