Текст книги "О социализме и русской революции"

Автор книги: Роза Люксембург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 37 страниц)

Раздел второй
Революция 1905–1907 гг. в России и Польше

В отношении России я целиком придерживаюсь мнения Розы. Дело великолепно продвигается вперед, и я чувствую себя этим освеженным. Бернштейнианство раньше времени состарило и утомило меня. А русская революция делает меня на десять лет моложе. Я никогда не работал так ясно, как сейчас.

Карл Каутский, 1905 г.^*

Революция [1905 г. ] в России^*

I

Развитие революционных событий в царской империи после перемещения пролетарского восстания из Петербурга^* в русскую провинцию, а также в литовские и польские области не оставило сомнений, что в империи кнута происходит сейчас не стихийный, слепой бунт угнетенных рабов, а имеет место истинно политическое движение классово сознательного пролетариата, которое развернулось совершенно единообразно и в теснейшей политической взаимосвязи по неожиданному сигналу из Петербурга. Повсюду во главе движения встала теперь социал-демократия.

И это соответствует естественной роли революционной партии при вспышке открытой политической массовой борьбы.

Завоевать себе в ходе революции руководящую позицию, умело использовать первые победы и поражения стихийных восстаний, чтобы, находясь в струе, овладеть самим потоком, – такова задача социал-демократии в революционные эпохи. Управлять и дирижировать не началом, а завершением, результатом революционного подъема – вот единственная цель, которую может разумно ставить перед собой политическая партия, если она не хочет предаваться ни фантастическим иллюзиям преувеличения своих возможностей, ни вялому пессимизму.

Но насколько более всего удастся решить эту задачу, насколько доросла до такой ситуации социал-демократия, зависит от того, насколько партия сумела обеспечить свое влияние на массы в дореволюционные времена, насколько ей еще раньше удалось создать прочное ядро из рабочих, ясно видящих цель и политически воспитанных, сколь велик результат проведенной ею разъяснительной и организаторской работы. Нынешние события в Российской империи можно оценить и понять только в свете предшествующих судеб рабочего движения, только из перспективы всей 15-20-летней истории социал-демократии.

Если ставится вопрос, какова доля социал-демократии в нынешнем революционном подъеме, то прежде всего следует констатировать, что издавна и до последних дней в самой России вообще никто, кроме социал-демократии, не заботился о рабочем классе, о повышении его культурного и материального уровня, о его политическом просвещении. Собственная промышленная и торговая буржуазия сама как класс не сумела дотянуться даже до слабосильного либерализма, а дворянско-либеральные аграрии брюзжали по своим углам, политически продвигаясь лишь по узкой стезе добродетели между «страхом и надеждой». В политические воспитатели промышленного пролетариата они вовсе не годились. Поскольку радикальная и демократическая интеллигенция заботилась о русском «народе», а она особенно усердно занималась этим в 70-80-е годы, ее деятельность и симпатии направлялись исключительно на сельское население, на крестьянство. Русские либералы и демократы пытались вести культурную работу как врачи в деревнях, статистики в земствах, сельские учителя, помещики. Крестьянин, «матушка-земля» – вот в чем вплоть до 90-х годов видела интеллигенция центральный пункт подъема России и ее политического будущего. Городской промышленный пролетариат вместе с современным капитализмом, напротив, считался чем-то чуждым сути русского народа, элементом разложения, больным местом народного бытия. Еще в первой половине 90-х годов идейный глава оппозиционной России, ныне умерший блестящий писатель Михайловский вел настоящие литературные походы против марксистского учения о социальном значении промышленного пролетариата, доказывая, скажем, на примере городских уличных песенок и тому подобного, что фабричный пролетариат прямо ведет к моральной и умственной деградации русского «народа».

В том же русле двигалась также вплоть до 90-х годов социалистическая мысль в России. Террористическое движение старой «Народной воли», которое в своей теории опиралось преимущественно на фикцию крестьянской коммунистической сельской общины и ее социалистическую миссию, продолжало еще до конца 80-х годов оказывать воздействие на революционные круги и удерживало развитие мысли в кругозоре старого, не расположенного к пролетариату народничества, хотя политическая кульминация террористической тактики была пройдена еще в 1881 г. убийством царя Александра II.

В таких условиях следовало сначала вообще добиться для современного городского пролетариата общественных и исторических гражданских прав, доказать его социальное и экономическое значение, дремлющие в нем зачатки будущей революционной силы, а также «особую взаимосвязь рабочего сословия» с политическим освобождением России от царизма. Одна только эта задача, горячая теоретическая, литературная борьба с народническими, антикапиталистическими теориями за право капитализма на существование и за роль современного пролетариата в русском обществе потребовала почти целого десятилетия.

Только в начале 90-х годов террористические традиции и народнические предрассудки русской интеллигенции были настолько преодолены и учение Маркса укоренилось так широко в умах людей, что смогла начаться социал-демократическая практика.

Но тут только и начались трудности и мучительные плутания практики. Поначалу она, естественно, приняла форму тайной пропаганды в небольших замкнутых рабочих кружках. Сначала необходимо было осуществить самое общее просвещение совсем еще необученного пролетария, дать ему элементарнейшие основы образования, прежде чем он станет восприимчивым к социал-демократическому учению. Таким образом, пропаганда поневоле оказалась связанной с общей просветительской работой и превратилась в дело чрезвычайно трудное, медленно продвигающееся вперед. В течение ряда лет кружки по 5, 10, 20 рабочих поглощали лучшие, собственно, все силы социал-демократической интеллигенции. Благодаря той добросовестности и тому усердию, с какими в России та или иная господствующая форма агитации постоянно доводится до крайности, до абсурда, в кружковую агитацию вскоре проник неизбежный элемент педантизма, и вскоре социал-демократия заметила, что социализм между тем превратился в кружках почти в карикатуру на марксово учение о классовой борьбе. Рабочие становились в кружках не классово сознательными борющимися пролетариями, а, так сказать, учеными раввинами социализма, превращались в натасканные образцовые экземпляры просвещенных рабочих, которые не только не вносили движение в широкие массы, а, напротив, вырванные из своей родной почвы, отчуждались от масс.

С «жесткой основательностью» первая фаза социал-демократической работы была подвергнута самокритике, высмеяна и отброшена прочь. Вместо изолированного «кустарничества» в социалистических кружках и занятия «учеными делами» к середине 90-х годов был выдвинут лозунг: массовая агитация, непосредственная борьба. Но то была массовая агитация и массовая борьба в условиях абсолютизма, без каких-либо политических форм и прав, без возможности сблизиться с массами, без права союзов и собраний, без права создания коалиций; она казалась квадратурой круга, безумной идеей. Однако вскоре именно на примере России проявилось, насколько материальное общественное развитие могущественнее и хитроумнее всяких «законностей», которые внушают такую священную робость и благоговение некоторым западноевропейским социал-демократам с их застывшим желтым пергаментным ликом. Массовая борьба, массовая агитация в условиях абсолютизма оказались возможными, а квадратура круга была ранее всего решена в Польше, где уже в начале 90-х годов возникла первая социал-демократическая организация^*, которая, правда действуя больше эмпирически и ощупью, посвятила себя экономической борьбе и сумела вызвать к жизни активное массовое движение. Примеру Польши последовала Россия, и вскоре социал-демократические профсоюзы оказались на седьмом небе. Благодаря свежей и бодрящей агитации на почве непосредственных материальных потребностей массы действительно были приведены в движение, и после длинного ряда мелких и более крупных забастовок агитация увенчалась огромной стачкой 1896 г. в Петербурге. Руководимый исключительно социал-демократами, этот массовый взрыв казался вершиной, дающей блестящий пример новой, второй фазе агитации. Но тут снова появилась загвоздка. Быстро прыгающая по ухабам повозка русской социал-демократии на сей раз угодила на следующей же развилке в опасную аварию: если в Польше первая, «экономическая» фаза массовой агитации была пройдена уже в 1893 г., вылившись в определенно политическое социал-демократическое движение, то в России при рьяной массовой агитации из нее неожиданно почти полностью исчезли как политика, так и социализм, а то, что осталось, было нередко чистейшей профсоюзной возней, считавшей идеалом ничтожное повышение зарплаты и переговоры с фабричными инспекторами вместо борьбы против буржуазии. И, как прежде, отдельные рабочие в кружках подводились к Марксу через учебные курсы лекций, а нередко и небольшим обходным путем через Дарвина, а также фогтовских кольчатых червей и ленточных глистов, так теперь все рабочие, словно огромный школьный класс, должны были воспитываться в духе классовой борьбы посредством наглядного обучения, дабы они, благодаря жандармам и полицейским побоям при стачках, сами по себе приходили к хитрой мысли о необходимости ликвидации абсолютизма. Таким образом были в известной мере подготовлены зубатовские эксперименты^* правительства, ставленники которого затем в разрешенных властями рабочих союзах настойчиво бубнили те же самые советы, какие рейхсканцлер граф Бюлов недавно дал в рейхстаге бастующим горнякам Рейнской области.

Метод агитации был в третий раз подвергнут беспощадной критике, и конец 90-х годов характеризуется резким поворотом к ясной политической массовой агитации. И почва оказалась столь благодарной, столь хорошо подготовленной, что идея политической борьбы стала подобна удару молнии. С начала 1901 г. открылась новая фаза – фаза политических массовых демонстраций, примкнувших к университетским волнениям. Словно избавительная, освежающая гроза прокатились уличные демонстрации по городам: с Севера, из Петербурга, на Юг, с Запада, из Варшавы, на Восток, в далекую Сибирь, в Томск и Тобольск. И опять вновь разбуженные силы разразились массовой стачкой – на этот раз массовой политической забастовкой на Юге, в Ростове-на-Дону, в 1902 г[27]27
  В оригинале– 1903 г. (Прим. ред. нем. изд.)


[Закрыть] Здесь день за днем под открытым небом проходили народные митинги с участием 10–20 тысяч рабочих, окруженных солдатами, и свежеиспеченные социал-демократические народные ораторы экспромтом произносили зажигательные речи, а десятки тысяч людей кричали «ура» социал-демократии, провозглашали свержение абсолютизма.

Уже четвертый раз движению грозил тупик. Ведь в здоровом движении в самом по себе заложено то, что оно, если не желает пойти вспять, должно непременно шагать вперед, развиваться, нарастать. А теперь русское рабочее движение жило бурно и интенсивно. После первого цикла политических уличных демонстраций перед русской социал-демократией вскоре встал пугающий вопрос: что дальше? Нельзя же непрерывно только «демонстрировать». Демонстрация – лишь момент, увертюра, вопросительный знак. Ответ не спешил сорваться с уст социал-демократии – он был нелегок.

Тут пришла война.^* А с ней сам собой пришел и ответ. То самое слово, которое в трезвой, спокойной атмосфере серых будней является чем-то банальным, звучит каким-то бахвальством, пустой фразой, – революция, это слово стало в России с началом войны тем лозунгом, который пробудил все живые умы, все жизненные тона и нашел в рабочем классе самый звонкий отзвук. Социал-демократия всей империи, в гармоничном унисоне с событиями войны и используя аккомпанемент маньчжурской канонады, агитировала за идею революции, открытой уличной борьбы, восстания пролетариата против царизма. Все статьи социал-демократических газет – русских, польских, еврейских, латышских, – все собрания выливались в лозунг: пролетарское восстание против царизма. Агитировать приходилось с несколько затаенным дыханием и некоторым стеснением в груди. Ведь нет ничего более простого, чем революция, которая уже произошла, и нет ничего более чертовски трудного, чем такая, которая еще должна быть «сделана». Революцию призывали тысячи голосов – и она пришла.

Пришла, как она приходит всегда: «неожиданно», хотя и готовилась в течение почти двух десятилетий, неслышно, внезапно, как растущий прилив, который несет на своей высоко вздымающейся злобно-мутной волне всяческий захваченный по пути хлам и бревна.

Тот, кто думает, что бревна, влекомые бурным потоком, управляют им, пусть себе верит, что батюшка Гапон является зачинателем и руководителем пролетарской революции в России.

II

Достаточно хотя бы немного знать историю социал-демократического рабочего движения в Российской империи, чтобы стало заранее ясно: нынешняя революция, какие бы формы она вначале ни принимала и какие бы внешние поводы ее ни вызвали, отнюдь не «выстрелена из пистолета», а исторически выросла из социал-демократического движения по всей стране. Она представляет собой нормальную стадию, естественную узловую точку в развитии социал-демократической агитации, такую точку, в которой количество вновь перешло в качество – в новую форму борьбы, в ускоренное воспроизводство на более высокой ступени социал-демократических массовых выступлений в Петербурге в 1896 г. и Ростове-на-Дону в 1902 г.[28]28
  В оригинале – 1903 г. (прим. ред. нем. изд.).


[Закрыть]

Если окинуть взглядом почти 15-летнюю историю социал-демократической практики в Российской империи, она окажется не резким зигзагообразным курсом, каким она может субъективно представляться действующим там социал-демократам, а вполне логичным развитием, в котором каждая более высокая стадия вытекала из более отсталой, без чего оно было бы даже немыслимо. Сколь горько ни критиковали позднее сами социал-демократы начальную фазу замкнутой кружковой пропаганды, несомненно, именно этот неприметный сизифов труд создал в пролетариате многочисленный костяк просвещенных индивидов, который затем стал носителем и опорой массовой агитации на почве экономических интересов. Точно так же только эта интенсивная экономическая агитация настолько расшевелила дальнейшие слои рабочего класса, настолько широко внесла в них идею классовой борьбы, что ярко выраженная и резко акцентированная политическая агитация нашла для себя благодатную почву и таким образом смогла развязать ряд крупных уличных демонстраций. И все эти ступени развития, в их совокупности, во всей их нарастающей интенсивности и во всем постоянно растущем объеме агитации, именно они создали сначала ту сумму политического просвещения, ту способность к действиям и то революционное напряжение, которые привели к событиям [9] 22 января и следующей недели. Несомненно, исключительное и прямое дело рук социал-демократии то, что она, несмотря на всю национальную травлю, ведущуюся абсолютизмом, настолько сильно развила чувство политической классовой солидарности всех пролетариев царской империи, что петербургское восстание послужило сигналом к единодушному выступлению рабочего класса по всей стране, как в собственно России, так и еще более в Польше и Литве, к восстаниям с общей целью, с общими требованиями.

Дело, разумеется, не в том, чтобы оправдывать пройденный социал-демократическим движением в России исторический путь как самый лучший, единственно и действительно хороший. Вероятно, – особенно теперь, постфактум – можно было бы найти куда более короткий и лучший путь. Но поскольку общественная история – всегда премьера, всегда спектакль, который дается один лишь раз, то – особенно перед социал-демократией – встает прежде всего задача научиться понять в их внутренней логике действительные пути рабочего движения, те пути, какие имеют или имели место в каждой стране.

Правда, большую роль в этих явлениях сыграли военные события и ставший невыносимым гнет абсолютизма. Проделанная социал-демократией предварительная работа выразилась уже в том, что момент нынешней войны смог вызвать такой взрыв, что гнет абсолютизма стал субъективно совершенно непереносимым для огромной массы промышленного пролетариата; ведь объективно он оставался неизменным. Не менее разрушительная для официальной России Крымская война в свое время привела лишь к фарсу «либеральных» реформ, и фарс этот был одновременно ликвидацией и эквивалентом той политической силы, которую смог породить сам русский либерализм. Русско-турецкая война^*, которая по варварскому манипулированию десятками тысяч пролетарских и крестьянских жизней ничем не отставала от нынешней и в свое время вызвала сильное брожение в обществе, лишь ускорила появление террористической «Народной воли», которая на примере своего блестящего, но короткого и бесплодного жизненного пути показала, какую политическую власть может создать революционная интеллигенция, опираясь на демократические и либеральные круги «общества». Появление партии систематического политического террора было, однако, с самого начала продуктом разочарования в способности русских крестьянских масс к организации и действию. Тем самым и этот общественный класс царской империи доказал свою историческую инертность.

И только нынешняя война смогла словно по мановению волшебного жезла вызвать революционное массовое движение, которое затем заставило дрожать всю крепость абсолютизма. Именно потому, что нынешняя война нашла по всей империи уже разбуженный почти десятилетней агитацией и просвещенный современный рабочий класс, он оказался в состоянии впервые в истории России сделать из войны революционные выводы, осуществить революционное действие.

И только на основе этого социал-демократического рабочего движения либеральные веяния и демократические течения интеллигенции, прогрессивного дворянства обрели плоть и кровь, значение и энергию. Пролетарская революция пришла как раз в нужный момент, а именно тогда, когда ее нынешние предшественники – либеральная земская акция и банкетная кампания демократической интеллигенции в России – грозили провалиться из-за собственного бессилия, когда все оппозиционное движение внезапно достигло опасной мертвой точки, которую реакция с присущим ей верным нюхом господствующего слоя сразу же уловила и собралась задавить твердым сапогом. Но мускулистая рука масс одним рывком двинула повозку вперед, сообщив ей такую скорость, что она не может остановиться и не остановится до тех пор, пока абсолютизм не будет лежать раздавленным под ее колесами.

В царской империи социал-демократия тоже не является тем, кто пожинает то, что сеяли другие; напротив, именно ей принадлежит революционный посев, это она проделала гигантскую работу по распашке пролетарской почвы. А урожай принадлежит всем прогрессивным элементам буржуазного общества, и не в последнюю очередь – интернациональной социал-демократии.

Эпохальные события

I

Эпохальные события в Петербурге вызвали в рядах просвещенного германского рабочего класса не только самое глубокое возбуждение, самое горячее возмущение творимыми режимом кнута убийствами и самую братскую, самую теплую симпатию к героически борющемуся русскому пролетариату. Они выдвинули также ряд вполне оправданных вопросов о характере, значении, причинах, перспективах русского революционного движения. Уяснить себе прежде всего внутренний смысл, политическое, историческое содержание этого движения – вот наша первая задача.

Старик Либкнехт говорит в своих воспоминаниях о Карле Марксе, что для Маркса политика была прежде всего предметом изучения. И в этом Маркс должен быть для всех нас примером. Как социал-демократы мы являемся, да и должны быть, вечными учениками, а именно учениками в школе великой учительницы – истории. Особенно для нас как революционной партии каждая революция, которую мы переживаем, это кладезь исторического и политического опыта, призванного расширить наш идейный горизонт, сделать нас более зрелыми для достижения наших конечных целей, для решения наших собственных задач.

Поэтому и позиция германской социал-демократии в отношении событий в России должна отличаться от позиции буржуазных партий и не только тем, что мы ликуем там, где реакционеры злобствуют или же боязливо-либерально колеблются между радостью и подавленностью, а прежде всего тем, что мы полностью схватываем и понимаем внутренний смысл событий там, где они без всякого разумения воспринимают лишь внешнее, только столкновение материальных сил, только политический гнет и возмущение.

Важнейший вопрос, который, естественно, должен больше всего интересовать нас как социал-демократов, как партию сознательного вмешательства в процесс общественной жизни, таков: была ли Петербургская революция стихийной, слепой вспышкой народного гнева, или же в ней присутствовали сознательное руководство и планомерная акция? А если да, то какие факторы, классы, партии играли здесь решающую роль и какова была в этом движении особенно роль социал-демократии?

На первый взгляд возникает склонность считать Петербургское восстание совершенно бесплановым слепым бунтом, который, с одной стороны, вспыхнул совершенно неожиданно для всех под непосредственным воздействием военных событий^*, а с другой, поскольку заходит речь о руководстве и сознательном влиянии, полагать, что таковое было в руках элементов, не имеющих с социал-демократией ничего общего. Ведь факт, что во главе Петербургского восстания стояло основанное с дозволения жандармерии легальное «Собрание русских фабрично-заводских рабочих», которое власти создали и терпели с намерением лишить социал-демократию влияния. Да и кроме того, это «Собрание», как и все восстание 22 января, возглавлял человек, который, будучи помесью пророка и «демагога», живо напоминает немецкой публике мистические персонажи Толстого.

Тем не менее вывод, который опирался бы лишь на такие внешние признаки, был бы совершенно ложным. В революционные моменты, чтобы правильно понять их, надо заранее подходить к ним с правильной меркой, с такой меркой, которая не может быть взята из мирных времен, из повседневной, и будничной работы и особенно из будней парламентарных стран. Подлинная революция, крупное массовое восстание никогда не является, никогда не может быть искусственным продуктом сознательного, планомерного руководства и агитации. Можно содействовать приближению революции, разъясняя ее объективную необходимость тем классам общества, которым предопределено стать носителями этой революции. Можно заранее предопределить общее направление революции, по мере сил разъясняя революционным классам их задачи и социальные условия исторического момента. Можно ускорить начало революции, используя для усердной и умелой агитации все революционные моменты, ситуации, чтобы подтолкнуть народные классы к политическому выступлению.

Но совершенно невозможно, когда революция уже разразилась, управлять ею по команде, особенно в первой ее фазе; совершенно невозможно назначить стихийное выступление огромной массы на какой-то определенный день, на определенный час – словно театральную премьеру, – и столь же невозможно командовать устремляющимися на улицу массами, будто ротой вымуштрованных солдат, шествующих парадным маршем. Представление о так называемой «руководимой» революции неисторично уже по той причине, что оно предполагает начало революционной бури только в тот момент, когда вся участвующая народная масса политически просвещена до последнего человека, более того, даже состоит в организации и подчинена руководству определенных органов. Но на самом деле взрывы классовой борьбы никогда не ждут до тех пор, пока по вышеприведенной схеме не будет спокойненько, как по ниточке, завершена «подготовительная работа». Ведь накопившаяся, аккумулированная энергия инстинктивной, наполовину неясной классовой оппозиции в народе обычно намного больше, чем предполагают сами агитаторы. А сама революция – незаменимая школа, которая лишь в боевом штурме устраняет остатки неясности в представлениях масс, и то, что еще вчера, возможно, было их инстинктом и смутным стремлением, в огне событий выковывается в политическое сознание.

Поэтому во всех революциях мы видим, что в первый момент они приносят с собой всяческие неожиданности, что в них проявляются совершенно случайные влияния, участвуют и даже выходят на поверхность случайные, временные руководители, которые некритичному наблюдателю могут показаться вождями и носителями революций, тогда как в действительности они – лишь ведомые ею. К таким типичным случайным лидерам революции, полагающим, что это они двигают ее, в то время как она ведет их, несомненно, принадлежит и петербургский священник Гапон. Но прежде всего к таким явлением относится само «Собрание рабочих», основанное с благословения абсолютистского правительства. И было бы непростительной поверхностностью и близорукостью оценивать характер всего Петербургского восстания по тому, что во главе его поначалу шагал священнослужитель с крестом, с портретом царя. Такие привходящие влияния, даже если они в первый момент находят благодатную почву в традиционных, отсталых представлениях большой массы, с неистовой быстротой преодолеваются и отбрасываются в бурном ходе революционных событий. Масса, которая еще вчера верила в царя и, вероятно, вышла на улицу с полурелигиозным чувством, сегодня уже излечена от всех иллюзий так быстро и основательно, как ее не смогли бы излечить целые годы и десятилетия социалистической агитации.

Но в той же самой мере, в какой отбрасываются такие мешающие примеси, такие пережитки отсталого мировоззрения – а это, как уже сказано, в революционные эпохи дело нескольких недель, даже дней, – отодвигаются в сторону и случайные вожди и влияния, а руководство естественным образом все более переходит в руки того крепкого ядра революционных масс, которое с самого начала ясно видит цели и задачи, т. е. в руки социал-демократии. С тех пор именно она – одна-единственная, кто сохраняет свое превосходство, кто находится на высоте положения именно потому, что она не разделяла и не питала жестоко разрушенных иллюзий, а также потому, что она видит дальше, показывает дальнейший путь обычно настороженной и подавленной после первого поражения массе, наполняет ее мужеством, надеждой и уверенностью в конечном успехе, в железный императив революции и ее победы.

II

Если оставить в стороне внешние формы проявления, а именно первые моменты революции в Петербурге, то она предстает как современное классовое восстание с ярко выраженным пролетарским характером.

Прежде всего тот факт, что петербургские рабочие направились с просьбой о политических свободах к царю в надежде, что его понимание и доброта помогут им чего-нибудь добиться, при ближайшем рассмотрении оказывается вовсе не таким уж важным, как это было воспринято повсюду под первым впечатлением. Определяющим является не вопрос, в какой форме рабочие выдвинули свои требования, а вопрос: каковы были эти требования? И в этом отношении список политических реформ, который петербургское массовое шествие рабочих хотело представить царю, был недвусмысленным выражением их политической зрелости и классовой сознательности. Ибо список этот был не чем иным, как сведением воедино основных статей демократической конституции; то была политическая программа русской социал-демократии, за исключением ее требования республики.

Но эти требования демократических свобод не были внушены петербургским рабочим ни священником Гапоном, ни его терпимым жандармами «Собранием рабочих», которое как раз и имело своей задачей удерживать рабочих вдали от «политики». Эти требования служили лейтмотивом политической агитации социал-демократии. И даже если бы не имелись достоверные сообщения очевидцев о том, как в последние бурные дни перед 22 января на собраниях гапоновского «Собрания» выступали в качестве ораторов социал-демократы, как умели они изложением своих взглядов систематически увлекать их за собой и таким образом становились действительными вождями движения, то и тогда выдвинутых петербургскими рабочими требований было бы достаточно, чтобы привести нас к убеждению: это восстание – продукт социалистической разъяснительной работы, это есть и может быть только результат длившейся десятилетия агитации, хотя чисто внешне оно и могло показаться делом нескольких дней.

Но не только текст петербургских требований превосходил своей ясной решительностью и радикальным духом слабенькие, по большей части в каком-либо пункте двусмысленные петиции либеральных съездов, банкетов и совещаний. Весь характер этих требований, а также их мотивировка выразительно свидетельствуют об их пролетарском духе. Не забудем, что среди подлежащих немедленному принятию мер, которых потребовали петербургские рабочие, на первом месте стоял восьмичасовой рабочий день. Тем самым совершенно недвусмысленно выражалась социальная сторона движения и классовая основа освободительной программы. Даже в самой петиции царю, которая была написана в качестве введения к требованиям, звучит как сильнейшая нота противостояние капиталистическим эксплуататорам; необходимость политических реформ явно и по всему своему смыслу обосновывается классовым положением рабочего класса, необходимостью иметь политическую и правовую свободу действий, чтобы получить возможность вести борьбу с эксплуатацией, осуществляемой господствующим капиталом.

В этом – чрезвычайно важный момент для оценки всего движения в России. К сожалению, в Западной Европе вообще слишком склонны рассматривать по историческому шаблону нынешнюю революцию в царской империи как по сути своей чисто буржуазную революцию, даже если она в результате особого сочетания социальных моментов на деле вызвана и ведется рабочим классом. Представление, будто в настоящее время пролетариат в России действует только как исторический заместитель буржуазии, совершенно ложно. Такой простой механической смены места классов и партий в историческом процессе – как в кадрили – вообще быть не может. Именно потому, что сейчас в России имеется рабочий класс, притом в значительной мере классово сознательный, уже в течение многих лет просвещенный социал-демократией рабочий класс, который борется за буржуазную свободу, сам характер этой свободы и борьбы за нее приобретает совершенно своеобразный облик. Это уже не та борьба за правовые и политические гарантии для беспрепятственного экономического развития капитализма и политического господства буржуазии, какая велась в свое время во Франции, Германии и повсюду в буржуазных странах. Ныне это борьба за политические и правовые гарантии беспрепятственной классовой борьбы пролетариата против экономического и политического господства буржуазии.