Текст книги "Луна в ущельях"
Автор книги: Рустам Агишев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 10 (всего у книги 18 страниц)
3
Не спалось. Все вспоминалась деревня. Хоть и недолго еще живешь на свете, а все равно, назад оглянешься – как в колодец смотришь. Все далеко-далеко, и только на самом дне – чистая прозрачная водичка... Вот Зойка, босоногая, коротко остриженная после перенесенного тифа, носится по берегу Журавлинки, по лугам, собирает листик к листику тугими пучками черемшу, а то, свесившись с медленно плывущей по течению плоскодонки, рвет на венок желтые кувшинки.
Или вместе с Ильей-пастухом уйдет на целый день в тайгу, где на солнечных лужайках пасутся коровы. Каких только ягод, орешков, подберезовиков не наберет она в свой берестяной туесок. А плети лимонника, скрученные крендельками, дед Илья бросает в чайник вместо заварки, они потом пьют горячий, придымленный чай. Вкусно-превкусно. Или сядут под кустиком, и дед Илья рассказывает байки. Про царевну-лебедь, про Ивана-царевича и серого волка и про то, как они, деды, в гражданскую войну японцев били в низовьях Каргиня.
Большую часть времени проводила она, бывало, среди мальчишек. С девочками мало дружила. И сама была непоседливая и драчливая, как мальчишка, рыбу с ними ловила, из рогатки стреляла, играла с деревянным автоматом через плечо в разведчики. Однажды, когда уже подросла, в новогоднюю ночь трое дружков уговорили ее подслушать с сеновала, как в конюшне человеческими голосами разговаривают лошади.
Зойка долго не хотела идти, не верила, смеялась. Но мальчишки божились и уверяли, что ровно в двенадцать ночи, раз в году, кони разговаривают. Любопытство взяло верх, и она тихонько выскользнула за дверь, не замеченная захмелевшими взрослыми, пришла на конный двор и полезла по стремянке наверх. Себе на горе полезла. Обидели ее тогда мальчишки. Вернее – один из них, белобрысый подросток, по прозвищу Коська-Хват. Он тоже вместе со взрослыми пил в эту ночь самогон и плохо понимал, что делает. С тех пор так и жила Зойка с глубокой царапиной в душе, слишком много знающая. А мальчишек долго сторонилась.
С чем, говорят, человек встречает свое тринадцатилетие, с тем и жизнь проживет. Пожалуй, так это. Все последующее – учение, воспитание, среда, театр, книги – только дополняет, шлифует характер. Именно в эти переломные годы и надо бы зорко следить, в каком направлении развивается подросток. Зойкиным родителям было не до того. Тяжело им жилось. Сама должна была пробивать себе дорогу.
Приехала в город, к брату. По конкурсу поступила в медицинское училище. Как могла, старалась, училась. Звали ее девочки в общежитие, да жалко было малышей племянников. Зойка из своей стипендии покупала им иногда гостинчики, нашивала бесконечные заплаты на рубашонки, обстирывала их. Поставит, бывало, на керосинку бачок с бельем, а сама сидит над учебниками. Только редко в комнате тихо бывало. Так и слушала вечные ссоры брата с невесткой, жалобы Фени на загубленную жизнь. Хотелось убежать от всего этого. И Зойка убегала в кино или на танцульки. Простаивала потом с кавалерами в сырых подъездах, иногда возвращалась под утро.
Думалось, когда кончит училище, наступит для нее другая жизнь. Может, и наступила бы. В больнице ее приветили, признали хорошей медсестрой, а больные просто полюбили. Но появился Игорь Лебедь. Элегантный и опытный. Отличный врач, отменный острослов. Где уж тут было устоять бедной Зойке...
Сначала все шло хорошо. Работая с ним, она перенимала все лучшее, запоминала его методику, иной раз читала специальные книги из личной его библиотеки. Стала у него бывать. И когда однажды произошло это, она и не огорчилась особенно. Куда же денешься? Станет он иначе возиться с нею. А может, и к лучшему, может, привыкнет, когда-нибудь женится. Он и сам говорил, что когда-нибудь это будет. Но время шло, а он все отшучивался, откладывал и откладывал. А потом, застав у него однажды молоденькую девчонку, почти школьницу, Зойка поняла, что не одна у него. А может, уже успела надоесть?
Зойка ожесточилась, стала пить. Теперь она не верила людям. Ей казалось, что она знает всех до дна, и все одинаковые. К Вадиму долго присматривалась, оценивала. И поняла – этот не похож на других. Не похож и все. Как ни поворачивай – он другой. И тогда она жадно потянулась к нему. Или – или. Или она вынырнет и станет с ним человеком, или окончательно пропадет, может, сопьется. Другого ничего впереди нет.
Сейчас она лежала и думала, что не стоило ей приходить к нему ночью. Но почему, почему он не захотел? Неужели я уж такая мерзкая, что от меня отворачивается любой самостоятельный мужчина? Что ж, ведь я на самом деле не ахти какая...
Зойка тихонько стала ощупывать лицо – подбритые сверху узенькие брови, веки с короткими густыми ресницами, чуть вздернутый нос, наконец губы, слегка вывернутые и припухшие. Да, в ней, видно, есть что-то такое... мужики, она замечала, всегда смотрят ей в губы, потом на ноги... Вот тебе и заинька!
Зойка спрятала голову под подушку и заплакала.
Сама, сама виновата во всем! Искала всяких встреч, строила глазки чуть не каждому. Вот и казнись теперь, не обижайся, если такой, как Вадим, от тебя отказался.
Зойка проплакала до утра.
4
Разбитая, невыспавшаяся, желтая, доехала она в промерзшем насквозь, гулком трамвае до места работы, переоделась и пошла по палатам. В больнице все шло как всегда: одни доживали последние свои дни, у других дело шло на поправку, третьи просто отлеживались на казенных харчах.
В ординаторской на диване сидел с газетой в руках доктор Лебедь. С тех пор как Вадим выписался и перестала приезжать Дина, он стал молчаливее, раздражительнее. Правда, он по-прежнему в положенное время выступал на врачебных конференциях, привычно заполнял истории болезней, выслушивал и измерял давление. Но все острее чувствовал, что многообразная, содержательная жизнь большого коллектива клиники проходит мимо него. Слушая жалобы больных на обходах, Лебедь иногда с удивлением замечал, что ему было все равно, как будто в нем самом что-то умерло...
– Приятных снов!
Зойка села рядом, заставив ординатора вздрогнуть от неожиданности.
– Ах, это ты, – протянул он. – Впрочем, есть разговор. Понравился концерт?
– Да.
– Твой спутник тоже остался доволен?
Зойке неприятна была ирония, с какой Лебедь говорил о Вадиме, и она отплатила:
– Он хотел послать тебе коробку с ирисками.
– Зачем?
– Чтобы ты угостил своих барышень.
– Ничего себе разговор, – Лебедь усмехнулся, – ревнуешь?
– А ты? Может, это тебе приходится ревновать?
Лебедь помолчал, потом сказал почти равнодушно:
– Можно подумать, что Сырцов уже у тебя в подоле.
Подложив ладошки под колени, Зойка вытянула полноватые стройные ноги и покачала ими, как бы давая вдоволь полюбоваться.
– В подоле не в подоле, – начала она с беспечной доверительностью, – а вот меня скоро здесь не будет.
– Отправишься с ним в поле?
– Откуда узнал?
– Не надо быть психологом, – Лебедь рассмеялся.
– О чем ты хотел спросить? – Зойка сердито сдвинула брови.
– Сегодня собираемся у меня. Как всегда, после одиннадцати. Придешь?
– Нет. С этим кончено, Игорь Юрьевич.
– Будет Валерий Чиж.
– Подумаешь!
– Он нужный мне человек, Зойка. Ты же знаешь, сын генерала, своя машина. Хотим понемногу переместиться, когда отец уедет в Крым, думаем собираться у него на даче.
– Нет, Лебедь. Не приду.
– Что же, Зоинька, как знаешь, только гляди не промахнись!
– Я и гляжу. А вы лучше скажите, доктор, почему ваш пациент Вадим Аркадьевич Сырцов заявляет, что у него лейкемия? Вы поставили такой диагноз?
– Он сам. Я ни при чем. Человек внушил себе.
– Позволь, позволь, – припоминая, Зойка пристально глядела ему в лицо, – а почему однажды Динка тут, в ординаторской, ревела белугой, а ты утешал и говорил про какие-то камушки? Пустился во все тяжкие, чтобы отвернуть девчонку от соперника? Это честно, по-товарищески, да?
– Вот пристала! – Лебедь слегка побледнел. – Вадька сам виноват. Не я же ел сухари, начиненные настураном!
– Настураном?
– Им. Натуральным. Прочитай анамнез.
Зойка глядела на него и чувствовала, что теперь бледнеет сама. Значит, Вадим говорил ей правду. Она прошептала упавшим голосом:
– Стало быть, дела у него действительно плохи?
– Не знаю. Я ведь не бог, не царь и не герой, а всего лишь врач. – Лебедь снял докторскую шапочку, волосы рассыпались по влажному низковатому лбу. Он вытер его шапочкой, даже не заметив удивленного Зойкиного взгляда. Это было на него не похоже.
– Так как же, Зоя Васильевна?
– Не приду! – отрезала Зойка и уже сухим официальным тоном спросила: – Какие будут назначения, Игорь Юрьевич?
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
1
Из окон верхних этажей геологического управления видно далеко-далеко. В обеденный перерыв Вика поднимается из своей «бутырки», как сама она прозвала расположенную в нижнем этаже лабораторию, в буфет и проглатывает завтрак перед окном, поставив стакан с остывающим чаем прямо на подоконник. Глаза ее отдыхают от микроскопов, колбочек и бесконечных проб. Мягко белеют крыши, сверху напоминающие раскрытые посередине гигантские книги, круто взлетают улицы на гребни холмов, на которых, как на трех китах, раскинулся ее родной город.
Она смотрит на далекие лиловые сопки, на закованные сейчас льдами песчаные плесы «того берега», где летом лучшие, как ей кажется, в мире пляжи! Ох и весело же летом на левом берегу! Пароходы-трудяги не успевают перевозить всех желающих – бронзовых, белых, черных, старых, молодых – со всего города. Интересно бы подсчитать – сколько раз за двадцать лет пересекла она неоглядную трехкилометровую ширь батюшки Каргиня. Не менее трехсот, наверное. С тех пор как себя помнит, сначала с отцом и матерью, потом со сверстниками пересекала Вика могучую реку, а иногда на самой середине – бултых в воду, и вплавь до того берега. Отнесет обязательно далеко – и весело тебе и жутко...
Многое изменилось за последние годы. Голенастая, как кузнечик, девчонка превратилась в геолога и спортсмена. Раньше теннисистам было одно горе зимой, а теперь семь закрытых кортов – и она, Виктория Гончарова – чемпион области. Конечно, ей немного помогают ее сто семьдесят пять сантиметров роста, но дело не только в них, ей-богу. У нее есть воля к победе! А это, наверно, не последняя штука на свете. Так даже Зовэн говорит,
А придет ли Сырцов? Обещал. Вчера после концерта, когда они столкнулись на выходе, она в общей сутолоке все же успела шепнуть ему, что есть неотложное дело. Он, конечно, должен прийти. Зовэн говорит, что более обязательного человека не встречал.
Но как мог он спутаться с этим ничтожеством – Зойкой Скирдой! У нее уже три привода за пьянку, прямо тебе живая Катюша Маслова, хоть садись и пиши с нее новое «Воскресение»! Дура несчастная! Можно так хорошо прожить на свете, а ее все в болото тянет.
Вика отложила в сторону ступу, в которой размалывала очередную пробу, положила усталые руки на стол и взглянула в окно. Иней размыл на зарешеченном окне камералки четкие квадраты, и оно стало похоже на огромную белую вафлю. Нет, она только в шутку называет лабораторию «бутыркой». Правда, сюда никогда не попадает солнце (его загораживает глухая стена соседнего здания), но все равно здесь хорошо.
На полках с реактивами и кислотами всегда порядок, подстелена свежая белая клеенка; металлические шкафы со множеством делений, где хранятся образцы, в том числе очень редкие и дорогие, тоже сияют чистотой. Вика так привыкла к ним, что иногда ей кажется, что они живые, только до времени помалкивают, хранят свои сокровища. Со стены на этажерку с учебниками (она учится на заочном отделении геофака) спускаются нежнозеленые побеги филодендрона, разрослись уже вьюнки во всю стену. Над диваном висит теннисная ракетка, а рядом табличка с лаконичной надписью: «Здесь не курят». Исключения в этом строжайшем запрете она не делает даже для Зовэна.
Вика любила свою скромную работу. Даже репутация «первой ракетки» города не вскружила ей голову. Она оставалась сама собой. В душе она считала себя геологом, в анкетах так и писала: «геолог-лаборант». Она не любила слова «камеральный», оно ассоциировалось у нее со словами «камеристка», «камердинер», отражавшими узаконенные неравноправные отношения людей прошлых времен.
Еще сравнительно недавно Вика считала прошлые времена сплошным темным царством с отдельными проблесками света, как Пушкин, Менделеев, Чайковский, Левитан, а советская эпоха представлялась ей воплощением одних достижений, побед и радостей. Да, еще недавно она думала так, совсем по-детски. Потом поняла, что и в прошлом и в настоящем дело обстоит много сложнее. Особенно, когда вступила в народную дружину и воочию увидела, как много еще на свете больного и темного.
2
А случилось это так.
Как-то летом уже поздно вечером зашла она в «Гастроном» за покупками. В штучном отделе покупателей было немного и, как бывает в таких случаях, каждый чем-нибудь да обращал на себя внимание. У этой чересчур накрашены губы, этот едва держится на ногах, а туда же – рассовывает по карманам бутылки с пивом. Сколько у мужчин карманов – дюжина, две?.. А эти двое набирают водку, в запас, что ли? Или сразу вылакают столько?
Впрочем, мужчины были не одни. К ним вскоре присоединились две молоденькие особы – одна с белокурой копешкой начеса, в открытом ярко-оранжевом платье и красных туфлях на шпильках; другая одета менее кричаще, черная челка повязана голубой капроновой косынкой. Эту другую Вика помнила по школе, где года два была пионервожатой. На тоненьких пальцах у обеих еще заметны были следы чернил, а на руке уже звякали дешевые браслеты, и глаза раскрашены сверх всякой меры.
Вика вдруг подумала: неужели и эти будут лакать отраву? Может быть, у них именины? Тогда почему так поздно, уже почти одиннадцать. Впрочем, какое ей дело, почему ей нужно во все вмешиваться?
Когда компания проходила мимо, Вика невольно взглянула на мужчин более внимательно. Один, постарше, лет под тридцать, был высок, худощав; недорогой модный костюм сидел на нем небрежно и элегантно; с тонкой усмешкой на интеллигентном породистом лице он слушал своих спутниц. Вике показалось, что где-то она видела это лицо, но где именно – припомнить не могла.
Зато в другом Вика узнала наведывавшегося изредка в корт юного лоботряса Валерия Чижа, дважды срезавшегося на экзаменах в институт и уже третий год околачивавшегося без дела по ресторанам и спортзалам. Он и в самом деле немного смахивал на птицу со своими тонкими, прямыми, как палка, ногами и черным беретом, нарочито надвинутым почти на самые брови. В узком лице его было что-то глубоко порочное, почти отталкивающее.
Лениво скользнув черными матовыми глазами по лицу Вики, Чиж сделал вид, что не узнал ее.
Сунув покупки в сетку, Вика вышла из магазина. В ярко освещенном подъезде еще сновали люди, а чуть в стороне, у обочины мостовой топтались возле коричневой «Волга» те четверо. Девушка в голубой косынке стояла чуть поодаль и, нервно теребя под круглым, еще совсем детским подбородком концы косынки, упрямо отчего-то отказывалась.
Не раздумывая, Вика шагнула к ним.
– Девочки, можно вас на минутку?
Девушки вздрогнули, словно застигнутые врасплох.
– Чего вам? – угрюмо бросила голубая косынка.
– Не пора ли по домам? Двенадцатый час.
– А ты нянька? – отпарировала оранжевая. Браслеты резко звякнули.
– Не нянька, но... Пионерлагерь имени Гайдара забыли? – И мягко, дружески добавила: – Идемте лучше домой, девочки... поздно сейчас ездить.
– Я ей говорю, а она... – несмело начала голубая.
– Молчи! Мы вышли из пионерского возраста, товарищ вожатая! – огрызнулась опять оранжевая.
– Приветик будущему мастеру спорта! – сказал Валерий Чиж. – Что это за башенный кран, думаю, маячит перед глазами? А это, оказывается, вы, уважаемая.
– Это ты, малыш? – обернувшись, Вика снисходительно взглянула на него озорными, смеющимися зелеными глазами. – Тебя не сразу и заметишь. Куда это вы собрались?
– Отсюда не видно. Может, составите нам компанию? Как, Игорь Юрьевич?
– Места хватит всем, – Лебедь с деланной готовностью распахнул дверцу «Волги».
– В другой раз. А сейчас поезжайте одни.
– Раз Эйфелева башня не желает... – повернувшись к ней спиной, Чиж галантно пригласил в машину девиц.
Те нерешительно переглянулись, а Вика твердо повторила:
– Девочки останутся здесь.
Чижа взорвало:
– Ты чего командуешь? Проваливай, пока вывеска цела!
Конечно, он это сделал себе на беду. То, что произошло в следующее мгновение, мог бы запечатлеть замедленной съемкой только киноаппарат. При демонстрации появилась бы на экране крупным планом узкая женская рука, которая ловко перехватывает мужскую, выворачивает ее и с силой оттягивает вниз. Лицо Чижа перекашивается, и, взвыв от ярости и боли, он валится за кадр. (Любители самбо оценили бы по достоинству этот великолепный прием.)
Девицы с визгом отскочили и кинулись бежать. Чиж хотел наброситься на Вику, но его приятель почел за лучшее втащить его в машину. Чиж высунул голову со съехавшим на затылок беретом:
– Ты мне еще поплатишься за это, каланча!
Вика не удержалась и показала ему нос. «Волга» умчалась.
Шагая по пустынным улицам домой, Вика злилась, что впуталась в эту историю, но потом вспомнила, как осел на тротуар генеральский сынок, как бежали потом по асфальту с туфельками в руках, сверкая голыми пятками, школьницы, и развеселилась.
«Конечно, меня могли побить, это я легко отделалась. И вообще, – тут она с необыкновенной ясностью осознала внезапно прорезавшуюся, такую простую в сущности мысль, – что могу сделать я одна? Сегодня эти юбчонки не поехали, а завтра?»
На следующий день Вика Гончарова вступила в народную дружину. С той поры в глазах ее появилось новое выражение, в котором причудливо сочетались печаль и решимость. Ей было бесконечно грустно наблюдать темные стороны жизни, с которыми теперь приходилось сталкиваться, – тем самоотверженнее кидалась она в бой. Ребята в дружине полюбили ее и называли полным именем – Виктория, им нравилось это гордое слово, означающее по-русски «победа».
3
Обитая железом тяжелая дверь отворилась, и, раздвинув зеленую портьеру, в комнату вошел Вадим.
– Не помешаю?
– Заходите, заходите, Вадим Аркадьевич. Здравствуйте!
Вика, немного волнуясь, как всегда в присутствии симпатичных ей рослых мужчин, поднялась ему навстречу. Они обменялись крепким рукопожатием и сели рядом на диван.
От Вики не ускользнул землистый цвет лица Сырцова, но она не стала расспрашивать, а, поглядывая на него своими зелеными глазами, заговорила о вчерашнем концерте.
– Я не разбираюсь в тонкостях, – и щеки ее слегка порозовели, – но мне очень понравилось. Как будто силы у тебя удваиваются и смерти совсем нет. Как вы считаете?
Конечно, ничего менее подходящего нельзя было придумать. Вика сразу спохватилась, беспокойно взглянула на его бледное, отечное лицо, на воспаленные от бессонницы глаза и постаралась перевести разговор на другую тему.
Вадим заинтересовался результатами поисков в других партиях, где тоже искали исходное сырье для минеральных удобрений. Вика пересела на свое рабочее место за стол, уставленный приборами, стала листать журналы анализов.
– Алунитов кондиционных так нигде и не нашли, так, крохотное месторождение в верховьях Тулунги. Зато Горохов обнаружил очень богатые выходы марганцевых руд в западных отрогах Кедрового хребта. – Вика протянула несколько камушков пиролюзита.
Вадим перекатил их на ладони, одобрительно кивнул и положил обратно.
– Не меньше пятидесяти пяти процентов, – сказал он.
– Пятьдесят восемь, – уточнила лаборантка, и они опять замолчали.
Разговор явно не клеился. Она все думала, как бы спросить его про Зойку, но не станет он, конечно, слушать.
– Где вы, Вадим, устроились после больницы с жильем? – спросила Вика. – Не рано ли выписались?
– Да нет, не думаю. А живу там же, на Бруснинке. Привык, менять не хочется. Зачем вы меня все-таки звали, Виктория?
Вика помедлила и, выдерживая его тяжелый недоверчивый взгляд, сказала просто:
– Вам надо лететь в Москву, Вадим Аркадьевич.
Глаза геолога чуть потеплели, улыбаясь, он пристально взглянул на девушку, как бы что-то проверяя, потом сказал раздумчиво:
– Да, понимаю. А будет ли толк? Если уж Стырне не пробил.
– Толк будет! – уверенно сказала Вика и, выйдя из-за стола, взволнованно прошлась по комнате. – Вы – автор, и вы смелее, чем Ян Зигмундович. На вашем месте я дошла бы до ЦК. А уж там разберутся – даю голову на отсек!
– И конечно, тебе ее отсекут, дорогая, можешь не волноваться, и это даже к лучшему, короче будешь, – бесшумно появившийся в камералке Бабасьев пожал руку Вадиму и опять повернулся к девушке: – О чем шум?
– Зовэнчик, как же без головы? – принимая его тон, сказала Вика. – Чем я буду чихать, например?
Она потрепала его жестковатые волосы и снова повернулась к Вадиму, но Бабасьев не унимался.
– Когда полетим на Марс, – заговорщически подмигивая Вадиму, сказал он, – обязательно возьмем коллектором мою будущую жену.
– Чего я там не видела?
– Через марсианские каналы будешь нас перетаскивать.
– Молодость, – смеясь сказал Вадим.
– А ты уже в тираж собираешься, старик? Голову на отсек: она не давала тебе курить. Ох, уж эти мне чемпионы да перворазрядники!
Бабасьев перевернул табличку обратной чистой стороной и полез в карман за папиросами.
– Ладно уж, курите, – хозяйка лаборатории махнула рукой – все равно проветривать: скоро обеденный перерыв.
Геологи закурили и заговорили вполголоса о делах. Да, конечно, останавливаться нельзя. Все необходимое уже отгружено и, несмотря на сильные морозы, разведку надо довести до конца. И как можно скорее получить исчерпывающую картину Большого Пантача. Еще придется, конечно, сражаться за Пантач, надо!
– Ты вылетай, вылетай, хоть сегодня, Вадим, – говорил Бабасьев, по привычке теребя кончики усиков. – За отряд можешь не беспокоиться – все в порядке будет. Да и вообще не мешало бы тебе до лета отдохнуть где-нибудь на юге, старик. Храбримся, храбримся, а ведь все мы не из железа. Может, поедешь к моим родителям в Ереван? Как родного примут.
– Спасибо. Я подумаю, Зовэн. Спасибо. Я напишу тебе из Москвы, хорошо?
Зазвонил телефон, Вика взяла трубку. Отвечая, она невидящими глазами смотрела на Бабасьева, и Сырцов невольно стал следить за ними. Они ведь по-настоящему любят друг друга, ей-богу. И надежные его друзья. Вот и ладно, а он поедет в Москву, будет добиваться утверждения проекта. Будут удобрения, будет много хлеба, и завозить его не придется. А сам? А что сам? Ну и пусть, будь что будет! Это уже никого не касается. Главное – выстоять до конца, Сырцов, не струсить. И потом, дьявол возьми, чего ты в самом деле расхныкался? Стало быть, ехать, что ли?
– ...а еще кто? И Мишка? А отпроситься нельзя? Подменить тоже? Вот досада! Но пойдем все равно, раз надо. Кто пойдет со мной? – Вика прикрыла ладонью микрофон и, перегнувшись через стол, спросила Бабасьева шепотом: – Пойдешь со мной на облаву?
– На какую облаву? – опешил тот.
– Ну, с нашими ребятами, с дружиной, одним словом! – девушка нетерпеливо стискивала трубку.
– Спрашиваешь! Конечно, пойду.
Вика кивнула, бросила на него откровенно влюбленный взгляд и, выпрямляясь, заговорила в трубку:
– Со мной пойдет один геолог, мой близкий друг... Что? – Не спуская с Бабасьева смеющихся глаз, девушка продолжала: – Вторая всесоюзная категория по боксу. Ага! Первая перчатка в экспедиции. Ага!
– Что ты там сочиняешь! – Бабасьев сделал страшные глаза.
– К тому же очень скромный, – продолжала Вика. – Пошлет в нокдаун и даже фамилии не спросит... Договорились, значит? Добре... Ровно в полночь в штабе дружины. Есть, товарищ начальник!
Положив трубку, Вика вытерла малюсеньким кружевным платком лоб и откинулась на спинку стула. Мужчины молча ждали.
– Вообще интересно, – сказала она, – по сведениям штаба дружины, сегодня после полуночи состоится одно собраньице. А наши засекли место и время. Можно голубчиков накрыть с поличным.
– Что все это означает, конечно, если не военная тайна? – спросил Вадим.
– Чушь какая-то. Вроде бы невинная пирушка, выпивка там, танцы. – Вика замялась, закончила нехотя: – Словом, посмотреть надо.
– Ничего, ладно, посмотрим. Я тоже кое-что слышал. Нужно будет, проучим как следует, – пообещал Бабасьев.
– Жаль, не будет с нами Михаила с Оськой, – оба в ночной смене, – сожалеюще сказала Вика.
– А комсомол как же на все это смотрит? – полушутливо спросил Вадим.
– Старается комсомол, – поняв, что вопрос задан серьезно, и словно бы оправдываясь, сказала Вика, – воспитываем как можем, как умеем. Впрочем... – она запнулась и продолжала уже менее уверенно: – Впрочем, как видно, мало всего того, что умеем. Разве допустимо, например, что в праздники закрыты у нас библиотеки, музеи, корты, даже стадионы! Почему в будни закрыты школьные спортзалы? Ведь к нам, в комсомол, приходят уже со сложившимися характерами. Можно отполировать статуэтку человека, а если отлит чертик с хвостиком? Черт только и получится, только полированный.
– А выход какой? – спросил Бабасьев. – Тут ведь лекциями одними не отделаешься.
– То-то и оно, что не отделаешься, – Вика вздохнула. – Вы пойдете с нами обедать, Вадим Аркадьевич?
– Ладно. Потом в агентство за билетом, может, еще на завтрашний ТУ успею, – сказал Вадим, поднимаясь. – А вечером, если не возражаете, и поужинаем вместе и чертей ловить отправимся.
– И вы с нами?
– А почему бы нет?
– Вот хорошо! Я бы вас расцеловала, если бы не этот кавказец.
– А чего особенного? – буркнул Бабасьев, усмехаясь. – Ведь Вадиму не придется ради этого становиться на стул.
