Текст книги "Луна в ущельях"
Автор книги: Рустам Агишев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц)
4
К утру, едва ли по сезону и уж никак не по характеру местности, внезапно распогодилось. И когда засияло над лесом огромное безоблачное небо, заблестели завьюженные деревья и свет заполз в оттаявшее оконце дуплянки, Вадим увидел, что она не так уж неуязвима, как казалось ночью. Тут и там зияли в стволе немолодого дерева расщелины, колючий утренник разрисовал издевательскими узорами остывшую печь.
Вадим растопил ее и, поставив варить кашу, толкнул дверь.
Лес светился чуть розоватой белизной снегов, рдел гирляндами калины. Кругом валялись сорванные ветром сучки и шишки. По ним прыгали хохлатые свиристели и клесты, стараясь выклевать оставшиеся орешки. Стояла глубокая, чуть звенящая тишина. Все будто оцепенело от мороза, и даже небо казалось выточенным изо льда. Сквозь стволы красноватых сосен солнце било, как танк, прямой наводкой.
Опираясь на палку, Вадим заковылял к обрыву. Перед ним открылся широкий обзор, а внизу поток уносил с журчанием ледяную кашицу – единственная живая артерия, связывающая геолога с внешним миром. Да, загреми он вчера с этой кручи – не отделаться бы ему одним растяжением.
Не успел он оглянуть как следует протянувшийся под яром заснеженный откос, как на берег откуда-то вышел человек и, зачерпнув полное ведро воды, скрылся. Сердце Вадима забилось радостно: перед ним была живая душа, он не один в этой чертовой глуши!
– Ого-го-го-о!
Человек выглянул из своего укрытия и, найдя глазами на высоком яру кричавшего, долго рассматривал его. Потом, уступая призывным знакам незнакомца, неторопливо двинулся, и едва приметная тропка вывела его наверх.
Это оказался дюжий человек в стеганом ватнике и высоких болотных сапогах-броднях, подвязанных ниже колен узенькими ремешками. Из-под сдвинутой на затылок ушанки выбивались завитушки слегка прихваченных временем темно-русых волос, загорелое лицо обросло густой щетиной, глубоко сидящие глаза смотрели независимо и спокойно.
– Здравия желаем! – первым поздоровался он.
Глядя друг другу в глаза, мужчины обменялись рукопожатием, и Вадим коротко поведал обо всем, что с ним приключилось. Вскоре они уже сидели в тепле, чуть подгоревшая каша наполняла дуплянку дразнящим запахом, разлитый по кружкам неразбавленный спирт сразу придал откровенности.
Оказалось, что Родион Михайлович Кузёма и не охотник вовсе, и не рыбак, как предполагал геолог, а самый что ни на есть природный таежник «кородер» – так стали называть в просторечье появившуюся в последние годы профессию заготовителя коры пробкового дерева, которым изобиловала местная тайга. Однако сезон, когда можно снимать с деревьев кору, давно кончился. Выпив спирт, Кузёма тыльной стороной ладони отер губы, неторопливо закусил и стал объяснять, что дожидается напарника, который с малым плотом спустился один и должен был давно вернуться, чтобы вдвоем сплавить большой. А припозднились они по причине панцуя.
– Так вы и корневщик?
– Есть маленько, – улыбнулся кородер. – А вам, Вадим Аркадьевич, не приходилось покорневать?
– Куда же деваться поисковику? – в глазах Вадима мелькнула усмешка.
Оживленно стали припоминать случаи наиболее удачливых находок со всякого рода подробностями – как выглядел корень жизни, был ли похож на человеческую фигурку, сколько граммов потянул и так далее, и это неистребимое до седин, подогретое спиртом мальчишеское хвастовство как-то быстро, забавно и по-хорошему сблизило таежников. Посмеялись. Улучив минутку, Вадим предложил вместе спуститься на плоту в райцентр. Кузёма недоверчиво поглядел на поврежденную ногу нового знакомого и отрицательно покачал головой.
– Поживи, плохо разве тутотка? – Кородер по-хозяйски обвел дуплянку взглядом, чуть задержал его на нетронутом припасе и повторил: – Поживи. Рябчиков постреляем.
Вадим пошевелил стопой в толстом полосатом носке и даже зубами скрипнул:
– Не до рябчиков, Кузёма.
– Или заработали ребята за сезон неважно? – помолчав, неожиданно спросил кородер.
Вадима осенило.
– Понимаешь, – доверительно заговорил он, слегка придвигаясь к собеседнику, – если образцы не будут доставлены вовремя – отряд лишится премиальных за нынешний сезон. Впрочем, это ерунда, конечно, что премиальные, открытие рудника на целый год задержится – вот что обидно.
Кузёма зорко поглядел на него, помолчал, потом ворчливо сказал:
– Ладно, считай, что уговорил. Спиртяга есть? – И когда геолог покачал на гвозде увесистую еще флягу, тот подмигнул, потирая руки: – Этот русский бог крепко нашего брата, сплавщика, выручает. Айда, стало быть, паря.
Собрались быстро. Вставши один на носу, другой в хвосте плота, сплавщики одновременно оттолкнулись от берега длинными гибкими баграми, и река, раздавшись, шелестя ледяным крошевом, стремительно понесла. Наладились. С каждым поворотом багор все сноровистей и точней погружается в воду. Правда, что глаза боятся – руки делают. По берегам мелькают запорошенные кусты, плывут сопки. Ни дыма, ни плетня со старыми горшками на кольях – глушь, снеговая пустыня. Нет, все-таки стоит жить на свете, чтобы ожили, занялись человеческим духом эти безлюдные печальные места.
– Ну, багорщик, закурим, что ли? – Это подошел Кузёма, ловко перепрыгивая с тюка на тюк, из которых был составлен пятидесятиметровый корьевой плот. – Скоро уж Мана, а там и до дому рукой подать.
Они закурили, Кузёма носогрейку, а Вадим цигарку, с трудом свернув ее онемевшими руками. Ветер рвал и уносил дым клочьями. Река действительно вскоре заметно раздалась и несколькими извилистыми рукавами влилась в Ману. Шуга тут шла гуще, течение значительно медленнее – до рекостава остались, может быть, считанные часы.
Сердце поисковика забилось сильнее. Влюбленный в свои маршруты и тайгу, сегодня он был счастлив, что уже почти вырвался из ее цепких объятий. Он, кажется, еще слышал за спиной таинственные ночные шорохи леса, человеческие вопли филина... но все это было уже позади, а впереди – встреча с Диной.
А готов ли я к этой встрече? Готов ли с легким сердцем проводить Динку в Москву? Смогу ли ждать еще четыре года? Ведь скоро дураку уже тридцать. Да, года идут, а жизнь куда как не мед-сахар. Маршруты, биваки, короткие, через пень-колоду недели отпусков. Что еще? Книги да редкие встречи с немногими друзьями. С Динкой все могло бы перемениться. Это именно то, что я искал, хотел встретить. А ее учение? Ведь еще целых четыре года...
– Эге-е-ей! Берегись!
Что там еще стряслось? Нелепо взмахнув руками, Вадим, не успев даже охнуть, полетел в ледяное крошево. Он запомнил скачущего среди осинок на берегу шоколадного в сиянии водяных брызг изюбра и обычное ярко-желтое пятно на его заду.
ГЛАВА ВТОРАЯ
1
С затянутого облаками серого неба, как из распоротой перины, летит снежный пух. Он кружится, медленно падает, садится на деревья, на крыши домов и высокого с колоннадой здания с выпуклыми буквами по фронтону – КАРГИНСК. Садятся снежинки и на серебристые самолеты различных конструкций, напоминающие больших птиц и гигантских тайменей с оттянутыми назад плавниками и высоко торчащим хвостом, на взлетно-посадочную полосу, по которой с ревом проносятся стремительные ТУ.
Однако там снежный покров слизывают колючими языками снегоочистительные машины. Юркие автокары – красные, желтые, синие, зеленые – развозят пассажиров и грузы во всех направлениях. Нет суеты, но есть чувство времени. Степенно приближается к подрулившему самолету серебристый трап.
А снег идет. Застилает небо и свет уличных фонарей, накрывает землю белой непроницаемой мглой. Ему, снегу, нет дела ни до счастливых объятий и поцелуев, ни до возбужденного удачным приземлением экипажа, за восемь часов доставившего без малого две сотни пассажиров из конца в конец огромной страны. Снег сыплет. Он знает свое дело.
«Аквариум» – портовый ресторан, открытый всем ветрам и рейсам, – сверкал стеклом и неоном. Он был насквозь прозрачен и действительно напоминал аквариум – залитый светом сплющенный шар, внутри которого легкие столики на тонких алюминиевых ножках, пустующая сейчас посередине зала эстрада с вызывающе красным роялем и красные, под рояль, поливиниловые квадратные часы с циферблатом без цифр. В воздухе носился смешанный запах вина, жареного лука и апельсинов. Ослепительно белые кружевные наколки официанток, напоминая старинные кокошники, только подчеркивали присущий всему аэропорту современный вид.
Одна из официанток бесшумно открывала минеральную воду и, наполняя бокал такой же молодой, как сама, посетительнице, глазами показала на сидящих рядом двух пожилых мужчин:
– Берите пример с ваших кавалеров, девушка. На самолет надо с полным желудком.
Девушка промолчала.
– А в самом деле, – подхватил один из мужчин – кряжистый, смуглолицый человек, – может быть, все-таки летим, Дина Яновна? Вылет из-за погоды задерживается. А? Долго ли собраться? Как думаете, Ян Зигмундович?
Дина отрицательно тряхнула стрижеными пепельными волосами и, поправив на шее тяжелые агатовые бусы, ответила небрежно:
– Папа, повтори, пожалуйста, Виктору Степановичу, почему мне нельзя лететь. Мое объяснение его не убедило.
Она отвернулась и сквозь незамерзающую овальную стену стала смотреть, как, слипаясь в хлопья, падают на стекло снежинки и тут же сверкающими струйками стекают вниз.
– Если имеешь маму в виду – не так уж она больна, – усмехнулся Ян Зигмундович. Его коротко остриженная голова и такая же бородка щедро осыпаны инеем, мочки ушей чуть поблекли и сморщились, но лицо еще крепкое, волевое; небольшие слегка выцветшие голубые глаза в сеточке морщин смотрят зорко, без усталости.
Он дожевал свой бифштекс, запил его глотком нарзана и твердо, как все латыши, выговаривая окончания слов, добавил уже серьезно:
– Пожалуй, Виктор Степанович прав, дочка. Поехали?
– Вы оба правы, убийственно правы, поэтому я остаюсь, – сказала Дина.
Мужчины переглянулись и, закуривая, заговорили вполголоса о предстоящих в Москве баталиях за ассигнования.
Еще утром стало известно о таинственном исчезновении Сырцова, но за весь этот день и вечер они ни разу не заговаривали о нем при Дине: она не переносила фальши, а правда была бы для нее чересчур жестокой. И уговаривая лететь, они просто хотели уберечь ее от возможного потрясения. Да, что-то стряслось. Виктор Степанович по своей линии тоже поднял на ноги весь район, по следам Сырцова, бросив все дела, прошел Аянка, два вертолета висели над тайгой, обшаривая каждый уголок в районе Маны. Но все пока было напрасно. Тайга ревниво хранила свою тайну.
– Надо в главке потребовать еще один вертолет, а то у нас получается тришкин кафтан, – Ян Зигмундович излишне старательным произношением незаметно для себя выдал волнение, и дочь зорко посмотрела на него.
– Ладно, ладно, коллега, поддержу, – откликнулся Виктор Степанович.
Они замолчали, думая каждый о своем. Усматривая в их молчании что-то зловещее, Дина негодовала и с нетерпением ждала, когда объявят посадку на самолет отца.
...Она готова к любым испытаниям – лишь бы не сидеть сложа руки. Она верила, что найдет его живого и невредимого, поможет ему. Она никогда больше не пустит его в тайгу. Пусть походят другие. За пять лет Вадим достаточно потопал и по тайге и по тундрам. Уговорю остаться в управлении и сама получу диплом и приеду. И пусть бригантина не поднимает пока парусов, пусть постоит в гавани.
Покрывая звон посуды и беспокойный ресторанный гул, репродуктор объявил о посадке на северный маршрут, заставив засуетиться многочисленную семью за соседним столиком, потом тот же голос четко сказал:
– Просим инженера Стырне Яна Зигмундовича подойти к столу справок в центральном вестибюле вокзала. Повторяю...
– Он! Он! – Дина вскочила. – Ты, папка, сиди, я сама! – и кинулась к дверям.
2
Дина вырвала из рук опешившего гардеробщика шубу и побежала через белую привокзальную площадь, мимо круглого газона с замерзшими бледными астрами, к ярко освещенному подъезду с колоннадой и вращающейся высокой массивной дверью.
Дина ворвалась в вестибюль и еще издали увидела его. Вадим стоял немного поодаль от стола справок, прислонившись плечом к толстой белой колонне, и, казалось, что-то очень внимательно рассматривал у себя на груди. На другом плече висел рюкзак. Девушка выпрямилась, глубоко вздохнула и метнулась к нему.
– Ты вернулся? Ты вернулся.
Он открыл запавшие глаза, слабо улыбнулся и, не меняя позы, одной рукой притянул ее к себе. Шубка соскользнула с плеч девушки, она этого не заметила. Вадим слегка оттолкнул ее от себя, чтобы лучше видеть, и негромко сказал:
– Ну, здравствуй!
Дина неумело ткнулась губами в его заросшую щеку и, бормоча бессвязные слова, потащила к выходу.
– Подожди, – сказал он. – Не надо разбрасываться шубами.
В зал ресторана они входили уже внешне успокоенные, разговаривая в своей обычной, немного насмешливой манере. Таежный вид разведчика – серый мохнатый свитер, планшет на тонком ремешке через плечо, борода, делавшая его много старше, – привлекали внимание, особенно женщин. На него оглядывались. А геологи торопливо выбрались из-за стола им навстречу.
– Разрешите представить: снежный человек. Пойман при попытке уснуть стоя в вестибюле аэровокзала. Не кусается, – шутливо отрекомендовала Дина.
Мужчины обменялись крепким рукопожатием и стали рассаживаться. Официантка с интересом оглядела с ног до головы плечистую фигуру Вадима и, поставив перед ним бутылку коньяку, благословила приобщение его к цивилизации.
Выпили за благополучный исход очередной одиссеи. «За тех, кто в маршруте!» – добавила Дина, задумчиво разглядывая на свет свой бокал. Инженеры тихонько принялись выспрашивать о фосфоритном месторождении на Большом Пантаче.
Вместо ответа Вадим положил на стол перед ними пикетажку и, повернувшись к Дине, заговорил с ней вполголоса. Ее интересовали, конечно, не фосфориты, а обстоятельства его возвращения. Узнав, что поднят был на ноги весь район, Сырцов усмехнулся и коротко обрисовал путешествие на пробковом плоту.
– На пробковом плоту? Но ведь он легкий, как вы не перевернулись? – глаза Дины расширились.
– Из тебя наверняка не получится Тур Хейердал, – заметил Вадим.
Дина промолчала.
– Ну что, разве я вам не говорил, Ян Зигмундович? – Виктор Степанович торжествующе тыкал пальцем в пикетажку.
– Посмотрим, посмотрим, – Стырне не хотел сдаваться.
По мере углубления в беглые записи начальника поискового отряда, у них все более напрягались лица, снова и снова инженеры перечитывали данные шлихования и бороздовых проб, прямо тут за столом начерно прикидывали примерную глубину залегания рудного тела и ориентировочные цифры запасов.
Долго готовившиеся музыканты на эстраде наконец заиграли, и Дина потянула Вадима танцевать – ей хотелось побыть с ним наедине. Только теперь она поняла, как соскучилась. Почему-то Вадим сегодня двигался вяло, не так как всегда, и серые глаза были воспалены, – она это сразу заметила и решила, что его надо немедленно увезти домой.
– Привет, Динок! Ты еще не улетела? – раздался знакомый голос.
Стройный брюнет с густыми, почти сросшимися бровями пытливо смотрел в ее сторону.
– Привет, Лебедь! Нет, я еще не улетела, – ответила в тон ему Дина.
– Вот ты с кем! Вадька, здорово, старик! – Лебедь остановился, бесцеремонно оставил свою партнершу и хлопнул Вадима по плечу. – Не узнаешь в бородище тебя. Давно с поля?
– Только что.
На девушке, с которой танцевал Лебедь, было очень короткое лиловое платье и прозрачные дутые бусы того же ядовитого цвета. Густо накрашенные губы. Полные стройные ноги в черном капроне и черных остроносых английских туфлях. Коротко остриженные, крашеные оливковые волосы высоко начесаны. И неожиданно привлекали кротким выражением карие круглые, совсем ребячьи глаза. Они с любопытством обежали рослую фигуру геолога и остановились на Дине.
– Привет, Динок!
– Привет, Зойка! – отозвалась Дина, и Вадим недовольно поморщился.
3
Стырне вплотную придвинул к себе тетрадку с расчетами и насупился. Вяло постукивая костяшками пальцев по столу, он сумрачно смотрел перед собой и думал о том, какие еще сюрпризы хранит для него в своих недрах Алитэ-Каргинская тайга. Дьявол ее возьми! За четверть века работы он не первый раз из-за нее оказывался в дураках. Так было перед войной с пегматитами, когда развивающаяся промышленность особенно нуждалась в слюдах, потом с этим проклятым оловянным камнем – касситеритом, за который одни получили ордена и медали, другие – повышения, а он, Ян Стырне, скатился с поста начальника управления в главные инженеры, а потом еще ниже – до главного геолога, с которого, собственно, начинал.
Ну, начинал-то он, положим, не с этого и не здесь. В начале 30-х годов закончил в Москве с отличием Горный институт и пошел простым геологом в тундру. И, как первая любовь, тундра на долгие годы пленила его. Это и было начало. От природы наделенный мужеством и чувством собственного достоинства, он все-таки, что уж греха таить, иногда тушевался, робел перед начальством.
Конечно, не сразу это сталось. В памятном тридцать седьмом его самолетом доставили из Воркуты в Москву в НКВД и упорно допрашивали об отце, о его взаимоотношениях с Рудзутаком.
С тех пор, наверное, и поселилась где-то в глубине души эта проклятая робость. Поселилась и иногда проявляется даже помимо воли. Вот и совсем недавно опять это получилось, в последний приезд Вербина. Чем-то Вербин всегда обезоруживает его. Именно обезоруживает. И отлично ведь знаешь, что выскочка. На пять лет позже кончил Горный, и в поле почти не ходил, и всего-то сорок, а уж давным-давно руководит главком. Да, выскочка, а все-таки обезоруживает. Обезоружил и опять поставил в дураки.
Поехали тогда, как водится, в район Алитэ-Каргинской экспедиции по формуле: шеф спускается в низы, к поисковикам. Ну, на вертолете покачало изрядно, и похоже, Вербин трусил, а все-таки улыбался. Ну шут с ним. Потом тоже, как водится, залезли на сопку повыше и тайгу осматривали. Понравилось ему: тайга-матушка, говорит. Еще бы не понравилось: на сутки стал таежником, а там опять в столицу. Ну хвалил-хвалил Вербин тайгу, – дескать, и красотища тут, и простор, и клад для химии, зеленый цех страны, рыть не надо – все на виду. Еще Бабасьев тогда надерзил: выдвинулся вперед весь комарьем до крови искусанный и довольно невежливо говорит: «Красотища и матушка? Я бы не сказал. Обстановочка тут посложнее немножко, товарищ Вербин».
Сырцов, как начальник отряда, попытался затушевать неловкость, сразу перевел разговор на фосфориты. Есть, говорит, они тут где-то, обязательно должны быть, и это поважнее, чем бросовое сырье для химии. И надо, дескать, немедленно отпустить серьезные ассигнования на поиски. Он уже тогда располагал кое-какими данными, правда, предварительными, утверждал, что предполагаемые небольшие концентрации урановой смолки тоже косвенно подтверждают наличие фосфоритов. Заставил-таки Вербина самого отбить молотком кусок породы. Этакий бережок таежного ручья, весь в полосках, до смешного похож на слоеный пирог. Но ничего конкретного, правда, в тот момент не обнаружилось. Одним словом, получилось что-то вроде летучего митинга, этакая попытка непосредственного воздействия низов на верха.
Как и следовало ожидать, все это Вербину не понравилось. Хоть вечером у костра и изрекал всякие повторы насчет электрификации и химизации страны, но не понравилось. Он вообще не любит поднимать новые дела, это я точно знаю. Предпочитает не рисковать достигнутым. Так и получилось – все ждут, что я скажу. А сказал я, в общем, подлость. Иначе не назовешь. Опять тут эта робость взыграла или еще проще – выслужиться захотел. Образцов для подражания тому в свое время было предостаточно, да и сейчас еще не перевелись... Вот и выпалил, там же у костра:
– Думаю, что это пустая трата денег. Здесь сплошь древнейшие образования, вулканизмы. А фосфориты – не изверженные породы, а осадочные. В тайге фосфоритов нет.
Вербин, конечно, пожурил за чрезмерную категоричность, но в душе остался очень доволен. Почему же все-таки доставил я ему это удовольствие? Неужели выслужиться? Нет, пожалуй, нет. А вот что оробел, заранее устал от предполагаемого риска, – это, видимо, так. И еще, по правде, не верил в таежные фосфориты. А Сырцов, как и полагается одержимому, нашел их. Какой же ты коммунист после всего этого, Ян Стырне? А?
Уже тогда в тайге эта мысль появилась. Дождик пошел, мелкий, холодный и очень противный. Сырцов палатку свою гостям отдал, а сам всю ночь у костра сидел. Утром я его увидел. Сидит лицом к рассвету, брезентовый плащ на плечах от дождя коробом встал. Тихий такой сидит, думает... А сейчас лежат эти фосфориты перед тобой на столе. Добыл Сырцов своими руками с помощью ребят из отряда. Так какой же ты коммунист? Ведь из-за твоей, мягко говоря, близорукости или там упрямства огромный край переплатил на привозных фосфоритах миллионы рублей. Вот как, брат...
А музыка, оказывается, еще не кончилась. Думал-думал, вспоминал, вспоминал, а времени прошло всего ничего. Вон и Вадим с Диной еще танцуют.
Наконец они вернулись к столу, сели. Стырне вплотную придвинулся к Вадиму, посмотрел ему прямо в глаза и сказал, не то печалясь, не то торжествующе:
– Значит, твоя взяла?
Вадим сначала не понял, в воспаленных глазах его метнулось беспокойство, но когда смысл сказанного дошел до него, он с некоторым усилием улыбнулся и сказал:
– Я люблю вас, Ян Зигмундович, но, как говорится, истина дороже.
Главный геолог понимающе помотал головой и ничего не сказал, не вмешивался больше в обстоятельные расспросы Виктора Степановича.