Текст книги "Песнь шаира или хроники Ахдада"

Автор книги: Руслан Шабельник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)

– Я... – новоприбывший поправил небольшую чалму, повязанную на манер жителей Индии, и даже отряхнул халат.

– Не говори своего имени, – произнес иной голос. – Здесь ни у кого нет имен, как нет выхода отсюда, кроме одного, о котором ты скоро узнаешь, но, клянусь Аллахом, лучше бы не знал.

– Что это за место?

– Как видишь, это пещера в горе на одном из островов. Название острова, если оно и есть, неизвестно никому из здесь присутствующих, – и снова рассказчик поменялся.

– А что за чудовище схватило меня и бросило в эту пещеру, словно тюк с легкой одеждой. Клянусь Аллахом, я не только не видел, но и не слышал ни о ком подобном. Огромная голова с одним глазом и безобразным ртом, тело, покрытое шерстью, да и росту в нем не меньше тридцати локтей.

– Мы называем его – Гуль. За неимением лучшего, ибо никому из присутствующих он не представился.

– Но для чего он держит нас здесь?

– Ответ прост и ужасен в своей простоте. Чтобы есть. Раз в день, на рассвете, камень откидывается и Гуль входит в пещеру. Он выбирает одного из нас и уносит. И неизвестно что хуже – участь уносимого, или ожидание остальных подобной участи.

– Но как же так, нас много, давайте попробуем навалиться все вместе, откинуть камень!

– И этот, и множество иных способов уже были опробованы до тебя. Возможно, будут опробованы после. Ни одному человеку, даже дюжине человек, не откинуть этот камень, а даже если он и будет откинут. Как уже говорилось – мы на острове. Где скроешься? Да и как убежишь от Гуля, один шаг которого равен десяти человеческим.

– Так что же – сидеть и ждать!

– На все воля Аллаха! Можешь сидеть и трястись в ожидании приговора судьбы, а можешь присоединиться к нам.

– Присоединиться к кому?

– "Клубу Смертников" – так назвал наше собрание один из братьев, что закончил свой путь в желудке Гуля две ночи назад.

– Клубу смертников?

– Можно ждать, можно трястись и лелеять свой страх, а можно... развлечь братьев.

– Развлечь?..

– За неимением иных развлечений, мы развлекаем друг друга историями, ибо один рассказчик способен занять многих слушателей. И если ты сочтешь возможным присоединиться к нам и рассказать свою, то все вместе проведем время отпущенное Аллахом (если ты веришь в истинного бога) с пользой.

– Рассказываемые истории, – возвестил новый голос, – могут в равной степени быть выдумкой и правдой, а могут сочетать и то и другое. Здесь нет придирчивых судей.

– Могут случиться с тобой, или с кем-то из твоих близких. А могут и с малознакомым человеком. А поведать каждому есть что.

– Итак, брат, есть ли у тебя история, достойная внимания присутствующего здесь высокого собрания?

– Есть!

– О-о-о, я так и знал. Возблагодарим же, братья, Аллаха милостивого и всезнающего за ниспосланного нам брата. Идите все сюда, и послушаем историю, но говори кратко, ибо конец ее не всякому дано услышать, равно как и рассказчику досказать...

1.

Начало рассказа первого узника

Султан города Ахдада Шамс ад-Дин Мухаммад пребывал в скверном расположении духа, и – как следствие – тела.

Скверное расположение тела было связано с туфлей, правой туфлей повелителя правоверных (а кто сказал, что султан в своем городе не повелитель правоверных) с которой, как известно, Пророк повелел выходить из отхожего места.

Привычную к подобному туфлю привычно сжимали привычные к подобному руки визиря славного города Ахдада Абу-ль-Хасана.

– Говори!

Шамс ад-Дин осторожно придвинул скамью – резную скамью, оббитую нежнейшим китайским шелком – и осторожно опустился на нее. Когда Абу-ль-Хасан облюбовывал туфлю о том, чтобы вырваться не могло быть и речи.

– О повелитель правоверных, о узел чалмы Пророка, о светоч мира...

– Сколько? – Шамс ад-Дин желал, чтобы голос гремел, поднимался высокими стенами дворца, отражался от изукрашенного лепкой потолка и опускался на склоненную голову визиря. Вместо ожидаемого, получился вопрос, усталый вопрос усталого человека.

– Восемь, – ответил Абу-ль-Хасан, – это те, о ком нам известно, о светоч мира. Есть еще квартал нищих, пусть и – стараниями славного султана – не такой большой и населенный, как квартал купцов, или иные кварталы славного Ахдада. О том, что там творится – одному Аллаху ведомо.

"А Абу-ль-Хасан постарел, – неожиданная мысль посетила славную голову Шамс ад-Дина. Раздутый живот мешает опускаться на колени. Трясущиеся ноги – мешают подниматься. Да и руки, некогда проворные руки далеко не с первого раза ловят привычную туфлю".

– Как смеешь ты, несчастный, являться ко мне с дурными вестями! Завтра... нет, сегодня же велю повесить тебя и сорок твоих родственников на воротах моего дворца. Пусть люди, славные жители славного города Ахдада придут посмотреть на славную казнь Абу-ль-Хасана из рода Аминов. Того, кто разочаровал своего господина и не смог уберечь их от напасти, поразившей любимый город!

Абу-ль-Хасан вздохнул.

Вздохнул и Шамс ад-Дин.

Если бы помогло – он бы повесил. Малая цена за спокойствие в городе.

Причиной скверного расположения духа славного султана, славного города Ахдада была болезнь. Слава Аллаху – не болезнь самого султана, или кого-либо из близких, хотя – на все воля Аллаха.

Хворали жители Ахдада. Богатые – бедные, ремесленники – чиновники, мусульмане – неверные. Болели давно – скоро месяц будет, как первый несчастный свалился в лихорадке. Лихорадка продолжалась три дня и три ночи. Ни старания лекарей, ни молитвы родственников не облегчали состояния больного. На четвертое утро он... исчезал. Больной. Оставляя лишь пропитанные потом одежды. Ни дежурившие у ложа родственники, ни стражники, которых позже начал приставлять Шамс ад-Дин не помогали делу, как и не проливали свет на поистине небывалое действо. Больной исчезал, а на утро ни те, ни другие не могли рассказать, что случилось ночью. Шамс ад-Дин даже казнил пару человек – помогло слабо. Колдовство, не иначе колдовство творилось под небом Ахдада. О Аллах, на все воля твоя, но зачем ты желаешь такое! Плач, стон и проклятия ширились небом Ахдада. Плакали родственники пропавших. Если больные живы – где они? Почему не подадут весть? Если мертвы – где тело? Тело, которое необходимо похоронить, соблюдая обряды и церемонии.

Страх, страх овладевал сердцами и умами живых. Пока живых, ибо на все воля Аллаха, и неизвестно на кого падет выбор в следующую ночь.

– Даю тебе срок до конца месяца, славного лунного месяца раджаба. Если в первый день шаабана ты не предоставишь мне средство лечения болезни, клянусь всем, что свято, Абу-ль-Хасан, я повешу тебя, тебя и твоих близких. Народ должен видеть – султан помнит и заботится о них.

2.

Начало рассказа второго узника

Дело случилось в окрестностях города Ахдада, в котором правит славный делами предков и своими собственными славный султан Шамс ад-Дин Мухаммад.

Случилось в один из дней, что Халифа-рыбак по своему обыкновению пришел на берег реки и кинул в реку сеть, и потянул, и сеть поднялась пустая. И тогда он забросил ее во второй раз, и она опять поднялась пустая. И Халифа сказал про себя: "В этом месте нет рыбы!" И перешел на другое место и закинул там сеть, и она поднялась пустая, и тогда он перешел в другое место и переходил с утра до обеда, но не поймал даже маленькой рыбешки.

"Чудеса! – воскликнул он. – Рыба что ли в реке вышла, или этому другая причина?"

Надо сказать, неподалеку от города находился пруд – странный пруд – злые языки чесали, а добрые цокали им вслед, в каждую четырнадцатую ночь месяца на том пруду собираются дэвы и ифриты, и гули, и устраивают пляски и ловлю рыбы – вот почему никто из рыбаков не промышлял в том пруду. И назывался он – Пруд Дэвов.

"Пойду к Пруду Дэвов, – решил Халифа-рыбак, – до четырнадцатой ночи еще далеко, может быть там удача будет на моей стороне".

И только он это подумал, как приблизился к нему магрибинец, ехавший на муле. И был он одет в великолепную одежду, а на спине мула лежал вышитый мешок, и все на муле было вышито. И магрибинец сошел со спины мула и сказал:

– Мир тебе, о Халифа сын Халифы.

И Халифа, удивленный, что тот знает его, в то время, как сам Халифа видел магрибинца впервые, ответил:

– И тебе мир, о господин мой, хаджи. Но ответь мне, как так получилось, что ты знаешь меня, в то время как я вижу тебя впервые?

И магрибинец ответил:

– Я прибыл в ваш город из дальних стран. И первым делом я пришел на рынок и поинтересовался, кто в вашем городе самый удачливый и умелый рыбак, и самый честный, и – самое главное – умный. И все в один голос указали на тебя.

– Что ж, в этом есть правда, – Халифа нашел объяснение достаточным. – Особенно, что касается последнего – ума мне не занимать. Впрочем, ты еще не упомянул мою скромность.

– Конечно! – всплеснул руками магрибинец, – оправданьем мне служит то, что твоя скромность, поднимающаяся выше полумесяца самого высокого минарета Ахдада, заслуживает отдельного упоминания.

– Ну так уж... – Халифа потупил очи и копнул сандалией песок. – А не рассказывали ли тебе историю, которая приключилась между мной и султаном нашего города Шамс ад-Дином Мухаммадом не так давно – десять весен назад...

– Я уверен, – перебил Халифу магрибинец, – история твоя достойна упоминания в самом высоком собрании, и будь она даже написана иглами в уголках глаза, она послужила бы назиданием для поучающихся. Однако, Халифа-мудрый, а с этого момента позволь называть тебя так.

Важным кивком головы, магрибинец получил разрешение.

– У меня есть к тебе просьба, и если ты меня послушаешься, ты получишь большие блага и станешь по этой причине моим другом и исполнителем моих желаний.

– Ну я, конечно, не джин, чтобы исполнять желания, но ты можешь сказать, что у тебя на уме, а я стану слушать, не перебивая.

– Дошло до меня, где-то неподалеку имеется небольшой пруд, называемый Пруд Дэвов.

– Твои уши не обманули тебя, хаджи, – Халифа, польщенный словами о себе, каждое из которых было словом правды, продолжал важно кивать. – Такой пруд есть, и я как раз направляюсь к нему.

– Воистину, Аллах все видит, все знает и начертал все пути раньше нас, а мы лишь слепо следуем ими. Знай же, Халифа-мудрый (а я уже получил разрешение называть тебя так) обстоятельства, что привели меня в ваш город, касаются как раз этого пруда. Продолжим же путь, и на месте, я открою тебе остальную часть моего дела.

3.

Начало рассказа третьего узника

Имя мое – Хасан, и хоть и был уговор меж нами не называть имен, нарушу я его, ибо терять мне нечего, а история моя грустнее и печальнее всех ваших вместе взятых.

Я, как и отец мой и дед мой происхожу из земель Басры. Отец мой был ювелиром и имел свою лавку. Жили мы не богато, но и не в нужде. И определил Аллах всеслышащий и премудрый, чтобы в один из дней преставился мой отец к милости великого Аллаха и оставил свою лавку. И я сел в нее вместо него, и тоже начал заниматься ювелирным делом, благо был обучен этому с детства

В один из дней, сижу я у себя в лавке и вдруг вижу – идёт на рынке, среди людей, человек персиянин с черной кожей. И он прошёл мимо моей лавки и взглянул на мои изделия и осмотрел их с пониманием, и они ему понравились.

После чего персиянин покачал головой и сказал:

– Клянусь Аллахом, ты хороший ювелир! – и стал смотреть, как я работаю.

А когда настало время послеполуденной молитвы, лавка очистилась от людей, персиянин обратился ко мне с такими словами:

– О дитя моё, ты красивый юноша! У тебя нет отца, а у меня нет сына, и я знаю ремесло, лучше которого нет на свете. Много народу из людей просило меня научить их, но я не соглашался, а теперь моя душа согласна, чтобы я научил тебя этому ремеслу и сделал тебя моим сыном. И я поставлю между тобою и бедностью преграду, и ты отдохнёшь от работы с молотком, углём и огнём.

– О господин мой, а когда ты меня научишь? – спросил я.

И персиянин ответил:

– Завтра я к тебе приду и сделаю тебе из меди чистое золото, в твоём присутствии.

И я обрадовался и простился с персиянином и пошёл к своей матери. Я вошёл и поздоровался и поел с нею и рассказал ей историю с персиянином, ошеломлённый, потеряв ум и разумение.

И мать сказала:

– Что с тобой, о дитя моё? Берегись слушать слова людей, особенно персиян, и не будь им ни в чем послушен. Это великие обманщики, которые знают искусство алхимии и устраивают с людьми штуки и берут их деньги и съедают их всякой ложью.

– О матушка, – ответил я, – мы люди бедные, и нет у нас ничего, на что бы он позарился и устроил с нами штуку. Этот персиянин – старец праведный, и на нем следы праведности, и Аллах лишь внушил ему склонность ко мне.

И мать умолкла, затаив гнев. А мое сердце было занято, и сон не брал меня в эту ночь, так сильно я радовался тому, что сказал персиянин.

А когда наступило утро, я взял ключи и отпер лавку, и подошел ко мне тот персиянин. И я поднялся для него и хотел поцеловать ему руки, но старик не согласился на это и сказал:

– О Хасан, приготовь плавильник и поставь мехи.

И я сделал то, что велел мне персиянин.

Когда огонь разгорелся, персиянин спросил меня:

– О дитя моё, есть у тебя медь?

– У меня есть сломанное блюдо.

Персиянин велел тотчас сжать блюдо и разрезать его ножницами на мелкие куски. И я сделал так, как сказал старик, и изрезал блюдо на мелкие куски и, бросив их в плавильник, дул на огонь мехами, пока куски не превратились в жидкость. И тогда персиянин протянул руку к своему тюрбану и вынул из него свёрнутый листок и, развернув его, высыпал из него в плавильник с полдрахмы чего то, и это был порошок похожий на жёлтую сурьму. И старик велел мне дуть на жидкость мехами, и я делал так, как он велел, пока жидкость не превратилась в слиток золота.

И когда я увидел это, я оторопел, и мой ум смутился от охватившей его радости. И я взял слиток и перевернул его и, взяв напильник, обточил слиток, и увидел, что это чистое золото высшей ценности. И мой ум улетел, и я был ошеломлён и склонился к руке персиянина, чтобы её поцеловать, но тот не дал мне, а сказал:

– Возьми этот слиток, пойди на рынок, продай его и получи его цену поскорее, и не разговаривай.

И я пошёл на рынок и отдал слиток посреднику, и тот взял его и потёр и увидел, что это чистое золото. И ворота цены открыли десятью тысячами дирхемов, и купцы стали набавлять, и посредник продал слиток за пятнадцать тысяч дирхемов, и я получил его цену. И я пошёл домой и рассказал матери обо всем, что сделал.

Но мать стала надо мной смеяться и воскликнула:

– Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! – и умолкла, затаив досаду.

А я взял по своей глупости ступку и пошёл с нею к персиянину, который сидел в лавке, и поставил её перед ним.

– О дитя моё, что ты хочешь делать с этой ступкой? – спросил старик.

– Мы положим её в огонь и сделаем из неё золотые слитки.

И персиянин засмеялся и воскликнул:

– О сын мой, бесноватый ты, что ли, чтобы выносить на рынок два слитка в один и ют же день! Разве ты не знаешь, что люди нас заподозрят и пропадут наши души? О дитя моё, когда я научу тебя этому искусству, не применяй его чаще, чем один раз в год, – этого хватит тебе от года до года.

– Ты прав, о господин мой, – сказал я и сел в лавке и поставил плавильник и бросил уголь в огонь.

Тогда персиянин спросил меня:

– О дитя моё, что ты хочешь?

– Научи меня этому искусству!

И персиянин засмеялся и воскликнул:

– Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Ты, о сын мой, малоумен и совсем не годишься для этого искусства. Разве кто нибудь в жизни учится этому искусству на перекрёстке дороги или на рынках? Если мы займёмся им в этом месте, люди скажут на нас: "Они делают алхимию". И услышат про нас судьи, и пропадут наши души. Если ты хочешь, о дитя моё, научиться этому искусству, пойдём со мной ко мне в дом.

И я поднялся и запер лавку и отправился с персиянином. И когда я шёл по дороге, то вдруг вспомнил слова своей матери и стал строить в душе тысячу расчётов. И я остановился и склонил голову к земле на некоторое время, и персиянин обернулся и, увидев, что я стою, засмеялся и воскликнул:

– Бесноватый ты, что ли? Я затаил для тебя в сердце благо, а ты считаешь, что я буду тебе вредить! Если ты боишься, я пойду с тобою к тебе домой и научу тебя там.

– Будет так, – ответил я.

И персиянин сказал:

– Иди впереди меня!

И я пошёл впереди него, а персиянин шёл сзади, пока мы оба не дошли до моего жилища. И я вошёл в дом и нашёл свою мать, и рассказал о приходе персиянина (а персиянин стоял у ворот), и она убрала для нас дом и привела его в порядок и, покончив с этим делом, ушла. И тогда я позволил персиянину войти, и тот вошёл, а я взял в руку блюдо и пошёл с ним на рынок, чтобы принести в нем чего нибудь поесть. И принеся еду и, поставив её перед персиянином, сказал:

– Ешь, о господин мой, чтобы были между нами хлеб и соль. Аллах великий отомстит тому, кто обманывает хлеб и соль.

И персиянин ответил:

– Ты прав, о сын мой, кто знает цену хлеба и соли!

И мы ели, пока не насытились, а затем персиянин сказал:

– Да воздаст тебе Аллах благом, о дитя моё! С подобным тебе водят люди дружбу, открывают свои тайны и учат тому, что полезно! О Хасан, принеси инструменты.

И я не верил этим словам, и побежал, точно жеребёнок, несущийся по весеннему лугу, и пришёл в лавку и взял инструменты и вернулся и положил их перед персиянином. И персиянин вынул бумажный свёрток и сказал:

– О Хасан, клянусь хлебом и солью, если бы ты не был мне дороже сына, я бы не показал тебе этого искусства, так как у меня не осталось эликсира, кроме того, что в этом свёртке. Но смотри внимательно, когда я буду составлять зелья и класть их перед тобой. И знай, о дитя моё, о Хасан, что ты будешь класть на каждые десять ритлей меди полдрахмы того, что в этой бумажке, и тогда станут эти десять ритлей золотом, чистым и беспримесным.

И я взял бумажку и увидел в ней знакомый желтый порошок, и спросил:

– О господин, как это называется, где его находят, и что станется, когда он закончится?

И персиянин засмеялся и сказал:

– О Хасан, ты стал моим сыном и сделался мне дороже души и денег, и я вижу, что не ошибся в своем выборе, ты мудр не по годам и мысли твои достигают дальше завтрашнего дня. Знай же, порошок этот добывается из травы, что растет только на одной горе, местоположение которой известно мне одному.

И я был захвачен видом волшебного порошка и воскликнул:

– Я твой слуга, и все, что ты со мной сделаешь, будет сохранено у Аллаха великого, только укажи мне место, где находится эта гора!

Тогда персиянин ответил:

– Завтра приходи на пристань, и мы отправимся с тобой к этой горе.

4.

Начало рассказа четвертого узника

Даже не знаю, чем развлечь столь высокое собрание. И хоть по положению я купец, клянусь – и Аллах в том свидетель – в моей жизни случалось мало событий достойных внимания. Особенно, внимания в тот час, когда злой рок в образе одноглазого чудища распростер над нами свои когтистые лапы. Однако, одна история, приключившаяся с вашим покорным слугой на заре его юности, а именно – двадцать весен назад, хоть и не надолго, но – смею надеяться – скрасит мучительные часы ожидания неминуемой смерти. А в том, что она неминуема нет сомнения, ибо все мы приходим в этот мир по милости Аллаха всевидящего и всезнающего, и так же покидаем его в строго отмерянный срок.

И всякое дело, какое только не замыслит человек, должно совершать во имя того, кто положил начало всему сущему. Вот почему и я, раз уж мне выпал жребий продолжить наши собеседования, намерен поведать вам одно из его поразительных деяний, дабы мы, услышав о таковом, положились на него, как на нечто незыблемое, и вечно славили его имя.

Как известно, все временное преходяще и смертно; и оно само, и то, что его окружает, полно грусти, печали и тяготы и всечасным подвергается опасностям, которые нас неминуемо подстерегли бы и которых мы, в сей временной жизни пребывающие и составляющие ее часть, не властны были бы предотвратить и избежать, когда бы Аллах по великой своей милости не посылал нам сил и не наделил нас прозорливостью. Не следует думать, будто милость эту мы заслужили, – нет, Аллах ниспосылает ее нам, потому что он всеблаг.

То, что я сейчас скажу, может сойти за небылицу, и когда бы этому не было множества свидетелей, и когда бы я сам этого не наблюдал, ни за что бы я этому не поверил, даже если б узнал из достоверного источника, и, уж конечно, не стал бы о том рассказывать.

Как уже упоминалось ранее, я – тогда молодой купец – двадцати с чем-то весен от роду, имел несчастье отправиться в свое четвертое путешествие...

5.

Продолжение рассказа первого узника

– О, батюшка, отчего лицо твое чернее безлунной ночи? Отчего барханы морщин бродят твоим челом, а губы подобны перевернутому молодому месяцу? – Рашида – младшая дочь Абу-ль-Хасана – визиря славного города Ахдада – обращалась к отцу. – Открой причину своей печали, и если она во мне, клянусь Аллахом, я тут же выну сердце и положу его к ногам твоим, я выпущу кровь, всю, без остатка, если это хоть на миг отгонит темные думы, одолевающие тебя.

– О, дитя, воистину ты родилась в несчастливое время. О, Аллах, я ли не пропускал ни одного намаза, я ли не соблюдал пост в месяц рамадан, я ли не помогал малоимущим и обездоленным, и чело мое дважды украшала чалма, цвета знамени пророка, за что, за что наказываешь меня! Если угодно, если смиренный раб прогневил тебя, возьми мою жизнь, возьми мою душу, которая и так принадлежит тебе, но пусть огонь твоей немилости не опалит Рашиду – мою дочь и других моих близких.

– О, батюшка, от речей твоих разрывается мое сердце и вот-вот готово выпрыгнуть из груди. Поведай мне причину твоей печали, и если будет на то воля Аллаха, разделю я ее с тобой, и понесем мы дальше ношу вместе. Как сказал поэт:

Нас порою идти заставляет нужда

По стезе, где иные умрут со стыда.

И когда бы несчастия не вынуждали,

На такое никто б не пошел никогда.***

– Султан, наш славный султан, Иблис его забери! Но не повторяй, дочь моя, слов этих ни в присутственном, ни в каком ином месте, и даже пребывая одна в доме, не повторяй их, ибо и у стен есть уши, а у ушей есть языки, длинные языки, кончики которых упираются прямо в стены дворца, в его двери, в его окна и крышу.

– Но, батюшка, ведь ты только что...

– Я пожил на этом свете, а старость, наряду с мудростью, дарит еще и некоторую смелость перед той, которую принято называть: "Разрушительница наслаждений и Разлучительница собраний". Султан, султан Шамс ад-Дин Мухаммад – да дарует Аллах ему малую горсть мудрости, а к ней несколько горстей рассудительности, до конца месяца, славного месяца раджаб повелел мне отыскать средство от страшной болезни, что, как ты знаешь, поражает жителей Ахдада и подданных нашего славного султана. Горе, ох горе мне, я ли не приглашал лучших лекарей и ученых мужей, сведущих в иных науках, я ли не осыпал их золотом, я ли не обещал великую награду – тысячи и тысячи динаров тому, кто освободит нас от этой напасти. Я ли – отчаявшись, не обращался к сихрам, колдунам-магрибинцам, огнепоклонникам магам и иным неверным. Не прогневил ли Ахдад их бога, хотя все мы знаем, а я свидетельствую в числе первых – нет бога, кроме Аллаха и Махаммад – пророк его. Словно этого мне мало, еще и рыбы!

– Что за рыбы, батюшка?

– Странные рыбы четырех цветов: белые, красные, голубые и желтые, что в последнее время все чаще начали вылавливать в прудах Ахдада. Иблис, Иблис поднял бурю и загородил Ахдад от взглядов Всевидящего! Горе, горе мне горе! Ну почему, почему я не погиб тогда, на охоте, когда жеребец – бесценный Ясир, что означает "легкий" понес подо мной, испугавшись крика загонщиков. Почему эта болезнь не пристала ко мне, тогда б я умер и не увидел бы тех несчастий, что постигнут близких по вине моей!

– Батюшка, – перебила отца Рашида, – когда я была маленькая, помнится ты рассказывал мне историю о царе Юнане, враче Дубане и об отрубленной голове.

– Ну да, это здесь при чем?

– Среди прочего, ты упоминал, что говорящая голова несчастного врача находится в султанской сокровищнице Ахдада.

– Находится, то есть, находилась, Шамс ад-Дин редко заходит...

– Почему бы не спросить у нее.

6.

Продолжение рассказа второго узника

На берегу Пруда Дэвов Халифа-мудрый (а вслед за спутником станем и мы называть его так) и магрибинец остановились.

– Прочитай со мной "Фатиху", – сказал магрибинец, опускаясь на колени.

И Халифа прочитал с ним "Фатиху".

Затем магрибинец вытащил из своей поклажи шелковый шнурок и сказал Халифе:

– Скрути мне руки и затяни шнурок покрепче, и брось меня в пруд, и подожди немного, и если увидишь, что я высуну из воды поднятую руку, прежде чем покажусь весь, накинь на меня сеть и вытащи меня поскорее. Если же ты увидишь, что я высунул ногу, знай, что я мертв и оставь меня.

– Но, господин мой, хаджи, как же так... – всей мудростью своей Халифа старался понять происходящее.

– Не перебивай! Убедившись, что я мертв, возьми тогда моего мула и мешок и пойди на рынок купцов. Ты найдешь там еврея по имени Шамиа, которому отдашь мула, а он даст тебе сто динаров. Возьми их, скрывай тайну и уходи своей дорогой.

Упоминание платы развеяло сомнения Халифы, и он взял шнурок и крепко скрутил магрибинца. А тот еще говорил ему:

– Стягивай крепче!

Когда последний узел был затянут, магрибинец велел:

– Толкай меня, пока не сбросишь в пруд.

– С превеликим удовольствием, о господин мой, хаджи, – и Халифа толкнул его и сбросил.

Магрибинец погрузился в воду, а Халифа сел на берегу с намерением ждать его.

Прошло некоторое время, и вдруг высунулись ноги магрибинца. И Халифа-мудрый понял, что он умер, и взял мула и, оставив магрибинца, отправился на рынок купцов.

На рынке он увидел еврея, что сидел на скамеечке у входа в кладовую. И когда еврей увидел мула, он воскликнул:

– Погиб человек! Его погубила одна лишь жадность.

Потом он взял у Халифы мула, дал ему сто динаров и наказал ему хранить тайну.

И Халифа взял динары и пошел.

7.

Начало рассказа пятого узника

«Все истории ваши – одна занимательнее другой. Аллах свидетель – теряюсь в догадках, чем занять благородное собрание в свой черед, – сказал пятый узник, когда пришла его очередь рассказывать. – Один из вас упоминал в своем рассказе цветных рыб, а именно – белых, красных, голубых и желтых. При упоминании их, пришла мне на ум одна история. Случилась она пятнадцать весен назад, и не со мной, а с моими отцом. Возвратившись из очередного своего путешествия, он поведал мне ее, я же, с позволения Аллаха всемилостивого и всезнающего перескажу ее вам».

Случилось в один из дней отец мой – купец из купцов Дамаска оказался в незнакомой местности, брошенный спутниками, без лошади, поклажи, но опоясанный мечом. Не стану рассказывать, что привело его к таким обстоятельствам, ибо это отдельная история достойная упоминания, но недостойная времени, которого у нас осталось счетное число. Итак, отец мой шел по незнакомой местности ночь, утро и весь день, и вторую ночь до утра, пока не увидел вдали что-то черное. И отец обрадовался и воскликнул: «Может быть, там я найду кров, еду и воду!»

И он приблизился и увидел дворец, выстроенный из чёрного камня и выложенный железом, и один створ ворот был открыт, а другой заперт.

И отец обрадовался и остановился у ворот и постучал лёгким стуком, но не услышал ответа. И тогда он постучал второй раз и третий, но ответа не услыхал, и после этого он ударил в ворота страшным ударом, но никто не ответил ему.

"Дворец, наверное, пуст", – сказал тогда отец и, собравшись с духом, прошёл через ворота дворца до портика и крикнул:

– О жители дворца, тут чужестранец и путешественник, нет ли у вас чего съестного?

Он повторил эти слова второй раз и третий, но не услышал ответа; и тогда он, укрепив своё сердце мужеством, прошёл из портика в середину дворца, но не нашёл во дворце никого, хотя дворец был украшен шёлком и звездчатыми коврами и занавесками, которые были спущены. А посреди дворца был двор с четырьмя возвышениями, одно напротив другого, и каменной скамьёй и фонтаном с водоёмом, над которым были четыре льва из червонного золота, извергавшие из пасти воду, подобную жемчугам и яхонтам. Склонившись над водоемом, отец обнаружил там диковинных рыб четырех цветов – белых, красных, голубых и желтых. А вокруг дворца летали птицы, и над дворцом была золотая сетка, мешавшая им подниматься выше. И отец не увидел никого и изумился и опечалился, так как никого не нашёл, у кого бы мог спросить о дворце и дороге домой. Затем он сел у дверей, размышляя, и вдруг услышал стон, исходящий из печального сердца, и голос, произносящий нараспев:

Когда я скрыл, чем дорожил, но сердце бушевало,

Когда бессонница очам покоя не давала,

Я страсть, возросшую во мне, призвал и ей сказал:

"Не оставляй меня в живых, срази, как сталь кинжала,

Не дай, чтоб средь трудов и бед я долго пребывал!"**

И когда отец услышал этот стон, он поднялся и пошёл на голос и оказался перед занавесом, спущенным над дверью покоя. И он поднял занавес и увидел юношу, сидевшего на ложе, которое возвышалось от земли на локоть, и это был юноша прекрасный, с изящным станом и красноречивым языком, сияющим лбом и румяными щеками, и на престоле его щеки была родинка, словно кружок амбры, как сказал поэт:

О, как строен он! Волоса его и чело его

В темноту и свет весь род людской повергают.

Не кори его ты за родинку на щеке его:

Анемоны все точка чёрная отмечает.

И отец обрадовался, увидя юношу, и приветствовал его; а юноша сидел, одетый в шёлковый кафтан с вышивками из египетского золота, и на голове его был венец, окаймлённый драгоценностями, но все же вид его был печален.

И когда отец приветствовал его, юноша ответил ему наилучшим приветствием и сказал:

– О чужестранец, ты выше того, чтобы пред тобой вставать, а мне да будет прощение.

– Я уже простил тебя, о юноша, – ответил отец. – Я твой гость и пришёл к тебе с нуждой, но теперь хочу, чтобы ты рассказал мне об этом дворце, и о причине твоего одиночества в нем и плача.

И когда юноша услышал эти слова, слезы побежали по его щекам, и он горько заплакал, так что залил себе грудь, а потом произнёс:

Скажите тому, кого судьба поражает:

"Сколь многих повергнул рок и скольких он поднял!

Коль спишь ты, не знает сна глаз зоркий Аллаха,

Чьё время всегда светло, чья жизнь длится вечно?.."

Потом он глубоко вздохнул и произнёс:

Ты дела свои вручи владыке всех;

Брось заботы и о думах позабудь.

Не пытай о том, что было, – почему?

Все бывает, как судьба и рок велят.

И отец удивился и спросил:

– Что заставляет тебя плакать, о юноша?

И юноша отвечал:

– Как же мне не плакать, когда я в таком состоянии? – и, протянув руку к подолу, он поднял его; и вдруг оказывается – нижняя половина его каменная, а от пупка до волос на голове он – человек.