Текст книги "Песнь шаира или хроники Ахдада"

Автор книги: Руслан Шабельник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 17 страниц)

Рядом мелко трусился огромный Джавад. Замерз что ли? Так на евнухе тоже теплая фарджия.

– И где эта ваша змея?

Абу-ль-Хасан знал – Джавад не станет беспокоить зря. Змея есть. Всем мерещиться не может – стражники трусились здесь же, за спиной. Знал, но молил Аллаха, чтобы все это оказалось дурной шуткой. Ну зачем, зачем Абу-ль-Хасану змея, выползающая из дворца. Мало ему пропажи сына султана! Копья, копья с отрубленными головами высились недалеко – у центральных ворот. А у султана Шамс ад-Дина много копий, а у ворот много места...

Разум Абу-ль-Хасана улетел так далеко, что он не услышал шуршания за спиной, а когда услышал, черное, чешуйчатое тело уже проползало мимо.

И хоть визирь был подготовлен словами Джавада, увиденное потрясло его, и прибавило еще заботу к его заботам.

Черный хвост уже втягивался в один из переулков.

– Скорее, – холодные пальцы Абу-ль-Хасана сжали дрожащий локоть Джавада. – За ней!

28.

Продолжение рассказа о поваре Пайаме, дочери его Зайне и о барашке

– Воистину, нет бога, кроме Аллаха, а Мухаммад пророк его! – повар Пайам не без удивления наблюдал юношу, что сидел на полу его дома и не без удивления наблюдал Пайама.

На молодом человеке переливались богатые одежды, а высокое чело уже опоясала чалма. И был он подобен свежей ветке и чаровал сердце своею красотою и умы своею нежностью, так что Пайаму пришли на ум слова поэта:

Когда б красу привели бы, чтоб с ним сравнить

В смущенье бы опустила краса главу.

И если б ее спросили: "Видала ли ты подобного?"

То сказала б: "Такого? Нет!"

– Кто ты, господин? – осмелился обратиться Пайам, ибо было видно, что сидящий перед ним благородного происхождения. – Как твое имя и как во имя Аллаха милостивого и милосердного ты очутился у меня в доме в образе барашка?

Юноша помотал головой, словно отгоняя тяжелые думы.

– Если позволите, я отвечу с конца. Последнее, что помню, это, как я засыпал у себя в постели, затем что-то произошло, и я почувствовал, что у меня четыре ноги и ни одной руки, а вместо пальцев – копыта, и я хотел воззвать к Аллаху милостивому и могучему, но горло всякий раз рождало блеяние. И если бы не вы, милостивый господин, и не ваша прекрасная дочь, ходить бы мне в шкуре ягненка до скончания времен.

При последних словах, Зайна опустила глаза и кожа на лице девушки стала красной.

– Воистину, господин, окончание времен для тебя было ближе, чем ты думаешь, ведь не далее, как сегодня ночью я должен был зажарить твою печень, дабы отнести ее заказчику.

– Воистину, на все воля Аллаха, мы уходим от него и к нему же возвращаемся, и если не настал положенный срок, Аллах убережет нас! Тогда я вдвойне обязан твоей прекрасной дочери – за то, что она меня расколдовала и за то, что спасла от смерти!

Зайна еще ниже опустила глаза.

– Воистину, это правда, господин мой. И еще одна правда в том, что своим умением Зайна спасла и меня, ведь я чуть было не пролил кровь своего брата – правоверного.

– Выходит, мы оба обязаны тебе, прекрасная девушка.

– Если позволено мне будет говорить, – ответила смущенная Зайна, – на все воля Аллаха, это он привел вас в наш дом, и с его позволения и его именем я сняла с господина заклятье.

– Воистину, сегодня ты выступила рукой его, и воистину – скромность – лучшее украшение женщины. Но что же мы стоим (а юноша уже стоял на ногах) поспешим же скорее к моему отцу! Клянусь Аллахом, обрадованный моим возвращением, он тотчас же устроит пиры, и будет кормить бедных, и нуждающихся, а вас вознаградит величайшими ценностями из своей сокровищницы.

– Поспешим! – подхватил Пайам. – Однако, господин мой, ты так и не назвал своего имени. В какой из домов нам стоит отвести тебя. Куда в эту ночь войдет радостная весть.

– Знайте же, мое имя Аль Мамун и я не кто иной, как сын Шамс ад-Дина Мухаммада – султана города Ахдада!

При этих словах Пайам упал на колени и протянул руки, благодаря бога.

– Нет бога, кроме Аллаха и Мухаммад – прок его! Будь благословенная эта ночь среди тысячи ночей, а наш правитель среди тысячи правителей. Аллах уберег меня от участи убийцы сына правителя и наградил спасением его! Поспешим, поспешим же во дворец!

29.

И еще раз ахдадская ночь

Черная чешуя шелестела по песку.

И звук этот далеко разносился тихими, ночными улочками Ахдада.

Шум ветра.

Шелест чешуи.

И...

– Спите покойно, жителя Ахдада! В Ахдаде все спокойно!

Абу-ль-Хасан каждый раз вздрагивал при крике Муфиза, и Джавад вздрагивал, стражники – те дрожали не переставая.

Кто не вздрагивал, так это – змея, спокойно волочащая длинное тело извилистой вязью улиц. Или правы некоторые мудрецы, утверждающие, что змеи не имеют слуха.

Когда не дрожал, визиря Абу-ль-Хасана занимали мысли. О-о-о, скакуна мыслей, когда он понес, не укротить и самому опытному наезднику. А у Абу-ль-Хасана понес, да и как не понести, когда из дворца, самого дворца выползает змея! И не просто змея, а настоящая царица змей! В состоянии ли эдакая гадина слопать, скажем... человека... мальчика... сына... копья, копья у ворот неотвратимой карой Аллаха преследовали Абу-ль-Хасана. Дорога мыслей, имея разное начало, неизменно сворачивала к ним.

– Спите покойно, жителя Ахдада! В Ахдаде все спокойно!

Тьфу ты, Иблис тебя забери! Как, во имя Аллаха, можно спать, да еще спокойно, когда так орут всю ночь. Муфизу бы не ночным сторожем, а муэдзином служить, только глаза выколоть, чтоб с высоты минарета не мог заглядывать во внутренние дворики жилищ и видеть нечестивые, но такие милые личики чужих жен.

– Спите покойно, жителя Ахдада! В Ахдаде все спокойно!

А вслед за криком – шелест, на этот раз совсем рядом, Абу-ль-Хасан научился не вздрагивать при нем – это Джавад в который раз прятал верный шамшер в чуть менее верные ножны. Пройдет время, и при следующем крике, евнух вновь обнажит его. Оружие и игрушку – замена тех, что лишился в детстве.

Каждый показывал волнение по-своему.

А змея ползла, ползла, пока... ворота одного из домов, богатого дома, с высоким забором, с садом, были полураспахнуты. Черная щель створок втянула в себя гибкое тело.

– Пришли, – выдохнул Джавад и обнажил шамшер.

30.

Повар и султан

– Мой сын, ах, мой сын, хвала Аллаху, ты вернулся! Пощекочи меня, чтобы я убедился, что это не сон, и что передо мной мой мальчик, мой Аль Мамун! Клянусь Аллахом, каждый день без тебя, был подобен тысяче дней и тянулся, словно изголодавшийся мул. Как сказал поэт:

Утратил терпенье я в разлуке и изнурен.

О, сколько в разлуки день спадает покровов!

Слезы выступили на глазах великого султана, великого города Ахдада. И он омыл этими слезами лицо сына, затем поднялся и, пренебрегая разностью в значимости и положении, обнял спасителя наследника – повара Пайама. Затем произнес такие стихи:

Когда б мы знали, что придете к нам,

Мы б под ноги зрачки стелили вам,

Мы щеки по земле бы расстелили,

И вы б прошли по векам и сердцам!**

Затем усадил сына по левую руку, а повара по правую, кликнул слуг и прислужников и велел, чтобы принесли лучших кушаний и старого замечательного вина. Затем снял халат со своего плеча и надел его на Пайама.

– Отныне ты всегда желанный гость в моем доме и друг султана, а дружба Шамс ад-Дина Мухаммада многое значит, и можешь просить все, что захочешь. И, клянусь Аллахом, в тот же миг, я это тебе дам, пусть будет это самая ценная вещь из моей сокровищницы, или невольница из гарема, и даже после этого моя расплата требе не будет полной!

Обрадованный повар открыл было рот, намереваясь испросить, ибо благодарность, в отличие от гнева сильных мира сего, скоротечна и не оставляет и следа на песке памяти, как султан перебил его, обращаясь к сыну:

– Не молчи же, расскажи, расскажи, что случилось с тобой, где пропадал ты эти дни, воистину, ставшие для меня годами, и какие обстоятельства или чья злая воля привели тебя, сын мой, в дом этого доброго и благородного человека?

– Видишь ли, батюшка... – и Аль Мамун повторил историю, рассказанную Пайаму о том, как он превратился в ягненка. – Затем меня некоторое время держали в темном месте, скудно кормили и скверно обращались, и тюремщиком моим была женщина. Однако лица мучительницы я не видел, а голоса не узнал.

– Клянусь Аллахом, я найду, отыщу, кто это сделал. Я соберу всех женщин дворца, если понадобиться – всех женщин Ахдада, и заставлю повторить слова, что она говорила тебе, а ты станешь слушать, пока не отыщем мерзавку! – вскричал Шамс ад-Дин Мухаммад.

– Затем меня вывели на воздух и вели по улицам, потом снова держали в темном месте, а очнулся я уже в доме Пайама.

– Нет бога, кроме Аллаха, а Мухаммад пророк его! Воистину, калам начертал, что было суждено! А суждено нам было разлучиться, а затем снова встретиться, благодаря этому замечательному человеку, а с сегодняшнего дня, еще и моему другу!

– Э-э-э, как друг великого султана, я бы хотел...

– Ну а теперь ты, мой друг, поведай свою часть истории и, клянусь Аллахом, я уверен, она будет не менее загадочна и занимательна, чем повествование моего сына!

– Э-э-э, ну женщина привела ягненка и заказала, чтобы я определенным образом приготовил блюдо из его печени...

– Из моего сына! Когда отыщу, я вытяну ее печень и заставлю саму же съесть, затем тело брошу уличным собакам, пусть обглодают мясо и разнесут кости, и не будет мерзавке погребения!

– ...и велела, чтобы я принес это блюдо в указанный дом.

– Когда?

– Сегодня, в полночь.

– Сегодня! Так что же ты молчишь, несчастный! Или решил испытать терпение султана! О-о-о, воистину, Аллах начертал все, что произойдет, и по его велению сегодняшняя ночь станет для меня ночью двойного праздника: возвращения сына и наказания врага. Будь благословенна эта ночь, среди тысячи ночей! Будь славен Аллах и трижды славны его деяния и калам, созданный прежде всех вещей! Ты укажешь мне дом, Пайам, и мы ворвемся туда! Джавад! – голос султана возвысился до крика. – Мой верный телохранитель! Собирай же людей, клянусь Аллахом, твоему шамшеру сегодня ночью будет работа!

Вместо голоса преданного слуги, эхо служило султану ответом.

– Джавад! Джавад! Где ты!

И снова эхо, и скрип двери, и черное перепуганное лицо евнуха.

– Его нигде нет, мой господин!

– Что ты такое говоришь, как это нет!

– Еще как только молодой господин вернулся, я послал невольников разыскать Джавада, но каждый из них вернулся с дурной вестью и пустыми руками. Также я послал человека к дому визиря, но и достопочтенного Абу-ль-Хасана также не оказалось на месте.

Глаза Шамс ад-Дина налились кровью.

– Собери людей, стражников, две дюжины, пусть пойдут со мной. А когда мы вернемся... клянусь Аллахом, чьей-то голове, или двум головам еще до рассвета сохнуть на копьях у дворцовых ворот.

31.

И еще раз ахдадская ночь

– Мы ворвемся и изрубим тело твари на куски! – словно формулу Корана, Джавад всякий раз повторял эти слова, и верный шамшер сверкал в ночи кривым зубом.

– Огромная, со ствол пальмы змея – это удивительное дело, – терпеливо объяснял визирь Абу-ль-Хасан, – кто, или что она такое, что она делает во дворце, почему покидает его каждую ночь и, во имя Аллаха, как возвращается, ведь, насколько я понял, возврата змеи никто не видел.

– Мы ворвемся и изрубим тело твари на куски! – и шамшер подтвердил слова хозяина ущербной луной.

– Не следует забывать и о пропаже сына султана – да продлит Аллах его дни. А ну как окажется, что эти дела имеют связь.

– Мы ворвемся и изрубим тело твари на куски!

– Ворвемся, ворвемся, заладил, как торговка на базаре! – Абу-ль-Хасан потерял терпение. – А если внутри засада!

– Победим!

– А если там много воинов!

– На куски!

– С кем, с кем ты собираешься побеждать на куски! Со мной – безоружным, единственной защитой которого является возраст и положение.

– С нами стражники. Два отважных мамлюка! Клянусь Аллахом, каждый из них стоит тысячи простых воинов!

Абу-ль-Хасан взглянул на "армию". Великие воины мелко трусились и тихо шептали молитвы побелевшими губами.

– Каждый из них с радостью отдаст жизнь за нашего султана! – продолжил мысль евнух.

Дрожь стала сильнее, а молитвы громче.

– И покроет себя неувядающей славой!

Мамлюки дружно упали на колени, то ли намереваясь бить поклоны, то ли из ног ушла сила.

– Или попытаются покрыть, – уверенности в голосе телохранителя немного убавилось.

– Более разумным в нашем положении будет послать за помощью, – задумчиво произнес Абу-ль-Хасан.

И стражники дружно закивали.

– Да, да, за помощью!

– Я готов!

– Нет, я!

– Да оба побежим!

– А змея тем временем уползет! – Джавад был непреклонен.

– Кто-то останется сторожить дом.

– Вы оставайтесь! – дух единодушия охватил отважных мамлюков.

– Вы смелые!

– И умные!

– А значимость, не забудь про значимость!

– Верно, верно – значимые!

– А мы за помощью!

– Мы быстро.

Не поднимаясь с колен, не дожидаясь указаний, поднимая тучи песка, отважные воины поползли в сторону дворца. Довольно быстро.

Возможно, они бы так и доползли, возможно, вернулись бы с пополнением. Возможно – на все воля Аллаха – не ползущим.

На все воля Аллаха. С противоположного конца переулка, навстречу гонцам, двигалось нечто темное.

– Змея! Еще одна!

– У них тут логово!

Не поднимаясь с колен, даже не развернувшись, гонцы с удивительной ловкостью припустили в обратную сторону.

Тень увеличилась в размерах, вскоре можно было различить отдельные очертания, явно человеческие, к очертаниям прибавился металлический лязг – явно оружия.

Оттопыренные зады смельчаков уперлись в ноги телохранителя. Велика улица, а отступать некуда – позади Джавад!

Мысли Абу-ль-Хасана тщетно искали... нет, не спасения, как ни удивительно – объяснения.

Змея.

Вооруженные люди.

Логово.

Разбойники!

Точно – шайка одноглазого Рахмана.

32.

Целиком и полностью история о разбойниках, промышляющих в окрестностях славного города Ахдада, об Одноглазом Рахмане и о том, как и при каких обстоятельствах, он получил это прозвище.

В недавние времена, в текущие века промышляла в окрестностях Ахдада шайка разбойников. И предводителем у них был Рахман. Отличался Рахман свирепым нравом и буйной храбростью. Случилось так, что в один из набегов Рахману выбили правый глаз. С той поры стал он носить повязку и называться Одноглазым Рахманом.

33.

Рассказ о султане Шамс ад-Дине Мухаммаде и о превратностях судьбы

Султан Шамс ад-Дин Мухаммад вышагивал ночными улочками Ахдада полный решимости покарать похитителей сына.

Впереди, излучая страх, вышагивал повар Пайам, указывающий дорогу.

Позади, вселяя уверенность, вышагивали верные мамлюки.

Полная луна освещала дорогу.

Ай ночь, что за ночь. Ночь смерти врага. Разве может хоть какая из ночей сравниться с этой. Разве может хоть какая радость сравниться с удовольствием видеть, как жизнь по каплям вытекает из нанесенной тобой раны.

Женщинам не понять радости воинов. Как не понять простолюдинам забот сильных мира сего.

Аллах, Аллах, единственно он карает и награждает, но в эту ночь Всемогущий выбрал его – Шамс ад-Дина – своей дланью. И да свершится воля его!

У дома, искомого дома на который указал Пайам, у высокого забора шевелились тени.

Сообщники! Пособники! Охрана!

Тем лучше, кое-кто из виновных понесет наказание раньше.

По знаку султана, воины обнажили сабли. Стальные клыки зверя возмездия. Обнажил свою верную махайру и Шамс ад-Дин.

Вслед за султаном, оттолкнувшего с дороги ненужного теперь Пайама, мамлюки перешли на бег.

С той стороны лунный свет также отразился на полосках стали.

Одна, две, три.

Всего трое! Тем лучше, или хуже – для кого как.

Приближаясь, султан благоразумно замедлил бег, как мудрый правитель, позволяя верным воинам проявить должную доблесть.

Сейчас раздадутся первые звоны, и серый песок обагрит первая кровь. Но не последняя. О-о-о ночь обещала быть кровавой!

Мамлюки обогнали, однако звона не послышалось, как и криков. Даже предсмертных.

Может... Аллах вселил проворство в руки воинов?

Или защитники благоразумно бросили оружие. Или неблагоразумно – в эту ночь Шамс ад-Дин не собирался щадить никого!

Протолкавшись в первые ряды, Шамс ад-Дин увидел картину, от которой замер, подобно воинам, с полуоткрытым ртом и полуопущенной саблей.

Возле ворот дома, с не меньшим удивлением глядя на них, стояли пропавшие визирь Абу-ль-Хасан, евнух Джавад и два стражника. Стражники, выказывая дюжий ум, отнюдь не приписываемый воинам, дружно бросили сабли и повалились в песок.

– Во имя Аллаха милостивого и всемогущего, что вы здесь делаете! – вслед за стражниками, опомнился султан. Его голос бы прогремел, но ночь и тайна предприятия вынудили говорить тихо.

– А-а, а вы? То есть, простите, повелитель, мы выслеживали змею, – вслед за султаном, опомнился Абу-ль-Хасан.

– Какую змею, о чем ты толкуешь!

– Змею, что выползала из дворца и заползла в этот дом.

– Если позволите, расскажу я, – отодвинув визиря, вперед выдвинулся Джавад. – О, повелитель правоверных, все началось с того... телохранитель султана обстоятельно и во всех подробностях описал дела и обстоятельства, что привели присутствующих к сегодняшнему положению.

–... и это правда, как и то, что я стою сейчас перед очами царя времени и владыки веков и столетий, ожидая его решения, – такими словами черный телохранитель закончил свое повествование.

Султан почесал под чалмой.

– Змея, тело которой толщиной со ствол пальмы, говорите. И все это правда?

Вместо Джавада дружно закивали два воина, уткнувшись в песок.

– Возможно, одно и то же дело привело нас в столь поздний час к этому дому. В моем городе что-то творится, что-то мне не ведомое, но, клянусь Аллахом, не далее, как сегодня ночью разгадка этой тайны не уйдет от меня, как не ушла разгадка тайны от Харуна ар Рашида в деле, известном, как рассказ о трех яблоках.

34.

Рассказ о трех яблоках

Шаир – рассказчик вновь взял паузу, уподобившись хитроумной Шахразаде, оканчивающей повествование на самом интересном месте.

– Здесь следует прерваться, чтобы поведать историю о многомудром халифе Багдада Харуне ар-Рашиде, его верном визире Джафаре, о найденном ими в сундуке трупе женщины, о невольнике и о трех яблоках, которые стали причиной многих бедствий многих достойных людей.

– Нет!

– Нет!

И хор слушателей возвысился до деревянного потолка, благо, ввиду низости постройки, время возвышения оказалось недолгим.

– Желаем услышать продолжение истории султана Шамс ад-Дина и визиря его Абу-ль-Хасана!

Шаир пожевал губами, на низком лбу четче проступил рисунок морщин – украшение не юноши, но мужа.

– Хорошо, – наконец произнес шаир. – Я продолжу историю султана Шамс ад-Дина Мухаммада и визиря его Абу-ль-Хасана, но вы – все, здесь присутствующие должны пообещать, не мне, но себе, когда в следующий раз встретите шаира, упросить его поведать историю о трех яблоках.

– Обещаем!

– Обещаем!

– Или прочесть ее в свитках и книгах, которые – а слухи об этом не пустой звук – ходят в среде обученных грамоте и письму людей.

– Обещаем!

– Обещаем!

– Давай уже дальше!

И шаир склонил голову.

– Слушаю и повинуюсь.

35.

Продолжение рассказа о султане Шамс ад-Дине Мухаммаде и о превратностях судьбы

– Аллах свидетель – удивительные вещи творятся в моем городе, и разгадка их за этими воротами, – султан славного города Ахдада Шамс ад-Дин Мухаммад, ввиду секретности предприятия, произносил речи громким шепотом, ибо шепот, как и радость, и горе также может быть громким. Особенно, если шепчет владыка местности и жизней.

Вперед вышел Джавад и тем же шепотом произнес:

– О царь времени, владыка веков и столетий, ворвемся же внутрь, и кто бы ни был за воротами: огромная змея или коварная колдунья, клянусь Аллахом, не избежит муарового лезвия моего верного шамшера.

– Ворваться-то мы ворвемся, но твой шамшер, наряду с жизнями, заберет и разгадку тайны, и огонь недосказанности будет еще долго мучить славного султана, как и всех здесь присутствующих, пусть одним ухом и одним глазом, но посвященных в загадку из загадок, – голос разума, голос визиря Абу-ль-Хасана.

Шамс ад-Дин почесал под чалмой, силясь выбрать наиболее мудрое решение из возможных.

Аллах защити – выбрал, ибо глаза султана засияли в ночи собственным светом, словно две звезды, упавшие с неба прямо в глазницы повелителя правоверных (а кто сказал, что султан в своем городе не повелитель правоверных).

Шамс ад-Дин обратил огонь глаз на притихшего и даже благоразумно отошедшего в тень повара Пайама.

– Раздевайся!

– Я-а-а...

Путаны тропы мыслей человека, а если этот человек – высок, а если поставлен над другими, а если держит в своих руках жизни и судьбы, если султан... путанее в тысячу раз. Аллах, только Аллах, тот, кто возвысил небеса и простер землю, читает в умах, как в открытой книге, да и он, услышав в ночи, в близости опасности, слова великого султана... что подумал Аллах – неведомо, да и возможно ли смертным постичь замыслы и мысли бога. А вот подданные подумали, что султан того... умом тронулся, или, выражаясь ученым языком придворного лекаря из северных земель – сбрендил.

– Раздевайся!

– Ну... я... э-э-э... – ища защиты, повар посмотрел полными жалости глазами на окружающих.

Мамлюки старательно прятали глаза, а Джавад начал усиленно ковырять кладку каменного забора, делая вид, что всецело поглощен этим занятием.

– Быстро, я кому сказал! – словно нетерпеливый юноша в преддверии брачной ночи, султан начал разоблачаться сам. В пыль переулка безжалостно полетели и дорогой гиббе, и нижний кафтан. – И ты! – последний окрик относился к визирю.

– Я-я-я? Ваше сиятельство, мин херц, – Абу-ль-Хасан знал множество языков, и во времена сильных волнений, переходил на них. – Ясновельможный пан изволят шутить.

– А вы, – Шамс ад-Дин обращался к мамлюкам, пристраивающимся к стене, рядом с Джавадом, – отыщите ему небогатую одежду, если потребуется, поднимите соседей. Мы войдем в дом под видом повара и его помощника. Да, и корзины, не забудьте корзины, вроде мы с собой принесли заказанное блюдо. В корзины мы сложим оружие. Еще до первого азана я узнаю, что творится в этом доме. А вы не зевайте, обнажите мечи и ждите. Как только услышите: "Во имя Аллаха милостивого и справедливого, верные воины, ваш повелитель призывает вас!" – тут же врывайтесь в дом.

36.

Рассказ о визире Абу-ль-Хасане и о превратностях судьбы

У Абу-ль-Хасана тряслись ноги, кроме ног, дрожали руки. Все бы хорошо, но руки сжимали корзины, и лежащие в них сабли издавали негромкий, но хорошо слышимый, особенно в ночи, звон.

Надвинув небогатую чалму повара почти на самые брови, султан Шамс ад-Дин Мухаммад уверенно вышагивал впереди.

А ну как колдунья внутри разгадает обман и обратит их в... аистов. А ну как за воротами окажется множество воинов и султан не успеет произнести и первых трех слов спасительно фразы. Нельзя было придумать покороче! Например: "Убивают!!"

У входа в дом, богатый дом с колоннами и лепкой, их встретило двое слуг. Словно сама ночь соткала из нитей тьмы две огромные фигуры. Абу-ль-Хасану они показались демонами ночи, черными ифритами, из тех, что прокляты Аллахом и навечно приняли на облик и душу печать тьмы. Хотя нет, у ифритов нет души. Значит – на облик.

Только зубы и глаза жемчужными вставками белели на эбеновых лицах. Черные руки сжимали рукояти вороненых сабель. Если воины и уступали в размерах Джаваду, то ненамного.

– П-пайам, п-повар...

Голос султана заметно дрожал, и Абу-ль-Хасан уже отыскал достаточно храбрости, чтобы обратиться к владыке, дабы он прекратил безумное предприятие... храбрость собралась, а голос пропал. Вместо высокоотважного: "Бежим!" – горло родило лишь тихий хрип.

Слуги дружно указали на двери дома. Султан переступил порог, визирь за ним. Абу-ль-Хасану казалось, звон оружия в корзине был подобен крику муэдзина во влажном утреннем воздухе.

Длинный коридор освещался тусклыми светильниками, прикрепленными на большом расстоянии друг от друга.

Они шли, визирь дрожал, оружие звенело.

Двери, большие двери преграждали путь, двери и щель света меж приоткрытыми створками, и голоса из этой щели.

– О, господин мой, о мой возлюбленный, – говорила женщина, и голос ее показался Абу-ль-Хасану смутно знакомым, – позволь мне покидать дворец так же, как я возвращаюсь в него – твоим волшебством. Превращение в змею слишком мучительно, а острые камни царапают мое нежное тело.

– Горе тебе, проклятая, – отвечал мужской голос, и он был подобен разлаженному ребабу. – Клянусь доблестью черных (а не думай, что наше мужество подобно мужеству белых), если ты еще раз заведешь этот разговор, я перестану возиться с тобой и не накрою твоего тела своим телом. Разве не знаешь ты, что я болен, что силы уходят из меня, где обещанное лекарство, которое должно вернуть соки жизни в измученное болезнью тело! Или ты играешь со мной шутки себе в удовольствие, о вонючая сука, о подлейшая из белых!

– О любимый, о свет моего глаза, клянусь всем, что свято, лекарство есть и это так же верно, как то, что я в эту ночь стою перед тобой, ожидая расположения. Голова лекаря Дубана, которая помогла мне отыскать тебя, сказала следующее, а я в точности передаю ее слова: "Печень невинного юноши королевской крови, убитого и зажаренного в полнолуние, приготовленная лучшим в городе поваром, только она прогонит, описываемые тобой язвы и излечит тело от болезни". – И это так же верно, как и то, что сегодня полнолуние и с мгновения на мгновение в эту дверь постучится лучший в городе повар по имени Пайам, и принесет заказанное.

"Дубан? Колдунья разговаривала с головой врача Дубана? – подумал Абу-ль-Хасан. – Но как же так? Приближенным известно, что голова Дубана находится в сокровищнице султана, и многим известно, что никто не сможет войти в сокровищницу, если его не ввел сам султан. Ужели колдунья вхожа к Шамс ад-Дину? Ужели..." – взгляд визиря коснулся лица Шамс ад-Дина Мухаммада. Коснулся и бежал в испуге. Сейчас лицо султана Ахдада Шамс ад-Дина Мухаммада, было чернее ночи.

– Лучше ему поторопиться, – произнес мужской голос, – в противном случае, я потеряю терпение! Язвы, страшная болезнь, насланная Гассаном Абдуррахманом, точит мое тело!

При последних словах, Шамс ад-Дин Мухаммад выхватил корзины из рук Абу-ль-Хасана и ударил ими об пол. Крышка слетела, и оружие высыпалось на ковры. Схватив саблю, Шамс ад-Дин Мухаммад распахнул ногой двери и шагнул в комнату.

Абу-ль-Хасан, выбрав оружие и себе, поспешил за господином.

37.

Окончание рассказа о визире Абу-ль-Хасане и о превратностях судьбы

Первое, что увидел Абу-ль-Хасан, войдя в комнату, вслед за султаном, был огромный черный человек. Полураздетый, он лежал на полу, на обрезках тростника. И одна губа его была, как одеяло, другая – как башмак, и губы его подбирали песок на камнях. И тело все было в струпьях и язвах. И настолько ужасен был вид его, что Абу-ль-Хасан сначала принял черного за дэва, что вылез из гор, дабы занять человеческое жилище.

Рядом с ужасным черным, склонив голову в почтительном поклоне, стояла... Заприма. Любимая наложница султана. Та самая Зарима, из-за которой Абу-ль-Хасан едва не закончил жизненный путь раньше отмерянного.

Увидев султана Шамс ад-Дина с оружием в руке, по облику которого было видно, что разум его улетел, и он перестал сознавать себя, Зарима закричала, и всплеснула руками, и попыталась закрыть собой черного возлюбленного, ибо Шамс ад-Дин Мухаммад направился к нему.

Но гнев мужчины сильнее любви женщины, Шамс ад-Дин оказался на месте раньше и, занеся саблю, ударил ею великана по шее и отрубил ему голову.

Увидев это, царевна тут же закричала страшным криком, а затем зашипела, словно змея.

Из коридора позади уже доносился топот слуг.

Не дожидаясь развязки, Абу-ль-Хасан закричал страшным голосом, так сильно, как позволяло ему желание жить:

– Во имя Аллаха милостивого и справедливого... Спасите!!!

Между тем, с царевной творились странные вещи. Тело ее удлинялось, руки втягивались, на коже, гладкой персиковой коже Заримы начали проступать темные чешуйки.

– Ты убил моего любимого, – говорила царевна, и слова ее походили на шипение. – Ты умрешь-ш-ш.

– Спасите! Спасите! – слова заготовленной фразы начисто покинули голову визиря.

– Сейчас-с-с-с.

Не дожидаясь окончания, Шамс ад-Дин шагнул к царевне, которая все больше напоминала змею, и, замахнувшись, рубанул по удлиняющейся морде. Змея шарахнулась от султана, из страшной раны полилась кровь.

Крики в коридоре усилились и умножились. Абу-ль-Хасан обхватил саблю потными руками, приготовившись сражаться или умереть, хотя одно другому отнюдь не мешало. Змея билась и шипела – страшная рана причиняла ей боль. Крики приблизились, и в помещение вбежали... верные мамлюки, во главе с черным, но таким родным Джавадом. С дождавшегося своего часа шамшера на пол капала рубиновая кровь.

Увидев это, а видимо боль еще не окончательно затмила разум, змея, бывшая царевной, изогнулась и стремительно скрылась в дыре, проделанной в противоположной стене комнаты. Дыра оказалась слишком мала, чтобы туда протиснулся взрослый мужчина, да еще в латах, но как раз достаточная для гибкого змеиного тела.

– Мы еще встретимс-с-с-ся, – донеслось из глубины, или это только показалось Абу-ль-Хасану, или его ушей достиг шепот султана:

– Мы еще встретимся.

ЧАСТЬ 2.

Вступление к части 2, которое мы снова едва не назвали «Корова», но Царь Царей уберег нас и в этот раз, и ересь, разъедающая ум и душу – на все воля Аллаха – прошла стороной.

Во вступлении говорится о путниках, что волею судеб и того, кто вершит судьбами, собрались в некоторой пещере, что находится на далеком острове. Также повествуется о причине их неудобств и смятения чувств, но ни слова не говорится о том, что собрало столь разных людей на далеком острове.

Камень, закрывающий вход, отошел в сторону, и сердца сидящих были сжаты клещами страха. На все воля Аллаха – в этот раз камень был откинут только для того, чтобы, вместе с толикой света, впустить очередного узника, человека – как все здесь сидящие, волею Аллаха, в ожидании приговора судьбы.

Камень стал на место, и тиски страха ослабили неутомимую хватку, как раз настолько, чтобы позволить биться им – сердцам, до следующего раза. Раза, когда камень вновь отойдет в сторону, знаменуя окончание жизни одного из присутствующих.

Новоприбывший, брошенный сильной рукой в пещеру, невольно сбил собой несколько стоящих на пути узников. Пытаясь придать телу подобающее вертикальное положение, новоприбывший отдавил еще несколько ног и, возможно, рук старожилов. Однако, вместо ожидаемых слов упрека, в ответ услышал следующую речь:

– Приветствуем тебя в этом узилище страха и ожидания (а что может быть страшнее ожидания), о брат по несчастью. Я сказал: "брат", – ибо мы все здесь братья, несмотря на разность в возрасте и положении. Возраст и положение остались там, за этими каменными стенами, которые, вместе с небольшой толикой воздуха и света, впускают лишь страх, задерживая все остальные эмоции и чувства, но самое главное, задерживая надежду. Надежду – отдушину отчаявшихся и обреченных, к коим, без сомнения, имеют честь принадлежать здесь присутствующие, а теперь и ты, брат, ибо также присутствуешь в этом месте.