Текст книги "О социализме и русской революции"

Автор книги: Роза Люксембург

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 37 страниц)

Правда, формально и в конечном итоге нынешней революционной эпохи в России бразды правления, политическое господство захватит в свои руки не рабочий класс, а буржуазия. Но в самой этой политической ситуации в России в несравнимо большей степени, чем, к примеру, после Мартовской революции [1848 г. ] в Германии, будет заранее заключен глубокий раздор, то противоречие, которое станет определяющим для всего дальнейшего политического развития России. Однако и сам ход революционных событий, лишь в начале которых мы в настоящее время находимся, может стать для социал-демократии особенно важным и запутанным.

Учитывая ту силу классовой сознательности и организации, которую развернула революция со времени 22 января по всей империи, учитывая также то, что со дня первой кровавой бани в Петербурге все движение, несомненно, находится в руках социал-демократии (как в Петербурге, так и в провинции, как в русской Польше, так и в Литве и на Кавказе), революция, рассчитанная не на недели, а на годы, никак не может пойти дальше таким же путем, как, например, в «безумный год» в Германии. Рабочий класс, а значит, и социал-демократия будут призваны вмешаться в события гораздо более решительным образом, стараться добиться для пролетариата осуществления гораздо больших непосредственно классовых требований, чем это было возможно и имело место в какой-либо буржуазной революции. Дабы понять этот дальнейший ход событий, а также их взаимосвязь с исходным пунктом – Петербургским восстанием, равным образом необходимо уже первую вспышку революции оценивать не по случайным и преходящим формам ее проявления, а по ее внутреннему смыслу и содержанию как классовое восстание в высокой степени просвещенного современного пролетариата.

III

Уже в первый период революции в царской империи, который мы только что пережили, рабочий класс завоевал и обеспечил себе внутри общества положение ведущего класса, причем в такой мере, как ни в одной из предшествующих революций. Правда, и революции нового времени во Франции, в Германии, в западноевропейских странах тоже были делом трудового народа. Это его кровь текла по улицам Парижа, Берлина и Вены, это его сыны гибли на баррикадах, его жертвами была куплена победа современного общества над средневековым феодализмом. Но трудящиеся массы были здесь лишь вспомогательным войском и орудием буржуазной революции. Дух, направление, руководство революции всякий раз определяла буржуазия, а ее классовые интересы были также и исторически движущей силой революционных восстаний.

В настоящее время положение вещей в России выглядит совершенно иначе. Правда, и в царской империи имеются и имелись с давних пор буржуазные оппозиционные течения и группы. В собственно России это был либерализм, в западной зоне империи – национальная оппозиция, которая привела в прошлом, прежде всего в Польше, к двум мощным восстаниям – в 1831 и 1863 гг.^* Но именно история борьбы с царизмом в последнее время показала полнейшее бессилие обоих этих течений.

Русский либерализм, «буржуазный» скорее в смысле непролетарский, был с давних пор и остается поныне выразителем не капиталистически-буржуазного развития, а скорее оппозиции. С одной стороны – аграрного дворянства, которое как класс, экспортирующий зерно, заинтересовано в свободной торговле и недовольно крайней политикой абсолютизма, установившей высокие покровительственные пошлины, наградившей его дорогими сельскохозяйственными машинами и затруднившей сбыт [зерна] за границей, раздражено тупым хозяйничаньем бюрократии, чинящей препятствия на каждом шагу. С другой стороны, добавляется оппозиция городской буржуазной интеллигенции, которая возмущена азиатскими методами подавления с помощью кнута всякого свободного научного исследования, печати, всей духовной жизни, а также крайне ожесточена против правящего режима из-за ужасающего материального обнищания широких слоев народа. К этому надо еще добавить разные частные и особые интересы буржуазных слоев и групп: городских и сельских органов самоуправления, свободную деятельность которых совершенно парализует неуклюжее вмешательство господствующей камарильи. Из всех этих элементов и возникло в недавнее время либеральное брожение, к которому после начала войны примешался еще и несомненно серьезно оскорбленный «патриотизм», так что это брожение внешне производило поначалу даже довольно импозантное впечатление.

Однако сколь мало это либеральное брожение само по себе поддерживалось серьезными, сильными классовыми интересами какого-либо буржуазного слоя, сколь малую опасность оно представляло для абсолютизма, показывает обращение с ним со стороны последнего. После непродолжительной «либеральной» игры периода Святополк-Мирского^* деспотизм покончил со всякой либеральной «весной» лаконичной репликой, которую Николай II нацарапал карандашом на полях петиции земств о введении конституции, назвав просьбу «бестактной и наглой». Тут и делу конец! Либеральные анкеты, речи и резолюции были просто-напросто запрещены, а дворянско-интеллигентский либерализм, совершенно сбитый с толку, так и застыл в полном ошеломлении и растерянности. Остается фактом и должно быть категорически подчеркнуто то, что в момент, предшествовавший началу пролетарского восстания в Петербурге, либеральное брожение пришло в состояние застоя и явно чувствовало себя полностью парализованным в результате козырного хода абсолютизма. Не выступи неожиданно на арену рабочий класс, либерализму пришлось бы в надцатый раз свертывать свои паруса и весь оппозиционный период закончился бы играючи добытым триумфом абсолютизма.

Но в мгновение ока вся декорация изменилась. Царизм, который только что обращался с кампанией либералов высокомерно en canaille («как с озорниками» – франц.) и мог отчитывать их словно за юношескую дурацкую и «наглую» выходку, при первом же выступлении пролетарской массы посерел от страха и, лишь только рабочие собрались подступиться к нему со своими «прошениями», сразу же уразумел, что теперь вопрос для него стоит так: быть или не быть? И он немедленно, при первом же ходе, бросил на стол свою последнюю козырную карту: массовое убийство, открытую борьбу против пролетариата. Тем самым движение за свободу одним махом превратилось в прямой конфликт между абсолютизмом и рабочим классом, а буржуазно-дворянско-интеллигентский либерализм оказался оттесненным на второй план.

В еще большей мере это имело место в нерусских провинциях царской империи, особенно в Польше. Здесь национализм как сильное оппозиционное движение дворянства благостно почил уже со времени последнего восстания в 1863 г. Мощно пошедший в гору с 60-х годов в Конгрессовой Польше^* капиталистический способ производства не только сломил дворянство с его сепаратистскими устремлениями, но и поставил во главе общества современную буржуазию, которая в интересах капиталистической погони за прибылью стала надежнейшей и усерднейшей опорой русского царизма. Тем не менее национальные традиции, хотя и полностью лишенные всякой активной живой силы и притом в совершенно расплывчатой форме, еще появлялись как привидения в сферах мелкой буржуазии и городской интеллигенции. Недавний революционный период в царской империи стал пробой огнем и для этих пережитков национальной оппозиции. Выяснилось, что в этих пережитках не осталось и следа живого политического порыва. Совершенно очевидно, что если какой-нибудь момент и был пригоден или словно специально создан для выхода на поверхность национального движения, то это должен был быть именно период внутреннего либерального брожения в собственно России. Вот теперь следовало тоже сказать свое слово, участвовать в протесте, использовать всеобщее возбуждение для выражения национальных стремлений. Ничего этого не произошло. В период открытых либеральных протестов, банкетов и резолюций именно Польша была единственной провинцией царской империи, где буржуазия, дворянство и интеллигенция равным образом вели себя пассивно, где не раздалось ни единого громкого голоса из какого-либо буржуазного или мелкобуржуазного слоя, выражавшего хотя бы либеральное стремление.

И только вместе с всеобщим восстанием польского рабочего класса, чисто пролетарским восстанием солидарности с петербургским пролетариатом, Конгрессовая Польша тоже влилась в общий революционный поток царской империи. И это восстание было так же свободно от национального сепаратизма, как и восстание еврейского, латышского, армянского пролетариата в последние недели. Это было единое современное классовое движение чисто политического характера, которое соединило все группы рабочих в царской империи в одно боевое войско против деспотизма и обеспечило руководство обществом рабочему классу как единственному политически активному фактору.

В зареве революции^*

Первомайский праздник в этом году впервые отмечается в революционной ситуации – в то самое время, когда важный отряд интернационального пролетариата ведет мощные прямые массовые бои за свои политические права. Данное обстоятельство должно и будет придавать особый характер Первомайскому празднику этого года. Не только в том смысле, что повсюду в докладах и резолюциях майских собраний борющийся пролетариат царской империи будет помянут несколькими словами симпатии. Нынешняя русская революция, если рассматривать ее не только с поверхностными чувствами симпатии, но и с серьезными размышлениями, это собственное дело интернационального пролетариата, и она совершенно особым образом связана с подлинной сутью международного Первомая; она – важный этап на пути к осуществлению обеих основных его идей: восьмичасового рабочего дня и социализма.

Восьмичасовой рабочий день с самого начала стал главным лозунгом нынешнего революционного восстания в Российской империи. Сформулированные в знаменитой петиции петербургских рабочих царю требования наряду с основными политическими правами и свободами включают в первую очередь немедленное введение восьмичасового рабочего дня. В грандиозной всеобщей забастовке, разразившейся вслед за петербургской кровавой баней во всей царской империи, а особенно в Русской Польше, восьмичасовой рабочий день являлся важнейшим социальным требованием. И в последующей, второй стадии стачечного движения, когда всеобщее восстание как политическая манифестация временно закончилось, чтобы уступить место длинному ряду частичных экономических забастовок, требование восьмичасового рабочего дня и здесь служило той красной нитью, которая проходила через борьбу в различных отраслях за повышение заработной платы, и представляло собой основной тон, объединяющий элемент, революционную ноту этих частных боев. Уже предыдущий первый период русской революции тем самым превратился в мощную демонстрацию под интернациональным первомайским лозунгом. Он, как никакой другой пример до сих пор, показал, сколь глубоко идея восьмичасового рабочего дня укоренилась во всех странах в качестве жизненного социального вопроса для мирового пролетариата.

Ни один человек в России не думал связывать главные политические цели нынешней революции специально с требованием восьмичасового рабочего дня, тем более выдвигать его на первый план. Во всей агитации, предшествовавшей началу революции, главный центр тяжести естественно и с определенной понятной односторонностью переносился на чисто политические требования: устранение самодержавия, созыв конституционного собрания, провозглашение республики. Пролетариат же поднялся как масса и инстинктивно сразу ухватился, наряду с политическими, за главное социальное требование восьмичасового рабочего дня; здоровое революционное массовое восстание как бы само собой откорректировало односторонность социал-демократической политически заостренной агитации и этим интернациональным, чисто пролетарским требованием превратило формально «буржуазную» революцию в сознательно пролетарскую.

Демократическая конституция, более того, даже республиканская конституция – это лозунги, которые по своему историческому содержанию в такой же мере могли быть выдвинуты буржуазными классами; они даже являются прямой собственностью буржуазной демократии. Поэтому рабочий класс России выступал на политической сцене только в качестве «заместителя» буржуазии. Но восьмичасовой рабочий день – это требование, которое могло быть выдвинуто только рабочим классом, которое не связано с буржуазной демократией ни традициями, ни по смыслу своему и, напротив, во всех странах еще ненавистнее, особенно носителю буржуазной демократии – мелкой буржуазии, чем крупнопромышленному капиталу. Итак, восьмичасовой рабочий день и в России является не лозунгом общности пролетарских интересов со всеми прогрессивными буржуазными элементами, а лозунгом их противоположности, классовой борьбы. Будучи неразрывно объединенным с политически-демократическими требованиями, он сразу же показывает, что пролетариат царской империи берет на себя «представительство» буржуазии в нынешней революции с полным сознанием своей противоположности буржуазному обществу как борьбу класса, стремящегося к собственному окончательному освобождению.

В этом и состоит международное значение русской революции также для другой главной идеи Первомайского праздника – осуществления социализма. Связь между обоими лозунгами весьма тесна и непосредственна. Правда, восьмичасовой рабочий день сам по себе еще не есть «кусок социализма». Формально он – лишь буржуазная социальная реформа на почве капиталистического экономического строя. При своем частичном осуществлении, которое мы видим здесь или там, восьмичасовой рабочий день не означает еще переворота в системе заработной платы, а только поднимает ее на более высокую, современную ступень. Но как всеобщее интернациональное, законное правило – такое, каким мы его требуем, – восьмичасовой рабочий день одновременно является радикальнейшей социальной реформой, которая может быть проведена в рамках существующего строя. Это буржуазная социальная реформа, но, как таковая, вместе с тем – и та узловая точка, в которой количество уже переходит в качество, т. е. такая «реформа», которая, весьма вероятно, сможет быть проведена в жизнь только победоносным пролетариатом, стоящим у руля политической власти. Поэтому русская революция, в которой лозунг восьмичасового рабочего дня звучит основной мелодией, свершается одновременно под знаком социальной революции. Мы не хотим этим сказать, что в качестве ближайшего результата этой революции следует ожидать начала социального переворота. Напротив, возможным ощутимым итогом нынешних боев в царской империи может стать лишь политический переворот, а возможно, введение совершенно жалкой буржуазной конституции.

Но под поверхностью этого чисто формального политического перелома столь же вероятно может произойти и гораздо более глубокий социальный перелом. Размежевание классов, классовая противоположность, политическая зрелость и классовое сознание пролетариата в России после революционного периода достигнут такой степени, какой они при спокойном ходе событий не смогли бы достигнуть и при господстве парламентского режима за несколько десятилетий. Процесс классовой борьбы, подготавливающий социальную революцию, получил в России небывалый импульс.

А тем самым его получила и интернациональная пролетарская классовая борьба. Внутренняя связь политической и социальной жизни в разных капиталистических странах столь интенсивна, что воздействие русской революции на социальное положение в Европе и даже во всем так называемом цивилизованном мире будет огромным – гораздо более глубоко идущим, чем международное воздействие прежних буржуазных революций. Напрасное дело пытаться предвидеть и предсказать те конкретные формы, которые будет или сможет принимать это воздействие. Но главное – ясно представлять себе и осознать, что от нынешней революции в царской империи будет исходить гигантское ускорение интернациональной классовой борьбы, которая в совсем недолгий срок создаст и в странах «старой» Европы революционные ситуации и поставит нас перед лицом новых тактических задач.

С этими мыслями и в этом духе следует повсюду отмечать в этом году Первомайский праздник; он должен показать, что интернациональный пролетариат понял важнейший девиз любой борьбы: «Быть готовым ко всему!»

В революционный час: что дальше?^*

I

Нынешняя революция в царской империи ставит социал-демократию перед совершенно новыми задачами, такими, каких еще не имела перед собой социал-демократическая партия ни в одной стране. Во всех современных государствах рабочее движение развивалось в широком масштабе только после свержения феодально-абсолютистских правительств. В Англии, Франции, Германии, Австрии буржуазия сама была тем классом, который в интересах свободного развития капитализма в свое время объявил открытую борьбу абсолютизму, доводил дело до политической революции и завоевывал парламентарные, конституционные или даже, как во Франции, республиканские формы правления.

Правда, и в Западной Европе революцию, в сущности, совершала не буржуазия, а трудовой народ. Это он погибал на баррикадах Великой французской революции, как и в 1848 г. в Вене и Берлине. Это он обильно проливал свою кровь в боях с королевскими войсками, и ценой его крови были куплены те политические свободы, на которых буржуазия воздвигала свое сегодняшнее господство.

Но трудовой народ выступал в тех революциях лишь как орудие в руках буржуазии, стоявшей во главе движения. Он был тем пушечным мясом, при помощи которого класс капиталистов прокладывал себе путь к господству. Французские и германские рабочие тогда еще не отделились от мелкой буржуазии как особый класс и партия. Они еще не понимали своих особых рабочих интересов и их естественную враждебность интересам буржуазии. Они шли на революцию против абсолютистского правительства, призванные классом капиталистов, ведомые мелкой буржуазией, вообще не понимая, что даст их борьба им самим.

Борьба между пролетариатом и буржуазией началась лишь значительно позже. Тем самым социал-демократия во Франции и в Германии взросла уже на почве буржуазной конституции, с самого начала использовала парламентские выборы, свободу печати и слова, свободу собраний и коалиций. Она не стояла, как мы в царском государстве, перед задачей: как завоевать все эти элементарные политические права? Она не стояла перед вопросом: что делать в момент такой революции? Как ускорить победу? Как Руководить массой трудового народа?

Все эти вопросы стоят ныне перед нами, и, поскольку опыт братских партий других стран еще не может дать на них никакого ответа, мы должны найти его сами.

Есть такие социалисты, для которых, естественно, самым первоочередным вопросом, над которым следует сейчас ломать себе голову, является вопрос вооружения рабочего класса. Согласно утверждениям этих политиков, все пойдет как по маслу и победа над абсолютизмом будет в кармане, если мы всего-навсего поднакопим соответствующее количество динамита, бомб и револьверов. «Мы уже обладаем революционными силами, – заявляет, к примеру, орган ППС^* «Robotnik» в № 59,– теперь мы хотим овладеть революционными средствами, сформировать боевые организации, приобрести оружие и боеприпасы, и тогда мы завоюем политические свободы».

Этот образ мыслей – вполне в духе таких партий, как ППС или так называемые «социалисты-революционеры»^* в России, в духе тех партий, которые лишь искусственно примкнули к классовому движению пролетариата и во всем этом движении видят прежде всего лишь определенное число людей, которых можно использовать для физической битвы.

Буржуазия, для которой политическая сила массового движения совершенно непостижима, тоже видит во всех социально-политических боях только вопрос грубой физической силы. Если, например, спросить нашего среднего фабриканта или захудалого помещика, почему он считает восстановление Польши в настоящее время невозможным, он наверняка ответил бы, что дело объясняется просто: «Да откуда же, милостивый государь, нам взять столько сил, чтобы справиться с огромным войском оккупирующих нас государств?» Такие же пошлые и грубые взгляды на вопрос о политических боях социалисты типа наших социал-патриотов или русских террористов переносят на революционное движение. Целыми десятилетиями они вообще не верили в возможности, силу и действенность классового движения русского пролетариата. А когда этот дух и эта сила становятся действительностью, понятной и несомненной даже для царских холопов, эти «социалисты» во всю глотку вопят: дайте нам теперь как можно скорее сунуть этим массам в руки бомбы и динамит и дело в шляпе!

Для того чтобы в такой революции, как нынешняя при царизме, видеть прежде всего вопрос голого механического вооружения, вообще не надо быть идейно связанным с классовой борьбой пролетариата. Если бы победа или поражение зависели только от количества оружия и числа солдат, то неудачи восстаний нашего дворянства были бы трудноразрешимой загадкой. Ведь восстание 1831 г. имело в своем распоряжении значительные силы регулярного и вооруженного польского войска, а «вожди» восстания в конечном итоге эмигрировали с внушительными, вообще не введенными в бой войсками.

Но самое важное – это то, что сама идея «вооружения» народной массы горсткой ее социалистических лидеров (ибо число активных социалистических агитаторов в наших условиях пока является и остается горсткой в сравнении с теми многомиллионными массами, которые могут считаться силами революции) – это простое перенесение понятий кружковщины и заговора на классовую борьбу пролетариев. Примерно так же, как террористы по плану, высиженному где-то в «конспиративной» комнатушке, вооружают полдюжины членов «боевой организации», чтобы «послать» их на осуществление покушений, они теперь намереваются составить свой «план» и «вооружить» всю народную массу. По взглядам этих политиков, подготовка рабочих масс к революции – это то же самое, что подготовка кучки террористов к покушениям, только в гораздо большем масштабе. Они не понимают, что сама сущность, содержание и характер революционной массовой борьбы совершенно отличны от террористической индивидуальной борьбы.

Классовая борьба пролетариата является и должна являться во всех своих формах, а значит и в революционном столкновении, самостоятельным движением всей массы.

Социалистическая партия не может играть роль опекуна рабочего класса в том смысле, что она по собственному разумению и собственными средствами, так сказать, за спиной рабочей массы достает для нее оружие, на собранные в величайшей спешке деньги обеспечивает ее из-за границы динамитом или револьверами или же на конспиративных квартирах изготовляют бомбы, а затем дает это оружие в руки народу, как дают малолетнему мальчугану игрушечную сабельку и барабан, и посылает его в бой.

Вооружение отдельных отрядов – действительно только вопрос денег и предприимчивости соответствующей организации. Но вооружение масс в революционной ситуации есть и может быть лишь результатом и открытым проявлением собственной силы и политической зрелости этих масс. Говоря просто, это означает, что массы могут и должны вооружаться сами, в ходе своей борьбы, по собственному решению, благодаря собственному стремлению к захвату оружия, и делать это не путем тайной покупки оружия в лавках, как покупают охотничье ружье, а путем его захвата силой своего движения, посредством частичных побед над правительством. Можно уже заранее привести в качестве примера несколько таких способов, которые отвечают массовому, а не заговорщическому методу вооружаться. Это, например, осуществляемый штурмом захват частных и, что гораздо важнее, принадлежащих правительству складов оружия, разоружение отдельных войсковых частей и т. п. Однако такое перечисление имеет ценность лишь в качестве примера для лучшего разъяснения точки зрения на вооружение масс. Всерьез же поучать рабочих, что в данный момент начала уличной революции они должны взяться за револьверы, Ружья, топоры или оглобли, или же сейчас втолковывать им, как следует строить баррикады на улицах, просто смешно. Даже в войнах милитаристских государств почти ни одна битва не проходит по планам, заранее разработанным на бумаге в генеральном штабе, ибо исход сражения и характер его ведения решаются множеством обстоятельств, предвидеть которые вообще невозможно. Гениальный полководец, такой, как Наполеон, только во время войны, даже в момент битвы, составляет отвечающий обстановке план и зачастую применяет совершенно новую военную тактику, т. е. метод ведения войны.

В народных революциях такой гениальный полководец – вовсе не «партийный комитет» и никакой не мелкий кружок, который высокопарно называет себя «боевой организацией», а только лишь широкая масса, проливающая свою кровь. Эти «социалисты» воображают, будто массы трудового народа можно по приказу вымуштровать для вооруженной борьбы, словно роту солдат. Однако в действительности массы в каждой революции сами находят и создают способы физической борьбы, наилучшим образом отвечающие данным условиям. Поэтому каждая из прежних революций нового времени в Западной Европе имела свои особые методы и тактику борьбы с господствующим правительством. Поэтому и нынешняя революция в царской империи, происходящая в совершенно иных условиях, нежели буржуазные революции во Франции и Германии, создает непосредственно в уличных боях свои собственные методы борьбы и вооружения. «Выработать» эти методы заранее и «подготовить» массу к вооруженным столкновениям с правительством так же мало возможно, как научить кого-нибудь плавать, сидя в комнате за столом и разъясняя ему на бумаге правила плавания.

Так что же, значит, мы должны сложа руки просто дожидаться начала новых уличных революций и предоставить заботу о тысячах рабочих жизней на милость судьбы, утешая себя тем, что все «как-нибудь само собою образуется?» – спросит тот или иной товарищ. Ни в коем случае! Социал-демократия не смеет ожидать дальнейших событий, скрестив руки на груди. Перед нами столько работы, что никаких рук не хватит. Среди других наших задач – и задача возможного вооружения наших товарищей. Только речь идет о том, чтобы не вводить в заблуждение ни себя, ни рабочие массы насчет объема и значения этого вооружения, которого мы можем добиться силами партии.

Ни о каком вооружении массы народа социалистами вообще не может быть и речи. Достаточно иметь здравый рассудок, пораскинуть умом, дабы показать каждому: никакая социалистическая партия не имела бы в наших условиях сил и средств для того, чтобы вооружить народные массы, насчитывающие сотни тысяч и даже миллионы человек, о которых идет речь в России. Одни только тайные и затрудненные методы, при помощи которых социалисты могут сегодня приобретать оружие и обладать им, исключают создание таких огромных его запасов, которые нужны для широких масс. И далее, если даже на миг допустить возможность создания таких запасов, то одно лишь вооружение им рабочей массы было бы плодом больного воображения. Трудовой народ – это не полк солдат, который по приказу в назначенный час выстраивается на казарменном плацу, чтобы ему выдали оружие. Учитывая все это, мы в лучшем случае можем фактически вооружить собственных активных агитаторов и весьма небольшие, наиболее близко стоящие к партии рабочие круги. И это вооружение имеет значение только как средство обороны отдельных людей и групп рабочих от нападений царских охранников. Защищаться и оказывать сопротивление насильственным актам правительственных органов – это наш долг, и в этом отношении мы должны сделать все, что в наших силах. Но внушать рабочим, что какая-то социалистическая партия в состоянии вооружить всю массу трудового народа и снабдить его оружием, достаточным для нападения на вооруженные силы или для решающей битвы против военщины, значит обманывать рабочую массу.

И такое поведение в высшей степени опасно. Сейчас, когда масса пролетариата выступила наконец на политическую борьбу против деспотизма, вся наша надежда на победу зависит от того, поймут ли широчайшие слои, сотни тысяч и миллионы трудящихся, что они сами должны довести до конца начатую борьбу. Абсолютизм рухнет только тогда, когда гигантская масса народа в Польше и во всей России ясно поймет, что она сама должна подняться на открытую борьбу против правительства и что добиться победы она может только собственными силами, собственной массовой борьбой. Потому-то совершают преступление по отношению к рабочему классу те люди, которые порождают у рабочей массы иллюзорную надежду, что она должна не сама себе создать все средства для победы, а кто-то другой, некий «партийный комитет», какая-то «боевая организация» подаст ей жареного рябчика на тарелочке, т. е. даст ей в руки оружие для борьбы против абсолютизма.

Но самое важное то, что шумихой и одурачиванием рабочих насчет вооружения отвлекают внимание пролетариата от его важнейших задач. Безусловно, необходимо, чтобы трудовой народ понимал, что он не сможет разбить царское войско просто при помощи более сильного оружия в ходе ряда регулярных открытых сражений, как, скажем, на войне. Ожидать победы над царским правительством таким путем – это химера. При столь мощных боевых средствах, какими располагают нынешние милитаристские государства, при столь многочисленных армиях и подготовленной к наступлению артиллерии, при столь усовершенствованных орудиях убийства, как нынешние пушки и пулеметы, народ, вступивший в бой на улице, должен быть заранее готов к тому, что в регулярном открытом сражении против войск он потерпит страшное поражение. Поэтому победа народной революции и завоевание политической свободы зиждется не на надежде, что рабочая масса в решающих битвах одержит военную победу над царской армией.

Наша победа и свержение деспотизма возможны только тогда, когда удастся усилить размах революции и до предела увеличить численность борющегося народа, а также по возможности уменьшить количество той солдатни, которая послушно убивает нас по приказу царя. А это значит, что необходимы две вещи: присоединение к революционной борьбе сельскохозяйственных рабочих и привлечение на сторону революции как можно более значительной части войск.

Агитация в деревне и агитация в казармах – вот правильный ответ социал-демократии на вопрос о вооружении народных масс и их подготовке к крупной битве против абсолютизма. И те средства, на которые указывают социал-демократы, не навязаны искусственно классовой борьбе пролетариата, как те планы «вооружения» масс, которые в конце концов основаны на том, что несколько дюжин богатых молодых господ из среды буржуазной интеллигенции должны дать добрую дюжину или еще больше тысяч рублей, чтобы несколько других богатых молодых господ смогли отправиться за границу, ввезти динамит и револьверы или тайно изготовлять бомбы.