Текст книги "Орден"

Автор книги: Руслан Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 36 (всего у книги 68 страниц)

Глава 26

Возвращались в селение пруссов молча, не глядя друг на друга. Китаец деликатно следовал сзади, намотав на руку повод трофейного тевтонского коня. Но почему-то от того, что Сыма Цзян так сильно подотстал, на душе было еще тоскливей. Шагать с Аделаидой плечо к плечу и воротить при этом носы в разные стороны просто невыносимо.

Наверное, стоило бы что-то сказать. А что? Что тут скажешь?

Первой заговорила княжна. Остановилась, глядя на трупы в тевтонских плащах, произнесла тихо, задумчиво:

– А ведь среди немцев тоже встречаются достойные рыцари.

Вот тут-то Бурцева прорвало:

– И в одного такого ты сегодня втюрилась по уши? Как девчонка несмышленая. Небось, звал уже тебя с собой этот Фридрих, а?

– А хоть бы и так. Может, стоило поехать?

Во второй раз его рука сама поднялась для удара. Хлестнуть. Больно. Звонко. Сильно. Удержался в последний момент. Теперь – едва удержался.

– Что?! – Гордая шляхтенка переменилась в лице, задышала тяжело, часто. – Опять?!

– Аделаида, милая…

Тщетная попытка запоздалого примирения…

– Понравилось махать руками, да? – обдала она его холодом. – А может, пожелаешь еще надеть на меня пояс верности?

Ледяная насмешка, которой он не помнил с момента их первой встречи. Злые искорки в глазах. Подрагивающие губы. Это уже не просто истерика. Это какое-то клокочущее бешенство.

– А может, потащишь за собой на татарском аркане?

Бурцев только сплюнул. Что еще оставалось?

– Или запрешь в башне?! – не унималась Аделаида. Голос ее сорвался на визг. – Так ведь нет у тебя, лапотника вчерашнего, ни башни, ни замка, ни угла, где голову преклонить и куда жену молодую привезти. Разбойник Освальд – и тот свою вотчину имеет. Хорошо ли, худо ли, но имеет, а ты, выскочка мужицкий, гол, как сокол. Рыцарем зовешься, а ни герба, ни двора, ни оруженосца. Только свора лихого люда, истинной веры не знающего, под началом. Да странствия вековечные бесконечные. А мне такого не надо, Вацлав! Не-на-до! Я княжна Малопольская, дочь Лешко Белого Агделайда Краковская. И достойна лучшей доли.

Он смотрел уже с любопытством. Интересно, что девчонке наговорил этот немец? Аделаида распалялась все сильнее. Вообще-то когда такое начинается – слова поперек не вставишь. Но Бурцев попытался.

– Фон Берберг, между прочим, тоже всего лишь странствующий рыцарь, – напомнил он.

Княжна взвилась по новой:

– Всего лишь?! Э-э-э, нет, не равняй его с собой, Вацлав. Фридрих учтив в обхождении с дамами и куда благороднее тебя. И всегда будет верен в любви! Такой, как он, меня боготворил бы до конца дней своих. А еще он с честью носит герб славного древнего рода. И богат. Ему есть, куда возвращаться после странствий. У фон Берберга в Вестфалии имеются обширные ленные земли, и фамильные имения, и замок такой, о котором тебе не мечталось. И уж коли хочешь знать – да, звал меня Фридрих с собой. Обещал осыпать златом. Обещал сделать хозяйкой в своем доме. И жизнь обещал мне, приличествующую княжне.

Бурцев устало вздохнул:

– Послушай, Аделаида, ты не можешь стать хозяйкой замка фон Берберга. Ты замужем за другим. За мной. Я не Казимир Куявский и не принуждал тебя к этому замужеству силой. По доброй воле ты за меня пошла. Но раз уж пошла, давай как-нибудь ладить. Все-таки сочетались мы с тобой законным браком. А после венчания по истинной, как ты говоришь, вере чего на сторону-то смотреть? Номер не прошел.

– Ах, законный брак?! Ах, венчание?! А много ли законности и божественного промысла в том, что тати Освальда поймали монаха и под страхом смерти заставили творить святой обряд. Не в церкви даже, а посередь леса, как это принято у язычников. Разбойничья свадьба – вот что у нас с тобой было, Вацлав, а не церковное венчание. И знаешь, что я тебе скажу? Мало угоден небесам такой брак. Ну, а то, что я сдуру, не подумав, вышла за тебя, так это ведь можно и исправить.

«Валяй!»

Он едва не рявкнул это в сердцах. Да опередили.

– Василь! – окликнул Дмитрий. – Дело тут у нас безотложное. И мудреное очень.

Вид у новгородца был виноватый. Чуял дружинник – не ко времени явился. Однако Бурцев сам шагнул навстречу медведю в латах. С облегчением шагнул. Даже самые мудреные дела решать порой легче, чем разговаривать с разгневанной женушкой.

– Что, совсем плохо? – сочувственно шепнул русич. Давно и искренне Дмитрий сопереживал воеводе, которого, по выражению новгородца, «охомутала» непутевая молодуха. – Бросил бы ты эту княжну, Василь. Все равно проку от нее только титул, да и тот – не пришей кобыле хвост. А у нас на новгородчине такие девки! И покладистые, и работящие, и пышнотелые, и…

Бурцев лишь отмахнулся:

– Девок тех еще полюбить надо. А я Аделаидку люблю, какова она ни есть. И хватит об этом, Дмитрий. Дело давай говори. Чего стряслось-то?

Как выяснилось, озлобленные пруссы принесли в жертву раненых и немногих захваченных в плен немцев. Массовое жертвоприношение состоялось сразу же после битвы. Полонян даже не стали гнать в Священный лес, а попросту перерезали в молельном сарае Гляндова городища. Но прежде пруссы вызнали у самых разговорчивых орденских кнехтов, откуда, куда и зачем двигался отряд крестоносцев.

Судя по рассказам перепуганных пленников, тевтоны вышли из Наревского замка – того самого, что перегородил дружине Бурцева путь через болота, – оставив за стенами лишь малый гарнизон. Местный комтур со своими рыцарями, сержантами-полубратьями и многочисленной свитой из оруженосцев, кнехтов и слуг отправился в Кульм по призыву ландмейстера Германа фон Бальке, который после смерти Конрада Тюрингского временно выполнял в братстве Святой Марии функции верховного магистра[65]65
  На самом деле, по свидетельству летописцев, Герман фон Бальке умер задолго до описываемых событий – в марте 1239 г.


[Закрыть]. Кроме того, из допросов пленных явствовало, будто с благословения посланца папы Григория IX в Кульме скоро должны провозгласить имя нового гроссмейстера ордена.

Впрочем, Бурцева сейчас больше интересовало другое.

– Если крестоносцы направлялись в Кульмские края, как же они вышли к поселку Глянды? – недоумевал он. – Как вообще отыскали нас в такой глухомани?

– Все просто, Василь, – невесело усмехнулся Дмитрий. – На орденском тракте тевтоны обнаружили следы лошадиных копыт. Следы выходили из леса и в лес же уводили. Разведчики отправились по протоптанной стежке.

– И?

– Следы привели немцев прямо к лесному острогу.

– Предательство?

– Нет, Василь. Глупость и жадность.

– Не понял…

– А ты вспомни прусские скачки и дележ кунингова добра. Состязания-то проходили как раз возле тевтонской дороги.

– Кто-то выехал на тракт? – догадался Бурцев. Новгородец кивнул:

– Азарт и жажда богатства оказались сильнее элементарной осторожности. Скакать по тракту все-таки удобнее, чем по лесу, и кто-то легкомысленно решил воспользоваться этой возможностью. Сами пруссы грешат на мальчишку, которому досталась шестая часть имущества Глянды. Якобы он сильно отставал, а потом вдруг неожиданно вырвался вперед. Но наверняка этого узнать уже не удастся: отрок мертв. Погиб в схватке с крестоносцами.

Бурцев вздохнул. Да, глупо как-то все вышло.

– Ты об этом мне хотел рассказать, Дмитрий? Это и есть твое безотложное и мудреное дело?

– Не совсем. Тут другое… Пруссы требуют, чтобы мы ушли. Немедленно и все до единого. Да ты сам пойди, вон, послушай…

Глава 27

У ворот частокола гомонила толпа. Громко, жарко, угрожающе. Подобным образом шумят, прежде чем вцепиться в горло врагу. Да, пруссы именно требовали. Требовали так, что стало ясно – будь их чуток побольше, суровые бородачи без лишних слов уже залили бы свой молитвенный сарай жертвенной кровью гостей-иноверцев по самую крышу.

Внезапному помутнению рассудка и будоражению умов немало способствовал одноглазый вайделот. Как выяснилось, Сыма Цзян вовсе не зашиб экс-Кривайто насмерть, а лишь отправил того в глубокий продолжительный нокаут. Сразу же после битвы с тевтонами одноглазый в сопровождении толпы вайделотов приперся в селение. Разъяренный, красноречивый и напористый, он объявил во всеуслышание, что набег крестоносцев – это справедливая кара за осквернение Священного леса, а пуще того – за неугодный богам поступок Кривайто, посмевшего взять под защиту святотатцев.

Дурацкие скачки и следы, указавшие путь немцам от тракта до самого лесного поселка, были мгновенно забыты. Боги гневаются и во всем виноваты чужаки – такое объяснение больше устраивало общину. Удобно и не столь обидно… К тому же пылающие жаждой мести души пруссов оказались благодатной почвой для обличительных речей. Даже дядьку Адама и его стрелков вайделоты под горячую руку причислили к пособникам чужеверцев и гнали прочь. А на Сыма Цзяна люди Глянды вообще взирали теперь с плохо скрываемой ненавистью. Боевой посох опального первосвященника больше не пугал взбудораженную толпу.

Воины Бурцева не прятали оружия, пруссы – тоже. И те, и другие ярились все сильнее. Дабы избежать бессмысленного кровопролития, нужно было оставить негостеприимное селение. Но сначала схоронили павших. Кое-как прикопали в мерзлой земле на приметном месте подальше от поселка и Священного леса. Потом начались сборы. Собирались под тяжелыми взглядами недавних союзников.

– Этих бедолаг понять можно, – вздыхал Дмитрий. – Тевтонские кнехты почти всех их баб и детишек порезали. Да и мужиков положили немало. Так что пруссаки сейчас злые – жуть. Виноватых в своем горе ищут. Кому угодно и во что угодно поверить готовы. Но могли бы хоть спасибо сказать, что ли. Ведь кабы не мы, немцы тут все по бревнышку разнесли бы и вообще никого в живых не оставили. А то что же получается? Мы, значит, кровушку за их деревеньку проливали и нас же отсюда в шею турнули? Может, Василь, проучить их, а? Показать, на чьей стороне правда и сила? Пруссов ведь с гулькин нос осталось.

– Не сметь! – строго зыркнул Бурцев. – Хочешь, чтоб потом нас всю дорогу пруссаки из других селений донимали? Нет, Дмитрий, раз просят уйти – уйдем с миром. Здесь не наша земля и не наше право. Вот только…

Эх, было бы кому уходить.

Дмитрий верно говорил: новгородской и степняцкой крови пролилось под прусским частоколом немало. Почитай, половина дружины полегла. Много раненых, есть тяжелые, с полдюжины человек и вовсе вот-вот должны испустить дух. Саней же у пруссов не допросишься, а брать силой не хотелось. Да и куда им с санным обозом-то по глухой лесной стороне? Пришлось вязать носилки и вешать между конями. Благо, лошадей – и своих, и тевтонских – набрался целый табун. Лошадей всегда хватает, когда людей мало.

Но все-таки… Куда раненых везти-то? До Руси путь не близкий и не легкий. Почитай, ведь только-только из Взгужевежи вышли. И пол-Пруссии, наверное, еще не прошли. Нет, изрубленным в схватке с тевтонами людям оставшуюся дорогу не осилить. Ничего не поделаешь, нужно половинить и без того поредевшую дружину. Раненых под охраной придется отправить обратно к Освальду – добжиньский пан не откажет в приюте, позаботится о союзниках. А остальные? Остальным в негостеприимных прусских краях ждать нечего. Пока есть возможность, надо идти дальше. Возможность была… Во всех их бедах одно хорошо: в замке, закрывающем дорогу на Русь, нынче почти никого не осталось. Штурмовать, конечно, тевтонскую твердыню – кишка тонка. Но пройти мимо и отбить в случае чего слабенькую погоню сил, авось, еще достанет.

Относительно себя и краковской княжны Бурцев решил твердо: идти им с Аделаидой на Русь. В «Башне-на-Холме» делать полячке нечего. Под каменными сводами опостылевшего Взгужевежевского замка у княжны окончательно сорвет крышу, да и добжинец может ведь не устоять перед соблазном. Так зачем лишний раз искушать пана Освальда? Хватит, блин, истории с влюбленным Фридрихом фон Бербергом.

Поделить невеликое войско не составило труда. Новгородскую вольницу назад все равно уж не повернуть. А вот дисциплинированные кочевники будут сговорчивее. До родных степей им еще далеко – значит, не станут пока считать каждый переход и, коль прикажет Бурцев вернуться во Взгужевку, – вернутся. Монгольские нукеры из личной гвардии Кхайду-хана в самом деле не стали противиться воле обладателя ханской золотой пайзцы «юзбаши Вацалава». Татарские стрелки – тоже.

Но Бурангуловых всадников все же разделили поровну: хорошие лучники везде будут к месту. Сам Бурангул возглавил десяток, следовавший с Бурцевым, окончательно превратившись из сотника-юзбаши в десятника-унбаши. Збыслав и дядька Адам со своей ватагой тоже примкнули к новгородцам. У обоих был строгий наказ от пана Освальда: провести союзников на Русь.

Пять десятков татаро-монгольских бойцов – каждый о-дву-конь – готовились к возвращению в добжиньские земли. Готовились серьезно: от этого зависела не только их собственная судьба, но и судьба раненых, которых надлежало сопровождать степнякам. Начальником над полусотней Бурцев поставил самого старшего нукера Шэбшээдея – отважного, хитрого и опытного степного лиса, чье лицо после боя за прусское селение изуродовала неглубокая и не так, чтоб опасная, но жутковатая рана – след от скользящего удара рыцарского топора.

Дядька Адам определил в проводники кочевникам молодого Богдана – парня не шибко толкового, дурашливого даже, но дорогу от прусских земель к «Башне-на-Холме» знающего досконально.

– А еще бы это, пан Вацлав… – смущенно кашлянул над ухом Збыслав, – отправил бы ты во Взгужевежу старика-китайца. Бурангул с Дмитрием говорят, он хитрости всякие разумеет – как крепости строить, брать и оборонять. В походе проку от такой мудрости немного, а вот пану Освальду, глядишь, и пригодится заморский мудрец. Может, башню воротную восстановит.

Бурцев усмехнулся. Сыма Цзян – пригодится, это уж как пить дать. Да и раненым тоже не помешала бы китайская народная медицина.

– Сыма Цзян, – обратился Бурцев к желтолицему старику. – Ты, помнится, хотел посмотреть на древнюю башню арийских магов?

В узких глазках вспыхнули огоньки. Китаец быстро-быстро закивал:

– Моя хотела, хотела моя.

Сыма Цзян собрался в путь первым.

Глава 28

Аделаида исчезла неожиданно – еще на подходе к Наревскому замку тевтонов. Только что вот вроде ехала на виду – особнячком, надутая и разобиженная на весь белый свет. Но стоило Бурцеву задуматься об ушедшей к Взгужевеже полусотне с ранеными, как княжна пропала. Будто и не было ее вовсе.

Куда и когда подевалась полячка, не заметил никто. Дозоры ушли далеко вперед, а отставшие бойцы все больше за тылами присматривали. Лишь Дмитрий, по старой походной привычке поглядывающий на все четыре стороны, неопределенно махнул куда-то влево:

– Там вон твоя ненаглядная. Только-только свернула. По нужде, небось, отлучилась.

Бурцев тоже повернул коня. Нужда – она ведь разная бывает. Из головы не шло обещание Аделаиды исправить их неугодный небесам брак. А ну как к фон Бербергу намылилась дочь Лешко Белого?

– Помощь нужна? – Дмитрий участливо глянул на него.

Еще чего! Бурцев мотнул головой. Приказал:

– Не останавливайтесь – следуйте дальше. Мы скоро нагоним.

– Вы только далеко не заезжайте, – донесся сзади голос новгородца. – Дядька Адам говорит, болота тут уже начинаются непролазные, топи незамерзающие.

Потом Бурцев слышал только хруст снега и треск веток под конским копытом.

На след Аделаиды он напал сразу. Увы, ничего хорошего снежный покров, вспаханный быстрой скачкой, не сулил. Княжна не просто отлучилась на время – она явно решила покинуть отряд и, едва скрывшись из виду, погнала коня во всю прыть. Бурцев застонал. Ну что за наказание ему с этой девчонкой?!

Он пришпорил трофейного тевтонского жеребца. Звать полячку сейчас бесполезно. Крики только всполошат беглянку, заставят затаиться. Нет, догонять нужно молча. А волю словам дать позже.

Ели и сосны сменились лиственным редколесьем. А потом и вовсе одинокого всадника со всех сторон обступили сухонькие, кривенькие, неказистые деревца. Белое покрывало внизу набухло, стало мокрым, грязным. Под копытами хлюпало и чавкало. Из-под земли парило. Тяжелый туман стелился в низине. Видать, приближались те самые незамерзающие болотистые места, о которых предупреждал Дмитрий. А тут еще снег пошел – да густыми хлопьями. Такой враз завалит любые следы. Ох, не вовремя…

Бурцев все же закричал. Уже, блин, не до жиру – главное предупредить Аделаиду об опасности. Если еще не поздно. Если не въехала уже княжна в какую-нибудь гиблую топь. Он кричал, а крик будто увязал и тонул в сыром воздухе сырого болотного леса. И Аделаида… Княжна как сквозь землю провалилась. Словно в воду канула. Сквозь землю? В воду? О коварных трясинах думать не хотелось, но страшные мысли и образы настырно лезли в голову.

И вдруг тяжкая обволакивающая тишина кончилась. Далекое ржание умирающей лошади – дикое, дерущее душу – и визг перепуганной девушки слились в один щемящий пронзительный звук. Секунду-другую конь Бурцева упирался, хрипел, мотал головой, чуя смертельную опасность и не желая двигаться дальше, но всадник раз за разом всаживал острые колесики шпор в растерзанные бока. И животина пошла. Сначала осторожно переступая ногами по замерзшему болоту, потом, повинуясь воле наездника, все быстрее, быстрее… Сломя голову он гнал обезумевшего коня по корке хрупкого льда над зыбкими хлябями. И думал только об одном. Успеть! Не опоздать!

Жену Бурцев нашел в грязном сугробчике под невысоким корявым стволом мертвого дерева. Аделаида – уже не надменная шляхтенка, а бледная, трясущаяся от страха девчонка, прижималась спиной к сухому стволу. Кусала губы в кровь. Размазывала по перепачканному лицу слезы…

Он резко натянул повод. И вовремя: передние ноги коня вдруг ушли в снег, под хрустнувший лед, и куда-то еще ниже, еще глубже. Животное прянуло прочь из вязкой липкой жижи. Всадник позволил. Сам соскочил на землю. Улыбнулся испуганной девушке – жива ведь, дуреха! Жива!

Их разделяла лужа. Грязная промоина в грязном снегу. В облаке зловонного пара. Будто канализацию прорвало… Лужа казалась небольшой и неглубокой, да только вода в ней все еще пузырилась и подрагивала. Где-то там, внизу, отчаянно билось в предсмертной агонии чье-то тело.

Бурцев понял все. Представилось как наяву: вот мчит княжна, не разбирая дороги, как мчался только что он сам. Несется, настегивает плетью по взмокшим конским бокам. И на полном скаку влетает в трясину. Лошадь разом ухает вниз по самое брюхо. Аделаида летит через голову животного, падает из седла на спасительную кочку-сугроб, замирает в ужасе, не в силах ни шагнуть, ни шевельнуться. Истошно кричит, визжит… И смотрит во влажные глаза обреченного зверя. Лошадь дергается, рвется. Но все потуги тщетны…

Бедняжка. Бурцев смахнул со лба пот. Аделаиде пришлось на расстоянии вытянутой руки наблюдать, как бьется в ловушке несчастное животное. Как погружается все глубже и глубже. Как тянет к ней морду из жирной чавкающей грязи.

Предсмертное ржание, не ржание даже, а почти человеческий полувскрик-полувсхрип – и пузыри. А ведь та же участь едва не постигла и саму Аделаиду. Зацепись она ногой за стремя, упади чуть в сторону от корявого деревца…

Черное пятно жижи, в которой бесследно сгинула лошадь княжны, была лишь видимой частью трясины. Чтобы вытащить девушку с тесного островка, пришлось здорово потрудиться. Тот, кто никогда не пробовал рубить дерево рыцарским мечом, не оценит в полной мере, во что обошлась Бурцеву эта спешно налаженная гать. Меч предназначен совсем для другого. Это не мачете и не универсальное орудие выживания в экстремальных условиях. А потому с бывшего омоновца семь потов сошло, прежде чем пятачок, где ютилась Аделаида, соединили с земной твердью зыбкие мостки из кривых сухих веток, трескучего валежника и подгнивших коряг.

Глава 29

Полячка переползла через гать прямиком в объятия мужа.

– Все в порядке, милая.

Всхлип.

– Все хорошо, мы ведь снова вместе…

Нервный смех, переходящий в рыдания. Лишь когда Аделаида успокоилась, обильный снегопад закончился, а угрюмое небо окрасилось в закатные тона, Бурцев осознал, насколько все плохо. Дороги назад он не помнил. Княжна-беглянка свой путь тем более не примечала. Она-то и вовсе возвращаться не собиралась. Как они сюда попали? Где кружили? Куда сворачивали? Их собственные следы завалены свежим снежком. Коварное болото тоже покрыто сплошной белой пеленой, через которую не проступили еще грязные пятна топей.

М-да, влипли… Бурцев сплюнул. Искать теперь свою дружину – дохлый номер. Тем более что отряд все это время не стоял на месте. Отправляясь на поиски жены, Бурцев приказал двигаться дальше. Ежели и посылали Дмитрий с Бурангулом сыскных людей за пропавшим воеводой, то, должно быть, вернулись уже те посланцы. Ни с чем, конечно, вернулись. Точнее, с дурной вестью: оборвался, мол, след в непролазных топях, сгинули вместе и герой Легницкого сражения, и супружница его бестолковая.

Да, гнаться за отрядом нет уже никакого резона. И вообще лазить в сумерках по болотам – опасно. Не заметишь трясины в темноте – хрустнет ненадежный ледок, дрогнет предательски сырая почва под ногой. И поминай тогда как звали. А деньки тут коротки. Темнеет в северных прусских лесах еще по-зимнему быстро. Вон уж багровое закатное зарево гаснуть начинает. Еще немного – и непроглядный мрак вовсе накроет землю.

– Ночуем здесь, – объявил Бурцев. – Поутру попробуем выбраться из болота.

– Здесь?!

Аделаида в ужасе отшатнулась от бездонной могилы, что проглотила ее несчастную лошадь. Отшатнулась – и сама едва не сверзлась в соседнюю топь. Не подхвати Бурцев вовремя супругу, не выдерни из цепких грязевых лап, еще одной безымянной могилкой стало бы больше.

Былой гонор у княжны пропал полностью. Сгинул, вышел весь, остался где-то там – в глубинах чавкающей жижи. Аделаида невольно придвинулась поближе к мужу. Прижалась, озираясь, – крепко, совсем как прежде. Бурцев усмехнулся: нет, выходит, худа без добра. Привычно обнял девушку, прикрыл походным плащом на меху. Вдвоем под таким плащом не замерзнут. Жаль только, без огня остались. И почти без пищи – припасов-то в седельной сумке кот наплакал. И один конь на двоих – вон он, бедолага перепуганный, стоит на привязи у гнилого пенька. Можно было и не привязывать – сам боится копыто лишний раз с места на место переставить.

Все это здорово напоминало Бурцеву их первую с Аделаидой ночевку в Силезском лесу. Ту самую, после нападения Казимировых лжетатар. Да уж, любо-дорого вспомнить беспокойную ночку со строптивой панночкой под боком.

Правда, тогда, помнится, шок у него был сильнейший от нежданного-негаданного путешествия во времени. И первая пролитая в прошлом кровь уже была. И планы какие-то – в том числе и на эту прекрасную полячку, зябко жмущуюся сейчас к его плечу. И залах стоял вокруг совсем другой. Запах пробуждающейся жизни. Запах надежды. Здесь же – болотные миазмы кругом. Но куда хуже другое. И раньше ведь бегала от него вспыльчивая дочь Лешко Белого – еще как бегала! Но никогда ведь не бежала к другому. А сегодня…

Неужто все? Прошла любовь и завяли-таки помидоры?

Что-то хрустнуло вдали. Аделаида вздрогнула. Бурцев успокаивающе погладил жену. Странная все-таки штука эта любовь-морковь. То так обернется, то этак… Вот взять сейчас хотя бы. Он девчонку эту любит – слов нет. Голову потерял, когда понял, что княжна в беде. И она тоже ведь не отстраняется, не ускользает из-под руки. Все вроде как прежде. И не все…

Фридрих – ох уж этот Фридрих фон Берберг, туды ж его налево – никак не шел из головы. Значит, гнать нужно оттуда гада. Гнать в шею.

– Смотри, Вацлав, вон там! – вздрогнула Аделаида. – И там тоже!

В сгустившемся мраке среди размытых силуэтов кривых безлистных деревьев с когтистыми ветками амаячили, подрагивая, фосфоресцирующие огоньки. Действительно, жутковатое зрелище.

– Что это? Лесные духи, коим поклоняются прусские язычники, или души грешников, не нашедшие упокоения?

Девушку трясло капитально.

– Не волнуйся, родная. Ничего страшного. Просто гнилушки светятся. На болотах такое бывает. Спи спокойно – я покараулю. И от духов тебя уберегу, и от грешников.

Видимо, она уже устала бояться. Дрожала-дрожала, да и забылась беспокойным сном. А во сне еще крепче прильнула к нему. Что ж, хотя бы в эту ночь злополучный вестфалец не будет стоять между ними. Ну, а потом… потом видно будет. Глядишь, и образуется все. Коли нет – Фридрих фон Берберг умрет.

Под теплым походным плащом они грелись теплом друг друга. И обнимали друг друга. Пусть ненадолго, пусть потому лишь, что среди топей и трясин обнимать больше было просто некого.