Текст книги "Дочь Генриха VIII"

Автор книги: Розмари Черчилл

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 20 страниц)

Что же будет с ней? Куда она пойдет? В отчаянии она задала эти вопросы Джорджу, когда тот в очередной раз пришел навестить ее. Он попытался, правда с заметным усилием, шуткой вывести ее из состояния отчаяния.

– Его холодность пройдет вместе с его разочарованием. Ты завоюешь его вновь, как это тебе всегда удавалось раньше.

Она ответила ему слабой улыбкой.

– Это гораздо больше, чем обычная холодность… Тебя не было здесь, когда он сказал, что больше не хочет никаких сыновей от меня. И это не было простым словцом, сорвавшимся с языка в приступе гнева. – Анна вздрогнула при воспоминании об этом непримиримом выражении на его лице. Джордж разразился гневной тирадой:

– Если он настолько глуп и не видит, что ты стоишь дюжины, двух десятков…

– Джейн Сеймур? Скажи, она еще при дворе?

– Нет. Она уехала домой.

– Понятно.

Когда-то давно она тоже была одной из фрейлин королевы и тоже вернулась домой. Генрих часто навещал ее в Хивер-Кастле, так же как он теперь будет навещать Джейн в Вулф-Холле в Уилтшире. Та же самая мелодия будет сыграна еще раз, нота в ноту. Она даже могла слышать тоненький жеманный голосок Джейн, повторяющей знаменитые слова, некогда сказанные самой Анной Болейн: «Я никогда не стану вашей любовницей. Я стала бы вашей женой, не будь вы уже женаты». Анна смеялась, пока ее ресницы не слиплись от слез, и Джорджу волей-неволей пришлось встряхнуть ее.

– Бога ради, давай посмеемся вместе.

– Это не очень пристойно, должна признать.

Вдруг вся ее легкомысленная веселость слетела с нее, как паутина. Как Генрих поступает со своими отвергнутыми женами? Ей придется пойти по стопам Екатерины в какую-нибудь унылую отдаленную крепость, из которой только смерть сможет освободить ее. Или ее ждет еще худшая судьба. Он может заключить ее в один из монастырей, где ей придется проводить нескончаемые дни в окружении злобных женщин с отвратительно пахнущими телами, ибо хорошо известно, что монашенки никогда не моются и не стирают своей одежды. Нет ничего удивительного, что Екатерина так стойко противилась жизни в какой-нибудь святой обители! Анне оставалось только надеяться, что Кромвель успеет разогнать все монастыри до того, как ей выпадет судьба очутиться в одном из них.

– Он скоро устанет от этой девочки Сеймур, – заговорил Джордж с явно просвечивающей ложной уверенностью. – Она мало что может предложить мужчине, не говоря уже о его величестве.

– При ней ее девственность, как и моя была при мне.

– Она скоро преподнесет ему этот дар, если уже не сделала этого.

Анна только иронично улыбнулась.

– Ты думаешь, братцы Джейн позволят ей обменять ее на что-нибудь меньшее, чем корона? Как же, наверное, эта парочка весело поздравляет друг друга, если это уже произошло.

Перед ней как живые возникли два брата Сеймур. Серьезный, красивый Эдуард и хвастливый, задиристый Томас, оба сжигаемые ненасытным огнем огромных амбиций, идущие по стопам Джорджа, уже делящие будущие сферы неограниченной власти как братья королевы Англии. Анна умоляюще подняла руку.

– Давай покончим с притворством и перестанем обманывать друг друга. Генрих попытается избавиться от меня как можно скорее, и никакая сила на земле или в небесах не остановит его на этот раз. Но как он сделает это? Поползет ли он на коленях со шляпой в руках к папе римскому и признает, что был не прав и наш брак недействителен? Теперь, когда Екатерина умерла, он может сделать это без опаски. В этом случае Елизавета окажется незаконнорожденной, как Мария.

Джордж фыркнул:

– Повернуться назад, к Риму? Потерять свое положение как главы церкви здесь, а вместе с ним и все богатые доходы?

– Тогда как еще он может добиться аннулирования нашего брака?

На этот раз Джордж ничего не ответил. Он продолжал сидеть, скрестив руками, уперев взгляд в пол, и, если бы Анна не была так занята собственными предположениями, она бы заметила, какое выражение было на его лице.

– Конечно, отец не откажется приютить меня… когда все будет кончено. Даже если теперь я дохлая гусыня, не способная нести золотые яйца.

Джордж резко поднялся и собрался уходить. Он нагнулся, чтобы поцеловать ее на прощание.

– Не изматывай себя еще больше этими бесполезными предположениями. Твоя главная забота – поправиться как можно скорее, твои друзья уже соскучились без тебя.

– Мои друзья! – слабо улыбнулась Анна. – Остался ли еще хоть кто-нибудь храбрый настолько, чтобы отнести себя к их числу? – Она знала, что из тех избранных, которые состояли при дворе и над которыми она царствовала, можно рассчитывать на преданность очень немногих. Ее кузен Том Уатт и его сестры; Мэдж; сэр Фрэнсис Вестон и Гарри Норис; Уильям Бреретон. И ее любимый музыкант – Марк Смитон, с лицом фавна, с его всегда следящими за ней темными глазами, так похожими на ее собственные, и чуткими пальцами, способными извлекать из лютни чарующие тонкие звуки, напоминающие весенний день. Анна знала, что он тайно лелеет к ней безнадежную любовь. Сама эта идея была абсолютно смехотворной, учитывая разницу в их происхождении, но сейчас, когда ее гордость была грубо растоптана, мысль об обожании, пусть даже со стороны Марка, была для нее как целительное прикосновение к израненной душе.

Выйдя из комнаты, Джордж чуть не столкнулся с Мэри Уатт, спешившей к Анне. Он поклонился и пошел дальше, но она догнала его.

– Джордж, пожалуйста, остановись. Что случилось?

– Да вроде бы ничего, кроме того, о чем мы все и так знаем.

– Но что-то все-таки случилось, – настаивала она. – Я могу прочитать это по твоему лицу… И это касается Анны. – Потом, видя, что он молчит, она торопливо прибавила: – Клянусь тебе, что не скажу ей ни слова, но я должна знать.

Он обнял ее и привлек к себе, и, даже пребывая в тревоге, Мэри ощутила пронзившую ее радость от этого его объятия.

Он между тем уныло проговорил:

– Вчера его величество встречался с моим дядей Норфолком, Кромвелем и Риотсли. Он заявил им, что был вовлечен в этот брак колдовскими чарами!

– О нет!

– А потом… потом он добавил: «В Священном Писании сказано: «Да не дозволено будет ведьме жить на земле».

Они стояли, застыв на месте перед лицом грядущего ужаса.

Глава седьмая

Было воскресенье, день, когда все светское общество прибывает ко двору, чтобы отдать дань уважения королю, поприветствовать друзей и как следует присмотреться к недругам. Чапуиз стоял на галерее Гринвичского дворца, с глазами, как два темных озерца, полными раздумий, слушая и разглядывая все вокруг себя. Здесь, в самой сердцевине творящейся в мире политики и интриг, которые эту политику двигали, иностранные послы при английском дворе находили богатую почву для собирания сведений для своих донесений. А этот месяц 1536 года был особо богат на урожай всяческих событий. Имперский посол глядел через открытое окно в парк, где зеленеющие деревья слабо мерцали в лучах бледно-золотого солнца, и вдыхал в себя соблазнительные запахи холодной травы, листьев и майских цветов. В такой день можно простить Англии ее печальную зиму, но только до наступления следующей!

Среди всего этого буйства красок возрождающейся к жизни природы вторжение насильственной и неестественной смерти казалось неуместным. И тем не менее очень скоро, если не случится чуда, шесть здоровых молодых людей, одаренных и в расцвете сил, будут публично преданы смертной казни. Очень скоро женщина, обвиненная в колдовстве, которую мало кто считал настоящей королевой, мать никому не нужной девочки, предстанет перед судом, где ей предстоит бороться за свою жизнь. И это станет кульминацией падения Анны, оказавшейся неспособной подарить королю столь необходимого ему наследника престола. И еще пятеро мужчин, включая ее брата, обвиняемые в пособничестве ее преступлениям, предстанут перед другим судом, судом пэров Англии. Анну обвиняли, кроме того, в супружеской измене. Ее ближайшие друзья – сэр Фрэнсис Вестон, Гарри Норис и Уильям Бреретон, а также музыкант Марк Смитон – были названы в числе ее любовников. Супружеская неверность в положении королевы уже рассматривалась как государственная измена, но – как будто всего этого было недостаточно – Анна и Джордж Болейн обвинялись еще в отвратительном грехе кровосмесительства.

Всех их ждет праведный суд в соответствии с королевским правосудием… Кислая улыбка тронула уголки губ Чапуиза. Не надо было быть особо проницательным, чтобы понять, что все узники были заранее обречены. Герцог Норфолкский, как председатель суда пэров, и его прихвостень Суффолк позаботятся об этом. Норфолк был дядей Анны, но прежде всего он был одним из преданнейших людей короля, а его племянница – совсем неблагоразумно – часто оскорбляла его в приступах высокомерного гнева. Что касается Суффолка, то он со своими свихнувшимися мозгами сделает то, что ему прикажут.

С сардонической улыбкой Чапуиз наблюдал за двумя герцогами, прогуливавшимися сейчас вместе внизу под галереей. Их разговор мог бы многое прояснить, но они говорили слишком тихо даже для острого слуха посла. Конечно, вотум «виновен» должен быть вынесен большинством голосов, но тех пэров, которые еще оставались в неведении о воле короля в этом деле, быстро просветят. И даже если кто-то из них и верит втайне, что Анна не заслуживает всей той грязи, которой ее обливают, почему они должны рисковать своей жизнью, имуществом и благосостоянием из-за какой-то женщины, когда большинство из них недолюбливают ее как врага старых порядков в Англии? Гораздо лучше заменить ее тихой Джейн Сеймур, благочестивой католичкой и другом леди Марии, которая сможет использовать свое мягкое влияние на короля на добрые цели и подарит ему наследника престола, покончив тем самым раз и навсегда со всеми его запутанными матримониальными связями.

Одно было очевидно. Если какой-нибудь неправильно информированный пэр объявит Анну невиновной, он подпишет собственный смертный приговор, и будет только делом времени арестовать его по наскоро состряпанному обвинению в государственной измене, подвергнуть пыткам, а все его имущество конфисковать в пользу короны. Ибо король по прошествии последних семи лет уже ничем не напоминал того смеющегося золотоволосого мальчишку, который провел на охоте и в танцах всю свою юность, пока страной за него правил Вулси. Нынешний, вступивший в зрелость Генрих напоминал вставшего на задние лапы льва с геральдического щита. Он смел со своего пути всю противостоявшую ему оппозицию с легкостью, удивившей даже его самого. Сейчас, опьяненный властью, он собирался стать безжалостным владыкой в своем доме, круша всех непокорных, и горе тому, кто попытается перечить ему в делах ли супружеских или в любой другой сфере.

А что за преданный слуга стоит по его правую руку, готовый исполнить любое его желание? Чапуиз преклонялся перед разработанным этим человеком мастерским планом, приведшим к окончательному падению Анны. Кромвелю было бы достаточно обвинить ее в супружеской неверности, назвав всего лишь одного человека. Марк Смитон под пыткой признал, что несколько раз имел с ней половые сношения, и этого вполне хватило бы, чтобы осудить ее. Но государственный секретарь был слишком хитер, чтобы удовлетвориться таким простым решением. Он предвидел, как от этого пострадает благородный образ Генриха. Королю наставили рога, как какому-нибудь простому его подданному, а его жена, на завоевание которой он потратил столько сил, обманывает его с каким-то музыкантом низкого происхождения! Он станет посмешищем для людей в каждой таверне, в каждом доме в Англии да и за границей. Но только рыцарское возмущение может оказаться на стороне человека, который был принужден к браку особой, столь распутной и греховодной, что она не только расточала свои щедроты на толпу любовников, но и занималась кровосмесительной любовью с собственным братом.

Из глубины галереи появилась грузная черная фигура, приближающаяся к ним. А вот и он сам, король плутов, подумал Чапуиз.

Было интересно наблюдать за маленькими группками людей, которые как по мановению волшебной палочки растворялись при появлении бывшего сына кузнеца, ныне обладавшего властью, которая заставляла сжиматься самые бесстрашные сердца.

– Вы встречались с его величеством? – приветствовал его Чапуиз. – Не сомневаюсь, что он уже возвел вас в графское достоинство.

– За что бы это?

– За ту великолепную услугу, которую вы оказали ему недавно.

Кромвель повернулся к нему с вежливо-невинном выражением на лице.

– Будучи его смиренным любимцем, я всегда стремился верно служить его величеству. И я просто исполнил свою печальную обязанность, когда открыл ему глаза на все то зло, которое окружало его столь долго и о котором, увы, он и не подозревал.

– Дьявол, раскрывающий грехи, да? – ухмыльнулся Чапуиз. Они с государственным секретарем были политическими противниками, но ex officio[3]3
  Ex officio – по должности (лат.).


[Закрыть] между ними существовали определенные дружеские отношения. Посол предпочитал неприкрытое мошенничество Кромвеля ханжескому благочестию Кранмера.

Кромвель слегка наклонился, как бы принимая комплимент. Он пребывал в благодушном настроении самовосхваления. События развивались даже более удачно, чем он осмеливался надеяться. Он понимал, какая угроза нависла бы над ним, окажись он неспособным быстро и безболезненно освободить Генриха от неприятного груза его второго брака, – а у него не было ни малейшего желания безвременно и бесславно покинуть этот мир, последовав по стопам своего бывшего шефа Вулси. Кардинал, несмотря на всю свою гениальность в делах управления государством, поскользнулся на этом важном домашнем деле. Он же, Кромвель, пока сохранял голову в целости на своей бычьей шее, усвоив один простой принцип, на котором и строил всю политику. Узнать, какое желание есть у короля, и потом удовлетворить его любыми способами: честными или нечестными, обычно последними, если это зависело от государственного секретаря. А в результате он получал королевскую признательность и в защитительном отсвете этого благоволения он чувствовал себя в безопасности от ревнивой зависти более мелких временщиков. Когда-то он пообещал Генриху сделать Анну королевой. Это обещание было выполнено, а теперь нетерпеливое желание короля избавиться от нее тоже будет удовлетворено. По отношению к самой Анне Кромвель не испытывал никаких чувств. Она была простой пешкой в его увлекательной борьбе за власть, и, пожелай король заменить ее хоть русалкой, его государственный секретарь обыскал бы все моря в ее поисках.

Но Джейн Сеймур – ах, она была еще одним дополнительным стимулом, чтобы побыстрее сделать короля опять холостяком. У Кромвеля от его давно умершей жены был единственный сын, и этот сын был женат на сестре Джейн. Кромвеля вряд ли можно было назвать любящим отцом, но ему было приятно сознавать, что его сын в один прекрасный момент может оказаться дядей следующего монарха Англии. А наряду с его собственной, никогда не оставлявшей его идеей жениться на леди Марии, когда подойдет подходящий момент, перспективы двойной связи с царствующим домом становились вполне конкретными. Улыбка, или скорее некое рефлекторное движение, тронула его губы, когда он подумал, какова была бы реакция Чапуиза, если бы он мог хотя бы догадаться об этой его цели, ибо он прекрасно знал о любви посла к Марии.

– Я много бы дал, чтобы знать, каков смысл этой самодовольной улыбки, вы, старый негодяй.

– Просто пришла мысль, что, может быть, в один прекрасный день я последую примеру его величества и заживу благочестивой жизнью в законном браке.

На это Чапуиз с лукавой улыбкой ответил:

– Для меня новость, что его величество когда-нибудь подавал пример благочестия в браке или вне его.

– О, но скоро он его подаст. Вы увидите его в роли верного супруга, который перестал заигрывать о посторонними женщинами… Мой друг, вы намерены присутствовать на суде над нашей… гм… нынешней королевой?

– Только чтобы стать свидетелем поучительного зрелища беспристрастного правосудия.

Кромвель обиженно поднял брови.

– Надеюсь, вы и не ожидаете ничего другого с нашим благородным герцогом в роли председателя суда пэров? – И они обменялись краткими ироничными улыбками по поводу Норфолка, которого оба ненавидели.

– Я знаю его и Суффолка как честнейших, неподкупных людей, – с серьезным видом согласился с ним Чапуиз.

– Вы, по-видимому, забыли один примечательный факт, что… э… обвиняемые джентльмены уже признали свою вину, и это значительно упрощает дело.

– У меня создалось такое впечатление, что только один из этих джентльменов вел себя удовлетворительно в этом отношении, – невинно ответил Чапуиз. – А он, будучи всего лишь простым музыкантом, вряд ли может считаться джентльменом.

– Тише. И все-таки признание мистера Смитона было более чем исчерпывающим. Я пригласил его к себе домой, и он любезно снабдил меня именами своих товарищей-волокит, которые вместе с ним время от времени наслаждались щедротами королевы. Тот факт, что они все еще продолжают заявлять о своей невиновности, нам следует отнести на счет их обостренного чувства рыцарского достоинства.

– Или, может быть, они еще не так сломлены пытками, как этот несчастный музыкант.

– Пытками? – Кромвель произнес это слово так, как будто слышал его впервые. – Мой дорогой друг, вы хорошо знаете мой дом. Вы часто бывали в нем. Скажите, вы когда-нибудь видели там какие-нибудь пыточные инструменты? Нет, этот юный игрок на лютне, а некогда простой пахарь, как мне кажется, – как же развращена наша королева, если снизошла до человека столь низкого происхождения! – облегчил свою душу передо мной по собственной воле, уверяю вас.

– Не сомневаюсь, что после некоторого скромного давления с вашей стороны. Как мудро, вы всегда помните, что любая цепь настолько крепка, насколько крепко ее слабейшее звено… Скажите мне, его величество сильно угнетен свалившимся на его голову несчастьем?

– Он переносит его со своей обычной выдающейся отвагой.

– И, как я слышал, находит утешение на свежем воздухе Уилтшира.

Кромвель покачал своей круглой головой.

– Боюсь, вы прислушиваетесь к беспочвенным слухам. Но я признаю, что король находит успокоение в провинциальном уединении.

– Возможно, он пытается там сорвать яблочко с самой вершины яблони, – лукаво предположил Чапуиз, – ибо хорошо известно, что его величество предпочитает вкус таких плодов тем, которые банально ставят на стол перед ним.

Кромвель позволил себе легкий смешок.

– Это особенное яблочко, и его хорошо оберегают от всяческих воровских пальцев, даже если они принадлежат королю.

– А… госпожа Джейн… Я восхищаюсь вашей храбростью.

– С чего бы это?

– Ну, мне думается, что судьба ее предшественниц не ускользнула от ее внимания. Так что наверняка она должна время от времени задумываться о том, кому она передаст в будущем свою корону и какие формы эта передача примет… Но до сих пор она не разочаровала своего страстного поклонника.

Кромвель сложил свои похожие на обрубки пальцы вместе.

– Мне кажется, наша Джейн не очень обременяет себя предположениями. И не забывайте, что эта дама не сама выбирала дорожку в этом деле. Ее толкнули на нее другие, которые направляют каждый ее шаг, подсказывая ей, когда переходить в наступление, а когда лучше отступить.

– Значит, наша маленькая жертва покорно, если не радостно, сама идет навстречу своей судьбе, – сардонически ухмыльнулся Чапуиз.

– Я думаю, нам не стоит беспокоиться о ней. Ей очень помогут два доставшихся ей по наследству поучительных урока. Будьте уверены, что она будет их изучать, делать пометки и выводы для себя. Так что она всегда будет помнить, что ей следует избегать тех же ловушек.

– Да уж, наверняка она никогда не позволит себе забыть о них.

Возвращаясь на барке в свой лондонский дом, Чапуиз с неожиданной жалостью мыслями перенесся к Анне. По самой природе вещей она всегда была его врагом, и, в отличие от большинства других мужчин, он никогда не поддавался ее соблазнительным чарам. Ради Марии он радовался ее неизбежному падению, но все в нем восставало против того, каким образом все это осуществлялось. Кромвель, конечно, всего лишь исполнял приказы своего повелителя, но вся процедура весьма плохо попахивала, как куча гниющей рыбы. В глубине сердца посол отвергал создавшееся в народе представление об Анне как покинутой Изабель. Он имел возможность внимательно присмотреться к ней в течение семи лет, и у него уже давно сложилось весьма отрицательное мнение о ее характере. Ей не хватало достоинства Екатерины и чистоты помыслов, она могла вести себя довольно непристойно и даже грубо, слишком любила общество мужчин и прямо-таки купалась в их обожании. Анна замарала свое высокое положение, позволяя фамильярничать с собой таким стоящим гораздо ниже ее людям, как Смитон. Чапуиз знал ее как женщину с чрезмерным тщеславием и жадностью, чей нрав мог проявиться в грубом и неистовом виде.

Но то, что она была распутницей, – с этим он был не согласен. Он спрашивал сам себя: как шлюха по природе могла отказывать домогающемуся ее королю в течение долгих шести лет? Что же касается обвинения в кровосмесительстве, то он мысленно с отвращением пожал плечами. Он слышал, что жена Джорджа Болейна должна выступить на суде как свидетель обвинения (свидетелей защиты не предполагалось), а все знали цену такому свидетельству, основанному на злобе и ревности к мужу и золовке, которые высмеивали ее и не допускали в свою жизнь.

И еще у него была проницательная догадка, что скандальные обвинения Джейн Рочфорд выдвигались ею не только из жажды мести. У Кромвеля были свои маленькие хитрости, когда нужно было добиться от кого-то показаний, жизненно важных для короны. Небольшая неофициальная беседа с леди Рочфорд перед судом, дружеское напоминание о том, что в Тауэре всегда найдется свободная камера и что пыточные инструменты там предназначены не только для заключенных мужчин…

Но никакого намека на жалость не было в тоненьком ручейке писем от Марии, которые достигли Чапуиза после того, как были проведены аресты. Общий смысл их оставался неизменным: «Эта женщина должна уйти», «Она должна заплатить за все свои злые свершения», «Ей не должно быть прощения». И кто может обвинить Марию за ее строгие молодые суждения? Она видит все только в черно-белом цвете. Полутона не для Марии. Она помнила только о том, что эта женщина, сидевшая сейчас в Тауэре, была ответственна не только за понесенные ею материальные потери, но и за ее порушенную жизнь, отчуждение отца, крушение ее девичества и, превыше всего, за бесконечные муки ее матери. У Марии был к ней девятилетний счет – и Анна могла оплатить его только кровью.

Она думала: «Это как один из тех ночных кошмаров, что преследовали меня после того, как умерла моя мать, расплывшееся пятно печали, страха и болезненного одиночества. Но тогда я была маленькой, и, если кричала во сне, Симонетт моментально оказывалась рядом и успокаивала меня, вытирала мне слезы, а когда я просыпалась утром, вокруг меня была вся красота Хивера, а у кровати уже сидели Джордж и Мэри, чтобы делить со мной весь длинный, чудесный день».

Но сейчас не было гувернантки, которая могла бы прошептать ободряющие слова, весь ее мир сузился до размеров тюремной камеры, а Джордж… Джордж превратился в окровавленный обрубок, покоящийся в безымянной могиле. Анна прижала трясущиеся руки к глазам в тщетной попытке изгладить из памяти воспоминания о вчерашнем дне, когда ее брат и трое друзей прошествовали на смерть, под топор палача, оборвавший их искрящуюся юность, и теперь их любовь и смех были навсегда потеряны для нее.

Марк Смитон, как человек низкого происхождения, был просто повешен.

Она разрыдалась.

– Если бы я могла умереть вместе с ними в одно время, агония сократилась бы наполовину. Но они заставляют меня вновь и вновь медленно умирать каждую секунду, кажущуюся вечностью, бесконечно ожидая, пока палач и его помощник не торопясь проделают весь этот бесконечный путь из Франции. Хотя, может быть, мне следовало бы считать себя отмеченной особой честью, ибо они решили, что моя шея должна быть перерублена мечом, а не обычным топором.

Кончилось все это взрывом безумного смеха, который постоянно сотрясал стены ее темницы в Тауэре, с тех пор как она была заключена туда семнадцать дней назад.

– Не надо! Я не могу этого выносить! – Нескончаемые слезы опять хлынули из глаз Мэдж Шелтон. Она вскочила со стула, со сбившейся набок прической, голубые глаза покраснели так, что ее трудно было узнать, – Анна, ты должна что-то делать. Господи! Его величество просто не сможет сделать эту отвратительную вещь с тобой. Он так любил тебя…

– Это было в другой жизни. Сейчас он питает ко мне только ненависть, что, как известно, является обратной стороной любви.

– Я не могу поверить, что он такой изверг, что он не смягчится. Если бы ты только написала ему, хотя бы попросила о встрече. – Ее голос задрожал. – Дорогая, ты должна найти какой-то выход. У тебя всегда была такая холодная голова… – Она зажала рукой рот при очередном взрыве истерического смеха Анны.

– Дорогая кузина, твой подбор слов явно не к месту, если не сказать больше!

Видя, что рыдания Мэдж становятся неистовыми, она постаралась успокоиться. Она как-то должна взять себя в руки, чтобы умереть завтра с достоинством, которое поддерживало ее в течение всего суда. Там, в переполненном зале, перед лицом судей с жестокими глазами, она стояла спокойно, не ощущая дрожи, пока свидетель за свидетелем громоздили горы грязи вокруг нас. Она с сарказмом подумала, как тяжело, наверное, были нагружены их карманы золотом Тюдоров или Кромвеля. Потом она услышала свой недрогнувший голос, когда взволнованно выступала в свою защиту, прекрасно понимая, что все слова уходят в пустоту, проходят мимо ушей этих мужчин, которые заранее признали ее виновной. Но ее красноречие не пропало зря. Анна чувствовала, что оно оказало определенный эффект на то небольшое количество публики, которое было допущено в зал суда, на лорда-мэра, официальных лиц и простых жителей Лондона. Возможно, у них и не было никакой власти, но она чувствовала, что они симпатизируют ей, и вера в свою невиновность вновь поднялась в ней, как прилившая волна. Как странно, что в годы ее могущества они ненавидели ее, но в ее падении наконец-то открыли ей свои сердца. Это было врожденное чувство справедливости, присущее большинству англичан, не любящих наблюдать, как целая свора безнаказанных хулиганов нападает на беззащитную жертву.

Она решительно повернулась к Мэдж.

– Нет ничего, что я могла бы или что мне следовало бы сделать, чтобы попытаться спасти себя. Я уже писала ему, но он не удостоил меня ответом. Я больше не намерена топтать свое… достоинство и гордость.

– Что такое гордость по сравнению с жизнью?

– Ты думаешь, я во что-нибудь ставлю свою жизнь теперь, когда… когда они мертвы? Ты думаешь, я смогу и дальше жить на этой земле с навеки выжженным на мне тавром неверной жены и убийцы?

– Но мне-то, мне-то придется жить и после… после завтрашнего дня без тебя и без Гарри. – Мэдж вновь разрыдалась, и Анна теперь была абсолютно уверена, что безысходное горе, охватившее ее, относилось не только к ней, но и к судьбе Гарри Нориса. Так же как и Мэри Уатт в равной степени оплакивала Джорджа Болейна, в которого безнадежно была влюблена много лет, и его сестру.

Анна печально проговорила:

– Надеюсь, я заслужила определение «ведьма» не за то, что навлекла зло на самых близких мне людей?

– Конечно, нет! – Мэдж с полным отсутствием логики тут же забыла, что только что умоляла свою кузину еще раз попробовать побороться за свою жизнь. – Это не имеет ничего общего с тобой. Это все хитроумный заговор, чтобы сделать Тюдора свободным, чтобы он мог жениться на этой своей белой мышке и выглядеть при этом респектабельно. Мы все знаем это. Поэтому-то и были убиты четверо прекрасных молодых людей. – Она стиснула в дрожащих руках промокший от слез платок. – Стало только хуже от того, что у нас вчера появилась новая надежда… – Анна так крепко впилась зубами в нижнюю губу, что на ней выступили капельки крови.

Вчера ранним утром при первых проблесках зари ее баркой отвезли в Ламберт-Палас в сопровождении леди Кингстон, жены коменданта Тауэра, Мэдж и Маргарет Ли. На одно сумасшедшее мгновение, вырвавшись из оков отчаяния, Анна подумала: неужели ее ждет Генрих, чтобы простить ее, а может быть, и готовый к примирению. Ее в одиночестве провели в подземную часовню, но человек, вышедший ей навстречу из тени, вовсе не был шесть футов росту. Это был худощавый мужчина в черном облачении священника, обратившийся к ней с заметной нервозностью:

– Миледи, хорошо, что вы прибыли в столь ранний час. – Как будто у нее был выбор! – Может быть, вы присядете…

Кранмер устроился напротив нее, с трудом подыскивая подходящие слова, и погруженность Анны в собственные несчастья и беды моментально уступила место острой неприязни. Бывший ничем не примечательный преподаватель в Кембридже был поднят из неизвестности именно ею. Семья Болейнов взяла его к себе капелланом в благодарность за ту помощь, которую он оказал им, когда король боролся за то, чтобы его брак с Екатериной был аннулирован. Позднее он был назначен архиепископом Кентерберийским с единственной целью расторгнуть этот первый брак и объявить действительным только второй брак Генриха. Но без поддержки Болейнов Кранмер так и оставался бы ничем, а просто бы затерялся среди пыльных томов, пока никем не замеченный не вышел бы в отставку.

Вместо этого он сейчас удобно устроился среди сильных мира сего, присев бочком на скамеечку для ног рядом с королем. И этот трус все время трясется от страха, как бы Генрих не вышиб из-под него эту скамеечку, если он вдруг откроет рот, чтобы пискнуть что-нибудь в мою защиту. Святая Богородица, если бы в мою защиту выступили Джон Фишер или Томас Абель, думала Анна. Далеко не в первый раз, начиная с первого мая, она чувствовала, что жестоко завидует Екатерине. Уж лучше бы был этот законченный негодяй Кромвель, чем это ничтожество! Государственный секретарь по крайней мере мошенничал в открытую, гордясь этим как своим отличительным признаком, и Анна могла понять и уважать его необузданную амбициозность, ибо сама обладала такой же.

Кранмер был достаточно сообразителен, чтобы уловить суть мыслей, пробежавших по ее выразительному лицу, и в бесполезном жесте симпатии вытянул вперед руку.

– Поверьте, я искренне вам сочувствую в вашем горе. Я умолял короля…

– Да неужели? Весьма храбро с вашей стороны, – Ее губы презрительно скривились, и она увидела, как он судорожно сглотнул.

Но Кранмер продолжал в том же мягком тоне: