Текст книги "Земля за Туманом"

Автор книги: Руслан Мельников

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 18 страниц)

Глава 4

Воины молча ждали. Объяснений. Любых. Хоть сколь-либо правдоподобных.

– Тэмэр тэрэг, железная повозка, – вот что мы видели, – твердо сказал Далаан. – Всего-навсего повозка. Боевая колесница вроде тех, которыми пользуются военачальники царства Цзинь. А может быть, и не боевая вовсе.

– Но ведь… – Тюрюубэн покосился на дорогу.

– Что?

– Но ведь он… она… демон… повозка… колесница эта двигалась сама, унбаши!

– А внутри был человек, – напомнил Далаан. – Который ничуть ее не боялся. Наверняка именно он управлял колесницей.

– Тогда, должно быть, это великий шаман, – подал голос молчавший до сих пор Очир – самый опытный и самый осторожный воин десятка.

Да, шаман, да, великий. Это было очевидно. Очир просто произнес вслух то, что все понимали и так. Далаан пожал плечами:

– Значит, по дороге ездят шаманские колесницы. Но что это меняет? Любой шаман такой же человек из плоти и крови, как и мы. Шамана можно одолеть, можно пленить, можно убить. Если прежде убить страх перед ним.

– Шаман, способный управлять повозкой без лошадей, сумеет призвать к себе на помощь таких демонов, о существовании которых мы даже не подозреваем.

По своему обыкновению, Очир говорил негромко, рассеянно пощипывая редкую седеющую бородку и глядя куда-то в сторону. Однако к его тихим речам часто прислушивался весь десяток. Далаан, случалось, прислушивался тоже. Но лишь когда считал нужным. Когда не считал – не прислушивался.

Унбаши был он – не Очир.

– Даже самый могущественный шаман не успеет ничего сделать, если быстро связать ему руки и заткнуть рот. Для камлания нужно время. Мы этого времени чужому колдуну не дадим, – сказал Далаан.

Старый воин покачал головой:

– Чужой колдун все равно отомстит. Не сейчас – так позже.

– Ему не за что будет мстить нам, Очир, – возразил Далаан. – Мы не причиним ему вреда. Наша задача – захватить пленника и доставить его в лагерь. А уж там за ним присмотрит Бэлэг-шаман. К тому же если плененный илбэчин сообщит полезные сведения, то уйдет невредимым и довольным. Для него не пожалеют награды, и он не пожалеет о встрече с нами.

– И все же… – Очир вздохнул. – Все же было бы лучше, если бы он пошел за нами сам, а не на аркане, со связанными руками и с кляпом во рту.

Очир покосился на дорогу и забормотал под нос охранные заклинания. Их Очир знал великое множество – поднабрался за время похода от старика Бэлэга, с которым водил дружбу. Возможно, сила заговоров действительно оберегала старшего воина и весь десяток. Но так было по ту сторону Тумана, в степи, населенной знакомыми духами. А как будет по эту сторону?

– Ох, Далаан-унбаши, не хотелось бы мне иметь дело со здешними демонами, – Очир трижды сплюнул. – Это чужая и нехорошая страна. И демоны тут, должно быть, такие же.

Воины слушали, хмурились и согласно кивали.

Хватит! Далаан тряхнул головой. Пора было пресекать вредные разговоры.

– Чего ты страшишься больше, Очир, – козней ночных духов этого мира или гнева Субудэй-богатура и ярости Джебе-нойона? – спросил он.

Очир умолк. Участь нерадивых и трусливых воинов, прогневивших Субудэя и Джебе, была известна всем. Ну а духи… Духи – это только духи.

– Нам приказано добыть пленника, – продолжал Далаан. – Любого пленника, любой ценой. И мы выполним приказ Субудэя, даже если придется выковыривать из самобеглой колесницы чотгора, мангуса или ведьму-шулму. Следует только придумать, как остановить железную повозку, а уж потом…

– Унбаши! – вскинулся вдруг Тюрюубэн. – Опять! Демон-колесница!

Молодой разведчик обладал не только отличным зрением, но и превосходным слухом. На этот раз он подал знак первым.

– В укрытие! – коротко бросил Далаан.

Опытные разведчики мгновенно раствориться в темноте ночи. Далаан вернулся на свое место у обочины.

* * *

Вторая колесница сильно отличалась от первой, что было заметно уже издали. Эта повозка тоже двигалась сама по себе, без тягловой скотины и без упряжки, но имела лишь один глаз, горящий в ночи ярко-белым, с голубоватым отливом огнем. Размером она оказалась поменьше, хотя рычала громче и дребезжала так, будто собиралась вот-вот развалиться.

Оглашая окрестности устрашающим ревом, одноокая тэмэр тэрэг виляла от обочины к обочине, словно молодая игривая кобылка. Уже можно было разглядеть три – да именно три, а не четыре, как в прошлый раз, – колеса. Два – слева, одно справа. Над правым колесом располагался большой короб, укрытый сверху грязной тряпкой. Два других оказались частью… Трудно даже сказать частью чего. Раньше таких повозок Далаану видеть не доводилось. Да что там видеть: он и вообразить раньше не мог ничего подобного.

Высотой эта колесница была всего-то с небольшого ослика, даже, пожалуй, еще ниже – с козла. Вместо ног – крутящиеся колеса, а впереди – над огненным глазом – торчат в стороны два коротких изогнутых рога, за которые держался человек. Всадник, оседлавший диковинного железного козла, укрывался за небольшим прозрачным щитом.

Далаан колебался недолго. Милостивый Тэнгри посылал им удачу, которой глупо не воспользоваться. Шамана на рычащей трехколесной зверь-повозке можно было сдернуть арканом и скрутить, прежде чем он призовет на помощь духов чужого мира. Но нужно действовать быстро и решительно. Ибо только извечному отцу всего сущего Великому Тэнгри ведомо, повезет ли им в эту ночь еще раз.

Далаан потянулся к уложенной кольцами волосяной веревке. С небольшого расстояния аркан можно набросить в одно движение – не раскручивая петли над головой. А до дороги – рукой подать. И чужак-илбэчин все ближе, ближе…

Кусты, правда, мешают. Но если быстро выскочить на обочину и сразу метнуть аркан…

«Успею! – решил Далаан. – Смогу!»

«Др-р-ру-р-ру-р-ру-р-ру-р-ру!» – рычала-дребезжала-грохотала трехколесая одноглазая повозка. Позади стелилось дымное облако. Колдовская колесница подпрыгивала на разбитой колее. Человек, вцепившийся в железные рога, покачивался на узком потертом седле, лишенном лук. Ноги наездник упирал не в стремена, а в короткие выступы, торчавшие из поблескивающих металлом боков.

Рогатая повозка моталась по дороге туда-сюда: то ли чужак-илбэчин старался избегать рытвин и ям, то ли наездником был никудышным. Вот повозка поравнялась с укрытием Далаана. А вот – проезжает мимо.

Далаан вскочил, ринулся в смрадное дымное облачко, в волну горячего воздуха и резких незнакомых запахов. Перед глазами мелькнули красный огонек, горевший там, где у лошади должен быть хвост.

Удерживая аркан левой рукой, правой Далаан бросил петлю. Вот так! Вперед и вверх.

Ездок не заметил опасности. И не услышал, разумеется, тоже. Что он мог сейчас слышать в рыке и грохоте своего железного зверя с колесами вместо ног?

Веревка из темного конского волоса слилась с ночной тьмой. Петля, будто пасть, раскрылась над головой чужака, на миг зависла в воздухе…

Опала.

Далаан ощутил резкое натяжение аркана, как бывает всегда после удачного броска. Сильно дернул на себя.

Веревочный зев затянулся, обхватывая жертву.

– «Ё-пс-с!» – коротко и непонятно вскрикнул ездок.

И, вырванный из седла, покатился по земле.

Рогатая колесница – уже без седока – свернула с дороги, перескочила через обочину, вломилась в заросли высокой пшеницы. Рыкнула. Кашлянула. Затихла.

– Ко мне! – рявкнул Далаан.

Воины из его десятка появились на дороге. Воины торопились успеть прежде, чем придет в себя сброшенный на землю колдун. Воины хотели опередить демонов чужого мира.

Впереди всех бежал Очир.

– «…Ёба-ма-а-а! Менты поганые!..» – чужак, корчась на земле, уже изрыгал незнакомые заклинания на неведомом языке. Его шаманская молитва-дурдалга могла причинить вред.

Но Далаан и Очир уже навалились на колдуна, уткнули его лицом в землю.

Проклятый илбэчин извивался как змея. Изо рта чужака шел дурной запах и, наверное, очень дурные и опасные слова.

– «Суки-суки-суки!» – шаман отчаянно мотал головой и призывал на помощь здешних духов, пока втиснутый в глотку кляп не оборвал его камлание.

Далаан вздохнул с облегчением: кажется, духи затуманных земель не услышали обращенных к ним призывов.

Очир, опасливо озираясь, все же трижды хлопнул в ладоши, отгоняя ночных демонов.

Глава 5

– Ёпс-с-с! – только и успел выкрикнуть Лукьяныч.

Руки сорвало с руля, как срубило.

Прижало к бокам.

Стиснуло грудь, перехватило дыхание.

Сдернуло с мотоцикла.

Швырнуло на землю.

Ударило – крепко, сильно.

Старый ржавый «Иж» прыгнул вправо, вылетел за обочину, из дощатого ящика, поставленного вместо сгнившей коляски, посыпались початки. Мотоцикл хрустко вошел в кукурузную стену, где и заглох благополучно.

В первые секунды Лукьяныч и понять-то ничего не успел. Трудно соображать, когда вокруг пыль столбом, тяжелый запах выхлопа, чьи-то крики. Когда от дешевой бормотухи и от нехилого – мать-перемать, чуть башку не проломило! – удара о землю гудит в голове.

А вдобавок ко всему руки стягивала невесть откуда взявшаяся веревка.

«Повязали, – с тоской подумал Лукьяныч. – А от ментов ведь поллитровкой хрен откупишься».

Странно, вообще-то, все это. Сторожей на дальних кукурузных полях сроду не водилось. Гибэдэдэшники здешние глухие проселки тоже не шибко любили: у них кормовые точки всё ближе к трассе. Милиции – той и в помине здесь не было.

Кукурузу таскать помалу никто пока не мешал: Лукьяныч по ночам ездил на поля как на работу. Жена варила початки кастрюлями, продавала городским. Какое-никакое, а подспорье к нищенской пенсии. И вот, нате-пожалуйста, доездился, итить! Нарвался…

Лукьяныч услышал топот. Вывернул шею, стараясь разглядеть, кто такие. К нему кто-то бежал, но в темноте не пойми-разберешь кто. Клоуны какие-то, обряженные в чудные каски и бронники.

А пошевелиться – никак. Руки стянуты. Ну, менты пошли нынче, ну артисты! Спецназовцы, мля, офуенные! Крутизна изо всех дыр прет! Вместо того, чтобы настоящих ворюг ловить, на пенсионеров засады устраивают! Небось с Алибеком, бандюком известным, что нынче при власти, а порой и над властью стоит, так бы обращаться не посмели.

Тоска в душе Лукьяныча сменялась негодованием, из негодования вскипала лютая черная злоба, настоянная на не выветрившихся еще алкогольных парах. Думают, боится он их? А них-х! А не боится! Будут бить? А пох-х! Что ему, старику, терять?

Лукьяныча накрыло. Загубленная молодость и полуголодная старость на выселках за городской окраиной. Острое ощущение собственной никчемности и ненужности, беспросветная нищета и унизительная копеечная пенсия. Вынужденное воровство на полях, очередная волна бандитского беспредела, произвол властей, сломавшийся на прошлой неделе телевизор, сварливая, вечно недовольная старуха и осточертевшая паленая водка – во всех бедах, как казалось сейчас Лукьянычу, были виноваты эти…

– Ёба-ма-а-а! Менты поганые!

Крепко зажмурившись, он орал громко, в голос. Вкладывая в пьяный вопль все, что думал и о чем никогда не посмел бы заикнуться по-трезвому.

– С-с-суки! Суки! Суки! – надрываясь, глотая пыль и чувствуя во рту кровавый привкус, хрипел Лукьяныч.

Потом чья-то сильная рука схватила его за волосы и сунула в рот грязную вонючую тряпку. Кто-то скрутил руки и связал ноги.

Вот сейчас! Сейчас бить начнут. После таких слов бить должны люто, жестоко. Убивать должны.

Странно. Почему-то не били. И что еще чудно: обычно ведь менты наручниками щелк-щелк – и готово. А тут – то ли веревки, то ли ремни какие-то на запястья наматывают.

Лукьяныч открыл глаза, завертел головой.

И разглядел наконец склонившихся над ним людей как следует.

Вся злость вмиг куда-то ушла. Осталась одна-единственная мысль: «Много выпил сегодня! Все-таки много…»

«Менты», вовсе не похожие ни на ментов, ни на спецуру, ни на прочие какие погоны, ни даже на бандюков, зато очень похожие на глюки белой горячки, проворно затягивали последние узлы.

Что за хрень такая? Засаленные длиннополые фуфайки, грязные, пропахшие кониной полушубки мехом наружу. Бронники оказались панцирями из железных пластин, наклепанных внахлест друг на друга. Шлемы – никакие не каски, а именно шлемы из кожи и металла – отороченные мехом, чем-то напоминали массивные капюшоны, целиком закрывающие макушку, затылок, уши и шею. И оружие… Не автоматы, не дубинки. Сабли, копья и луки – во как!

И рожи. Страшные.

И говор. Непонятный.

Узкоглазые азиатские лица, пронзительные взгляды, быстрые движения, краткие команды на незнакомом языке. Прямо какая-то китайская банда, мля! Нет, определенно глюки. Хотя и убедительные до ужаса.

«Белка, – упрямо твердил про себя Лукьяныч, – без вариантов белка. Завязывать с водярой нужно, пока не поздно».

Он как мог убеждал себя, что допился вконец, до ручки и… И не верил сам себе. Слишком уж все казалось реальным и правдоподобным.

«Суки, – уже без злости, с обреченной печалью подумал Лукьяныч. – Что ж это за фигня такая-то? Как же это меня угораздило-то? Вот ведь блин горелый, а…»

* * *

Когда братья Тюрюушэ и Тюрюубэн утащили связанного колдуна с дороги, Далаан, обнажив саблю, осторожно подступил к рогатой колеснице. Нужно было узнать наверняка, что же это такое. Железная повозка или железный демон?

Колесница, увязшая в высокой пшенице, стояла неподвижно. Колесница молчала. Огненный глаз впереди погас. Красные огоньки сзади тоже не горели.

Далаан ощущал резкий тошнотворный запах и тепло, как от остывающего очага. А вот страха он не чувствовал. По крайней мере, того сильного страха, который сковывает члены или побуждает бежать без оглядки.

Далаан все же склонялся к мысли о том, что в густых зарослях застряло не живое существо и не злобное порождение тьмы, а груда металла, неспособная без наездника-шамана причинить кому-либо вред.

Он ткнул трехколесную повозку саблей.

За спиной охнул Очир.

Острие скрежетнуло по металлу, вспороло мягкое седло без лук.

И – ничего. Далаан осмелел еще больше. Нет, это определенно был не демон: демон уже набросился бы на него. Это было тем, чем было. Тэмэр тэрэг. Железная телега. Безлошадная колесница, движимая неведомыми силами, но не опасная сама по себе.

Чтобы окончательно, раз и навсегда доказать это себе и своим воинам, Далаан взмахнул саблей снова. Рубанул, что было сил…

Изогнутый клинок обрушился под рога самобеглой повозки – туда, где и у зверя, и у демона должны располагаться голова и загривок. Звякнуло. Тонкий металл поддался заточенной боевой стали. Лошадиный череп – и тот оказался бы прочнее!

В наступившей тишине послышалось журчание. Из разрубленного железа заструилась желтоватая зловонная жидкость. Кровь колдовской тэмэр тэрэг? Или ее пища?

Шаманская колесница не шелохнулась и на этот раз. Не напала, не стала драться за истекавшую кровь или пищу. Потому что повозки не дерутся. Повозки – это всего лишь повозки.

Далаан усмехнулся.

– Это, – он поднял саблю высоко над головой, – сильнее этого…

И ударил снова. В погасший глаз самобеглой колесницы. Глаз лопнул, разлетелся вдребезги, посыпался на землю множеством осколков. И опять ничего не произошло.

– Да! Да! Да! – улыбаясь, закивали воины. – Ты прав, Далаан-унбаши! Наши сабли сильнее. Наши сабли одолеют любых шаманов и демонов этого мира. Хур-ра! Хур-ра!

Очир кивал вместе со всеми.

Глава 6

Сначала его везли, будто тюк – перебросив поперек лошади, обмотав веревками и накинув на голову мешок. Везли вроде бы не очень долго, но и того хватило: жутко ныли отбитые о конский хребет потроха.

Потом сбросили на землю и сдернули с головы вонючий мешок. Лукьяныч огляделся. Ёма-ё! Целый табор вокруг! Огни, палатки, кони, все те же китайцы (и откуда их взялось-то столько?) – в железе, с копьями и саблями. И дикая степь куда ни глянь. Подобных мест Лукьяныч вблизи Южанска не знал.

Лукьяныча подняли, подхватили, потащили к большой округлой палатке – то ли чуму, то ли шатру.

У входа стояли воткнутые в землю длинные жерди с целыми связками из лошадиных хвостов и горели костры. Не столько горели даже, сколько дымили сырой полынью. Горьким дымом связанного Лукьяныча окуривали так усердно, что он едва не задохнулся.

Дальше – больше. Из дыма вынырнул какой-то узкоглазый дикарь в рваном лоскутном халате – старый, маленький и сухой как вобла. Дикарь принялся скакать кругами. При этом сумасшедший китаец пронзительно кричал и стучал над ухом в расписной бубен.

Было паршиво, больно и страшно. Лукьяныч все больше и больше уверялся, что причина происходящего крылась вовсе не в паленой водке. В другом следовало искать причину. Эх, знать бы еще в чем…

Лукьяныч быстро трезвел. Едкий дым действовал как нашатырь, а гулкие удары бубна, казалось, выбивали из головы весь хмель. Наконец бубен и крики стихли, дикая пляска прекратилась. Маленький китаец юркнул в шатер и через некоторое время что-то выкрикнул изнутри. Лукьяныча тотчас же впихнули под тяжелый войлочный полог. К тому времени он был уже трезв как стеклышко.

Внутри оказалось темно и тихо. И китайцев здесь было совсем немного. Несколько стражников в тени да плясун с бубном, тоже державшийся в сторонке.

В самом центре, под крепким и закопченным опорным столбом, дотлевали обложенные камнями угли. Вверху зияла прорезанная в плотном войлоке круглая дыра, в которую можно было увидеть звезды. Дымоход такой у них, что ли?..

У затухающего огня сидели двое. Один – молодой, свирепого вида азиат. Другой – грузный, пожилой, тоже из узкоглазых – почти старик уже. Седой и смурной. Страшный.

«Ну и харя!» – ужаснулся Лукьяныч, едва подняв на него глаза.

Харя действительно была та еще. Лицо рассечено. Жуткий застарелый шрам тянется через лоб, щеку и левый глаз. Вернее – глазницу: глаза, по которому прошлась багровая полоса, давно уже нет и в помине.

Правой скрюченной рукой – вероятно, тоже пораненной – старик старался не шевелить. Палец левой ткнул в сторону Лукьяныча. Чуть шевельнулись сухие губы.

– Хэн? – услышал Лукьяныч. Кажется, его о чем-то спрашивали. – Хэн чи?

Здоровый глаз старого калеки смотрел не мигая. В узкой щелочке на разрубленном лице отражался свет костра.

Изо рта Лукьяныча вырвали кляп. Рук, правда, не развязали. Болезненный толчок в спину был как недвусмысленный приказ: отвечай, мол.

– Чиний нэр хэнбэ?! – прозвучал новый вопрос. Похоже, старик начинал злиться.

Лукьяныч и рад был бы ему ответить. Вот только бы понять, что от него хотят услышать.

– Чи ую хийдэг вэ? – брызнул слюной старый китаец.

Опять ударили в спину. На этот раз сильнее. Лукьяныч аж охнул от боли. Покосившись, заметил: бьют-то не абы чем – копейным древком. Пока что тупым концом. Но этак и обычной палкой до смерти забить можно.

Он тряхнул головой:

– Мужики, вы вообще кто, а?

Старик у огня переглянулся с молодым китайцем, что сидел рядом. Тоже, видать, какой-то местный авторитет, даром что сопляк еще совсем.

Бить снова Лукьяныча не стали, и он приободрился:

– Не понимаю я вас ни хрена. Какого лешего вам вообще от меня надо-то? Объясните по-человечески вперед того, как палкой махать! Если из-за кукурузы весь сыр-бор – ну так и скажите. Договоримся уж как-нибудь. Хотите – отработаю, хотите – мотоцикл забирайте.

Молодой и здоровый азиат недобро оскалился, показав крепкие желтые зубы. Пожилой калека – видимо, он тут был за старшего – бросил несколько слов на своем гортанном наречии. Говорил он быстро, негромко и сердито. Лукьяныч так ничего и не разобрал.

– Не-е, мужики, как хотите, а не столкуемся мы с вами таким макаром, – замотал головой Лукьяныч и, заметив, как хмурится калека, протарахтел спешной скороговоркой – пока не забили на фиг: – Не, я-то че, я ни че, я просто того, в вашем китайском не силен, так что звиняйте.

* * *

– «…ком-не-силен-так-что-звиняйте».

– Что ты бормочешь, сын паршивой собаки?! – вспылил Джебе, порываясь вскочить.

– Сиди, Джебе! – тяжелая рука Субудэя легла на плечо горячего нойона. Легла – как припечатала. – Не поддавайся гневу и не пугай пленника, который может принести пользу!

Скрипучий голос старого военачальника прозвучал властно и уверенно.

Некоторое время в шатре царило молчание. Даже хэбтэгулы, несшие ночную стражу, не смели звякнуть доспехом, опасаясь помешать размышлениям Субудэй-богатура. А между тем он сам сейчас едва сдерживал гнев.

Еще бы не гневаться! Пленник из-за туманных земель был. Проку от пленника не было. Ни монгольского, ни кипчакского наречия он не понимал. А уж на каком языке разговаривал сам – то ведомо лишь одному Тэнгри.

Субудэй сверлил полонянина недобрым взглядом. Полонянин ежился и озирался по сторонам.

На выходца из кочевых степных племен пленник походил мало. Кожа светлая, глаза хоть и карие, но широкие. Нет, не степняк – это точно. И не хорезмиец, не алан, не грузин. Скорее уж словен из северных или западных земель. Урус, к примеру. До их земель отсюда недалеко.

Именно к урусам уводили свои роды разгромленные кипчаки. Именно у урусских князей искали помощи и защиты давние враги монголов. Хотя, насколько было известно Субудэю, урусы не носили столь странных одежд, какие были на пленнике. И все же…

Урус? Что если все-таки урус?

– Бродника Плоскиню сюда, – приказал Субудэй.

И подбросил в очаг дров.

Далаан, стоявший позади полонянина, сразу смекнул, что задумал Субудэй. Все верно. Пойманный за Туманом чужак обликом походил на вольных бродников, примкнувших к монгольским туменам еще на подходе к Тану-реке, чтобы сообща громить общего врага – кипчаков.

Немногочисленные, но умелые и отважные в бою бродники в большинстве своем были родом из уруских княжеств и помимо степных языков знали немало наречий северных и западных земель. Плоскиня же стоял над бродниками воеводой и понимал их всех, так что лучшего переводчика-тайлбарлагча или толмача, как говорили сами урусы, сейчас в лагере не сыскать.

Уж если Плоскиня не сможет понять пленника из-за Тумана, значит, этого не сможет никто.

* * *

Лукьяныч с любопытством уставился на нового человека, вошедшего в шатер. Незнакомец был немалого росточка: перешагивая порог, ему пришлось низко наклониться под пологом. Но самое приятное заключалось в том, что на чертовых китайцев он походил не больше, чем на негра.

На вид – обычный русский мужик из глубинки. Широченные плечи, кулачища как у боксера-тяжеловеса. Лицо простое как валенок, волос русый, борода лопатой, нос картошкой, глаза полные небесной лазури. Ватник такому на плечи, шапку-ушанку на голову, кирзу на ноги и – привет деревня! Типичный механизатор, скотник, пастух или еще какой колхозник.

Вот только одежда… Рубашка из проволочных колец. Железные пластины на груди и руках. К поясу прицеплен куполообразный шлем. И с азиатами «колхозник» держится как свой.

Одноглазый что-то долго говорил русоволосому здоровяку, кивая на Лукьяныча. Незнакомец выслушал, не перебивая, поклонился старику и подошел к пленнику.

– Эй, слышь, братишка, – в отчаянии воззвал Лукьяныч. – Ты-то хоть объясни, что у вас тут за дела такие творятся-то?

– Отнюдуже ты еси? – пробасил здоровяк.

– Че? – Лукьяныч растерянно потряс головой. – А?

– Откулешный еси, гарип?

Лукьяныч захлопал глазами. Объявившаяся среди узкоглазых китаезов рязанская морда, по всей видимости, выполнял роль переводчика, но этот типчик тоже оказался не силен в русском. По крайней мере, в том русском, на котором привык общаться Лукьяныч.

Говорил здоровяк как-то совсем уж чудно – будто богатырь из старинных былин. Странный язык: вроде что-то и проскальзывает понятное – а хрен разберешь, об чем разговор.

«Болгарин? Серб? Молдаванин?» – гадал Лукьяныч, вслушиваясь в диковинную речь. Здоровяка бородача он понимал в лучшем случае через четыре слова на пятое. Чтобы уловить не общий смысл сказанного даже, а хотя бы малую толику смысла, напрягаться приходилось неимоверно.

И все же речь казалась знакомой. Почему? Откуда?

Осенило внезапно. Прозрение пришло – как обухом по голове. Такое прозрение, что Лукьянычу вдруг сделалось не по себе.

В далекой-предалекой молодости ему довелось проучиться пару-тройку лет на филфаке. Заочно. Пока не выперли в шею. Однако курс древнерусского языка пройти он успел. Ох и намучился же тогда на сессиях. Думал, забылось все, ан нет: память выковыривала откуда-то из темных закутков значение позабытых слов. Но ведь древнерусский – он же, мать его налево, того… «древне»… Кто ж на нем теперь-то разговаривать станет?!

Тот, кто в кольчугу обрядился, тот и станет, – сам себе ответил Лукьяныч.

В голове царил полный бардак. Словно дрянной бормотухи обпился. А вопросы все сыпались и сыпались.

Переводчик был усерден и терпелив. Старался изо всех сил, помогая себе руками, яростно жестикулируя, рисуя палочкой на земле то, о чем спрашивал.

Китайцы тоже умели ждать. Они не мешали и не торопили. Только одноглазый калека порой задавал вопросы, которые с грехом пополам втолковывал Лукьянычу переводчик.

Молодой азиат с реденькими усиками нетерпеливо ворошил угли в костре.

Лукьяныч как мог отвечал на вопросы. Допрос длился долго и был утомителен. Обессиленного Лукьяныча выволокли из шатра уже под утро.