Текст книги "О социализме и русской революции"

Автор книги: Роза Люксембург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 37 страниц)

Вместо этого Троцкий из специфической неспособности собравшегося в январе[100]100
  В рукописи: «в октябре»


[Закрыть] Учредительного собрания делает вывод о ненужности никакого Учредительного собрания, даже заключает, что во время революции вообще непригодно любое народное представительство, выходящее из всеобщих народных выборов.

«Благодаря открытой непосредственной борьбе за власть трудящиеся массы в короткий период накопляют много политического опыта и быстро переходят в своем развитии с одной ступени на другую. Тяжеловесный механизм демократических учреждений тем меньше поспевает за этой эволюцией, чем огромнее страна и чем менее совершенен ее технический аппарат»^*.

Здесь речь идет уже вообще о «механизме демократических учреждений». В противовес этому следует прежде всего подчеркнуть, что в этой оценке представительных учреждений выражается несколько схематичная, жесткая точка зрения, которой совершенно определенно противоречит исторический опыт всех революционных эпох. По теории Троцкого, каждое избранное собрание отражает раз навсегда духовное состояние, политическую зрелость и настроение его избирателей только точно в тот момент, когда они подошли к урне для голосования. Демократическое учреждение поэтому всегда отражает [настроения] масс в день выборов, подобно тому как в атласе звездного неба Гершеля показаны нам небесные тела не такими, каковы они в то время, когда мы их наблюдаем, а какими они были в тот момент, когда из необозримой дали посылали на Землю свои световые сигналы. Троцкий отрицает здесь какую бы то ни было живую духовную связь между однажды избранным [собранием] и избирателями, всякое длительное взаимодействие между ними.

Как резко противоречит этому весь исторический опыт! Он показывает нам, напротив, что живые флюиды настроения народа постоянно омывают представительные учреждения, проникают в них, управляют ими. Иначе как было бы возможно – когда на фабриках, в мастерских и на улицах происходят волнения – видеть временами в любом буржуазном парламенте самые восхитительные пируэты «народных представителей», внезапно оживленных «новым духом» и издающих совершенно неожиданные звуки, [видеть, что] самые высохшие мумии иногда ведут себя по-юношески, а различные шейдемановцы вдруг извлекают из своей груди революционные тона?

И это постоянное живое воздействие настроения и политической зрелости масс на избранные учреждения должно во время революции капитулировать перед сухой схемой партийных вывесок и избирательных списков? Совсем наоборот! Именно революция создает своим пылающим жаром ту тонкую, вибрирующую, восприимчивую политическую атмосферу, в которой волны народного настроения, удары пульса народной жизни немедленно самым чудесным образом воздействуют на представительные учреждения. Именно на этом всегда основаны известные эффектные сцены начальной стадии всех революций, когда старые реакционные или весьма умеренные парламенты, избранные при старом режиме на основе ограниченного избирательного права, вдруг становятся героическими глашатаями переворота, выразителями штурма и натиска. Классический пример тому – известный Долгий парламент в Англии, избранный и собравшийся в 1642 г., который семь лет оставался на посту и внутри которого отразились все перемены народного настроения, политической зрелости, классового раскола, продвижения революции до ее вершины, от первоначальных мелочных препирательств с короной до упразднения палаты лордов, казни Карла и провозглашения республики.

И разве не такое же чудесное превращение произошло в Генеральных штатах Франции, в цензовом парламенте Луи-Филиппа, да и в IV Государственной думе – этот последний самый поразительный пример так близок Троцкому. Избранная в благословенном 1912 г.[101]101
  В рукописи: «1909 г.».


[Закрыть] при жесточайшем господстве контрреволюции, она внезапно ощутила в феврале 1917 г. Иоаннову страсть к перевороту и стала исходной точкой революции.

Все это показывает, что «тяжеловесный механизм демократических учреждений…» имеет мощный корректив – именно в живом движении масс, в их непрекращающемся давлении. И чем демократичнее учреждение, чем живее и сильнее удары пульса политической жизни масс, тем непосредственнее и точнее воздействие – несмотря на жесткие партийные вывески, устаревшие избирательные списки и т. п. Разумеется, каждое демократическое учреждение имеет свои рамки и недостатки как, впрочем, и все другие человеческие институты. Но только найденное Троцким и Лениным целебное средство – устранения демократии вообще – еще хуже, чем тот недуг, который оно призвано излечить: оно ведь засыпает тот живой источник, черпая из которого только и можно исправить все врожденные пороки общественных учреждений, – активную, беспрепятственную, энергичную политическую жизнь широчайших народных масс.

Возьмем другой поразительный пример: выработанное Советским правительством избирательное право. Не вполне ясно, какое этому избирательному праву придается практическое значение. Из критики Троцким и Лениным демократических учреждений следует, что они принципиально отвергают народные представительства на основе всеобщих выборов и хотят опираться только на Советы. Неясно, зачем тогда вообще вырабатывается всеобщее избирательное право. Нам также неизвестно, чтобы это избирательное право было каким-то образом введено в действие; ничего не было слышно и о выборах на его основе в какое-либо народное представительство. Вероятнее всего предположение, что оно осталось лишь продуктом кабинетной теории, но в таком виде – это весьма поразительный продукт большевистской теории диктатуры.

Всякое избирательное право, как и вообще всякое политическое право, следует оценивать не по каким-либо абстрактным схемам «справедливости» и подобной буржуазно-демократической фразеологии, а по социальным и экономическим отношениям, для которых оно и скроено. Выработанное Советским правительством избирательное право рассчитано именно на переходный период от буржуазно-капиталистической к социалистической форме общества, на период пролетарской диктатуры. В духе того толкования, какое Ленин – Троцкий дают этой диктатуре, избирательное право предоставляется только тем, кто живет собственным трудом, а все остальные его лишены.

Ясно, однако, что такое избирательное право имеет смысл лишь в обществе, которое и экономически способно дать всем, кто хочет трудиться, возможность обеспечить себе собственным трудом зажиточную, культурную жизнь. Возможно ли это в нынешней России? В обстановке огромных трудностей, с какими вынуждена бороться Советская Россия, изолированная от мирового рынка и отрезанная от своих важнейших сырьевых источников, в обстановке всеобщего ужасного хозяйственного разорения, резкого изменения производственных отношений в результате преобразования отношений собственности в сельском хозяйстве, в промышленности и торговле совершенно очевидно, что огромное число людей оказалось неожиданно оторванным от своих корней, выбито из колеи без малейшей объективной возможности найти в экономическом механизме какое-либо приложение своей рабочей силе. Это затрагивает не только классы капиталистов и помещиков, но и широкие слои мелкого и среднего сословия и сам рабочий класс. Ведь факт, что сокращение промышленного производства привело к массовому оттоку городского пролетариата в деревню в поисках пристанища в сельском хозяйстве. При таких обстоятельствах политическое избирательное право, имеющее экономической предпосылкой всеобщую трудовую повинность, мероприятие совершенно непонятное. По своей тенденции оно должно сделать политически бесправными только эксплуататоров. Но когда в массовом порядке лишены своих корней рабочие-производители, Советское правительство вынуждено, напротив, во многих случаях оставлять государственную промышленность бывшим капиталистическим собственникам, так сказать, в аренду. Советское правительство вынуждено было также в апреле 1918 г. заключить компромисс и с буржуазными потребительскими кооперативами. Затем оказалось необходимым использование буржуазных специалистов. Другое следствие того же явления выражается в том, что государство содержит на общественный счет растущее число пролетариев-красногвардейцев и т. п. [Поэтому избирательное право] делает в действительности бесправными широкие и растущие слои мелкой буржуазии и пролетариат, в отношении которых экономический строй не предусматривает никаких средств для осуществления трудовой повинности.

Это – нелепость, делающая избирательное право оторванным от социальной действительности, утопическим продуктом фантазии. И именно потому оно не может быть серьезным инструментом пролетарской диктатуры.

(Анахронизм, опережение правового положения, уместного при уже сложившемся социалистическом экономическом базисе, но не в переходный период пролетарской диктатуры.)

Когда все среднее сословие, буржуазная и мелкобуржуазная интеллигенция после Октябрьской революции месяцами бойкотировали Советское правительство, парализовали железнодорожную, почтовую и телеграфную связь, школьное обучение, управленческий аппарат, оказывая таким образом сопротивление рабочему правительству, тогда были само собою разумеющимися все меры давления на них: лишение политических прав, экономических средств существования и т. д., чтобы сломить сопротивление железным кулаком. В этом и проявилась социалистическая диктатура, которая не должна страшиться никакого применения силы, чтобы в интересах общего дела содействовать или препятствовать проведению тех или иных мер. Напротив, избирательное право, вообще лишающее прав широкие слои общества, ставит их политически вне рамок того общества, которое экономически не в состоянии обеспечить им [рабочее] место. Лишение прав не как конкретная мера ради конкретной цели, а как общее правило длительного действия, это вовсе не необходимое проявление диктатуры [пролетариата], а нежизнеспособная импровизация.

(Как Советы в качестве станового хребта, так и Учредительное собрание и всеобщее избирательное право.)

(Большевики назвали Советы реакционными, потому что большинство в них составляли крестьяне (крестьянские депутаты и солдатские депутаты). После того как Советы перешли на их сторону, они стали истинными представителями народной воли. Но такой внезапный поворот был связан только с вопросом о мире и о земле.)

Учредительным собранием и избирательным правом вопрос, однако, не исчерпывается. Должно быть принято во внимание также упразднение важнейших демократических гарантий здоровой общественной жизни и политической активности трудящихся масс: свободы печати, права союзов и собраний, которые стали незаконными для всех противников Советского правительства. Для такого вмешательства ни в коей мере не достаточно вышеприведенной аргументации Троцкого о неповоротливости демократических выборных учреждений. Напротив, совершенно очевиден, неоспорим тот факт, что без свободной, неограниченной прессы, без беспрепятственной жизни союзов и собраний совершенно немыслимо именно господство широких народных масс.

Ленин говорит: буржуазное государство – это инструмент подавления рабочего класса, социалистическое – подавление буржуазии. Оно в известном смысле лишь поставленное на голову капиталистическое государство. Это упрощенное представление не учитывает самого существенного: буржуазное классовое господство не нуждается в политическом обучении и воспитании всей массы народа, во всяком случае, не выходит за некоторые узкоограниченные рамки. Для пролетарской диктатуры оно – жизненное условие, воздух, без которого она не может существовать.

«Благодаря открытой непосредственной борьбе за власть…» Этими словами Троцкий очень метко опровергает самого себя и своих друзей по партии. Именно потому, что это верно, они, подавляя общественную жизнь, перекрыли источник политического опыта и дальнейшего развития. Или же надо признать, что опыт и развитие нужны были лишь до взятия власти большевиками, а достигнув максимума, стали излишними (Речь Ленина: Россия убеждена в социализме!!!^*).

В действительности дело обстоит наоборот! Именно гигантские задачи, к которым большевики подошли с мужеством и решимостью, потребовали самого интенсивного политического обучения масс и накопления опыта.

(Свобода лишь для сторонников правительства, лишь для членов одной партии – сколь бы многочисленными они ни были – это не свобода. Свобода всегда есть свобода для инакомыслящих. Не из-за фанатизма «справедливости», а потому, что от этой сути зависит все оживляющее, исцеляющее и очищающее действие политической свободы; оно прекращается, если «свобода» становится привилегией.)

Молчаливая предпосылка теории диктатуры в духе Ленина – Троцкого состоит в том, что социалистический переворот– это дело, для которого в кармане революционной партии имеется готовый рецепт, нуждающийся только в энергичном осуществлении. К сожалению – а возможно, к счастью, – дело обстоит не так. Практическое осуществление социализма как экономической, социальной и правовой системы – далеко не сумма готовых предписаний, которые остается лишь применить, оно целиком пребывает в тумане будущего.

(Большевики сами, положа руку на сердце, не станут отрицать, что они на каждом шагу вынуждены были действовать ощупью, искать, экспериментировать, пробовать так и этак и что большая часть их мероприятий вовсе не жемчужины. Так должно быть и так будет со всеми нами, когда мы возьмемся за это дело, хотя и не везде будут господствовать столь тяжелые условия.)

То, что мы имеем в нашей программе, – лишь немногие важные ориентиры, указывающие направление пути, на котором придется искать меры, притом преимущественно негативного характера. Мы примерно знаем, что нам необходимо прежде всего устранить, чтобы открыть путь для социалистической экономики. Но ни одна социалистическая партийная программа, ни один социалистический учебник не могут разъяснить, какого рода должны быть те тысячи конкретных, практических больших и малых мер, которые должны приниматься на каждом шагу, чтобы осуществить [на деле] социалистические принципы в экономике, праве, во всех общественных отношениях. Это не беда, а скорее преимущество научного социализма перед утопическим: социалистическая общественная система должна и может быть только историческим продуктом, рожденным из собственной школы опыта в час исполнения, из становления живой истории, которая точно так же, как органическая природа, частью которой она в конечном счете является, обладает прекрасным свойством всегда создавать одновременно с реальной общественной потребностью также и средства для ее удовлетворения, одновременно с задачей – также и ее решение. Но если это так, то ясно, что социализм по самой его природе невозможно октроировать, ввести указами. Он имеет предпосылкой ряд насильственных мер – против собственности и т. п. Негативное, разрушение можно декретировать, но строительство, позитивное – нельзя. Целина. Тысячи проблем. Только опыт в состоянии вносить коррективы и открывать новые пути. Только неограниченная бурлящая жизнь продолжает тысячи новых форм, импровизации, обретает творческую силу, сама исправляет все ложные шаги. Общественная жизнь государств с ограниченной свободой именно потому так скудна, так жалка, так схематична, так бесплодна, что выключением демократии она закрывает для себя жизненные источники всякого духовного богатства и прогресса (доказательства: 1905 год и [месяцы] от февраля до октября 1917 г.). Как тогда политические, так [теперь] экономические и социальные [источники]. Вся масса народа должна участвовать. Иначе социализм будет декретирован, октроирован дюжиной кабинетных интеллигентов.

Общественный контроль совершенно необходим. Иначе обмен опытом останется только в замкнутом кругу чиновников нового правительства. Неизбежна коррупция. (Слова Ленина, «Mittei-lungs-Blatt» № 36^*.)

(Речь Ленина о дисциплине и коррупции.

Анархия будет и у нас повсюду неизбежной. Люмпен-пролетарские элементы присущи буржуазному обществу и неотделимы от него.

Доказательства:

1. Восточная Пруссия, грабежи «казаков».

2. Всеобщий взрыв разбоя и воровства в Германии («спекуляции», почтовый и железнодорожный персонал, полиция, полное стирание границ между хорошо упорядоченным обществом и каторжной тюрьмой).

3. Быстрое разложение профсоюзных лидеров. Против этого бессильны драконовские террористические меры. Наоборот, они коррумпируют еще больше. Единственное противоядие: идеализм и социальная активность масс, неограниченная политическая свобода.)

(Самостоятельную проблему большой важности составляет в каждой революции борьба с люмпен-пролетариатом. И нам, в Германии, как и повсюду, придется иметь с этим дело. Люмпен-пролетарские элементы глубокого присущи буржуазному обществу не только как отдельный слой, как социальные отбросы, которые в огромной мере возрастают особенно в те времена, когда рушатся стены общественного строя, а как интегрирующий элемент всего общества. События в Германии – и в большей или в меньшей степени во всех других государствах – показали, как легко поддаются разложению все слои буржуазного общества: коммерческая спекуляция на ценах, спекуляция шляхтичей, случайные фиктивные сделки, фальсификация продовольствия, надувательства, растраты чиновников, воровство, взломы и грабежи так слились друг с другом, что стерлась грань между честными бюргерами и преступниками. Здесь повторяется такое явление, как регулярное и быстрое разложение буржуазных добродетелей, когда их пересаживают на чуждую социальную почву, в условия заморских колоний. Отбросив привычные рамки и устои морали и права, буржуазное общество, сокровенным жизненным законом которого является глубочайшая аморальность – эксплуатация человека человеком, впадает непосредственно и безудержно в примитивное разложение. Пролетарской революции придется повсюду вести борьбу с этим своим врагом и орудием контрреволюции.

Но все же и в этом случае террор – тупой [или] обоюдоострый меч. Самая драконовская [военно-] полевая юстиция бессильна перед взрывом люмпен-пролетарских бесчинств. Да, всякое длительное правление с помощью осадного положения неизбежно ведет к произволу, а всякий произвол действует на общество развращающе. Единственное реальное средство в руках пролетарской революции и здесь: радикальные меры социального и политического характера, быстрейшее улучшение социальных гарантий жизни масс, а также распространение революционного идеализма, сохранить который на длительное время можно только при неограниченной политической свободе с помощью интенсивной, активной жизни масс.

Как против инфекций и болезнетворных микробов самым действенным, очищающим и исцеляющим средством служит свободное воздействие солнечных лучей, так и сама революция и ее принцип обновления, вызванный ею [подъем] духовной жизни, активности и моральной ответственности самих масс, сиречь широчайшая политическая свобода как ее форма, – единственное исцеляющее и очищающее солнце.)

Практика социализма требует подлинного духовного переворота в массах, веками деградировавших под буржуазным классовым господством. Социальные инстинкты вместо эгоистических; массовая инициатива вместо костности; идеализм, позволяющий преодолеть все страдания, и т. д. и т. д. Никто не знает этого лучше, не говорит об этом убедительнее, не повторяет это упорнее, чем Ленин. Но он целиком ошибается в выборе средств. Декрет, диктаторская власть фабричных надсмотрщиков, драконовские наказания, террор – все это паллиативы. Единственный путь к возрождению: школа самой общественной жизни, неограниченная широчайшая демократия, общественное мнение. Именно господство террора деморализует.

Если все это отбросить, то что останется в действительности? Ленин и Троцкий поставили на место представительных учреждений, вышедших из всеобщих народных выборов, Советы как единственное истинное представительство трудящихся масс. Но с подавлением политической жизни во всей стране неизбежно будет все более затухать и жизнь в Советах. Без всеобщих выборов, неограниченной свободы печати и собраний, свободной борьбы мнений замирает жизнь в любом общественном учреждении, она превращается в видимость жизни, деятельным элементом которой остается одна только бюрократия. Общественная жизнь постепенно угасает, дирижируют и правят с неуемной энергией и безграничным идеализмом несколько дюжин партийных вождей, среди них реально руководит дюжина выдающихся умов, а элита рабочего класса время от времени созывается на собрания, чтобы рукоплескать речам вождей, единогласно одобрять предложенные резолюции. Итак, по сути – это хозяйничанье клики; правда, это диктатура, но не диктатура пролетариата, а диктатура горстки политиков, т. е. диктатура в чисто буржуазном смысле, в смысле господства якобинцев (перенос сроков созыва съездов Советов: с раз в три месяца до раз в шесть месяцев). Более того: такие условия должны привести к одичанию общественной жизни – покушениям, расстрелам заложников и т. д. Это могущественный объективный закон, действия которого не может избежать никакая партия.

Основная ошибка теории Ленина – Троцкого состоит именно в том, что они, как и Каутский, противопоставляют диктатуру демократии. «Диктатура или демократия» – такова постановка вопроса как большевиками, так и Каутским. Последний решает для себя вопрос, естественно, в пользу демократии, а именно буржуазной демократии, ибо именно ее он противопоставляет как альтернативу социалистическому перевороту. Ленин – Троцкий, напротив, решают в пользу диктатуры в противовес демократии и тем самым диктатуры горстки людей, т. е. буржуазной диктатуры. Таковы два противоположных полюса, оба равноудаленные от истинной социалистической политики. Пролетариат, берущий в свои руки власть, никак не может, действуя по доброму совету Каутского, под предлогом «незрелости страны» отказаться от социалистического переворота и посвятить себя только демократии, не совершив предательства по отношению к себе самому, Интернационалу, революции. Он обязан и должен как раз немедленно, самым энергичным, самым решительным, самым беспощадным образом начать социалистические преобразования, следовательно, осуществлять диктатуру, но диктатуру класса, а не партии или клики, [осуществлять] диктатуру класса, т. е. [действовать] при самой широкой гласности, при самом деятельном беспрепятственном участии народных масс, при неограниченной демократии.

«Как марксисты, мы никогда не были идолопоклонниками формальной демократии»^*,– пишет Троцкий. Конечно, мы никогда не были идолопоклонниками формальной демократии. Мы никогда не были и идолопоклонниками социализма или марксизма. Но разве отсюда следует, что мы можем выбросить на свалку и социализм, марксизм а-ля Кунов – Ленш – Парвус^*, когда он становится для нас неудобным? Троцкий и Ленин – живое отрицание такого подхода. Мы никогда не были идолопоклонниками формальной демократии – это значит только одно: мы всегда отличали социальное ядро от политической формы буржуазной демократии, мы всегда вышелушивали горькое ядро социального неравенства и несвободы из сладкой оболочки формального равенства и свободы – не для того чтобы ее выбросить, а для того чтобы подзадорить рабочий класс: он не должен ограничиться оболочкой, а, напротив, [должен] завоевать политическую власть, дабы наполнить ее новым социальным содержанием. Историческая задача пролетариата, когда он приходит к власти, – создать вместо буржуазной демократии социалистическую демократию, а не упразднить всякую демократию. Однако социалистическая демократия не начинается лишь на обетованной земле, когда создан базис социалистической экономики, не является готовым рождественским подарком храброму народу, который тем временем верно поддерживал горстку социалистических диктаторов. Социалистическая демократия начинается одновременно с уничтожением классового господства и строительством социализма. Она начинается с момента завоевания власти социалистической партией. Она есть не что иное, как диктатура пролетариата.

Так точно: диктатура! Но эта диктатура заключается в способе применения демократии, а не в ее упразднении, в энергичных, решительных вторжениях в благоприобретенные права и экономические отношения буржуазного общества, без чего невозможно осуществить социалистический переворот. Но эта диктатура должна быть делом класса, а не небольшого руководящего меньшинства от имени класса, т. е. она должна на каждом шагу исходить из активного участия масс, находиться под их непосредственным влиянием, подчиняться контролю всей общественности, опираться на растущую политическую сознательность народных масс.

Конечно, большевики именно так бы и действовали, если бы не страдали от навязанных им ужасов мировой войны, германской оккупации и всех связанных с этим чрезвычайных трудностей, которые не могли не исказить любую социалистическую политику, преисполненную самых лучших намерений и самых прекрасных принципов.

Яркий пример этого – столь широкое применение советским правительством террора со времени покушения на германского посла в преддверии крушения германского империализма. Азбучная истина, что революции крестят не розовой водицей, сама по себе довольно убога.

Можно понять все, что происходит в России и образует неизбежную цепь причин и следствий. Ее звенья, исходное и конечное, таковы: несостоятельность германского пролетариата и оккупация России германским империализмом. Нельзя требовать от Ленина и его товарищей сверхчеловеческого, ожидать еще и того, чтобы они при таких обстоятельствах оказались бы способны сотворить чудо, создав самую прекрасную демократию, самую образцовую диктатуру пролетариата и процветающую социалистическую экономику. Своим решительным революционным поведением, своей образцовой энергией и своей нерушимой верностью интернациональному социализму они, право же, сделали достаточно из того, что было возможно сделать в столь дьявольски трудных условиях.

Опасность начинается тогда, когда они нужду выдают за добродетель, хотят теперь по всем пунктам теоретически зафиксировать навязанную им этими фатальными условиями тактику и рекомендовать ее международному [пролетариату] как образец социалистической тактики, достойной подражания. Тем самым они не только совершенно неоправданно зарывают свои действительные, неоспоримые исторические заслуги в груде вынужденных ошибочных шагов, но и оказывают плохую услугу международному социализму, во имя которого сражались и страдали, стремясь внести в его арсенал в качестве новых открытий все перекосы, обусловленные в России чрезвычайными обстоятельствами, в конечном же счете явившиеся следствием банкротства интернационального социализма в этой мировой войне.

Пусть германские правительственные социалисты вопят, что господство большевиков в России – это искаженная картина диктатуры пролетариата. Если она была или является таковой, то только потому, что она – результат поведения германского пролетариата, которое было искаженной картиной социалистической классовой борьбы.

Все мы подвластны закону истории, а социалистическая политика может осуществляться лишь в международном масштабе. Большевики показали, что они могут все, что только в состоянии сделать истинно революционная партия в границах исторических возможностей. Они не должны стремиться творить чудеса. Ибо образцовая и безошибочная пролетарская революция в изолированной стране, истощенной мировой войной, удушаемой империализмом, преданной международным пролетариатом, была бы чудом.

Дело заключается в том, что надо отличать в политике большевиков существенное от несущественного, коренное от случайного. В этот последний период, когда мы находимся накануне решающих последних боев во всем мире, важнейшая проблема социализма, самый жгучий вопрос времени – не та или иная деталь тактики, а способность пролетариата к действию, революционная активность масс, вообще воля к установлению власти социализма. В этом отношении Ленин и Троцкий со своими друзьями были первыми, кто пошел впереди мирового пролетариата, показав ему пример; они до сих пор все еще единственные, кто мог бы воскликнуть вместе с Гуттеном: «Я отважился!»^*

Вот что самое существенное и непреходящее в политике большевиков. В этом смысле им принадлежит бессмертная историческая заслуга: завоеванием политической власти и практической постановкой проблемы осуществления социализма они пошли впереди международного пролетариата и мощно продвинули вперед борьбу между капиталом и трудом во всем мире. В России проблема могла быть только поставлена. Она не могла быть решена в России, она может быть решена только интернационально. И в этом смысле будущее повсюду принадлежит «большевизму».