Текст книги "Орден"

Автор книги: Руслан Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 68 страниц)

Глава 65

Старик-китаец взмахнул рукавом. Его помощники-стрелки разом спустили тетивы. Стрелы – длинные, толстые, будто обмотанные паклей, но вполне обычные стрелы – устремились к польскому войску. А потом, уже почти на излете, они перестали быть обычными.

Каждая стрела обрела вдруг дымный след, выплюнула сноп огненных искр и, подстегнутая невидимой силой, врезалась в плотную массу людей и коней. Взбесившиеся стрелы не отскочили от прочных доспехов, не упали на землю, не застряли в плоти, а закружились, заметались с невероятной скоростью, сея панику и смерть. И волоча за собой густой шлейф темного дыма.

Одна из стрел с шипеньем пронеслась на расстоянии вытянутой руки от Бурцева. Запахло порохом. И еще какой-то гадостью.

Сзади закричали. И еще. И еще громче.

Первыми пали двое отставших кочевников, чьи израненные лошади оказались недостаточно расторопными, чтобы убраться с пути смертоносных снарядов. Бедняг просто смело с седел, прошило насквозь. А мгновение спустя дымящиеся стрелы бесновались уже среди поляков. Пороховые заряды, привязанные к наконечникам, сыпали искрами, разрывались смертоносными фейерверками и пугали непривычных к оглушительному шипению, грохоту и ярким вспышкам рыцарских коней. В низине растекался едкий удушливый дым.

По дикой, непредсказуемой траектории огромные стрелы носились, теряя оперения и обламывая древки, будто сорвавшиеся с привязи демоны. Никакие латы не могли уберечь того, кто оказывался на их пути.

Так вот они какие, огненные стрелы китайского мудреца!

Бурцев был рад необычайно, когда кобылка Бурангула все-таки вынесла их из-под обстрела. А стрелки Сыма Цзяна уже заряжали метательные орудия заново. Три человека пробежали вдоль рядов, поджигая факелами фитили пороховых зарядов на стрелах.

Сыма Цзян еще раз взмахнул рукавом – и новый залп ударил в рыцарей Силезии, Ополья и Великопольских земель. Первые ряды были опрокинуты. Следующие за ними – тоже. Остальным пришлось сдерживать коней, чтобы не переломать животным ноги об убитых и раненых.

Искрящиеся огоньки вновь заметались между холмами, пробивая металл и живую плоть, оставляя за собой смрадный след. Тяжелый дым постепенно покрывал сплошной завесой все пространство между холмами. Поляки почти не кричали – из зловонного облака все больше доносился натужный кашель.

Бурангул остановил лошадь. Здесь, в трехстах метрах от балки, они были в относительной безопасности.

До оврага летели стрелы, пущенные обычной тетивой, потом горящий фитиль поджигал пороховой заряд, и под острыми наконечниками включалась уже реактивная «тяга».

– Ракеты! – ошеломленно пробормотал Бурцев. – Это же настоящие ракеты!

– Рэ-ке-ты? – наморщил лоб Бурангул.

– Да нет. «Рэкеты» – это совсем другое. Я говорю: «ракеты». Вон те стрелы, что пускает Сыма Цзян.

– Это огненные стрелы. «Хоцзян» – так их называет китайский мудрец. Они летят намного дальше обычных стрел и способны пробить любую броню. К тому же вместе с громовым порошком Сыма Цзян снаряжает их ядовитой смесью.

– Ядовитой?!

Во как! Выходит, это не просто ракеты, а еще и оружие массового поражения… Химическое оружие тринадцатого века!

– Ну да, – невозмутимо ответил Бурангул. – Ядовитую смесь из аконита, белены, негашеной извести и других ингредиентов Сыма Цзянь готовит сам, и никому – даже хану Кхайду – неведом ее состав.

«Пусть уж лучше так оно и будет», – решил Бурцев.

Тяжелая конница нукеров тем временем двинулась в обход задымленной балки. Последний резерв Кхайду-хана заходил в тыл польским воинам. А китайско-монгольская «установка залпового огня» ударила еще раз. Очередная порция стрел с зажженными фитилями устремилась в пелену дыма.

Оценить урон, нанесенный вражескому войску, сейчас было сложно. Но Бурцев не сомневался: стрелы-хоцзян уже решили исход сражения. Даже если потери рыцарской конницы, зажатой между холмами, невелики, то боевой дух после такого обстрела паны наверняка утратили напрочь. Ракетная атака – вещь жуткая. Во все времена.

Поляки действительно дали задний ход. Никто из них не пытался пробиться вперед – под залпы пороховых ракет. Да и невозможно это. Выход к Нисе теперь перегораживали непроходимые завалы из мертвых и едва шевелящихся тел.

Тех панов и кнехтов, что, спешившись, карабкались на крутые склоны, сбивали лучники. Кочевники, увлекшие противника в западню ложным бегством, уже повернули к холмам и обстреливали любого, кто появлялся в пределах видимости.

Пронзенные стрелами пешие польские воины один за другим скатывались с холмов обратно в клубящийся ядовитый туман. Конные же поляки, отступив из тесной ловушки обратно на Доброе поле, попали под удар нукерской конницы Кхайду-хана.

– Ура-а-а! – Бурцев снова слышал монгольский боевой клич.

Невероятно, но поляки – ошалелые от едкого дыма, ослепшие и задыхающиеся – нашли в себе силы противостоять натиску отборных ханских гвардейцев, к которым уже подтягивалась вся остальная рать Кхайду. Польские рыцари попытались даже сами контратаковать справа от холмов. Впереди, воодушевляя остальных, билась группка пышно разодетых панов. Всадники сгрудились вокруг стяга с изображением белой стрелы на красном фоне, а в самом центре этого небольшого отряда Бурцев разглядел высокого рыцаря. Все с той же белой стрелой на щите. Узнал он и знакомый по Легнице павлиний плюмаж на шлеме, и дорогие – в серебре и золоте – одежды. Не простой шляхтич командовал кучкой отчаянных бойцов. Сам Генрих Благочестивый рубился сейчас в рукопашной с лучшими воинами Кхайду-хана.

Силезец владел мечом ничуть не хуже Казимира Куявского: сокрушительными ударами он уже свалил одного из ханских нукеров и ранил второго. Княжеская свита тоже знала ратное дело не понаслышке. Однако расклад сейчас был явно не в пользу поляков. Кочевники умело окружили, а затем оттеснили Генриха и нескольких его рыцарей от основных сил, подрубили стяг, навалились со всех сторон…

Силезский князь пытался прорваться из окружения. Увы, подвела раненая нога. Кто-то из верных вассалов отдал Генриху своего скакуна, но время было уже упущено. Не желая сдаваться в плен, князь бросился на гвардейцев Кхайду. В плен он не попал.

Генрих в последний раз взмахнул мечом. Чуть приоткрылся и…

Наконечник монгольского копья вынырнул откуда-то сбоку, ударил всадника под мышку и нашел-таки слабое место в прочных латах. Генрих Благочестивый выронил тяжелый клинок, повалился с седла. Пышный плюмаж уткнулся в грязь, смешанную с кровью. Кто-то сорвал с князя шлем, отбросил в сторону.

Десяток силезцев ринулись было на помощь господину, но противник оказался расторопней. Ханские нукеры набросили на Генриха аркан, затем безжизненное тело оттащили к холмам, и уже там кривая сабля обезглавила мертвого князя.

Когда пал силезский стяг, а вместо него над сражающимися поднялась окровавленная голова, насаженная на пику с конским хвостом, даже самые отчаянные польские рыцари прекратили попытки переломить ход битвы.

Нет, поляки не побежали сломя голову к спасительным легницким стенам. В полках Генриха Благочестивого были собраны достойнейшие шляхтичи. И, потеряв своего князя, они отступали достойно. Яростно отбиваясь, больно огрызаясь и унося с собой жизни тех, за кем оставалось сегодня Доброе поле. А вслед отступавшим смотрели безжизненные глаза Генриха Силезского. И бунчук монгольского копья едва шевелился на ветру, отяжелев от княжеской крови.

Бурцев тоже смотрел. С уважением. Его поразили стойкость и мужество поляков. И, видимо, не только его. Кхайду-хан дал уйти противнику. Уйти с честью, несмотря на страшное поражение. Возможно, впрочем, это был не столько благородный порыв, сколько желание сохранить собственных воинов, гибнувших без особой нужды.

Кочевники не стали преследовать уцелевших поляков. Выполняя приказ Кхайду, нукеры-гвардейцы разбрелись по полю, усеянному трупами. Приказ был такой: посчитать погибших врагов. Погибших оказалось слишком много, поэтому счет велся мешками. Каждому убитому отрезали одно ухо. Вечером к ногам Кхайду-хана нукеры сложили девять больших турсуков с ушами. Но на суровом обветренном степными ветрами лице внука Темучина не было радости. Слишком тяжело далась ему эта победа.

Глава 66

Пока ханские нукеры резали уши мертвым полякам и немцам, новгородцы и татары искали соратников, которым не хватило сил дойти до монгольского стана. Раненых было мало – обе стороны секлись люто, жестоко, безжалостно добивая и топча копытами коней все, что шевелилось. Потому-то и вздрогнул Бурцев, когда из вечернего сумрака к ним с Бурангулом вдруг шагнула подобно призраку огромная фигура в разбитом нагруднике и с кровяными колтунами в волосах.

– Дмитрий?! Жив!

– А что со мной сдеется? – Новгородец по очереди обнял Бурцева и Бурангула. – Рад, что и вы уцелели, браты!

Судя по медвежьей хватке десятника, Дмитрий вовсе не был бесплотным духом.

– Тебя ж копьем сшибли!

– Ну и сшибли, ну и что… Не впервой. Хороший доспех да добрый поддоспешник меня уберегли. В грудях болит, правда, но ребра и потроха вроде целы. Так что еще повоюем.

– А с головой как? – поинтересовался Бурангул.

– Оно тоже не страшно. Голова моя покрепче других будет. Когда меня с коня свалили, шелом прямо под копыта укатился. Так я бегом – к убитому рыцарю, нахлобучил куявский горшок – негоже ведь идти под мечи с открытой черепушкой – и снова в драку. Но какой-то супостат сбоку подобрался и как… В общем, я даже не понял, чем меня приголубили – булавой, цепом али кистенем. В глазах сразу свет померк – и дух вон. Очнулся уже под вечер. Чувствую, кто-то стянул с меня шлем и берет за ухо. Глядь, а это дружинник ханский ухо мне кинжалом резать собрался. Ну, я его самого того… кулаком в ухо. Он – в крик да за саблю. Принял, слышь, меня за раненого куявца. Лишь когда я его по-нашему, по-русски обложил, признал и сабельку свою в ножны упрятал.

– И чего? – невольно улыбнулся Бурцев.

– А ничего. Куявский шелом помят, мой – лошади затоптали. Но ничего, я себе другой добуду.

– Добудешь, – угрюмо согласился Бурангул. – Сегодня много голов с плеч послетало… Знай только – вынимай из шлемов.

– Что верно, то верно, – помрачнел десятник. – Сколько ж тут народища-то порублено да постреляно?! Сколько душ загублено?!

– Кхайду-хан не меньше тумена потерял, – сказал Бурангул. – Поляков, тевтонов и прочих рыцарей, союзников, наемников да кнехтов Генриха Силезского – и того больше полегло.

– А новогородская дружина как?

– Семь десятков от той дружины и осталось, – ответил Бурцев. – Твой десяток весь до единого тевтоны да куявцы вырубили.

– Худо, – сокрушенно вздохнул новгородец. Помолчали.

– Ну, а твои-то что, Бурангулка?

– Почитай, из сотни полусотня уцелела.

– Ох, худо.

– Могло быть хуже, русич. Если б подошла к Генриху подмога богемского князя. Если б не было у нас огненных стрел китайского мудреца. И если бы Вацалав не удумал, как в самом начале битвы остановить тевтонов.

Возражать Дмитрий не стал – нечего было возразить. Новгородец обратился к Бурцеву:

– Как дальше-то нам быть, Василь? Идти с ханом или возвращаться пора? Сегодня ведь вроде переломили мы хребет орденской свинье, уберегли Русь-матушку. Что мыслишь, а, воевода?

Мысли на этот счет у Бурцева имелись четкие и ясные.

– Еще не уберегли, – возразил он. – Конрада Тюрингского добить надо. Магистр-то сбежал. И впредь не угомонится. Оправится от поражения, дождется, пока Кхайду-хан из Польши уйдет, соберет новое войско и поведет в крестовый поход на Русь.

Он замолчал. Это была лишь одна причина, по которой надлежало поскорее добраться до тевтонского магистра. И пожалуй, для Бурцева даже не наиглавнейшая. Драться с Конрадом он будет в первую очередь из-за Аделаиды.

Дмитрий согласно кивнул:

– Твоя правда, Василь. Не след нам возвращаться на Русь, пока Конрад жив. Вот достанем магистра, тогда, даст бог, и двинем обратно.

– Ага, если хан отпустит, – усмехнулся Бурцев. – После сегодняшней битвы Кхайду хорошими воинами разбрасываться не станет.

И Дмитрий, и Бурангул посмотрели на него как на умалишенного.

– То есть как это не отпустит?! – удивился новгородец. – На то у нас уговор с ханом, а уговор дороже денег. Мы ж не наемники али подневольники какие. По доброй воле в поход шли. А коли воли не будет, что ж Кхайду с нами навоюет-то?

– Хан всегда договоры блюдет, – вставил слово Бурангул. – Как можно обмануть того, с кем бок о бок сражаешься? Как надеяться на обманутых союзников в бою?

Вот те и пресловутое восточное коварство! Вот те и вероломство азиатское! Принципы, однако, у хана Кхайду. Прямо-таки кодекс рыцарской чести.

– Не, Василь, не сумлевайся даже! Хан воинской клятвы и договора не нарушит. Да и нет корысти Кхайду отношения с русичами портить. Русь-то она преградой стоит между степью и рыцарями тевтонскими. Посему татары хотят видеть в нас миролюбивых союзников, а не обозленных ворогов.

– Ладно, – подытожил Бурцев. – Так или иначе, а остаться с ханом нам пока придется. Будем вместе с Кхайду брать Легницу. Поляки туда отступали. И тевтоны, надо полагать, тоже. Вот возьмем город, доберемся до Конрада Тюрингского – тогда и решать будем.

– Так ведь это, – снова встрял Бурангул. – Нет сейчас Конрада в Легницкой крепости.

– Как?! Как нет?!

– Не в Легницу ушли всадники с крестами. Мои воины гнались за ними до самой крепости.

– И что?

– Крестоносцы не входили в ворота. Магистр послал куявцев и своих рыцарей отбить погоню, а сам с малым отрядом и молодой пленницей свернул на север.

Бурцев зло сплюнул:

– Чего ж ты только сейчас об этом говоришь, Бурангул!

– А раньше меня никто не спрашивал, – огрызнулся сотник.

– И-эх, – Бурцев в сердцах развернулся.

– Куда ты, Вацалав?

– К Кхайду-хану, – буркнул он, не оборачиваясь, – разговор есть…

Глава 65

К Кхайду его пустили не сразу. Забрав оружие, молчаливая стража перегородила путь копьями.

– Жди, – коротко приказал нукер в порубленных доспехах. – Хан занят.

Бурцев отступил от огня у входа в шатер к коновязи. Чья-то взмыленная лошадь устало повернула к нему голову. Надо же – вся морда в пене. Интересно, кто ж так загнал животину?

Дозволенье войти Бурцев получил, когда из шатра, пятясь задом, вышел монгольский воин. Одежда его была заляпана грязью, но не кровью. И ни одной царапины. Кочевник казался измотанным скорее долгой скачкой, чем недавней битвой.

В походном жилище Кхайду ничего не изменилось. Все – вплоть до шелкографии с изображением покойной жены внука Чингисхана – находилось на прежних местах, словно и не было долгих переходов, словно ханская юрта простояла неподвижно с тех самых пор, как Бурангул притащил сюда Бурцева на аркане.

Кхайду принял его благосклонно. Взмахом руки отогнал стражников-нукеров, занервничавших при виде посетителя, не спешившего падать ниц перед «непобедимым ханом». Телохранители послушно отступили. Неподвижными истуканами они застыли возле входа. Правда, рук с сабельных эфесов це убрали. Отношение хозяина шатра к гостю может измениться, а верной страже всегда нужно быть наготове.

Благожелательный кивок можно расценивать как приглашение сесть? Бурцев опустился на ковер, скрестил по-татарски ноги. Непривычно, но ничего не поделаешь – стульев хан с собой не возил.

– Возьми, доблестный богатур, – хан протянул что-то желтое, блестящее.

В ладонь Бурцеву легла овальная золотая пластина с круглым отверстием вверху и утолщенными краями. На пластине – гравировка: летящий сокол, нехитрый орнамент и путаные письмена.

– Здесь написано, что любой человек, причиняющий вред владельцу ханской золотой пайзцы, должен умереть. А того, кто окажет содействие, ждет награда, – пояснил Кхайду. – С этим знаком моей милости ты будешь чувствовать себя в безопасности там, где встретишь воинов народа войлочных кибиток. Это награда за твою доблесть и находчивость, которые позволили остановить воинов, носящих кресты.

Бурцев склонил голову, как того требовал местный этикет. Хотя, честно говоря, он предпочел бы получить рыцарское звание, а не кусочек презренного металла. Рыцарю, как ни крути, все-таки проще добиться расположения краковской княжны, чем прославленному богатуру-юзбаши с ханской пайзцой. Но, увы, в татаро-монгольском войске рыцарских шпор не раздают.

– А теперь говори ты! – позволил хан.

Кхайду выслушал его без эмоций. Лишь шумно вздохнул, узнав, что тевтоны бежали не в Легницу, а прочь от города. Когда же Бурцев заявил о желании новгородцев покинуть лагерь и отправиться вслед за Конрадом Тюрингским, на обветренном лице хана не проступило ни сожаления, ни гнева. Разве что щелочки глаз сузились чуть сильнее. Это могло означать что угодно. Хан мог отпустить русичей, а мог казнить как изменников – отрубить голову или – в память о боевых заслугах – сломать хребет.

Некоторое время они молчали. По-прежнему ничто не выдавало чувств хозяина шатра. Характер, блин, стойкий, нордический…

Наконец Кхайду-хан заговорил – спокойно, медленно, тихо. Он не смотрел на посетителя, а задумчиво созерцал угасающие угли очага. Словно беседовал сам с собой.

– К Легнице уже ездили мои послы. Они предложили полякам открыть городские ворота. А для пущей убедительности показали голову князя Генриха, насаженную на копье. Поляки сдать крепость отказались. Но и обстреливать моих послов не стали. А закон степи гласит: до первой выпущенной стрелы еще возможен мир.

Бурцев пытался понять, к чему клонит хан. Кхайду продолжал все тем же монотонным голосом:

– Послы говорят, Легница хорошо укреплена. А у нас почти не осталось громовой смеси. Кувшины с жидким огнем и стенобитные орудия мы потеряли под Вроцлавом…

Ни взгляда, ни полвзгляда в сторону Бурцева.

– … Легкие стрелометы хороши в поле, но крепостных стен им не одолеть, – в глубокой задумчивости говорил хан. – А помогут ли нам громовые шары китайского мудреца, если поднести их к воротам, – этого точно не знает даже сам Сыма Цзян.. Да и мало у нас железных горшков с огненным громом. Полон свой мы распустили, а новый уж не набрать – все окрестные крестьяне давно укрылись в Легнице. Значит, засыпать рвы, строить вокруг города тын и подносить к стенам лестницы и осадные щиты придется под польскими стрелами моим воинам. Многие из них найдут свою смерть при штурме крепости. А ведь мои тумены сегодня уже понесли серьезные потери. У меня не было таких потерь с тех пор, как я вступил в Польшу. Поэтому сейчас на счету каждый всадник, способный держать оружие.

Скрытый намек? Но к чему намекать? Если хан не желает отпускать новгородцев, то сказал бы прямо. Ишь, хитрословие восточной дипломатии!

– Да, воины мне нужны. – Кхайду не отводил взгляда от костра. – Только что у меня был гонец от хана Бату и его военачальника Субедэя. Посланник прискакал из венгерских земель, куда наши главные силы вошли, преследуя половцев-кипчаков, и привез дурные вести. Венгры и половцы отступают, но войско Бату и Субэдэ слишком ослаблено. Оба считают, что пришло время объединяться. Я тоже думаю, сейчас разумнее всего собрать наши тумены в единый кулак.

Тягостное молчание…

– Мне нужны воины, – еще раз повторил Кхайду. Голос его зазвучал жестко. Брови сдвинулись. Первое столь явное проявление эмоций. И не самое лучшее проявление.

«Ну, все, – внутри у Бурцева что-то оборвалось, – никуда нас хан не отпустит, а начнем качать права – казнит в назидание другим. Сказки о трепетном отношении к договорам с союзниками Дмитрий и Буран-гул пусть расскажут кому-нибудь другому».

– Да, мне нужны воины, Вацалав, поэтому в помощь твоей дружине я не смогу выделить большой отряд.

В помощь?! Он не верил своим ушам!

– Но ведь тебе, Вацалав, и не требуется слишком много воинов, чтобы настичь магистра Конрада и расправиться с ним.

Это был не вопрос – утверждение.

– Значит, мы можем выступать? – осторожно спросил Бурцев.

– И чем скорее, тем лучше. Напасть на магистра следует в польских землях, пока он не укрылся в каком-нибудь тевтонском замке.

Все верно. Время слишком дорого, чтобы медлить. Бурцев кивнул. Аудиенция закончена? Нет… Еще нет. Кхайду продолжал:

– Мне хорошо известно о тайных планах Конрада. Крестовый поход, который он замыслил, опасен не только для Руси, но и для народов степей. А потому я надеялся добраться до магистра тевтонов прежде, чем он начнет осуществлять свой замысел. Однако потери, которые мы понесли сегодня…

Хан тяжело вздохнул:

– А тут еще гонец от Бату… Мне придется уводить свои тумены в Венгрию. Может быть, потом… Хотя кто ведает, что будет потом. Боюсь, не суждено уже моей сабле срубить голову Конрада Тюрингского. Значит, это должен сделать ты, Вацалав. Пока еще есть такая возможность. Иначе весь наш поход по польским княжествам – впустую. Так что собирай своих русичей.

Уже на пороге хан окликнул его. Лицо – по-прежнему невозмутимое, глаза смотрят прямо. Но неужели в этих двух щелочках поблескивает недостойная воина влага. Или только истинного воина и достойная?

– Желаю тебе отыскать свою жаным хатын-кыз, Вацалав.

Кхайду на мгновение отвел глаза. Влево – туда, где на хана взирала с картины на шелку черноокая восточная красавица.

Бурцев еще раз кивнул. На этот раз с благодарностью. Аделаида действительно была его «любимой женщиной», как выразился Кхайду.

Когда Бурцев выходил из ханского шатра, он думал только о малопольской княжне. И о мести. За тот шрамик под левой грудью Аделаиды уже поплатился жизнью Казимир Куявский. Теперь наступала очередь тевтонского магистра Конрада.