Текст книги "Дочь Генриха VIII"

Автор книги: Розмари Черчилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц)

Мария только кивнула, не доверяя своему голосу. Францисканцев больше не было. Их орден был распущен по указанию короля в наказание за их неизменную преданность папе римскому. Память Екатерины была ослаблена болезнью, а может быть, ей никогда и не сообщали об этом печальном факте, и Мария совсем не собиралась ее просвещать на этот счет. Она посмотрела в маленькое металлическое зеркальце, потом перевела взгляд на королеву. И тут у нее в голове как молния сверкнула мысль, что она и Екатерина были сверстницами. Увядшее лицо на подушке, обрамленное спутанными седыми волосами, могло принадлежать только гораздо более старой женщине. Собственная жизнь Марии неторопливо текла вдоль солнечной реки, а счастливое замужество и достойное обеспеченное вдовство помогли ей хорошо сохраниться и быть по-прежнему веселой и все еще привлекательной.

В глубоких же морщинах, избороздивших лицо Екатерины, отразились все события последних девяти страшных лет. И каждая морщинка, каждая складочка были обязаны своим появлением этому… этому жирному монстру, которого она все еще называла своим мужем, подумала Мария, и внутри ее вскипела волна гнева. Какая бы болезнь ни сражала сейчас Екатерину, леди Уиллоугби была твердо уверена, что в могилу ее сводило прежде всего разбитое сердце. «Это равносильно убийству на эшафоте», – обвиняла она про себя Генриха.

Как бы прочитав это горькое обвинение в глазах своей подруги, Екатерина, поколебавшись, заговорила:

– Я написала королю. Письмо у моего духовника. Проследи, чтобы его отправили… после всего, хорошо? Ты знаешь, Мария, лежа все эти последние недели в постели, я осознала, как же счастлива я была. Ты качаешь головой, но это так. Потому что я была первой любовью короля. Он был еще совсем мальчишкой, когда я вышла за него замуж, и он платил мне мальчишеским поклонением, не омраченным цинизмом. Эта другая женщина… она так никогда и не узнала своего мужа, который был моим в течение столь долгого времени, – закончила она на почти пророческой ноте. – И так же будет с любой другой последующей его женой. Ей достанется только его внешняя оболочка. Я одна получила сердцевину.

Волей-неволей Мария согласилась с ней, подавив свое внутреннее отвращение к Генриху, и после этого они с королевой – в те редкие моменты, когда последняя бодрствовала, – говорили уже на своем родном языке, воскрешая в памяти полузабытые шутки, веселые приключения и воспоминания о друзьях, которые делили с ними столь далеко теперь ушедшее детство. На второй день небо извергло на землю тяжелый груз снега, и Мария, стоя у окна, наслаждалась ослепительным блеском и безупречной белизной окружающего ландшафта, похожего на саван… Проклиная себя за не слишком подходящие к случаю ассоциации, она поспешила назад к постели и увидела, что призрак смерти парит уже совсем близко над Екатериной. Она позвала священника, чтобы исполнить последние обряды в присутствии немногих оставшихся слуг. После этого Екатерина молилась вслух, все остальные стояли, преклонив колена, вокруг ее постели. Екатерина вложила в эту молитву все свои слабеющие силы, обратив ее в основном к своей дочери, единственному для себя свету в окошке.

Тайком Мария со скорбью обозревала печальную сцену. Постель с драным пологом и единственный деревянный стул составляли всю обстановку спальни. На голый каменный пол было брошено всего несколько охапок тростника. Больше здесь не было ничего, если не считать нескольких огарков свечей и дешевой старой кухонной утвари. Едва тлеющий в камине огонь почти не давал тепла, но зато изредка выбрасывал в комнату клубы едкого дыма. Здесь не было никаких удобств, никакого комфорта. Святой Боже, и в этой превращенной в руины комнате предстояло испустить последний вздох дочери Изабеллы Великой!

Наконец Екатерина откинулась на подушки, окончательно обессилевшая, и слуги поспешили выйти, оглашая комнату сдавленными рыданиями и шумным сопением. Немного времени спустя Екатерина повернула голову, успев заметить промелькнувшую по лицу ее подруги тень молчаливого сострадания.

– Мария, я была так счастлива в эти последние два дня, не порть мне их теперь своими рыданиями.

– Я так мало смогла сделать для вас.

– Ты сделала все, что только можно. – Ее голос слегка шелестел, как высохшие листья. – Я всегда боялась умереть в одиночестве, как какое-нибудь несчастное животное в чистом поле. Теперь же пришла ты и отогнала это дурное предчувствие. Меня будут обнимать любящие руки в тот момент, когда я буду покидать этот мир.

«Но не те руки, которые вы больше всего желали бы ощущать вокруг себя», – подумала Мария, прекрасно понимая, что она была всего лишь жалкой заменой ее дочери. И тем не менее она крепко обняла королеву, и вскоре Екатерина заснула, чтобы вновь увидеть во сне наполненные ароматом цветов, залитые солнцем поля своей родины…

Король был один в своих апартаментах в Гринвиче. Он работал с государственными бумагами, когда прибыл гонец с письмом от Екатерины и сообщением о ее смерти. Это не было неожиданностью, так как недавно Генрих получил доклад о ее ухудшившемся состоянии здоровья от управляющего Кимболтоном, иначе Чапуизу никогда не было бы разрешено навестить ее. Но все равно в первый момент он испытал шок. В конце концов Екатерина была тесно связана с ним на протяжении почти двадцати пяти лет и почти двадцать из них делила с ним постель.

Генрих медленно сломал печать на ее последнем письме, инстинктивно взглянув сначала на подпись. «Екатерина, королева Англии» – увидел он слова. Ну что же, он простит ее, благо, больше уже никогда она не подпишется подобным образом.

«Мой дражайший властелин, король и супруг, – писала Екатерина, – приближающийся час моей смерти заставляет меня написать Вам и напомнить Вам о себе. Мне также хотелось бы напомнить Вам о чистоте и здоровье Вашей души и сохранении ее, что должно быть поставлено превыше всех мирских дел. Вы поставили меня перед лицом многих бедствий, а себя перед лицом многих проблем. Но я прощаю Вас за все страдания, причиненные мне, и молюсь, чтобы Господь простил Вас тоже».

Несмотря на свое умиротворенное состояние, Генрих сердито нахмурил брови. «Моя душа находится в весьма здоровом состоянии, благодарю вас, Екатерина, и не нуждается ни в каких ваших заботах», – подумал он. Что же до прощения, то вот уж, несомненно, тут она ошиблась адресом. Неужели она забыла годы беспричинных тревог и никому не нужных тягот, которые она навлекла на него, лишив его возможности насладиться остатками юности и заставив преждевременно стать взрослым мужчиной? Ах вот оно что, понял он вдруг, продолжая читать письмо дальше. Основной-то смысл написанного в том, чтобы он был добр к Марии! С другой стороны, ну как она могла надеяться, что он проявит доброту и снисходительность по отношению к этой своей столь упрямой, дерзкой дочери, которая ведет себя в точности, как ее мать? Далее Екатерина смиренно просила, чтобы ее слугам было заплачено все, что положено, вплоть до последнего дня, и с той заботой о других, которая не покидала ее даже в самые тяжкие ее минуты, предлагала, чтобы им еще на год было где-нибудь обеспечено место, – просьба, которую впоследствии Генрих вежливо отверг. Последняя фраза выглядела так: «Сим заверяю Вас, что прежде всего мечтала о том, чтобы Вы всегда были перед моими очами».

Непрошеные слезы набежали на глаза Генриха, и все, написанное на листе пергамента, расплылось перед ним. Как же глубоко и нежно любила его Екатерина! Для нее никогда не существовало других мужчин, хотя, тут же подумалось ему, какие еще существуют на свете мужчины, обладающие большей властью, способной затуманить его сверкающий облик? Смахнув слезы, он еще раз перечитал эти слова, полные немого упрека. Прошло уже больше четырех лет с тех пор, как он дозволил Екатерине последний раз лицезреть себя. Чего же удивляться, что она так скучала по нему? А поскольку его совесть всегда стремилась уклониться от любых испытаний, то она немедленно уверила его, что их насильственный разрыв произошел по воле королевы, а не по его. Если бы только она смогла покориться и сыграть удобную для всех роль сестры, друга, на чем он так часто настаивал! Тогда на ее долю не выпало бы никаких страданий, не было бы никаких оснований для споров и разладов между ними. Генрих представил себе, как бы это могло выглядеть. Он часто навещал бы ее в монастыре или где-нибудь в замке. Анна не стала бы возражать, ибо что плохого в братском интересе к благополучию сестры? Он мог бы провести с Екатериной много спокойных часов вместе. Он полагался бы на ее суждения и поверял ей свои тайны, как и прежде, а она продолжала бы штопать его белье и подрубать рубашки… Какими гармоничными, уютными были бы их отношения, почти сравнимые с теми, которые установились между ним и его любимой младшей сестрой, первой Марией Тюдор. Мужчинам иногда нужна женская любовь, лишенная телесных желаний. А постоянное желание изнуряет…

Продолжая держать письмо в руке, Генрих через всю комнату прошел к окну, заслонив своей массивной фигурой весь его узкий проем. Воспоминания заполнили его, перенеся на тридцать пять лет назад. Закрыв глаза, он ясно представил себе процессию, движущуюся от собора Святого Павла через весь Лондон, украшенный роскошнее, чем когда-либо. Он едет верхом во главе ее, со щеками, раскрасневшимися, как вишни, впившись незамутненными голубыми глазами в фигурку рядом с ним – новую жену его старшего брата. Екатерина сидела на муле в роскошной упряжи, а вокруг них раздавались радостные крики толпы, давившие на барабанные перепонки. Тогда ей было шестнадцать, и она была богато одета на испанский манер. На голове у нее была маленькая испанская шапочка, похожая на кардинальскую, розовато-красного цвета, прекрасно гармонировавшая с ее кругленькими щечками. По плечам волнующейся золотисто-каштановой массой рассыпались длинные волосы. Одна прядь, подхваченная легким ветерком, мягко коснулась его щеки. Это прикосновение дорого ему и сейчас…

С грубой бранью король оттолкнул занавеску, которую поднимающийся ветер выдул из окна. Сентиментальные глупости! Это же надо, какая чепуха лезет в голову из давно ушедшего прошлого. Он послал этого юного Генриха Тюдора к дьяволу и велел пажу привести к нему своего секретаря Кромвеля.

– Хорошие новости, Томас, – приветствовал он его громким голосом. – Вдовствующая принцесса мертва. Теперь над нами больше не нависает угроза войны. Впредь мой племянник не будет иметь причины быть недовольным нами или пытаться сводить какие-то счеты. Это надо отпраздновать, а?

– Конечно, ваше величество, это радостное событие. – Кромвель потер свои толстые руки. Кончина Екатерины, по его мнению, и так слишком затянулась. Но она так же отчаянно цеплялась за свою жизнь, как Анна за корону. Что у этих двоих было общего, так это склонность к грубой определенности.

– Смертельный удар для мошенника Чапуиза, – ухмыльнулся Генрих. – Больно долго он грозил нам блефом под названием «имперское вторжение». Теперь главное оружие выбито из его рук.

Кромвель кивнул. Карл вряд ли пошлет армию, чтобы отомстить за смерть своей тетки, благо, при ее жизни не выделил ей в помощь ни одного солдата. И может быть, теперь эта надоедливая баба, леди Мария, будет вынуждена спустить флаг восстания. Без своей матери и со все меньшей надеждой на помощь со стороны кузена ее позиции будут весьма и весьма подорваны.

А тем временем празднование Нового года шло своим чередом и весьма удачно. Отбросив последние воспоминания об умершей женщине, Генрих дал выход бурному веселью, заставляя и весь двор закрутиться в вихре празднества… Был дан роскошный бал, на котором Генрих появился одетым исключительно в желтое, с изящным белым плюмажем на тоже желтой бархатной шапочке. Он намеренно выбрал желтое, ибо этот цвет был символом довольства, а разве он не должен был радоваться, что его страна избавилась от угрозы нашествия?

Они с Кромвелем всегда с пренебрежением относились к самой мысли об этом, но временами чувствовали себя неспокойно, понимая, что подобная возможность все-таки существует, и хитроумный Чапуиз умело играл на этих страхах, когда только представлялась такая возможность. Была и другая, более тонкая причина, почему что Генрих облачился в столь яркие цвета, стоило известию о смерти Екатерины стать достоянием публики. Он хотел, чтобы весь мир понял, что у него нет нужны носить траур по женщине, которая никогда не была его женой в глазах Божеских, а была просто вдовой его давно умершего брата. На этом краеугольном камне он строил все здание аннулирования этого брака, и теперь появилась прекрасная возможность подчеркнуть это вновь и заставить замолчать тех, которые заблуждались, считая, что он и Екатерина были на самом деле связаны узами брака.

Платье Анны из богатой золотой парчи выгодно подчеркивало ее матовую кожу и темные волосы. С лица исчезло измученное выражение, которое затуманивало ее черты все прошлое лето. Сейчас она вновь вся светилась той живой свежестью, которая была неотъемлемой чертой юной Анны Болейн. И причиной этому была вовсе не радость от того, что Екатерина наконец-то соизволила закончить свой путь земной, хотя это придавало дополнительное оживление ее теперешней манере держать себя. Основным было то, что тот кошмар, который преследовал ее последние несколько месяцев, наконец-то развеялся. Все это время Анну грызли страхи, что ее власть над королем безвозвратно утеряна и что вместе с этим она потеряет и тот главный приз, которым она овладела после стольких лет борьбы. Неудачная встреча с Марией стала последней каплей в море ее неудач. Но как и ее предшественница, Анна всегда отличалась неисчерпаемым запасом отваги. И она вновь почерпнула из него тогда, а сколь тяжело ей это досталось, не знал никто, кроме нее. А потом, собрав последние остатки той магической силы, которая некогда привела короля к ее ногам, она наконец-то смогла вновь залучить его в свою постель. В Генрихе, конечно же, никогда снова не вспыхнет его дикое влечение к ней. Даже она была не в силах разжечь в нем этот угасший огонь. Но он все еще был весьма пылок… и если Анна явно показывала, что хочет его еще раз… а она могла быть ненасытной в постели, если только ей удавалось попридержать свой острый язычок… Генрих уступал, и не один раз, несмотря на то что его все больше тянуло к Джейн Сеймур. «В конце концов, – говорил он себе, когда задумчивый облик Джейн начинал слишком сильно ранить его деликатную совесть, – Анна все еще моя жена».

Во имя Англии он был обязан предпринять дальнейшие усилия, чтобы она родила ему сына. Если он преуспеет в этом, то сбережет массу времени и избежит множества проблем. Он каждый раз вздрагивал, когда вспоминал эти полные мучений годы, которые ему понадобились, чтобы избавиться от Екатерины и заменить ее Анной. Если потребуется столько же времени, чтобы поменять Анну на Джейн, то, великий Боже, к тому моменту, когда это произойдет, он будет стариком! Когда Анна объявила ему, что беременна, он был преисполнен целомудренного самодовольства. Как всегда, он избрал верный путь, а Джейн будет прекрасной любовницей, когда ему удастся преодолеть ее вполне естественное нежелание пойти по этому пути. Но, если ожидаемый ребенок не окажется здоровым мальчиком, ну что же, тогда он будет знать уже наверняка, что Господь проклял этот брак так же сурово, как он неодобрительно посмотрел на первый. Это будет безошибочным знаком с небес, благочестиво подумал Генрих, и действовать он будет соответственно. Кромвелю придется любым способом вытащить его из этой дьявольской каши и посадить рядом с ним на трон королеву Джейн, как ему же удалось это однажды, когда он доставил своему властелину королеву Анну.

Анна, танцевавшая невдалеке со своим братом, встретилась глазами с королем. Его поклон был верхом любезности, но она безошибочно угадала мысли, которые скрывались за ним. Она отчетливо сознавала, что это был ее последний шанс в отношении Генриха – или любого другого мужчины, окажись он на его месте. Ей не нужно было говорить, сколь высокую цену ей придется заплатить, если она не сможет произвести на свет для Генриха здорового сына. Но Анна была совсем не испугана и пребывала в полном спокойствии, ибо она была уверена в том, что к концу мая произведет на свет Божий сына, столь же безошибочно, как и в том, что солнце обязательно взойдет завтра утром. Как или почему в ней зародилась эта уверенность, она и сама не знала. Перед рождением Елизаветы у нее такой уверенности не было. Тогда у нее были большие опасения по поводу пола ребенка. Сейчас же никаких сомнений у нее не было. Так что после мая Генрих может затаскивать эту никому не нужную Джейн Сеймур в свою постель так часто, как только ему захочется, Анне будет уже все равно. Физически он давно стал ей противен, и она впредь никогда не станет разыгрывать сцены бурной страсти только для того, чтобы обзавестись потомством. Король может завести себе хоть кучу любовниц. У нее же, Анны, будет принц, будет наследник престола, который обеспечит ей длительную безопасность, стабильность ее положения. Генрих может ненавидеть мать своего сына, но он никогда не сможет поменять ее на другую.

Среди перемещающихся групп танцующих Анна на мгновение заметила Джейн Сеймур, танцующую со своим красавчиком-братом Томасом. Джейн была одета во все зеленое, что очень шло к ее медовым волосам и жемчужной коже. Глаза у нее притворно-застенчиво опущены, и все ее движения были неспешными и сдержанными. Она являла собой образец благопристойной целомудренной невинности и поэтому выделялась, как примула в букете кроваво-красных роз, ибо при дворе благопристойность и целомудрие были не в цене.

Анна обменялась короткой и насмешливой улыбкой со своим братом. Бедная, несчастная Джейн, осужденная после мая на отъезд в провинцию и свадьбу с каким-нибудь неотесанным мужланом-сквайром; в противном случае – если ее семья решит, что лучше часть, чем ничего, – ей придется расстаться с этой своей ханжеской внешней оболочкой и занять то место, которое сама Анна презирала, – любовницы короля.

Танец кончился, и они с Джорджем сели рядом, образовав мишень для множества глаз; некоторые из них, как глаза Марка Смитона, смотрели с томным обожанием, но большинство сверкали скрытой враждебностью. Близкие друзья Анны и те, кто принял новое учение, радовались ее воссоединению с королем в надежде получить от этого дальнейшие блага. Но среди тех, кто лично не любил ее и надеялся на возвращение под крыло римской церкви, прокатилась волна тревоги. Ее падение казалось им уже неизбежным и было только делом времени, а тогда ее место займет Джейн Сеймур, истая католичка и сторонница Екатерины и Марии.

Анна прекрасно ощущала ту атмосферу злобы, которая окружала ее, но сегодня она только придавала дополнительный стимул ее триумфальному настроению.

– Ты помнишь последнее лето и наше отчаяние тогда? – прошептала она Джорджу. – А сейчас, через несколько коротких месяцев, все-все переменилось. – Она торжествующе рассмеялась.

– А я по-идиотски насоветовал тогда тебе ехать в Элтхэм на поклон к леди Марии. Моя бедная Анна.

– Теперь это не имеет значения. – Воспоминания об этом унижении становилось все менее волнующими по мере того, как в ее чреве рос ребенок. Она безразлично добавила: – Наша тетушка Шелтон сообщает, что девица стала груба и высокомерна, как никогда раньше.

– Хоть бы она поскорее последовала за своей матерью в небытие!

– Нет, я больше не желаю ее смерти. Да и зачем мне хотеть этого, когда все страхи перед ней развеялись? Она больше не может причинить вреда ни мне, ни моим близким. Теперь она попала в разряд тех, кого следует пожалеть, ибо король быстро расправится с ней, как только родится мой ребенок. Но я предупреждала ее, так что она не на моей совести – мне не в чем упрекнуть себя.

На мгновение у нее мелькнула мысль, что к этому времени Мария уже, наверное, была извещена о смерти матери. Сегодня ночью она, должно быть, будет сидеть одна, плача, в своей убогой комнате, такая далекая от всех этих сцен великолепия и веселья…

Анна тут же постаралась отогнать от себя этот призрак жалости, который мимолетно мелькнул перед ней. Девица всегда представляла для нее опасность и более чем заслужила свою неминуемую участь. В сердце Анны есть место только для ее дитяти, которое покинет ее чрево и вступит в этот благословенный мир в мае. В мае, счастливом для нее месяце, том месяце, когда она стала королевой. Это будет ее окончательная победа над Екатериной, подумала Анна, прижимая охранительным жестом обе руки к начинающему увеличиваться животу. Зима к тому времени кончится, а от Екатерины останется только уходящая память. Вся Англия будет праздновать приход весны и появление на свет принца. Голос Джорджа прервал ее безмолвный монолог:

– Здесь наш дядя Норфолк. Тебе не кажется, что он всегда выглядит так, как будто страдает от бесконечных болей в животе?

– Мне никогда не доводилось видеть его иначе как со скорбной миной на лице, – согласилась Анна. – Интересно, а когда он забавляется со своей маленькой прачкой, он остается таким же мрачным? Если так, сколь же безрадостным бывают занятия любовью для бедной Бесс каждый раз, когда он навещает ее! – Они оба захихикали, представив себе Норфолка с его любовницей Бесс Холланд, служанкой из его дворца. Эта связь была абсолютно необъяснима для первого пэра Англии и интриговала весь двор вот уже много лет.

Стоявший в противоположном конце зала со своим приятелем, герцогом Суффолком, Норфолк заметил их веселое перешептывание и наверняка понял, что разговор идет о нем. Кислое выражение на его лице стало еще кислее, но он разглядывал эту парочку с неприкрытым ядом во взоре. Много лет назад он помогал Анне и поддерживал девушку в ее пути наверх, за что любой человек, будь он даже и герцогом, не мог не рассчитывать на какие-то блага, уж коли он оказался родственником члена королевской семьи. И правда, когда он стал дядей королевы, его и без того высокое положение возвысилось еще больше. Но с тех пор он и Анна неоднократно серьезно ссорились. Анна выказывала ему не просто неуважение, но открытое презрение, мало заботясь о том, оскорбляет она его или нет, благо, сама она достигла вершины.

– Маленькая высокомерная шлюха, – воскликнул он сейчас. – Но такого поведения только и можно было ожидать от этой парвеню. Власть ударяет в такие головы, как вино. А она достаточно низкого происхождения со стороны отца.

Это едва ли было тактичным замечанием по отношению к Суффолку, который сам был точно таким же парвеню. Семья поднялась к вершинам власти только потому, что его отец был знаменосцем у Генриха Седьмого в битве при Босуорте и был должным образом отмечен. Но чувствительность не числилась среди отличительных черт Суффолка, и насмешка ничуть не тронула его, так же как перышко не укололо бы носорога.

Норфолк продолжал бушевать:

– Ты только посмотри на нее и этого нахала, моего племянника. Хихикают и выламываются, как пара мартышек. Будь у них хоть капелька ума в их ничтожных мозгах, они бы рыдали и скрежетали зубами при известии о смерти Екатерины.

Всегда казалось, что проходит довольно много времени, прежде чем какое-нибудь замечание доходит до Суффолка. Наконец он высказался:

– Я не знал, что они любили ее.

– Я не в том смысле, – огрызнулся Норфолк. – Но они слишком слепы и глупы, чтобы понять, что, пока Екатерина была жива, Анна была в безопасности. А теперь она в опасности. Но меня это ничуть не касается.

Суффолк прокручивал в голове эту мысль раз за разом, так и эдак, но мозги его работали так же медленно, как тащится человек, с ног до головы опутанный тяжелыми цепями.

В недоумении он дернул себя за бороду.

– Я не понимаю…

– Тогда позволь мне объяснить тебе. Как бы она ему ни надоела, король не мог позволить себе попытаться избавиться от моей племянницы до сегодняшнего дня. Если бы он поступил так, то все ожидали бы от него, что он призовет назад Екатерину. А этого он не сделал бы никогда, имея перед глазами соблазнительную малышку Джейн. – Он презрительно добавил: – Кроме того, его величество стал бы посмешищем для всей Европы, имея двух бывших жен на руках и третью на подходе. А теперь, теперь все изменилось. Ему уже нет нужды колебаться и ничего не стоит избавиться от Анны.

– Но почему он должен избавляться от нее, когда она вот-вот должна подарить ему сына?

– Кто сказал, что она подарит ему сына? Может быть, сам Господь Бог поведал тебе об этом интересном факте?

– Но… но… – Суффолк вытаращил глаза. – Не хочешь же ты сказать, что она родит еще одну девочку?

– Это иногда случается даже в самых лучших семьях, – сухо ответил Норфолк. Он вдруг поймал себя на том, что от всей души надеется, что Анна допустит именно эту непоправимую ошибку. Ведь как мать принца Уэльского, наследника престола, она станет неуязвимой.