Текст книги "Песнь шаира или хроники Ахдада"

Автор книги: Руслан Шабельник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц)

– Ты не оплошал, о Рыженький! Таковы бывают люди верные!

И, услышав его слова, евнух засмеялся и сказал:

– Клянусь Аллахом, ты прав, о рыбак!

И потом евнух Сандаль хотел дать ему что-нибудь и сунул руку в карман. И вдруг раздались великие крики, и евнух поднял голову, чтобы посмотреть в чем дело, и видит: визирь Абу-ль-Хасан выходит от султана. И, увидав его, евнух поднялся на ноги и пошёл к нему навстречу, и они стали разговаривать и ходили, и время продлилось, и Халифа простоял немного, но евнух не обращал на него внимания. А когда рыбак простоял долго, он встал против евнуха, будучи в отдалении, и сделал ему знак рукой и крикнул:

– О господин мой Рыжий, дай мне уйти!

И евнух услышал его, но постыдился ему ответить в присутствии визиря Абу-ль-Хасана и стал разговаривать с визирем, притворяясь, что ему не до рыбака. И тогда Халифа воскликнул:

– О затягивающий плату, да обезобразит Аллах всех неприветливых и всех тех, кто берет у людей их вещи и потом неприветлив с ними! Я вхожу под твою защиту, о господин мой Отрубяное Брюхо, дай мне то, что мне следует, чтобы я мог уйти!

И евнух услышал его, и ему стало стыдно перед Абу-ль-Хасаном. И Абу-ль-Хасан тоже увидел, что Халифа делает руками знаки и разговаривает с евнухом, но только не знал, что он говорит. И визирь сказал евнуху, не одобряя его:

– О евнух, чего просит у тебя этот бедный нищий?

И Сандаль евнух сказал ему:

– Разве ты не знаешь этого человека, о владыка визирь?

– Клянусь Аллахом, я его не знаю, и откуда мне его знать, когда я его только сейчас увидел? – ответил визирь Абу-ль-Хасан.

И евнух сказал ему:

– О владыка, это тот рыбак, у которого мы расхватали рыбу на берегу реки. А я уже ничего не застал, и мне было стыдно вернуться к повелителю ни с чем, когда все невольники что-нибудь захватили, и я подъехал к рыбаку и увидел, что он стоит посреди реки и призывает Аллаха и у него четыре рыбы, и сказал ему: "Давай то, что у тебя есть, и возьми то, что это стоит". И когда он отдал мне рыбу, я сунул руку в карман и хотел дать ему что-нибудь, но ничего не нашёл и сказал рыбаку: "Приходи ко мне во дворец, и я дам тебе что-нибудь, чем ты поможешь себе в бедности". И он пришёл ко мне сегодня, и я протянул руку и хотел что-нибудь ему дать, но пришёл ты, и я поднялся, чтобы служить тебе, и отвлёкся с тобою от него. И дело показалось ему долгим, и вот его история и причина того, что он стоит.

И, услышав слова евнуха, визирь улыбнулся и сказал:

– О евнух, этот рыбак пришёл в минуту нужды, и ты её не исполняешь? Разве ты не знаешь его, о начальник евнухов?

– Нет, – отвечал евнух.

И визирь сказал:

– Это учитель повелителя правоверных и его товарищ. А сегодня у нашего владыки султана стеснена грудь, и опечалено сердце, и ум его занят, и ничто не расправит ему груди, кроме этого рыбака. Не давай же ему уйти, пока я не поговорю о нем с султаном и не приведу его к нему. Может быть, Аллах облегчит его состояние по причине прихода этого рыбака, и султан даст ему что-нибудь, чем он себе поможет, и ты будешь причиной этого.

– О владыка, делай что хочешь, Аллах великий да оставит тебя столпом правления повелителя правоверных! Продли Аллах его тень и сохрани его ветвь и корень! – сказал евнух.

И визирь Абу-ль-Хасан пошёл, направляясь к султану, а евнух велел невольникам не оставлять рыбака. И тогда Халифа рыбак воскликнул:

– Как прекрасна твоя милость, о Рыженький, – с требующего стали требовать. Я пришёл требовать мои деньги, и меня задержали за недоимки.

А Абу-ль-Хасан, войдя к султану, увидел, что он сидит, склонив голову к земле, со стеснённой грудью, в глубоком раздумье.

И Абу-ль-Хасан, оказавшись меж рук султана, сказал ему:

– Мир над тобой, о повелитель, да благословит Аллах и да приветствует тебя и весь твой род!

И султан поднял голову и сказал:

– И над тобой мир и милость Аллаха и благословение его!

И тогда Абу-ль-Хасан молвил:

– С позволения повелителя заговорит его слуга, и не будет в этом прегрешения.

– А когда было прегрешение в том, что ты заговаривал, когда ты – господин визирей? Говори что хочешь, – сказал султан.

И визирь Абу-ль-Хасан молвил:

– Я вышел от тебя, о владыка, направляясь домой, и увидел, что твой наставник, учитель и товарищ, Халифа рыбак стоит у ворот и сердится на тебя и жалуется и говорит: "Клянусь Аллахом, я научил его ловить рыбу, и он ушёл, чтобы принести мне корзины, и не вернулся ко мне. Так не делают в товариществе и так не поступают с учителями!" И если у тебя, о владыка, есть желание быть с ним в товариществе, тогда – не беда, а если нет, – осведоми его, чтобы он взял в товарищи другого.

И когда султан услышал слова Абу-ль-Хасана, он улыбнулся, и прошло стесненье его груди, и он сказал визирю:

– Заклинаю тебя жизнью – правду ли ты говоришь, что рыбак стоит у ворот?

– Клянусь твоей жизнью, повелитель, он стоит у ворот, – сказал Абу-ль-Хасан.

И тогда султан воскликнул:

– О Абу-ль-Хасан, клянусь Аллахом, я постараюсь сделать ему должное, и если желает ему Аллах через мои руки несчастья, он получит его, а если он желает ему через мои руки счастья, он получит его! – и потом султан взял бумажку и разорвал её на куски и сказал, – о Абу-ль-Хасан, напиши твоей рукой двадцать количеств – от динара до тысячи динаров, и столько же степеней власти и визирства – от ничтожнейшего наместничества до султаната, и двадцать способов всяких пыток – от ничтожнейшего наказания до убиения.

И Абу-ль-Хасан отвечал:

– Слушаю и повинуюсь, о повелитель!

И он написал на бумажках своей рукой то, что приказал ему султан. И султан молвил:

– О Абу-ль-Хасан, клянусь моими пречистыми отцами, я хочу, чтобы привели Халифу рыбака, и прикажу ему взять бумажку из этих бумажек, надпись на которых известна только мне и тебе, и что там окажется, то я и дам ему, и если бы оказался это султанат, я бы сложил его с себя и отдал бы его Халифе, и не пожалел бы, а если окажется там повешение, или рассечение, или гибель, я сделаю это с ним. Ступай же и приведи его ко мне!

И Абу-ль-Хасан, услышав эти слова, воскликнул про себя: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Может быть, выйдет этому бедняге что-нибудь, несущее гибель, и я буду причиной этого! Но султан поклялся, и рыбаку остаётся только войти, и будет лишь то, чего желает Аллах". И он отправился к Халифе рыбаку и схватил его за руку, чтобы увести его, и разум Халифы улетел у него из головы, и он подумал: "Что я за дурень, что пришёл к этому скверному рабу – Рыженькому, и он свёл меня с Отрубяным Брюхом!" А Абу-ль-Хасан все вёл его, и невольники шли сзади и спереди, и Халифа говорил:

– Недостаточно того, что меня задержали, то ещё идут сзади и спереди и не дают мне убежать.

И Абу-ль-Хасан шёл с ним, пока не прошёл через семь проходов, и потом он сказал Халифе:

– Горе тебе, о рыбак! Ты будешь стоять меж руками повелителя.

И он поднял самую большую завесу, и взор Халифы-рыбака упал на султана, который сидел на своём престоле, а вельможи правления стояли, прислуживая ему. И, узнав султана, рыбак подошёл к нему и сказал:

– Приют и уют, о флейтист! Нехорошо, что ты стал рыбаком, а потом оставил меня сидеть сторожить рыбу, а сам ушёл и не пришёл. А я не успел опомниться, как подъехали невольники на разноцветных животных и похватали мою рыбу, когда я стоял одни, и все это из-за твоей головы. А если бы ты быстро принёс корзины, мы бы продали рыбы на сто динаров. Но я пришёл требовать то, что мне следует, и меня задержали. А ты? Кто задержал тебя в этом месте?

И султан улыбнулся и, приподняв край занавески, высунул из-за неё голову и сказал:

– Подойди и возьми бумажку из этих бумажек.

И Халифа рыбак сказал повелителю:

– Ты был рыбаком, а теперь ты, я вижу, стал звездочётом. Но у кого много ремёсел, у того велика бедность.

– Бери скорей бумажку, без разговоров, и исполняй то, что тебе приказал повелитель, – сказал Абу-ль-Хасан.

И Халифа рыбак подошёл и протянул руку, говоря:

– Не бывать, чтобы этот флейтист снова стал моим слугой и ловил со мной рыбу! – и затем он взял бумажку и протянул её султану и сказал, – о флейтист, что мне в ней вышло? Не скрывай ничего!

И султан взял бумажку в руку, подал её визирю и сказал:

– Читай, что в ней написано!

И Абу-ль-Хасан посмотрел на бумажку и воскликнул:

– Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого!

– Добрые вести, о Абу-ль-Хасан? Что ты в ней увидел? – спросил халиф.

И Абу-ль-Хасан ответил:

– О повелитель, в бумажке оказалось: "Побить рыбака сотней палок!"

И султан приказал побить его сотней палок.

И его приказание исполнили и побили Халифу сотнею палок, и потом он поднялся, говоря:

– Прокляни, Аллах, эту игру, о Отрубяное Брюхо! Разве заточение и побои тоже часть игры?

И Абу-ль-Хасан сказал:

– О повелитель, этот бедняга пришёл к реке, и как ему вернуться жаждущим? Мы просим от милости повелителя, чтобы этот рыбак взял ещё одну бумажку. Может быть, в ней что-нибудь для него выйдет, и он уйдёт с этим обратно и будет помощь ему против бедности.

– Клянусь Аллахом, о Абу-ль-Хасан, – сказал султан, – если он возьмёт бумажку и выйдет ему в ней убиение, я непременно убью его, и ты будешь этому причиной.

– Если он умрёт, то отдохнёт, – сказал Абу-ль-Хасан.

И Халифа-рыбак воскликнул:

– Да не обрадует тебя Аллах вестью о благе! Тесно вам стало, что ли, из-за меня в Ахдаде, что вы хотите меня убить?

– Возьми бумажку и проси решения у великого Аллаха, – сказал ему Абу-ль-Хасан.

И рыбак протянул руку и, взяв бумажку, подал её Абу-ль-Хасану, и Абу-ль-Хасан взял её и, прочитав, молчал.

– Что же ты молчишь, о визирь? – спросил султан.

И Абу-ль-Хасан ответил:

– О повелитель, в бумажке вышло: "Не давать рыбаку ничего".

– Нет ему у нас надела, – сказал султан, – скажи ему, чтобы он уходил от моего лица.

– Заклинаю тебя твоими пречистыми отцами, – сказал Абу-ль-Хасан, – дай ему взять третью, может быть, выйдет ему в ней достаток.

– Пусть возьмёт ещё одну бумажку – и больше ничего, – сказал султан.

И рыбак протянул руку и взял третью бумажку, и вдруг в ней оказалось: "Дать рыбаку динар!"

И Абу-ль-Хасан сказал Халифе рыбаку:

– Я искал для тебя счастья, но не захотел для тебя Аллах ничего, кроме этого динара.

И Халифа воскликнул:

– Каждая сотня палок за динар – великое благо, да не сделает Аллах здоровым твоего тела!

И султан засмеялся, а Абу-ль-Хасан взял Халифу за руку и вышел.

И когда рыбак подошёл к воротам, его увидел евнух Сандаль и сказал ему:

– Пойди сюда, о рыбак, пожалуй нам что-нибудь из того, что дал тебе повелитель, когда он шутил с тобой.

– Клянусь Аллахом, твоя правда, о Рыженький, – отвечал Халифа. – Разве ты хочешь, чтобы я с тобой поделился? Я съел сотню палок и взял один динар, и ты свободен от ответственности за него! – и он бросил евнуху динар и вышел, и слезы текли по поверхности его щёк.

И, увидав его в таком состоянии, евнух понял, что он говорит правду, и вернулся к нему и крикнул слугам, чтобы они привели его обратно. И когда рыбака привели обратно, евнух сунул руку в карман и, вынув оттуда красный кошель, развязал его и вытряхнул, и вдруг в нем оказалось сто золотых динаров.

– О рыбак, возьми это золото за твою рыбу и ступай своей дорогой, – сказал евнух.

И тут Халифа рыбак обрадовался и, взяв сотню динаров и динар султана, вышел, уже забыв о побоях.

Вот, милостью Аллаха, и вся история о Халифе-рыбаке и султане Шамс ад-Дине Мухаммаде, и о том, что случилось между ними.

9.

Рассказ о посещении Шамс ад-Дином Мухаммадом – султаном славного города Ахдада дома своего хозяина Халифы-рыбака.

Солнце перешло на вторую половину неба, когда султан Шамс ад-Дин Мухаммад, да продлит Аллах годы его правления и жизни, сопровождаемый визирем Абу-ль-Хасаном и челядью и слугами; а был среди слуг и Джавад – огромный нубиец, начальник охраны султана, а был у Джавада шамшер, вах какой шамшер, из индийского сплава вутц, кованый в городе Дамаске, славного не только полновесными динарами, но и умелыми оружейниками. День перешел за полдень, когда Шамс ад-Дин Мухаммад в составе процессии приблизился к дому Халифы-рыбака.

Ворота дома оказались заперты, и Джавад, чье имя означает "великодушный" выхватил саблю, предлагая повелителю правоверных (а кто сказал, что султан в своем городе не повелитель правоверных) услуги своих рук, и плеч, и кистей, и, конечно же, стального в разводах шамшера дамасской работы.

Но Шамс ад-Дин не зря слыл среди подданных милостивым и не склонным к скорым решениям, советчиком в которых служит горячая голова.

Движением руки (правой) Шамс ад-Дин Мухаммад остановил благородный порыв чуть менее благородного слуги.

Шамс ад-Дин Мухаммад изволили лично подойти к воротам и легонько толкнуть их ногой (правой), створки с небольшим шумом и великой скоростью разошлись, да так, что одна перекосилась и повисла, и было это, несомненно, следствием слабости креплений, а не силы прикосновения повелителя.

Сопровождаемый визирем и челядью, и слугами, и, несомненно, Джавадом, Шамс ад-Дин вошел во двор Халифы.

Рыбак сидел посередине двора и чинил сеть.

При виде повелителя правоверных (а кто сказал, что султан в своем... впрочем, не важно) и его величии, и значимости (Джавад все еще сжимал саблю), Халифа затрясся мелкой дрожью, после чего бросил сеть и, пораженный пышностью процессии, сделал попытку протиснуться в дыру с противоположной стороны забора.

Верный Джавад, быстрый, как горный ко... благородный муфлон с вершин кавказских гор, слегка подзадержал Халифу, легонько взял его за платье, немного поднял и направил порыв подданного в сторону повелителя. Подданный, сам не чая, оказался у много повидавшей за сегодняшний день сафьяновой туфли. Правой.

– О, флейтист, если ты пришел снова мучить меня своими бумажками, лучше сразу дай сто палок, и пусть каждый после этого пойдет своей дорогой. А если желаешь назад свой динар, знай, его уже нет у меня, я купил на него кунафы, сладкой кунафы с пчелиным медом, но и кунафы у меня нет, ибо ее – милостью Аллаха всевидящего и всезнающего – я уже съел, и даже после этого изволил посетить отхожее место. Но вместо него я могу дать тебе сто динаров, ибо не далее как третьего дня...

– Молчи, молчи, несчастный, ибо не спасет тебя даже то, что научил ты меня ловить рыбу! И скажи, откуда у тебя – бедного рыбака – невольница, подобная луне в четырнадцатую ночь по имени Зарима, которую ты сподобился продать Ицхаку-еврею.

– Так молчать, или говорить...

– Говори, говори, ибо клянусь Аллахом, мое доброе сердце сейчас изойдет кровью, и я велю отрубить тебе голову.

10.

Рассказ Халифы-рыбыка о том, что приключилось с ним и о том, что привело его к сегодняшнему положению.

– Знай, о флейтист среди флейтистов, – молвил Халифа-рыбак, – ровно три дня и три ночи назад, я, произведя утренний намаз, произнеся две суры про себя и две суры вслух, и отбив положенное количество поклонов, по воле Аллаха всемилостивейшего и всезнающего, взяв сеть, отправился к реке, чтобы половить раньше других рыбаков.

И, придя к реке, я подпоясался, подоткнул платье и подошёл к реке и, развернув свою сеть, закинул её первый раз, но вернулась сеть с тиной речною. Тогда закинул я ее во второй раз, но вернулась сеть с травою речною. И стеснилась моя грудь, и смутились мысли, и я воскликнул: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха, высокого, великого! Чего хочет Аллах, то бывает, а чего не хочет он, то не бывает! Надел – от Аллаха, – велик он и славен! И когда даёт Аллах рабу, не отказывает ему никто, а когда отказывает Аллах рабу, не даёт ему никто!" И потом, от охватившего меня великого огорчения, произнёс я такие стихи:

Когда поражает рок своею превратностью,

Терпение ты готовь, и грудь для него расправь,

Поистине, ведь господь миров, в своей щедрости

И милости, после горя даст облегчение.

– Короче, о несчастный среди рыбаков, – молвил Шамс ад-Дин, – еще один стих и я велю Джаваду отрубить твой лживый язык!

– Но тогда шахиншах флейтистов никогда не узнает окончания истории.

После прочтения этих стихов, я сказал себе: "Брошу ещё этот раз и положусь на Аллаха. Может быть, он не обманет моей надежды". И я подошёл и бросил сеть в реку, размахнувшись на длину руки, и свернул верёвки и подождал некоторое время, а потом я потянул сеть и нашёл её тяжёлой. И, почувствовав, что сеть тяжёлая, стал я действовать с нею осторожно и тянул её до тех пор, пока она не вышла на сушу. Но оказалась в ней всего одна рыбка, и даже не с золотой чешуей, как в сказке Аль-сандара ибн Сергия, а обычная щука, средних размеров. И, увидав её, я воскликнул: "Нет мощи и силы, кроме как у Аллаха! Поистине, мы принадлежим Аллаху и к нему возвращаемся! Что это за скверное счастье и зловещее предзнаменование! Что случилось со мной в этот благословенный день! Но все это – по предопределению великого Аллаха!"

И потом я взял рыбу и хотел было бросить ее в корзину, как вдруг заговорила она со мной на человечьем языке.

– Врешь, врешь, собака, не бывать такому, чтобы рыбы говорили словами людей. Или ты возомнил себя Сулейманом ибн Даудом – мир с ними обоими – который, с позволения Аллаха всемилостивейшего и всезнающего, понимал язык животных и птиц!

– Не знаю, не знаю, но щука сказала: "О Халифа, удержи твою руку и не бросай меня в корзину, а выпусти обратно в реку, в благодарность за это, я что хочешь для тебя сделаю".

И, услышав слова щуки, я тут же пожелал себе в этот день большого улова. По велению щуки, я взял сеть, подошёл к реке и закинул её, отпустив верёвки, а потом я потянул сеть и нашёл, что она тяжелей, чем когда бы то ни было. И я до тех пор бился над сетью, пока она не вышла на берег, и вдруг она оказалась полна рыбы всевозможных сортов и размеров. И я высыпал улов в корзины, и они оказались полны сверх меры.

Тогда щука снова сказала: "Я выполнила твое условие, отпусти меня обратно в реку, и всякий раз после этого, как ты будешь приходить к реке и звать меня, я стану выплывать и выполнять любое твое желание".

Но, увидев, что корзины полны рыбы, я понял, что мне самому не донести их до города.

Тогда я сказал:

"Погоди, о говорящая рыбина, вот мое второе повеление: желаю, чтобы корзины пошли на базар сами!" И в тот же миг у корзин выросли ноги, и они зашагали к городу, а люди, что попадались у них на пути, и другие рыбаки, в испуге шарахались в стороны.

Тогда щука сказала: "О, Халифа, я выполнила второе твое желание, и клянусь Аллахом всевидящим и всезнающим, а мы щуки тоже верим в Аллаха и пророка его, если ты сейчас же выпустишь меня, всякий раз как станешь ты приходить к реке, я стану выполнять любое твое желание, и даже если ты захочешь жениться на дочери султана, я выполню и это желание".

Но тут я заметил (а род Халифов-рыбаков славится наблюдательностью и умом), что у щуки румяные бока и упитанность ее выше всяких похвал, а у меня с утра кунжутового зернышка во рту не было, и я почувствовал страшный голод. Тогда я взял в руки дубинку и, покрутив ею в воздухе три раза, опустил ее на голову щуки.

– О полоумный, – воскликнул Шамс ад-Дин, – только не говори, что ты убил рыбину, исполняющую желания!

– Если бы Аллах всевидящий и всезнающий хотел, чтобы корзины ходили по земле, как люди, он бы сам приделал им ноги, а если этого не случилось, значит это против воли Аллаха, – важно изрек Халифа.

– Горе мне горе! Горе правителю у которого такие подданные! – закрыв лицо руками, воскликнул Шамс ад-Дин. – Ну, продолжай же дальше, что произошло с тобой и щукой, и откуда у тебя невольница по имени Зарима.

Придя домой, я зажарил и съел щуку, и надо тебе сказать, о флейтист, она обманула мои ожидания, ибо оказалась костлява сверх меры, к тому же в животе у нее обнаружилась медная пластина, которую я сперва принял за кость и хотел выбросить, но потом заметил (а род Халифов-рыбаков славится наблюдательностью и умом) на пластине некоторые письмена, и не стал выбрасывать, а напротив, отнес пластину к соседу жестянщику, который обладает искусством распознавания написанного, и даже более того – произнесения этого вслух.

– Что, что оказалось на той пластине?

– Стихи, такие стихи, что пролились сладчайшим бальзамом на мою душу (пусть и взятую взаймы), потратив некоторое количество времени, я выучил их и сейчас услажу слух султана дивными строчками.

– Я уже предупреждал тебя, насчет стихов...

Но Халифа закрыл глаза и, раскачиваясь, и время от времени причмокивая языком, начал читать:

Там за речкой тихоструйной

Есть глубокая нора;

В той норе, во тьме печальной,

Гроб качается хрустальный

На цепях между столбов.

Не видать ничьих следов

Вкруг того пустого места,

В том гробу твоя невеста.

– Какой гроб, чья невеста! Что ты такое несешь! Джавад, мальчик мой, поди сюда, для твоего шамшера, замечательного шамшера дамасской работы есть... работа.

– Погоди, о флейтист султанов и султан флейтистов! – в страхе воскликнул Халифа. – Моя история близится к концу, ах, что за история, и будь она даже написана иглами в уголках глаз, она послужила бы назиданием для поучающихся!

– Ладно, продолжи, но клянусь связью своего рода с халифами из рода Аббасидов, если она в полной мере не удовлетворит меня, и не объяснит происхождение в твоем доме красавицы Заримы, нежнейшему Абульхаиру-палачу, чье имя означает "совершающий доброе", а воистину так и есть, ибо он приближает время встречи с Аллахом всепрощающим, еще до вечернего намаза будет работа.

– Надо сказать, о флейтист султанов и султан флейтистов, что за нашей рекой, которую только поэт мог назвать тихоструйной, в самом деле есть нора. О глубине ее мне не ведомо, как неведомо никому из сынов Адама, ибо (и об этом знают многие) в черные норы с неведомой глубиной лучше не заглядывать, и хоть Аллах всеведущий и всезнающий и дал рабам своим душу взаймы и в положенный срок (а Аллах лучше знает), мы вернем ее, но зачем приближать этот срок, тем более что Аллах не очень-то и настаивает, ведь душ у него этих... (а нет никого богаче Аллаха, тем более, богаче на души).

– Короче, рыбак!

– Я и говорю коротко, о флейтист султанов и султан флейтистов. Иблис, не иначе побиваемый камнями Иблис привык к боли и подбежал на достаточное расстояние к твоему покорному слуге, достаточное, чтобы смутить душу, хотя что Иблису до души смиренного Халифы-рыбака. Но, да будет тебе известно, о шахиншах султанов, несчастный Халифа-рыбак никогда еще не женился. Но разве Аллах отнял у Халифы уши, чтобы он не слышал истории об удовольствиях, которые могут доставить дочери Хавы мужчине, разве он отнял у Халифы прочие, гм, части тела, отличающие сынов Адама от племени жены его, и разве не за эти самые удовольствия пострадали первые люди и были изгнаны из рая, так почему же жертва их должна пропадать втуне, туне несчастного тела смиренного Халифы-рыбака? Услышав в стихах слово "невеста", Халифа-рыбак, обуреваемый этими мыслями и еще несколькими мыслями о которых не стоит упоминать в столь благородном обществе, полез в нору. Надо сказать, неизвестный поэт оказался не так прав, дыра оказалась совсем не глубока, и в конце ее действительно оказался прозрачный ящик, в котором возлежала прекрасная девица, подобная... подобная... лучше я прочту стих.

Султан сделал знак Джаваду, тот вытянул саблю.

– Или не буду, – мудро решил рассказчик.

– Это была Зарима? – лицо султана слегка налилось красным, и возможно припекающее ахдадское солнце было тому причиной.

– Ну, тогда я не знал имени прелестницы, я заметил только родинку над верхней губой, подобную...

– Что, что ты сотворил со спящей девушкой, отвечай сейчас же, или клянусь Аллахом, не дожидаясь вечера, я велю повесить тебя сейчас же, на собственных воротах, в назидание всем словоохотливым рассказчикам, испытывающим языками своими терпение сильных мира сего!

– Ничего, о светоч мира, ничего. Мне вспомнилась сказка, старая сказка все того же Аль-сандара ибн Сергия о царевне, которую заколдовала злая джиния, и которую расколдовал могучи батыр Лис-сай одним лишь поцелуем. Потом царевна стала его женой, и жили они...

– Короче!

– Подобно могучему батыру Лис-саю, я поцеловал обитательницу стеклянного ящика и, милостью Аллаха всевидящего и всезнающего, а ничего в мире не совершается без веления его, она открыла глаза. Я совсем уж собрался вести спасенную к кади, чтобы он объявил нас мужем и женой, как спасенная мной девушка, совсем не по сказке, скривилась и задала вопрос недовольным голосом: "Кто ты?"

"Халифа-рыбак, – отвечал я ей, – о, владетельница моих грез и будущая мать моих детей, маленьких Халиф-рыбаков".

Но девушка сказала: "Как смеешь ты прикасаться ко мне, Халифа-рыбак? Разве не видишь, что я благородных кровей!"

"Но ведь в сказке сказано..." – попытался смиренно возразить я.

"Что это за место?" – спросила девушка.

"Дыра, о госпожа, – ответил я, – дыра за рекой возле славного города Ахдада".

"А скажи, рыбак, есть ли в вашем городе правитель – халиф, или на худой конец султан?"

"Есть, – ответил я, – светлейший султан Шамс ад-Дин Мухаммад, состоящий пусть и в дальнем, но родстве со славным родом Аббасидов, ведущим, как известно, начало от Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, дяди пророка, и которые..."

"А скажи, рыбак, есть ли в вашем городе человек, который поставляет наложниц в гарем султана?"

"Есть, есть, – воскликнул я, обрадованный своей осведомленностью, – Ицхак – еврей из евреев поставляет наложниц в гаремы знатных жителей нашего города и гарем самого султана Шамс ад-Дина Мухаммада, состоящего пусть и в дальнем, но родстве со славным родом Аббасидов, ведущим, как известно, начало от Аббаса ибн Абд аль-Мутталиба, дяди пророка, и который... постой, но зачем тебе, о будущая жена моя, какой-то еврей, пусть и совершающий сделки с султаном и влиятельнейшими людьми нашего города?"

"Размечтался, никакая я тебе не жена! Сейчас же ты отведешь меня к Ицхаку-еврею и продашь за тысячу динаров золотом, и в этом будет тебе сегодняшняя прибыль и награда!"

– Клянусь Аллахом, я так и сделал, – закончил Халифа-рыбак свой рассказ.

11.

Рассказ о красавице Зариме и о султане славного города Ахдада Шамс ад-Дине Мухаммаде

Позади остался призыв слепого Манафа – муэдзина Ахдада к асру – послеполуденной молитве. Позади осталась сама молитва, состоящая из четырех ракаатов фард.

Султан Шамс ад-Дин Мухаммад обещал еще до асра найти работу Абульхаиру – добрейшему палачу, чье имя означает "совершающий доброе".

Впереди оставался магриб – вечерняя молитва и визит Шамс ад-Дин Мухаммада на женскую половину дворца, куда, кроме Шамс ад-Дина закрыт доступ мужчинам, а значит, для умелого Абульхаира, чье имя означает "совершающий доброе", еще не все потеряно. Как сказал поэт:

Помни, влюбленных всегда за любимых бранят,

Ибо безумием всякий влюбленный объят.

Как-то спросили меня: «Страсть на вкус какова?»

Я отвечал: "Это сладость, таящая яд"***

Туфли светлейшего вступали в соприкосновение с полом дворца, едва тревожа слух. Словно любовники, страшащиеся быть застигнутыми за непристойным занятием. Султан Шамс ад-Дин Мухаммад хотел, чтобы они гремели, о-о-о, как гремели, ибо его шаги – поступь судьбы, но коже подошв и камню пола не было никакого дела до желаний и настроений сиятельнейшего среди правителей Шамс ад-Дина Мухаммада.

У дверей покоев новой наложницы Шамс ад-Дин замедлил шаг. Кожа подошв, сбившись с привычного ритма, любовницей, достигшей желаемого, родила чуть более громкий скрип.

Шамс ад-Дин помотал головой, отгоняя мучительные сравнения.

По знаку султана, Сандаль – старший над евнухами – распахнул дверь покоев.

Подошвы испуганно пискнули, Шамс ад-Дин Мухаммад шагнул внутрь.

Зарима сидела на подушках, подобрав под себя полные ноги в атласных шальварах, тонкие пальчики перебирали серые струны елового уда.

Девушка подняла глаза на шум. Ах, глаза, огромные глаза.

Что за очи! Их чье колдовство насурьмило?

Розы этих ланит! – чья рука их взрастила?

Эти кудри – как мрака густые чернила,

Где чело это светит, там ночь отступила.***

И губы, коралловые губы, с родинкой над верхней растянулись в жемчужной улыбке.

– Ты пришел, о повелитель моего сердца.

Слова, слова, они ранят больнее кинжала, иногда убивают надежней яда, портят жизнь, но те же слова, произнесенные в иных обстоятельствах, возвеличивают тебя, вселяют надежду, веселят сердце, излечивают от болезней, или просто доставляют радость.

Двигаясь к покоям, Шамс ад-Дин подбирал слова, складывал их в фразы. Эти фразы должны были вызвать смятение, поселить в сердце страх, родить раскаяние и обозначить правду.

Но, другие слова, произнесенные губами-корал, рассеяли предыдущие слова, растворили фразы и даже мысли, мысли одна прочнее другой, потекли совсем в ином направлении.

"Ах, как она молода, прекрасна, Аллах, единственно Аллах величием своим создает подобную красоту... и посылает ее в испытание рабам своим".

– Ответь, о Зарима.

"Трепещи несчастная! – где, где заготовленная фраза!"

– Все, что прикажет мой повелитель.

"Твоя тайна раскрыта! Своей порочностью ты опозорила мой дом и меня!"

– Как ты оказалась в стеклянном ящике, в норе за рекой?

Глаза, прекрасные насурьмленные глаза затянула поволока.

– Это грустная история, мой царь, но если ты приказываешь, я поведаю ее тебе, с любовью и удовольствием.

12.

Рассказ красавицы Заримы о том, что привело ее в стеклянный ящик в норе за рекой возле славного города Ахдада.

– Знай, о великий царь, – начала Зарима, что происхожу я из рода царей Рюриковенидов. Отец мой – великий царь Яхья ибн Вас владел многими богатствами, да такими, что сам легендарный Хосрой Сасанид восстань из гроба и увидя их, снова лег бы в могилу, снедаемый великой завистью и желчью. А земли отца моего были столь обширны, что если бы ты, о великий царь, оседлал самого быстрого скакуна из твоей конюшни и скакал на нем без перерыва и отдыха тридцать дней и тридцать ночей, ты проехал бы только малую часть их. А чтобы объехать их из конца в конец потребовалось бы тысяча таких коней, каждый из которых скакал бы тысячу дней тысячу ночей, но и тогда бы потребовался еще один конь, одна ночь и один день – вот насколько обширны были владения отца моего.

И имел царь Яхья ибн Вас четырех жен и еще четырех наложниц, и имел от них множество детей, а от самой младшей и самой любимой наложницы, была я – младшая и любимая дочь.

Детство мое прошло в забавах и развлечениях, и прислуживало мне множество слуг. И тысяча темнокожих невольниц было у меня, чтобы одеваться, и еще тысяча была, чтобы снимать платье, и охраняли меня тысяча евнухов, и столько же было у каждого из моих братьев и сестер, и еще три раза по столько у каждой из жен и наложниц отца моего Яхья ибн Васа.