Текст книги "Когда она была плохой"
Автор книги: Рон Фауст
сообщить о нарушении
Текущая страница: 14 (всего у книги 17 страниц)
Глава сорок вторая
Скалы мыса Мита растворились в голубоватой дымке. Синее море внизу, синева вокруг. Везде бесконечные синие круги.
Я отпустил братьев, Перальту, парнишку и Майкла Крюгера. Она надули лодку, спустили ее на воду, приладили навесной мотор и направились к берегу. Крюгера внесли на лодку.
Конечно, лодка была маленькая, а волнение на море сильное, но капитан Мендоса был первоклассным моряком, и в их распоряжении имелось достаточное количество газа, инструментов и даже пара весел на тот случай, если мотор забарахлит. Десять или пятнадцать миль до земли – мыса Мита и еще около двадцати миль до Пуэрто-Валларты. Проблем здесь не должно быть.
Я стоял на корме «Полариса», наблюдая за тем, как маленькая лодка взлетает на гребне волн. Она обладает отличными мореходными качествами, так что все будет в порядке.
Когда вдалеке затих гул подвесного мотора, я обрезал линь рыболовной снасти, поднял шлюпки и велел Шанталь встать и пройти со мной в рубку.
Она бросила на меня хмурый и настороженный взгляд.
– Мы наконец-то остались одни, – сказал я. – Ты счастлива, дорогая?
До этого двигатели «Полариса» работали на холостом ходу. Я запустил их и подсоединил к автопилоту. Мы продолжали держать курс на запад.
– Шутка грубоватая, – отреагировала Шанталь, пытаясь изобразить улыбку и придать приятное выражение своему лицу.
– Я-то думал, что тебе понравится.
– Представь себе, нет. Куда ты держишь курс, Дэн?
– На запад.
– Какой же ты дурачина, – сказала она, обретая уверенность. – Я смогу замять бузу, которую ты затеял, хотя мне придется здорово потратиться и пустить в ход все свои связи. Конечно, тебе придется покинуть страну. Но я устрою и это.
– Ну еще бы, ты же все можешь…
Она некоторое время внимательно смотрела мне в глаза, затем сказала:
– Знаешь, Дэн, ты гораздо более крепкий мужчина, чем я думала. Раньше у тебя была какая-то слабина, какая-то гниль… вроде потертости на хорошем яблоке. Но сегодня ты был тверд от начала до конца. Ты здорово вырос за последнее время.
– Этим я обязан тебе.
– Но я говорю вполне серьезно.
– Я тоже… Побудь здесь минуту, графиня. И не забывай, что у меня револьвер и баллончик с газом.
Я поднялся на мостик и осмотрелся. С помощью бинокля я отыскал лодку, которая легко скользила по волнам. Пять крошечных фигур, похожих на кукол, на игрушечном плоту. Еще дальше я различил пару рыболовных суденышек, плывущих к югу вдоль берега.
«Поларис» шел на автопилоте. Я уменьшил на пару узлов скорость и слегка изменил курс, чтобы яхту не так качало.
Когда я вернулся в рубку, Шанталь сказала:
– Давай поговорим как разумные люди, Дэн. Нужно найти выход из этой дурацкой истории, которую ты затеял. Не самый умный трюк, честное слово.
– Я проголодался, – сказал я. – Меня мучает жажда. Я хочу курить. А тебе, графиня, нужен душ. Твои волосы испачканы в крови Крюгера, и это не добавляет тебе красоты.
Я сопроводил ее в кают-компанию. Сидя на канапе, она молча наблюдала за тем, как я достал пиво, ветчину и горчицу из холодильника. В буфете имелся свежий хлеб. Я сделал себе сандвич и сел за стол лицом к Шанталь.
– Итак, графиня?
Она закурила сигарету – «Французскую гитану» – и некоторое время молча изучающе смотрела на меня. Ее растрепанные, спутавшиеся волосы были в крови. Но она выглядела спокойной, даже чуть насмешливой.
– Нам нужно идти на юг, – сказала она. – Я высажу тебя на берег где-нибудь недалеко от Мензанилло. Ты можешь временно затеряться, пока я все оформлю.
– Мне не к спеху, – ответил я. – Я на отдыхе.
– Дурак! Мендоса достигнет берега через пару часов. Не исключено, что его подберут даже раньше. Сразу после этого в небе появятся вертолеты.
– Это Мексика. Полиции потребуется не меньше двух дней, чтобы заполучить вертолет, неделю, чтобы его чинить, и два года, чтобы обучить пилота.
Она холодно улыбнулась.
– Но даже если они разыщут нас до наступления темноты, что же станут делать? Помашут нам рукой или бросят листовки, в которых посоветуют мне сдаться?
– Они пошлют суда береговой охраны или флота.
– Не смешно, графиня.
– Мне кажется, ты недооцениваешь беду, в которую попал.
– Человечество должно наградить меня медалью и выдать вознаграждение.
– И все это – месть за то, что я сожгла твою жалкую базу отдыха?
– Лишь отчасти.
Она улыбнулась.
– Я знаю, о чем ты думаешь.
Шанталь засмеялась.
– Лейкемия, – сказал я. – Мери Бейкер Эдди. Христос.
– Что ж, я думаю, мы расквитались теперь.
– Не совсем.
– Ладно. У меня уйма денег. Сколько стоят твои убогие развалюхи?
– Ты сожгла и «Херувима».
– Хорошо, сколько стоят твои домики и судно? Назови сумму! Я отдам тебе деньги, Дэн, дам тебе работу после того, как устрою все дела. Работая на меня, ты будешь иметь больше, чем ты мог когда-нибудь мечтать.
– Ты считаешь, что я могу заменить Крюгера?
– Думаю, что да. После всего того, что я увидела сегодня, просто уверена в этом.
– Ну конечно, это было моей заветной мечтой – продавать юнцам героин.
Она смяла в пепельнице сигарету.
– Ты не находишь, что я окажусь где-то между тобой и твоими тореадорами, теннисистами и автогонщиками?
Слабая улыбка.
– Уверена, что нет.
– Ну и ну, графиня.
– Так что, договорились, Дэн?
Я кивнул.
– А почему бы и нет?
– По рукам?
Мы протянули через стол друг другу руки. Ее ладонь была тонкая и холодная. Шанталь поднялась.
– Я все устрою. Мы все тщательно обдумаем. Полагаю, тебе лучше высадиться на берег после наступления темноты.
Она отправилась в свою каюту, и я проводил ее взглядом, представив себе ее разочарование, когда она обнаружит отсутствие пистолета.
Я принес пиво и несколько ее сигарет в рубку. Бескрайнее синее море вздымалось вверх и опадало, кипело пенистыми барашками. На линии горизонта можно было различить пару судов.
Шанталь, закутанная до колен в махровое полотенце, поднялась по трапу и остановилась возле меня. Ее влажные волосы были расчесаны, на лице – никаких следов макияжа.
– Я часто думала о том, что хорошо бы нам оказаться вместе, – сказала она. – Когда ты будешь готов к этому… А ты не думал?
– Да, я тоже думал.
Улыбаясь, поднявшись на цыпочки, она поцеловала меня в щеку. Я почувствовал тепло ее дыхания. Ее руки легли мне на плечи. Через секунду она опустила правую руку вниз. И тогда я резко оттолкнул ее, сильно ударил по лицу и стал выкручивать руку до тех пор, пока на пол не выпал нож.
– Я бы все равно не сделала этого, – сказала она. – Не смогла бы.
Подняв ее левую руку, я с трудом надел ей обручальное кольцо Кристин Терри на средний палец.
– Что ты собираешься делать, Дэн? Что это за кольцо? Я не понимаю. – Она побледнела, на лице ее был написан ужас. – У меня есть миллионы, Дэн. Миллионы долларов.
Шанталь не сопротивлялась, когда я развязал пояс и сдернул с нее полотенце. Под ним ничего не было. Голая и ошарашенная, она молча смотрела на меня. Но когда я поднял ее и понес к корме, она стала брыкаться и царапаться.
Раздался душераздирающий, нечеловеческий вопль, похожий на вопль животного, схваченного хищником. Я швырнул ее за борт.
Она всплыла на поверхность очень быстро. Глаза ее были полны ужаса. Она барахталась в десяти, затем в двадцати, тридцати, сорока футах от судна. Я схватил спасательный круг и бросил его туда, где на воде тянулся след от судна. Спасательный круг предназначался для того, чтобы продлить ее страдания.
К тому моменту, когда я поднялся на мостик и отсоединил автопилот, Шанталь доплыла до спасательного круга. На какое-то время она исчезла из виду, затем снова взлетела на гребень волны. Глаза ее были огромны, как блюдца, рот открыт, но за шумом двигателей я не слышал, что она кричала.
Пятнадцать лет назад свершилось чудо, и ее спасли. Может быть, в этом есть справедливость, что море все-таки возьмет ее к себе.
Я повернул штурвал и направил судно к югу. Было без десяти девять. Оглянувшись назад, я уже не увидел ее.
Дело выглядело совершенно безнадежным, я не смогу найти ее, но попробовать все-таки нужно. Сделать жест. Я не мог забыть отчаянную мольбу в ее глазах, ее звериный вопль. Я оказался не таким непреклонным, каким был в глазах Шанталь и своих собственных.
Глава сорок третья
Я шел обратным курсом двадцать минут, после чего заглушил двигатели. Везде вздымались волны, тысячи и тысячи волн, темно-зеленых вблизи и ультрамариновых вдали, от горизонта до горизонта. Повсюду виднелись гребешки пены, и любой из них мог оказаться крохотным спасательным кругом.
Шанталь могла быть всего в сотне ярдов – и тем не менее я не увижу и не услышу ее. Но она может быть и дальше – скажем, в двух или трех милях. До судна плыть долго, но Шанталь была отменным пловцом. Она может заметить «Поларис» раньше, чем замечу его я. Возможно, она уже продвигается ко мне. Потребуется лишь время.
Солнце было горячим и ослепительным; его блики плясали на воде. Волны, увеличенные биноклем, разрушались, словно треснувшее стекло, взметались вверх, перекатывались и образовывали завихрения.
Ветер был слабый; наверное, волны были результатом шторма где-то в дальних просторах Тихого океана. «Поларис» не должен дрейфовать быстрее течения. Женщина на спасательном круге скорее всего будет дрейфовать в том же направлении и приблизительно с той же скоростью.
Вид бушующего моря, на которое я все время смотрел в бинокль, вызвал у меня головокружение и тошноту. На мостике качка ощущалась еще сильнее; амплитуда в несколько дюймов у ватерлинии здесь превращалась в несколько футов. «Поларис» раскачивался очень сильно, поскольку волны били ему в борт, а не рассекались носом.
На какой-то момент я перенесся в прошлое, когда плыл на другом судне и по другому океану и отчаянно пытался отыскать в море Шанталь. Только тогда я знал ее как Кристин Терри, яхта носила название «Херувим» и плыли мы к отмели Нативити. Шанталь решила искупаться. Какое облегчение я почувствовал тогда, узнав, что она цела и невредима.
Продрейфовав девяносто минут, я запустил двигатели. Шанталь не удалось добраться до яхты, и теперь мне самому придется искать ее. Я решил двигаться кругами, каждый раз сужая поиск. Она была где-то здесь. Шанталь волевая. Если она много дней продержалась на плоту, то уж, конечно, продержится один день на спасательном круге.
Я продолжал поиски до сумерек, затем заглушил двигатели, бросил плавучий якорь и развернул яхту носом к волне. Надежды нет, сказал я себе, никакой надежды. Я потерял ее.
На мостике находился мощный прожектор. Я включил его, направил сноп света вверх, в небо, чтобы было видно на несколько миль, затем спустился вниз, сделал себе сандвич с ветчиной и кофе и вернулся на палубу.
Я поел и выкурил две сигареты Шанталь. Дым от сигарет поднимался и кружился в снопе света. Она все еще была жива, все еще барахталась в темном безбрежном океане.
Я спал на каких-то подушках в рубке. Несколько раз мне чудилось, что я слышу человеческий крик, но когда я вставал и направлял прожектор на воду вокруг яхты, никого не видел. А волны между тем становились все выше, круче и грознее.
К трем часам утра «Поларису» стала угрожать серьезная опасность. Яхта не могла при столь сильном волнении держаться в дрейфе против ветра. Я поднял плавучий якорь, поднялся на мостик, запустил двигатели и взял курс на запад. Другого способа выжить не было. Я вынужден был вверить «Поларис» ветру и морю.
Через час начался такой сильный дождь, что за водяной пылью не было видно восходящего солнца. То и дело сверкали молнии. Я не мог оставить штурвал ни на минуту. Вода захлестывала борта, и трюмные помпы с электрическим приводом работали безостановочно.
Я не отпускал штурвала почти весь день. Лишь к вечеру море успокоилось настолько, что стало возможным заглушить моторы и бросить плавучий якорь. Небо над головой было чистым, но на западе собирались новые тучи.
Я спустился вниз и заставил себя поесть фасоли, хлеба и выпить пару чашек подслащенного кофе. В кают-компании был полный разгром: шкафчики и ящики во время шторма пооткрывались, и их содержимое оказалось на полу. Я выкурил сигарету и прилег, а проснувшись через три часа, обнаружил, что шторм возобновился, хотя и не с прежней силой.
Эту ночь, как и предыдущий день, я провел на мостике у штурвала. Небо очистилось от облаков только около четырех часов, и волнение уменьшилось. Правда, высота волн пока что достигала двенадцати – пятнадцати футов, но они накатывали реже и не столь круто. Я остановил двигатели.
На судне не было ни секстанта, ни системы дальней радионавигации, так что я не мог определить свое местоположение. Ясно было лишь то, что яхта находится в нескольких сотнях миль от мексиканского побережья. Баки с горючим почти полностью опустели, и я вынужден был отказаться от использования двигателей. «Поларис» мог дрейфовать, пока не окажется в водах, где пролегают торговые пути.
«Поларис» предназначался для ближнего плавания с ограниченными, соответственно, запасами продуктов, воды и горючего. Бак на сорок галлонов воды был пуст и, судя по запаху, когда я отвинтил крышку, им давно не пользовались. Бак на шестьдесят галлонов не так давно был полон, но Шанталь израсходовала большую часть воды, когда принимала душ. Я опустил в бак стержень, измерил намокшую часть, произвел несложный арифметический расчет и определил, что на борту около двадцати галлонов пресной воды. Кроме того, имелись дюжина банок пива, шесть упаковок кока-колы, бутылка содовой.
Пищи тоже оставалось немного: хлеб, сыр, ветчина, бекон, яйца, кофе, сахар, консервированная фасоль и чили, картофельные чипсы, несколько апельсинов и манго. Возможно, мне удастся поймать рыбу.
«Поларис» дрейфовал. Я соорудил тент над мостиком и большую часть времени проводил там. Ночью спал в рубке, оставив световой сигнал бедствия. Но не было видно ни судов, ни самолетов. Радио глухо молчало.
«Поларис» дрейфовал девять дней. Каждый день был настоящим адом – отчаянно пекло солнце при полном штиле. Ночи были длинными, и во сне я часто слышал отдаленные крики о помощи. Волна шла с запада, но была еле заметной, призрачно-зеленой, и хотя вдали я видел дождевые тучи и шквалы, над головой по-прежнему палило нещадное солнце.
На девятый день утром я был подобран крупным японским рыболовным судном «Саду Мару», которое возвращалось домой и задержалось на несколько часов возле «Полариса», чтобы забрать все ценное с яхты – от двигателей до серебра. Капитан, говоривший немного по-английски, извиняясь за жадность, пояснил: «Зачем отдавать это морю?» Он хотел поделиться со мной, но я отказался. «Все ваше», – сказал я. «Все мое?» – «Да». – «Спасибо». Он поклонился, хотя и не очень низко – без особого уважения.
Мы находились на расстоянии семисот миль от Мексиканского побережья. Капитан считал, что проще и быстрее проследовать до Японии, нежели искать встречи с кораблем, который направляется в какой-нибудь американский порт. Я согласился. Почему бы нет? Самое время побывать на Востоке. Я мог беспрепятственно плыть на надежном судне, где было вволю рыбы и риса, где я имел возможность приятно проводить время, играя в покер, а мои компаньоны не могли определить, когда уроженец Запада блефует и когда нет.
Когда «Саду Мару» пришвартовалась в Иокогамском порту, меня не встретил ни один полицейский. Я не беженец и не беглец; у меня паспорт, я на свободе и являюсь клиентом престижного банка, который мог перевести деньги в любой город.
Я совершил путешествие по Японии, посетил Гонконг, Сингапур, Макао, осмотрел развалины храма в Анткоре, отведал пекинской утки в Китае, наконец приехал в Грецию и нашел остров. Он был не совсем таким, каким я рисовал его в воображении, но это был остров, он находился в Греции, в Эгейском море, и кое-какую пищу здесь готовили в виноградных листьях. Я жил здесь два года с англичанкой по имени Сибил, которая писала книгу о магических гадальных картах Таро. Она называла меня Динни и отказалась гадать на меня после того, как Повешенный выпал три раза кряду. «В тебе скрыта какая-то тайна, Динни». Я тоже написал книгу – роман, который не вызвал интереса у издателя. Много времени я проводил в кафе. Изучал классический и народный греческий язык.
Затем в течение года я жил со своенравной француженкой, которая была слишком молода для меня. Когда она сбежала с немецким студентом, изучающим археологию, я стал жить один.
Моя мать умерла, и когда я летел на самолете домой, отец последовал за ней.
Я похоронил их, продал их дом, имущество и подумал: «Какого черта! Я никогда не выучу греческий!» – и вернулся в Кис.
Купил дом на марафонском канале, купил парусное судно длиной тридцать четыре фута, «БМВ», кассетный видеомагнитофон, фотоаппарат и кинокамеру, а еще словоохотливого попугая и стал вести вполне респектабельный американский образ жизни.
Часть седьмая
«КОНСКИЕ ШИРОТЫ» [10]10
«Конские широты» (мор.) – широты 30–35° северного полушария – штилевая полоса Атлантического океана.
[Закрыть]
Глава сорок четвертая
Моего попугая, предположительно лет шестидесяти от роду, звали Блай, и в его лексиконе было до трехсот слов. Я купил его у владельца бара под названием «Сын капитана». Бар закрыли решением алкогольной комиссии и департамента здравоохранения. Я забрал попугая, клетку, насест и путы, кость каракатицы для точки клюва и документ о том, что птица не болела лихорадкой. Бар «Сын капитана» имел скандальную славу, так что лексикон попугая не отличался изысканностью. Я всегда задавал себе вопрос, почему люди учат птиц и иностранцев разным скверным словам. Блай знал все ругательные слова на английском и испанском языках, произносил их бегло, хотя и не всегда понятно. Он был отличным компаньоном, с которым я всегда мог поговорить, а если он становился слишком развязным и несносным, то было проще простого заставить его замолчать, накинув на клетку покрывало.
В тот вечер мы смотрели по телевизору программу Си-эн-эн и наблюдали, как политики поносили друг друга.
– Дай мне своего говняного пива, – сказал Блай.
Я достал пива для себя и дал ему скорлупу бразильского ореха. Он клювом пододвинул орех к своим лапам и заявил:
– Жопа!
Эта реплика была адресована немолодому сенатору из Южной Каролины.
– Имеешь право, Блай.
– Hijo de puta [11]11
Сукин сын (исп.).
[Закрыть].
– Ты выражаешь мнение многих, приятель.
– Дай мне пушку, пижон, – он передвинул орех поближе к клюву и принялся есть.
После рекламы телевидение поведало о крахе крупного наркообъединения в Лос-Анджелесе. Было арестовано около полудюжины наркодельцов. Аресты явились кульминацией двухгодичной кропотливой работы полиции. Наркодельцов засняли в тот момент, когда полицейские вели их от машин в тюремную камеру. На три секунды мелькнуло лицо женщины, снискавшей репутацию «пчелиной матки» наркобизнеса.
– Черт побери! – закричал я.
Блай поднял голову и уставился красным глазом в телеэкран.
Этого не может быть. Кадр длился всего три секунды; освещение плохое, камера прыгала в руках оператора… Да нет, что я – Шанталь нет в живых; грешная плоть ее давно растворилась в океане!
Я схватил видеомагнитофон и вставил чистую пленку. В десять часов по телевидению снова показали этот сюжет. Я записал его, прокрутил несколько раз, замедлив скорость, чтобы изучить лицо, походку и осанку женщины. Невероятно, но факт: это была моя старинная заклятая подруга.
Тридцать пять рыболовных судов участвовали в тот день в соревновании, и, очевидно, одно из них все-таки спасло Шанталь. Господи, ей и здесь повезло! Ей всегда везет. Быть погребенной в пучине – это явно не ее судьба. Сколько раз океан пытался взять ее, но не смог. Она морская ведьма, морская сука.
На следующее утро появились сообщения: графиня де Вилье идентифицирована как Мари Элиз Шардон; родом из Квебека, в прошлом проститутка, находилась в заключении во Флоридской тюрьме, в последние годы – «пчелиная матка» международного картеля наркобизнеса. Были опубликованы фотографии, сделанные до предъявления обвинения и после: как и прежде, с полицейскими, адвокатами и репортерами она вела себя надменно; оставалась все такой же неотразимой женщиной. И к тому же опасной: многие из ее друзей оставались на свободе.
И тем не менее она была напугана. За ее вызывающим поведением скрывался страх, хотя, возможно, я был единственным человеком, способным это понять. Ее собирались упрятать на долгий срок. Война против наркомафии продолжалась. Ни деньги, ни влияние, ни многочисленные адвокаты не могли предотвратить ее крушения. Ей предъявили обвинение по двадцати трем пунктам. Она шла ко дну.
Я снял покрывало с клетки Блая.
– Доброе утро, Блай.
Он был не в духе и не пожелал разговаривать.
Позже появилось сообщение о том, что, согласно заявлению властей Лос-Анджелеса, под опекой «пчелиной матки» находится семилетняя дочь Габриэль. Странно: я не видел ребенка во время своих наблюдений за виллой «Мистик», ничего не слышал о ее дочери ни тогда, когда Шанталь находилась в заключении, ни после освобождения, во время ее пребывания на моей базе отдыха (до пожара). Я рассмеялся. Шанталь – и вдруг мама!
Тогда кто ее отец? Да кто угодно! Например, Крюгер. Или любой случайный человек. Конечно, она могла «залететь». Но почему не сделала аборт? Материнство не в ее характере. Шанталь – мама…
В статье, опубликованной в «Майами геральд», появилось уточнение: Габриэль было семнадцать лет, а не семь, и через три недели, третьего марта, она будет отмечать восемнадцатилетие.
Я взял карандаш и блокнот, хотя в этом и не было необходимости: арифметика простая. Отсчитай девять месяцев с третьего марта до третьего июня. Если беременность проходила нормально, то Габриэль была зачата в июне – какого? – отсчитаем назад восемнадцать лет – 1972 года. Конечно, если беременность длилась положенное время и ребенок не родился преждевременно или с опозданием.
К третьему июня 1972 года Шанталь и я находились в океане в течение трех недель; мы уже бросили якорь у отмели Нативити, но еще оставалось две недели до обнаружения места крушения «Буревестника». Ее путешествие до Белиза заняло по крайней мере неделю. Так что, при самых грубых подсчетах, три недели в одну сторону, три недели в другую…
Я подошел к клетке и посмотрел на важно восседавшего Блая. Он величественно поднял голову, готовый услышать мою исповедь и дать совет.
– Боже мой, Блай, – сказал я. – Я вполне могу быть ее отцом.
Блай кивнул и сочувственно залопотал. Очевидно, он рассчитывал на орех. Конечно, Блай был всего лишь птицей, но я использовал его в тех же целях, в каких Сибил использовала карты Таро: чтобы узнать будущее.
– Отмель Нативити – не ирония ли судьбы, Блай?
Обычно заставить попугая говорить невозможно. Тем более если он не в духе. Блай раздулся чуть ли не вдвое, взъерошил перья и лишь спустя некоторое время принял нормальный облик. На полу клетки валялись зерна, кусочки ореха и помет. Я забыл о своих обязанностях, и, возможно, это и вызывало в нем раздражение.
– Говори, Блай, а то соседские кошки съедят вечером бессловесную птицу.
Пока попугай был у меня, мне удалось научить его нескольким фразам. Конечно, как правило, он говорил их невпопад; но сейчас он сказал нечто такое, что прозвучало зловеще-убедительно.
– У меня есть дочь, Блай.
– Ora pro nobis, – ответил Блай.
Молитесь за нас…
